|
||||
|
Один за другим2 июля утром на леднике показался Луняев, опередивший остальных, а вслед за ним и другие. Архиреев, оказалось, умер. Хотели отвезти его на берег, но в это время лед относило; и ходившие за Архиреевым поспешили назад, оставив его на том же месте. «Да в сущности не все ли равно, — замечает Альбанов, — где лежать покойнику? Сейчас я беру на каяки трех больных: Луняева, Шпаковского и Нильсена. У всех болят ноги, опухоль похожа на цынготную. Хуже всех выглядит Нильсен, который и с судна ушел больным; за ним следует Шпаковский. Лучше других Луняев. По берегу пойдут Максимов, Регальд, Губанов и Смиренников. Максимову я объяснил дальнейший путь и указал на карте: его я назначил старшим. Береговой партии оставляем магазинку, 70 патронов и пять вареных гаг из имевшихся у нас десяти. Погода, кажется, налаживается, и ветер перешел к северу. Сейчас нас от чистой воды отделяет полоса мелкобитого льда, шириною метров в сто тридцать. Этот лед сильно колышется, так как зыбь еще не улеглась, и нам предстоит еще нелегкая работа перетащить по нему наши каяки, не прорвав их. Днем 2 июля. Вчера мы начали пробиваться к воде. Прибой сильно препятствовал этому, но через час работы нам удалось спустить каяки на воду и мы поплыли на наших славных «скорлупках» к мысу Гранта. До этого мыса было километров двадцать пять. Ветер был шквалистый, но вскоре мы поставили паруса и быстро побежали по волнам. На каяке Луняева связали две лыжные палки, из которых вышла отличная мачта, взамен сожженной. Холодный, шквалистый ветер и зыбь делают плавание менее приятным, чем раньше. Брызги все время обдавали нас, и, хотя мы закрылись кусками парусины, но сидели мокрыми. Холодно. Несмотря на хорошо работающие паруса, мы частенько брались за весла, чтобы согреться. Моржи делали на нас нападения раза три. Высунется морж из воды метрах в ста и, громко фыркая, злобно и удивленно следит за каяками. Но вот он ныряет, и мы видим в прозрачной воде, как он идет к каякам, повернувшись на бок. Моментально мы оставляем винтовки, опускаем в воду длинные весла вертикально и начинаем отмахиваться ими. Нам видно, как морж начинает бросаться под водой вправо и влево, словно желая их обойти, но в конце концов поворачивает и отходит опять на прежнюю дистанцию. Только пуля заставляет прекратить нападение, и он скрывается. К 12 часам ночи мы пересекли бухту Грэя и начали было уже огибать мыс Гранта. Внезапно из-за мыса подул сильный северо-восточный ветер, к которому пришло на помощь быстрое отливное течение, и не успели мы опомниться, как наши каяки стало относить от берега. Позабыв о моржах сбросили мы с себя парусину — и давай работать веслами. Мыс, который еще так недавно был от нас недалек, теперь оказался милях в четырех. Только к пяти часам утра удалось подойти к береговому припаю около мыса Гранта. Дорогой нам посчастливилось убить 16 нырков, которых мы попробовали есть сырыми: ничего, есть можно, а если с солью, да сильно проголодавшись, то даже вкусно. Сейчас мы сидим под высочайшим утесом, у которого справа и слева поднимаются ледники, а к морю спускается большая каменистая площадка. Береговой партии, конечно, нет, хотя мы плыли до мыса Гранта семнадцать часов и целый день уже сидим и дожидаемся их. Идет снег, и все закрыто мглой. Дорогой мы сильно промокли и за целый день не могли просушить свою одежду. Нильсен сильно болен, — он необыкновенно вял и беспомощен и, вообще, стал каким-то странным и походка не твердая, все время сидит молча в стороне. На ужин сварили нырков и разделили одну гагу. Пятница, 4 июля. Продолжаем сидеть на мысе Гранта, ожидая береговую партию. Погода отвратительная. Сильный шквалистый ветер с востока, холодно, а временами еще поднимается метель. Ночью прояснило. Впереди, совсем недалеко, виден скалистый остров. Это не иначе, как Белль. Дальше на горизонте виден другой скалистый остров, но уже большего размера. Неужели это остров Нордбрук, на котором и есть мыс Флора? Судя по карте, это должен быть он, более ничего подходящего в этом месте нет. До него, должно быть, еще около 25 миль. Да, мы находимся уже в виду мыса Флоры. Приближается время, когда выяснится, прав ли я был, стремясь к этому мысу, или все?., наши лишения, потери и труды были напрасны. Двадцать лет — срок большой. Может быть, за это время там и следа не осталось от построек Джексона. Но что было делать иначе? Куда следовало итти на Шпицберген? Но я не мог туда итти хотя бы потому, что в том направлении я видел с мыса Мэри Хармсворт разреженный плавучий лед, а у нас на десять человек было только два каяка. Делать большой обход? Но разве выдержали бы его эти люди, на которых я и сейчас, смотрю с тревогой? Надо видеть во что превратилось наше снаряжение и что осталось от него. Эти две оставшиеся нарты, которые ломались на первом километре от судна, состоят из обломков и. щепок, перевязанных по всем направлениям проволокой или веревками. От одежды остались лохмотья, грязные, пропитанные ворванью и полные насекомых; из провизии осталось меньше килограмма ржавой соли. Нет, о Шпицбергене нам и думать не следовало, по крайней мере в этом году. Может быть, нам следовало пожить на одном из пройденных мысов, как настаивали некоторые из моих спутников? Но чего могли мы там ждать? Тяжелой зимовки, без возможности устроить хотя сколько-нибудь сносное помещение. без надежды пополнить наше снаряжение? Это было бы равносильно самоубийству. Прожить зиму в хижине, сложенной из камней без отопления, завешенной шкурой медведя вместо двери и шкурой моржа вместо крыши, могли такие здоровые и сильные духом люди, как Нансен с Иогансеном, но не мои несчастные больные спутники, которые не могут выдержать легкого сравнительно перехода в летнее время. Нет, только один путь перед нами, одна цель, к которой мы должны стремиться и торопиться во что бы то ни стало, эта цель — мыс Флора. Пусть не найдем мы там построек, которые могли развалиться, но мы найдем развалины, восстановим их, пополним запасы провизии, благо у нас осталось еще много патронов, и перезимуем там в лучших, чем где-либо, условиях. За зиму мы исправим нарты, сделаем новые каяки, так как на каждом у нас по две обшивки, и тогда можно будет подумать о Шпицбергене или Новой Земле. К вечеру погода стала поправляться, и метель прекратилась. Мы с Луняевым пошли на ледник посмотреть, не увидим ли нашей береговой партии. Ходили километров за шесть, но никого не встретили. Вернулись в 10 часов вечера и решили, если позволит погода, завтра отправиться на остров Белль. Ждать больше я не могу. Нильсен едва ходит, Шпаковский немногим лучше его. Луняев, хотя и жалуется на ноги, здоровее: у него не заметно той страшащей меня апатии, нет упадка сил и энергии, как у Нильсена и Шпаковского. Что могло задержать пешеходов? Впрочем, разве они не отставали и раньше — и на леднике и на мысе Ниль, словом, везде, где могли? Разве они не высказывали желания остановиться и пожить где-нибудь подольше? Суббота, 5 июля. В два часа ночи, пользуясь прояснившейся погодой мы отправились к острову Белль, придерживаясь кромки не взломанного льда. Только что мы отошли от мыса километров на пять, как погода опять испортилась. Пришлось грести без остановки в продолжение десяти часов против холодного восточного ветра и Против течения, подвигаясь вперед очень медленно. В 12 часов дня, измученные, прозябшие и мокрые до нитки мы остановились около льда, казалось, неподвижного, километрах в четырех или пяти от острова Белль. Пообедав нырками, мы легли отдохнуть. Сильная метель закрыла остров, и дороги не было видно. От холода надели мы малицы и закрылись сверх того парусиной и полками. Проснулись мы в четыре часа дня. Погода за это время опять прояснилась, и каково же было наше разочарование, когда мы увидели, что большая льдина, на которой мы расположились, оказалась не береговым припаем, а отдельной плавучей льдиной! Остров Белль оказался от нас километрах в восьми или десяти. Пришлось опять грести. Нильсен грести не мог, и все время полулежал в каяке Луняева. Говорить он также не мог, у него, кажется, отнялся язык, и в ответ на расспросы он только мычал. Недалеко от острова Белль, на одной из плавучих льдин мы увидели двух больших моржей и одного молодого. Молодой морженок был величиной с небольшую корову. Моржи спокойно лежали, греясь на солнце и даже не поднимали голов. Пришла мысль дать моржам на этот раз генеральный бой, и мы начали подкрадываться к ним под прикрытием льдин» Как мы постыдно удирали потом от этого боя, как торопливо вытаскивали на лед свои каяки вместе с больным Нильсеном! Нас соблазнял молодой морж, мясо которого, говорят, вкусно. Долго и аккуратно мы прицеливались и одновременно с Луняевым выстрелили. Если бы он лежал один, он бы и остался лежать на месте, но тут вмешались в дело два взрослые моржа. Один из них с фырканьем и злобным ревом бросился к каякам, а другой, — по-видимому, мать, — столкнул моржонка в воду. Все время отстреливаясь от нападающего на нас рассвирепевшего моржа, мы поспешно отступили на лед, куда едва успели вытащить каяки. Тут началось нечто невообразимое: вся вода, окрашенная кровью, так и кипела. Моржи с ревом кружились около убитого моржонка. Он, по-видимому, тонул, и взрослые моржи поддерживали его для чего-то на поверхности воды, суетясь, то скрываясь под водой, то показываясь вновь. Один из моржей по временам со страшным ревом бросался в нашу сторону с таким угрожающим видом, что мы невольно пятились по льду назад и стреляли в эту группу. Такая кутерьма продолжалась минут пять, после чего все три моржа скрылись под водой. А у нас на пятнадцать патронов стало меньше! Часов в девять вечера мы подошли к острову Белль. Выходя из каяков, мы убедились, что Нильсен уже не может ходить: он падал и старался ползти на четвереньках. Вопросов, к нему обращенных, он не понимал, — это было видно по глазам, которые стали совершенно бессмысленными и какими-то испуганными. Устроив нечто в роде палатки, мы внесли туда Нильсена и закутали в свое единственное одеяло. Он временами что-то хотел сказать, но у него, кроме мычанья, ничего не выходило. Нильсен — датчанин. Он поступил на «Святую Анну» еще в. Англии при покупке судна. В течение двух лет он научился довольно хорошо говорить по-русски, но теперь в его мычании невозможно разобрать членораздельной речи. Когда мы сварили бульон и чашку его дали Нкльсену, он выпил полчашки, но потом опять лег. Воскресенье, 6 июля. Проснувшись утром, мы увидели Нильсена уже окоченевшим. Лицо его было, как у живого; нашего товарища можно было принять за спящего человека, если бы не приоткрытые мертвые глаза и окоченелость тела. По-видимому, он умер тихо, спокойно, не приходя в сознание. Часа через два или три мы вынесли успокоившегося товарища. из шалаша и положили на нарту. Метрах в трехстах от берега, на первой террасе, была сделана могила. К ней был подвезен Нильсен на нарте. Тут его и похоронили. Сверху наложили холм из камней. Никто из нас не поплакал над этой одинокой могилой. Мы как-то отупели, зачерствели. Смерть не очень поразила нас, как будто произошло самое обычное дело. Только как-то странно была: вот человек шел три месяца, терпел, выбивался из сил, и вот он уже ушел… ему больше никуда не надо. Вся работа, все труды и лишения, — пошли насмарку. А нам надо еще добраться вон до того острова. До него еще целых двенадцать миль. И казалось, что эти две начать мкль — таксе большое расстояние, так труден путь, что Нильсен престо не захотел итти дальше, а выбрал более легкое. Но эти мысли только промелькнули в голове; повторяю, смерть товарища не поразила нас Конечно, это не было черствостью, бессердечием. Это было ненормальное, отупение перед лицом смерти, которая у всех стояла за. плечами. Как будто даже враждебно поглядывали мы теперь на следующего «кандидата», на Шпаковского, мысленно гадая, «пойдет он или уйдет раньше». Когда Шпаковский, посланный за плавником, пошел, временами запинаясь, кто-то из спутников закричал ему вслед: «Позапинайся ты у меня, позапинайся, За Нильсеном, что ли, захотел!» Это не было враждебностью к Шпаковскому, он никому ничего плохого не сделал. Это было озлобление более здорового человека против болезни, забирающей товарища, призыв бороться со смертью до конца. Такое «запинание» бывало и у меня по выходе из каяка, но обыкновенно после пяти минут гимнастики ногами, лежа на спине, все проходило. У Нильсена тоже началось с ног, потом стал плохо слушаться язык, а после он не мог уже и грести: не слушались руки. Утром мы увидели гаг, летавших стайками по направлению северного берега острова Белль. В надежде найти там гнезда, а кстати посмотреть место, которое на моей карте называется «гавань Эйра», я пошел на север. Гнезд не нашли, так как берег тут каменист, занесен снегом и без мха, в котором гаги любят делать гнезда. Вторник, 8 июля. Часа в три ночи мы отправились к мысу Флора. Погода была великолепная — тихая и солнечная. Все предвещало хорошее плавание. Весь пролив Мирса, отделяющий мыс Флора от острова Белль, был совершенно чист ото льда. Только далеко влево, в глубине пролива, виднелся лед. Пролив в этом месте широк — около десяти миль, но мы, не задумываясь, поплыли по прямому направлению к мысу Флора, который был хорошо виден. Провизии у нас было только по одному сырому нырку на каждом каяке, но, отправляясь, в путь, мы хорошо поели и никак не ожидали того, что произойдет с нами. А произошло следующее. Часа через полтора, когда мы были приблизительно в середине пролива, подул сильный ветер, который быстро стал крепчать и через полчаса дул из пролива, как из трубы, разводя крутую зыбь. Вместе с ветром началось, по-видимому, и отливное течение тоже из пролива, и нас стало сносить в море. Еще недавно спокойного, как зеркало, пролива нельзя было узнать: понесло лед каяки заныряли по волнам, и нас поминутно окатывали срываемые ветром гребни волн. Каяки наши были легки, но на передней части их лежали тяжелые нарты, вследствие чего нас или ставило бортом к волне, или, когда удавалось держать каяк против волны, он сильно зарывался носом и принимал воду. Незаметно в тумане и между пловучим льдом мы потеряли из вида второй каяк. Острова закрылись мглой. Бороться с ветром и течением на этой зыби было невозможно; мы решили подойти к какой-нибудь большой льдине. Так мы и сделали: выбрали побольше айсберг, пристали к нему с подветренной стороны и вытащили каяк. Насколько глубоко сидел в воде этот айсберг, не знаю, но над водой он возвышался больше четырех метров. Волны с шумом ударяли в эту ледяную скалу, но она была незыблема и только медленно шла по ветру. Другой каяк мы не могли рассмотреть и с высоты этой льдины, да и мудрено было во мгле что-либо увидеть дальше тридцати метров. Забравшись на айсберг, мы воткнули в его вершину мачту и подняли флаг в надежде, что Луняев, увидя его, догадается также забраться на какую-нибудь льдину. О плавании на каяке нечего было и думать до тех пор, пока не утихнет ветер, а так как мы порядочно устали, то решили лечь спать. На верху айсберга было холодно и изрядно продувало, но у нас были две малицы, и мы прибегли к очень употребительному способу спанья. Надев малицы, мы легли на вершине айсберга, в небольшой ямке, друг к другу ногами так, что ноги Контрада приходились в малице за моей спиной, а мои за спиной Контрада. Сапоги мы сняли и были только в одних теплых носках. Теперь оставалось хорошенько подоткнуть полы обеих малиц, чтобы они закрывали одна другую. После этого мы втянули ноги и руки внутрь малицы, и никакой холод уже нам не был страшен. Получается таким образом нечто в роде «двухспального мешка». Тепло там до духоты и дышать приходится через воротник малицы, около которого и держишь голову. Зимой в мороз воротник от дыхания покрывается инеем и леденеет. Мы заснули и безмятежна спали не менее семи или восьми часов. Пробуждение было ужасно. Мы проснулись от страшного треска, почувствовав, что стремглав летим куда-то вниз, а в следующий момент наш «двухспальный мешок» был полон водой. Мы погружались в воду и, делая отчаянные усилия выбраться из этого предательского мешка, отчаянно отбивались ногами друг от друга. К несчастью, мы уж очень старательно устраивали этот мешок, и полы одной малицы глубоко заходили внутрь другой. К тому же малицы перед этим были немного мокры в течение семи часов и, по всей вероятности, обмерзли. Мы очутились в положении кошек, которых, желая утопить, бросили в мешке в воду. Принято говорить, что подобные секунды опасности кажутся | вечностью. Я не могу сказать, сколько секунд продолжалось наше барахтанье в воде, но мне оно показалось страшно продолжительным. Вместе с мыслями о спасении и гибели в голове промелькнули другие. Передо мною пронеслись картины нашего путешествия: гибель Баева, Архиреева, четырех человек пешеходов, Нильсена и Луняева со Шпаковским и вот — последние мы с Контрадом. После этого можно поставить «точку», если бы кто-нибудь вздумал рассказать о нас. Очень хорошо помню, что нечто в этом роде промелькнуло в голове, но сейчас же был и ответ на эту мысль: «А кто же узнает про нашу гибель? Никто»… Сознание возмущалось, протестовало против гибели. В этот момент мои ноги попали на ноги Контрада, мы вытолкнули друг друга из мешка, сбросили малицы, а в следующее мгновение уже стояли на подводной «подошве» айсберга, по грудь в воде. Кругом плавали малицы, сапоги, шапки и прочие предметы, которые мы поспешно ловили и швыряли на льдину. Малицы были так тяжелы от воды, что мы должны были поднимать каждую вдвоем, а одеяло так и не поймали, оно утонуло. Мы стояли на льду в одних носках, и ноги почти теряли чувствительность. Мы дрожали и от холода и от волнения. Зуб на зуб не попадал. Еще стоя в воде, я напрасно ломал себе голову, что же теперь делать? Ведь мы замерзнем. Как бы в ответ на этот вопрос, с вершины льдины полетел в воду каяк, который или сдуло ветром или пол ним подломился лед. Не упади каяк или упади не так счастливо, — прорвись об острый, разъеденный водою лед, — я думаю, мы пропали бы на этой льдине, плывшей в море. Завернувшись в мокрые малицы, не имея провизии, дрожащие от холода, мы напрасно старались бы согреться, а потом уже вряд ли хватило решимости что-либо предпринять. Но теперь мы знали, что делать. Побросали в каяк мокрые принадлежности туалета, выжали носки и куртки, надели их опять, разрубили нарту, и, взяв несколько кусков с собой, а остатки бросив в воду, сели в каяк и давай грести. О, с каким остервенением мы гребли! Не так заботясь о быстроте хода, как о том, чтобы хотя немного согреться, мы гребли до изнеможения, и только это, я думаю, спасло нас. Туман рассеялся, и острова были видны. Ближайшим был остров Белль. Теперь до него было километров двенадцать или пятнадцать, но холодный встречный ветер сильно задерживал ход. Ноги и колени коченели от холода, так как им мы не могли дать никакой работы, а прикрыть было нечем. Через шесть часов нам удалось подойти к острову Белль. Первым делом принялись мы, как сумасшедшие, бегать по льду, стараясь согреть закоченевшие ноги; если бы кто-нибудь увидел нас в эту минуту, то без сомнения принял бы за бесноватых, — до того была дика эта пляска. Но согреться не удалось, так как место было совершенно открытое. Тогда мы, насколько возможно, выжали малицы и надели на себя, чтобы хоть немного защититься от пронизывающего ветра. Развели огонь, на что употребили дерево от нарты, лыжи, бинты из аптеки, словом все, что только могло гореть. На наше счастье около кромки льда летало и плавало много нырков. Нам удалось убить несколько штук; через час мы уже пили горячий бульон и с жадностью ели горячих нырков. Как будто стало легче. Я забрался с головой в мокрую малицу и, все еще трясясь от озноба, то дремля, то пробуждаясь, просидел у ропака до утра. Контрад же, кажется, так и не отдыхал; он продолжал «греться», бегая и приплясывая на льду. Снаружи малица на ветре немного просыхала, но внутри ничуть, от нее только пар валил. Утром погода стала лучше: проглянуло солнце, ветер затих совершенно, и море успокоилось». |
|
||
Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх |
||||
|