|
||||
|
Часть 3РАЗГРОМ Глава 13ГОЛОСА 41-ГО
Глава 14ТАНКОВЫЙ ПАДЁЖ — 1 Вслед за голосами 41-го отчётливо слышны голоса 2007-го: «Это ничего не доказывает! Где вы это набрали? Что за пристрастие к коллекционированию всякой мерзости! Почему автор видит один только негатив? Где героическая оборона Брестской крепости, где подвиг 28 героев-панфиловцев..» Возмущение читателей мне понятно. Я ведь тоже родился в СССР. Но извиняться — не спешу. Элементарный здравый смысл подсказывает, что если огромная, вооружённая до зубов крупнейшая армия мира была за несколько недель разбита, разгромлена и отброшена на сотни километров от западных границ, то, скорее всего, героические эпизоды боевых действий были редкими исключениями на фоне общего катастрофического развала. Что же касается «брестской крепости», т. е. Брестского укрепрайона (УР № 62), то прискорбная (если не сказать — позорная) история его разгрома была описана ещё в 1961 г. в секретном (на момент издания) исследовании «Боевые действия войск 4-й Армии», написанном генерал-полковником Сандаловым — бывшим начальником штаба той самой 4-й Армии Западного фронта, в полосе обороны которой и находился УР № 62. К 1 июня 41-го на 180-километровом фронте Брестского укрепрайона было построено 128 долговременных огневых сооружений, и ещё 380 ДОСов находилось в стадии строительства. Так мало их было потому, что большая часть из этих 180 километров приходилась на абсолютно непроходимые для крупных воинских формирований болота белорусского Полесья, и узлы обороны УРа прикрывали лишь редкие в тех местах проходимые участки границы. Немцы практически не заметили существования Брестского укрепрайона. В донесении штаба группы армий «Центр» (22 июня 1941 г., 20 ч. 30 мин.) находим только краткую констатацию: «Пограничные укрепления прорваны на участках всех корпусов 4-й армии» (это как раз и есть полоса обороны Брестского УРа). (71, стр. 35) И в мемуарах Гудериана, танковая группа которого в первые часы войны наступала на брестском направлении, мы не найдём ни единого упоминания о каких-то боях при прорыве линии обороны Брестского укрепрайона. Непосредственные участники взятия Бреста оставили такие воспоминания: «Утром 45-й разведывательный батальон (оцените состав сил, выделенных для овладения важнейшим дорожным узлом. — М.С.) получил задачу очистить город Брест-Литовск, обезвредить группу противника, вероятно, находящуюся на гавном вокзале, и обеспечить охрану объектов в ближайшей округе… В самом городе, кроме потрясённого и испуганного гражданского населения, никакого противника не было. Затем сильная ударная группа направилась в казарму, расположенную на окраине города, где, по словам одного гражданского, приготовилась к обороне группа русских солдат. Но и это здание было пустым и покинутым. Только в одном из помещений мы нашли в шкафу 150 новеньких цеймсовских биноклей с отпечатанными на них советскими звёздами. По-видимому, их забыли забрать при отступлении…» (72, стр. 17) Можно ли верить рассказам «битых гитлеровских вояк»? В данном случае — да. В боевом донесении штаба 4-й Армии № 05 (11 ч. 55 мин. 22 июня) читаем: «6-я сд вынуждена была к 7.00 отдать с боями Брест (сколько же минут продолжались эти «бои»? — М.С.), а разрозненные части 42-й сд собираются на рубеже Курнеща, Вельке, Черне, Хведковиж и приводят себя в порядок…» (71. стр. 30) Что же касается обороны самой брестской цитадели, то в своей монографии Сандалов прямо и без экивоков пишет: «Брестская крепость оказалась ловушкой и сыграла в начале войны роковую роль для войск 28-го стрелкового корпуса и всей 4-й Армии… большое количество личного состава частей 6-й и 42-й стрелковых дивизий осталось в крепости не потому, что они имели задачу оборонять крепость, а потому, что не могли из неё выйти…» (26) Что абсолютно логично. Крепость так и строится, чтобы в неё было трудно войти. Как следствие, из любой крепости трудно вывести разом большую массу людей и техники. Сандалов пишет, что для выхода из Брестской крепости в восточном направлении имелись только одни (северные) ворота, далее надо было переправиться через опоясывающую крепость реку Мухавец. Вот через это «игольное ушко» под градом вражеских снарядов и пытались вырваться наружу две стрелковые дивизии — без малого 30 тыс. человек. Абсолютно нелогичным было решение согнать в «ловушку» обветшалых бастионов Брестской крепости две дивизии, но причины, по которым это было сделано, едва ли будут когда-либо установлены. (73, стр. 181) Конечный результат известен «Тяжёлые бои в крепости продлились ещё семь дней, пока 7 тыс. уцелевших красноармейцев, изголодавшихся и измождённых от отчаянной борьбы, не сдались в плен. Потери 45-й пехотной дивизии вермахта составили 482 убитых и 1 000 раненых». (72, стр. 18) Какая же это «оборона крепости», если потери наступающих в разы меньше потерь обороняющихся? Недорого заплатил противник и за прорыв Брестского УРа. «Большая часть личного состава 17-го пулемётного батальона отходила в направлении Высокое, где находился штаб 62-го укрепрайона… В этом же направлении отходила группа личного состава 18-го пульбата из района Бреста…» (26) Вот так, спокойно и меланхолично, описывает Сандалов факт массового дезертирства, имевший место в первые часы войны. Бывает. На войне — как на войне. В любой армии мира бывают и растерянность, и паника, и бегство. Для того и существуют в армии командиры, чтобы в подобной ситуации одних — приободрить, других — пристрелить, но добиться выполнения боевой задачи. Что же сделал командир 62-го УРа, когда к его штабу в Высокое прибежали толпы бросивших свои доты красноармейцев? «Командир Брестского укрепрайона генерал-майор Пузырёв с частью подразделений, отошедших к нему в Высокое, в первый же день отошёл на Вельск (40 км от границы), а затем далее на восток…» (26) Вот так — просто взял и «отошёл». Авиаполки ВВС Западного фронта, как нам рассказывали, «перебазировались» в глубокий тыл для того, чтобы получить там новые самолёты. Взамен ранее брошенных на аэродромах. Но что же собирался получить в тылу товарищ Пузырёв? Новый передвижной дот на колёсиках? Возможно, эти вопросы и были ему кем-то заданы. Ответы же по сей день неизвестны. «1890 г.р. Комендант 62-го укрепрайона. Умер 18 ноября 1941 года. Данных о месте захоронения нет» — вот и всё, что сообщает читателям «Военно-исторический журнал». Как, где, при каких обстоятельствах умер генерал Пузырёв, почему осенью 1941 г. он всё ещё продолжал числиться «комендантом» несуществующего укрепрайона — всё это по-прежнему укрыто густым мраком государственной тайны. Старший воинский начальник генерала Пузырёва, помощник командующего Западным фронтом по укрепрайонам генерал-майор И. П. Михайлин погиб от шального осколка ранним утром 23 июня 1941 г. В мемуарах И. В. Болдина (бывшего заместителя командующего Западным фронтом) обнаруживаются и некоторые подробности этого несчастного случая: «Отступая вместе с войсками, генерал-майор Михайлин случайно узнал, где я, и приехал на мой командный пункт…» Генерал Михайлин не отступал «вместе с войсками». Он их явно обогнал. 23 июня 1941 г. командный пункт Болдина находился в 15 км северо-восточнее Белостока, т. е. более чем в 100 км от границы. Солдаты «на своих двоих» за двое суток столько не протопают… И при всём при этом некоторые доты Брестского УРа сражались до конца июня 1941 г. Немцы уже заняли Белосток и Минск, вышли к Бобруйску, начали форсирование Березины, а в это время 3-я рота 17-го пульбата удерживала 4 дота на берегу Буга у польского местечка Семятыче до 30 июня! Бетонные перекрытия выдержали все артобстрелы, и только получив возможность окружить доты и проломить их стены тяжёлыми фугасами, немцы смогли подавить сопротивление горстки героев.. Покончив со всеми «живыми картинами», постараемся теперь перейти от частного к общему, от субъективных мнений и отдельных эпизодов войны к сухим и конкретным цифрам. Начнём с самого простого. С «бухгалтерского» учёта неодушевлённых, но очень дорогих предметов — танков. Их было не так и много (не миллионы, а всего лишь тысячи) и некоторые количественные оценки их использования возможны. Если и не по всем 29 мехкорпусам Красной Армии, то хотя бы по нескольким, наиболее мощным. На первом месте по укомплектованности боевой техникой и опытным командным составом стоял 6-й мехкорпус Западного фронта. Ещё раз напомним, что ни одна из советских танковых армий, завершивших в 1945 году «разгром фашистского зверя в его логове», не имела того количества бронетехники (1 130 танков), которое было в составе 6-го МК в июне 1941 года. 4 779 автомашин, 1 042 мотоцикла и 294 тягача (трактора) делали этот корпус подлинно «механизированным» (на 5 человек личного состава приходилось одно транспортное средство). Уместно будет и сравнение с противником. Летом 1943 года в составе всей танковой группировки немецких войск на Курской дуге насчитывалось 347 танков «новых типов» (147 «тигров» и 200 «пантер»). Каждому добросовестному школьнику должно быть известно, что германское командование возлагало огромные надежды на такое массированное применение новых тяжёлых танков. Этот тезис неизменно присутствует в любом тексте, посвящённом битве на Курской дуге, которую советские историки называли (и по сей день ещё называют) «крупнейшим танковым сражением Второй мировой войны». На вооружении 6-го МК числилось более 400 новейших танков КВ и Т-34. И в техническом (противоснарядное по отношению к основным калибрам противотанковой артиллерии вермахта бронирование танков), и в психологическом (появление из чащи белорусских лесов огромных 50-тонных бронированных монстров) смысле встреча с 6-м мехкорпусом должна была стать для немецкой пехоты страшной, ошеломляющей неожиданностью. 6-й МК не выполнил ни одной из поставленных перед ним задач и был полностью разгромлен менее чем за одну неделю. Документов, по которым можно было бы воссоздать картину этого невероятного разгрома, почти не сохранилось (по крайней мере в 42 томах «Сборников боевых документов» таковых нет). Мемуарная литература тем более мало чем может помочь — писать воспоминания было некому. Командир 6-го МК генерал-майор Хацкилевич погиб вместе со своим мехкорпусом 25 июня 1941 г. Точные обстоятельства его гибели по сей день неизвестны. Несколько дней спустя, у местечка Клепачи Слонимского района, были подбита бронемашина, на которой офицеры штаба 6-го МК пытались вывезти тело погибшего командира. При этом был смертельно ранен начальник артиллерии корпуса, генерал-майор А. С. Митрофанов. Начальник штаба 6-го МК полковник Коваль Е. С. пропал без вести. Командир 4-й танковой дивизии 6-го мехкорпуса генерал-майор А. Г. Потатурчев попал в плен, после освобождения из концлагеря в Дахау был арестован органами НКВД и умер в тюрьме в июле 1947 года. Посмертно реабилитирован в 1953 году. Командир 29-й моторизованной дивизии 6-го мехкорпуса генерал-майор И. П. Бикжанов попал в плен, после освобождения до декабря 1945 г. «проходил спецпроверку в органах НКВД». В апреле 1950 года уволен в отставку «по болезни». Дожил до 93 лет, но мемуаров не печатал. Из числа старших командиров 6-го МК смог выйти из окружения только командир 7-й танковой дивизии генерал-майор С. В. Борзилов (погиб в бою под Перекопом 28 сентября 1941 г.). Составленный генералом Борзиловым 4 августа 1941 г. доклад в Главное автобронетанковое управление Красной Армии о боевых действиях 7-й танковой дивизии является пока единственным доступным документом. Посему процитируем его достаточно подробно: «…На 22 июня 1941 года дивизия была укомплектована в личном составе: рядовым на 98 проц., младшим начсоставом на 60 проц. и командным составом на 80 проц. Материальной частью: тяжёлые танки — 51, средние танки — 150, БТ-5/7 — 125, Т-26 — 42 единицы (таким образом, в одной только дивизии Борзилова было двести новейших танков Т-34 и КВ с противоснарядным бронированием). К 22 июня обеспеченность дивизии боевым имуществом: снарядов 76-мм — 1 бк, бронебойных снарядов 76-мм не было, снарядов 45-мм — 1,5 бк, бензина Б-70 и КБ-70 — 3 заправки, дизтоплива — 1 заправка… 22 июня в 2 часа был получен пароль через делегата связи о боевой тревоге со вскрытием «красного пакета». Через 10 минут частям дивизии была объявлена боевая тревога, и в 4 часа 30 мин. части дивизии сосредоточились на сборном пункте по боевой тревоге… в 22 часа 22 июня дивизия получила приказ о переходе в новый район сосредоточения — ст. Валпа и последующую задачу: уничтожить танковую дивизию, прорвавшуюся в район Белостока… Дивизия, выполняя приказ, столкнулась с созданными на всех дорогах пробками из-за беспорядочного отступления тылов армии из Белостока. Дивизия, находясь на марше и в районе сосредоточения с 4 до 9 часов и с 11 до 14 часов 23 июня, всё время находилась под ударами авиации противника. За период марша и нахождения в районе сосредоточения до 14 часов дивизия имела потери: подбито танков — 63, разбиты все тылы полков… Танковой дивизии противника не оказалось в районе Бельска, благодаря чему дивизия не была использована. (В переводе с русского на русский это означает, что весь первый день войны дивизия просто бездействовала. На второй день она была направлена командующим 10-й армией Голубевым, вследствие панических донесений его подчинённых, на юг к Бельску, но поскольку никаких танковых частей противника в полосе 10-й армии просто не было, то и найти их Борзилов не смог.) …24–25 июня дивизия, выполняя приказ командира корпуса и маршала т. Кулика, наносила удар: 14-й тп — Старое Дубно и далее Гродно, 13-й тп — Кузница и далее Гродно с запада, где было уничтожено до двух батальонов пехоты и до двух артиллерийских батарей противника (это и есть первое и единственное упоминание об участии 7-й тд в контрударе мехкорпусов Западного фронта). После выполнения задачи (до «выполнения» задачи — продвинуться через Гродно к переправам на Немане у Меркине и нанести удар во фланг и тыл 3-й Танковой группы вермахта — было ещё очень далеко) части дивизии сосредоточились в районе Кузница и Старое Дубно, при этом части дивизии потеряли танков 18 штук сгоревшими и завязшими в болотах… В частях дивизии ГСМ были на исходе, заправку производить не представлялось никакой возможности из-за отсутствия тары и головных складов, правда, удалось заполучить одну заправку из сгоревших складов Кузница и м. Кринки (вообще ГСМ добывали как кто сумел). К исходу дня 25 июня был получен приказ командира корпуса на отход за р. Свислочь. (Этот приказ, вероятно последний в своей жизни, Хацкилевич отдал, выполняя распоряжение командующего Западным фронтом Павлова, который 25 июня в 16 часов 45 минут на основании директивы Ставки и её представителя в штабе Западного фронта маршала Шапошникова отдал приказ об отводе всех войск фронта на линию реки Щара, т. е. на 100–150 км к востоку от границы. Правда, из дальнейшего становится очевидно, что приказ об общем отходе лишь «узаконил» начавшееся беспорядочное бегство.) По предварительным данным, 4-я тд 6-го мехкорпуса в ночь на 26 июня отошла за р. Свислочь, в результате чего был открыт фланг 36-й кавалерийской дивизии… В 21 час 26 июня части 36-й кд и 29-й мотострелковой дивизии (6-го мехкорпуса) беспорядочно начали отход. Мною были приняты меры для восстановления положения, но это успеха не имело. Я отдал приказ прикрывать отходящие части и в районе м. Кринки сделал вторую попытку задержать отходящие части, где удалось задержать 128-й мсп (это не вражеский, это наш полк из состава своего 6-го мехкорпуса всё пытается задержать Борзилов) и в ночь на 27 июня переправился через р. Свислочь, что стало началом общего беспорядочного отступления… 29 июня в 11 часов с остатками матчасти (3 машины) и отрядом пехоты и конницы подошёл в леса восточнее Слонима, где вёл бой 29 и 30 июня. 30 июня в 22 часа двинулся с отрядом в леса и далее в Пинские болота по маршруту Гомель-Вязьма… Материальная часть вся оставлена на территории, занятой противником, от Белостока до Слонима. Оставляемая матчасть приводилась в негодность. Материальная часть оставлена по причине отсутствия ГСМ и ремфонда…» (74) Теперь переведём дыхание и попытаемся подвести самые простые, арифметические итоги. К началу боевых действий в 7-й тд было 368 танков. Ещё до начала первых авианалётов дивизия покинула место постоянной дислокации и никаких ощутимых потерь от «внезапного удара» 22 июня не понесла. Но примечательно, что даже 19 марта 1999 г. «Красная Звезда» описывала эти события в привычном для неё духе: «Полыхали огнём танковые парки. Пометавшись некоторое время в бессильном отчаянии, почти безоружные (???) танкисты вместе с пехотой и пограничниками подались, как говорили в старину, в отступ… Немецкие лётчики безжалостно (главная армейская газета страны считает, что тех, кто «подался в отступ», противник должен был жалеть?) бомбили и расстреливали людей с бреющего полёта…» В ходе контрнаступления 24–25 июня 7-я танковая дивизия вела бой с пехотой противника силой до одного полка (можно предположить, что это был 481-й пехотный полк 256-й пд вермахта, который действительно вёл 24–25 июня бой с советскими танками в районе местечка Кузница), потеряв при этом всего 18 танков, причём не все они были подбиты немецкой противотанковой артиллерией — несколько машин, как пишет комдив, просто увязли в болотах. Борзилов в своём докладе не уточняет, какие именно танки были потеряны. Тем не менее, зная возможности противотанковой артиллерии немецких пехотных дивизий и приданных им дивизионов «штурмовых орудий», вооружённых короткоствольным 75-мм «окурком», можно с высокой степенью достоверности предположить, что основная ударная сила дивизии — новейшие танки Т-34 и КВ — осталась целой и невредимой. В другом своём докладе (от 28 июля 1941 г.) генерал Борзилов пишет. «При появлении наших танков танки противника (реально это были самоходные «штурмовые орудия») боя не принимали, а поспешно отходили… машина Т-34 прекрасно выдерживает удары 37-мм орудии, не говоря уже о КВ». (63. стр. 118) Даже с учётом того, что 63 танка были потеряны на марше, к утру 26 июня в 7-й танковой дивизии должно было оставаться ни много ни мало 287 танков. В скобках заметим, что ни одна из 17 танковых дивизий вермахта не имела 22 июня 1941 г. в своём составе такого количества танков (в среднем на одну немецкую дивизию приходилось по 192 танка), не говоря уже про качество… И вот, через три дня отступления, практически без соприкосновения с противником (да и не могла немецкая пехота при всём желании догнать отступающую моторизованную армию) ото всей 7-й танковой дивизии остаётся «отряд пехоты с тремя танками». Впрочем, в докладе Борзилова указана и объективная (на первый взгляд) причина разгрома дивизии и потери всей матчасти: «отсутствие ГСМ» Казалось бы — о чём тут ещё спорить? Нет горючего — нет и боеспособной танковой дивизии. Увы, при всём уважении к памяти генерала Борзилова, мы не будем спешить с выводами, а воспользуемся калькулятором и собственной головой. Одна заправка дизтоплива была в дивизии до начала боевых действий. Ещё одну получили уже в ходе боёв. Бензина было три заправки и более. Теперь переведём эти «заправки» в понятные километры. Самый устаревший из имевшихся в 7-й дивизии танк Т-26 имел запас хода на одной заправке в 170 км. Три заправки — полтысячи километров. Самый мощный и современный КВ — те же самые 180 км (тяжело таскать 50 тонн стали). Две заправки для дизельного КВ — это 360 км. Скоростные БТ и средние Т-34 имели запас хода на одной заправке в 300 и более километров. Фактически 7-я танковая дивизия, беспорядочно кружась по маршруту Белосток — Валпа — Сокулка — Волковыск — Слоним, прошла за всё время с 22 по 29 июня никак не более 250 км. Бросить при этом всю технику «по причине отсутствия ГСМ» было совершенно невозможно. Более того, территория «белостокского выступа» была буквально забита складами с горючим и боеприпасами. Непосредственно в зоне «блужданий» 6-го МК находилось 12 (двенадцать) стационарных складов горючего. А именно: 9205-й и 10405-й (Белосток), 925-й и 10385-й (Бельск), 9235-й и 10195-й (Моньки), 9195-й и 10205-й (Гродно); 9295-й и 10335-й (Мосты), 9225-й и 10445-й (Волковыск). Расстояния между этими складами не превышали 60–80 км. Даже для ветхой «полуторки» с бензоцистерной это не более двух часов езды. Было ли на этих складах горючее? Ещё в самые что ни на есть «застойные годы» «Военно-исторический журнал» (№ 8/1966) сообщал читателям, что «к 29 июня на территории Белоруссии, занятой противником, осталось более 60 окружных складов, в том числе… 25 складов горючего… Общие потери к этому времени составили: горючего — более 50 000 т (50 % запасов)». Полностью укомплектованному мехкорпусу на 100 км марша требовалось менее 300 т горючего. На тех запасах горючего, которые остались на занятой территории, рядом с брошенными танками. 6-й МК мог дойти до Владивостока и вернуться назад в Белосток… По современным же данным, на территории Западного ОВО находились мобилизационные запасы горючего в ещё большем количестве — 264 тыс. тонн. (75, стр. 351) Не случайно, видимо, начальник генерального штаба вермахта Ф. Гальдер в записи от 1 июля отмечает, что «около одной трети расхода горючего покрыто трофейными запасами». В абсолютных числах это означает, что в среднем каждый день немцы «получали» на теоретически не известных им и теоретически уничтоженных при отступлении советских складах по 2 900 тонн горючего. (12) Танковые дивизии 6-го мехкорпуса «не смогли» найти одну десятую от этого количества для того, чтобы по крайней мере организованно отступить на восток. Вместе с танками… Ситуация на Юго-Западном фронте значительно отличалась от той, что сложилась в первые недели войны на Западном фронте. В Белоруссии немцы, наступая двумя танковыми группами от Бреста и Вильнюса на Минск, смогли окружить большую часть сил Красной Армии. Разгром войск на поле боя был дополнен погромом, произведённым Сталиным среди командования Западного фронта. В результате ни штабных документов, ни хорошо информированных свидетелей почти не осталось, и историку приходится восстанавливать картину событий с той же трудоёмкостью и достоверностью, с какой палеобиологи реконструируют внешний вид динозавра по паре окаменевших костей. Зато на Западной Украине события развивались иначе. На всём южном ТВД от болот Полесья до берега Чёрного моря в распоряжении командования вермахта была одна-единственная танковая группа, и провести крупную операцию по окружению советских войск в первые дни войны немцам не удалось. Даже потерявшие почти всю боевую технику мехкорпуса смогли отойти на восток, сохранив командование, боевые знамёна и документы. И реакция Сталина на развал обороны Юго-Западного фронта была непостижимо мягкой. В результате в распоряжении историков есть и подробные, порою на десятках страниц, отчёты о боевых действиях мехкорпусов и многочисленные мемуары участников событий. Одним словом — есть с чем работать. Сразу же отметим, что все цифры, относящиеся к предвоенной численности танковых соединений РККА, надо рассматривать только как ориентировочные. Порядка в их учёте было мало. Например, приведённое ниже количество танков 8-го МК указано по данным солидной монографии (3), но в воспоминаниях бывшего командира 8-го МК генерала Рябышева приведена цифра в 932 танка, по данным Киевского музея Великой Отечественной войны в составе 8-го МК было 813 танков, в известной, самой первой открытой публикации численности советских мехкорпусов (ВИЖ 4/1989), была дана цифра 858… Такая же ситуация и по другим корпусам. Напомним ещё раз предвоенную группировку танковых войск Киевского ОВО (Юго-Западного фронта). В первом эшелоне фронта (5-я, 6-я, 26-я, 12-я Армии), на расстоянии 70 — 130 км от госграницы развёртывались (с севера на юг) следующие мехкорпуса: (3, 76) Примечание. Бронеавтомобили, первая цифра — общее количество, вторая — в том числе БА-10, вооружённые 45-мм пушкой. Даже если бы эта таблица была единственным источником военно-исторической информации, то и её было бы достаточно для того, чтобы сделать вывод об однозначно наступательных планах советского командования. Совершенно очевидным является наличие мощной ударной группировки из трёх мехкорпусов (осью которой является 4-й МК, по числу новейших танков равный всем остальным мехкорпусам, вместе взятым) на самом острие «львовского выступа». Столь же очевидно и то, что на наиболее угрожаемых направлениях — у северного и южного оснований «выступа» — развёрнуты значительно более слабые (22-й и 16-й) мехкорпуса. Стоит отметить и тот факт, что количество тягачей (тракторов) во всех вышеназванных мехкорпусах значительно превосходит штатную численность артсистем мехкорпуса (24 пушки калибра 76 мм и 76 гаубиц калибра 122 мм/152 мм), не говоря уже о том, что сами танки КВ и Т-34 с их 500-сильным дизельным мотором могли как «пушинку» буксировать дивизионную «трёхдюймовку» (вес 1,5 т) или 122-мм гаубицу (вес 2,5 т). Во втором эшелоне оперативного построения Юго-Западного фронта было ещё три мехкорпуса (9-й МК, 19-й МК, 24-й МК), на вооружении которых числилось порядка 1 тыс. танков, правда, значительно более слабых (лёгкие Т-26 и БТ, а в 19-м МК — и 152 плавающие пулемётные танкетки Т-37/38, использование которых в качестве линейных танков противоречило всем нормам). Вероятно, следует сказать несколько слов и о танковых силах противника. В состав группы армий «Юг» входила 1-я Танковая группа вермахта, состоящая из трёх (3-й, 48-й, 14-й) танковых корпусов. Всего пять танковых дивизий, на вооружении которых к началу боевых действий числилось 728 танков, в том числе 100 «тяжёлых» Pz-IV и 255 «средних» Pz-III с 50-мм пушкой. Фактически 14-й танковый корпус с входящей в его состав 9-й танковой дивизией появился на советской территории только 27–28 июня, так что в первые дни войны на всём южном ТВД было четыре немецкие танковые дивизии, число танков в которых не превышало 600 (с учётом «штурмовых орудий», самоходных противотанковых пушек на шасси лёгких танков, трофейных французских танков общее количество бронетехники вермахта могло дойти до 700 единиц). Любой из «трёх богатырей» (15-й МК, 4-й МК, 8-й МК) превосходил всю 1-ю Танковую группу вермахта по количеству танков при абсолютном превосходстве в качестве. Лишь в сочинениях советских «историков» существовал и пресловутый «двухлетний опыт ведении современной войны», якобы накопленный немецкими танкистами Из пяти танковых дивизий 1-й Танковой группы в польской кампании не участвовала ни одна, во вторжении во Францию — только две (9-я и 11-я), 14-я тд успела до «Барбароссы» повоевать одну неделю в Югославии. 13-я и 16-я тд (созданные в октябре 1940 г. на базе пехотных дивизий) вообще не принимали до 22 июня 1941 г. какого-либо участия в боевых действиях. (11) 1-я Танковая группа наделала много бед. Разгромила и отбросила на сотни километров от границы стрелковые и механизированные корпуса Юго-Западного фронта, прорвала линию укрепрайонов на старой границе и в середине июля 1941 г. вышла к Киеву и Белой Церкви. Затем немецкие танковые дивизии развернулись на 90 градусов и ринулись на юг Украины, в тыл беспорядочно отступающих войск 6-й и 12-й Армий, каковые армии (точнее говоря — их остатки) были окружены в районе Умани и сдались. В плен попало порядка ста тысяч человек, включая командующего 12-й Армией генерал-майора Понеделина и командующего 6-й Армией генерал-лейтенанта Музыченко. В начале сентября 1-я ТГр форсировала Днепр в районе Кременчуга и устремилась на север, навстречу наступающей через реку Десна 2-й ТГр. 15 сентября немецкие танковые части соединились в районе Дубны — Лохвица (170 км к востоку от Киева), окружив таким образом 21, 5, 37, 26 и 38-ю Армии. В гигантском «киевском мешке» в немецкий плен попало, по сводкам командования вермахта, более шестисот тысяч человек. Не останавливаясь на достигнутом, 1-я Танковая группа снова развернулась, на этот раз на 180 градусов, и практически без оперативной паузы, 24 сентября, начала наступление на юг, к Азовскому морю. Продвинувшись за 15 дней на 450 км, немцы окружили и взяли в плен в районе Мелитополя ещё 100 тысяч человек, затем, развернувшись на 90 градусов, прошли ещё 300 км на восток и к 21 ноября 1941 г. заняли Таганрог. Итого: более полутора тысяч километров маршрута (не считая неизбежного в ходе боевых действий маневрирования) по «противотанковым» советским дорогам, на танках с узкими гусеницами и малосильными бензиновыми моторами. В середине этого «большого пути» (в конце августа — первых числах сентября) безвозвратные потери танков в 1-й ТГр составили: 33 Pz-IV, 101 Pz-III (всех модификаций), 37 лёгких Pz-II, (2 командирских PzBef. Итого — 183 танка за два месяца боёв. (10, стр. 206) Кроме того, значительное число танков было повреждено и временно вышло из строя. В указанный момент времени таких небоеспособных танков в 1-й ТГр числилось 198 единиц (общее число подбитых и восстановленных за два месяца танков было, разумеется, ещё большим). Таким образом, число боеготовых танков в 1-й ТГр сократилось к началу сентября более чем в два раза, до 370 единиц. Приняв эти цифры к сведению, как базу для сравнения, обратимся теперь к анализу потерь трёх наиболее мощных, вооружённых сотнями новейших танков, мехкорпусов Юго-Западного фронта. Начнём с самого мощного 4-го мехкорпуса. В состав корпуса входили, как и положено, три дивизии: две танковые (8-я и 32-я) и одна моторизованная (81-я). Количество танков, стоявших к началу боевых действий на вооружении этих дивизий (не считая плавающие танкетки Т-37/38), указано в следующей таблице: Самым удивительным числом в приведённой таблице является номер дивизии, на вооружении которой оказалось самое большое среди всех танковых дивизий Юго-Западного фронта количество танков новых типов. 32-я танковая дивизия была новой дивизией, начавшей своё формирование в апреле 1941 года, в рамках реализации загадочного решения о развёртывании 20 новых мехкорпусов. 4-й мехкорпус не входил в чисто «новорождённых», но в один из новых корпусов (15-й МК) из прежнего состава 4-го МК была передана полнокомплектная и хорошо подготовленная 10-я тд. Её и должна была заменить 32-я тд. Как пишет в своём отчёте от 2 августа 1941 г. командир 32-й тд полковник Е. Г. Пушкин (погиб в звании генерал-лейтенанта танковых войск 11 марта 1944 г.): «…Рядовой состав в основном состоял из апрельского и майского призыва 1941 года. Штабы частей из-за неукомплектованности начальствующим составом и короткого срока обучения не были сколочены… Боевая подготовка была ускоренной. Не было учебных пособий и экспонатов. Для ускоренного обучения экипажей привлекались специальные бригады рабочих и инженеров с заводов, производящих танки… 32-й гаубичный артиллерийский полк не успел провести ни одной стрельбы из орудий. Личный состав не был подготовлен к стрельбе в полевых условиях… Техническая подготовка личного состава, особенно водительского состава, была недостаточная…» (63, стр. 181) В результате 32-я тд к началу боевых действий представляла собой рекордное количество новейших танков, на которых предстояло воевать, говоря современным разговорным языком, «зелёным салагам» — и это при том, что в Красной Армии были тысячи танкистов с опытом войны в Испании, на Халхин-Голе и в Финляндии. Странное это решение было усугублено очень низкой укомплектованностью дивизии автомашинами и тракторами. Из общего числа 2 854 автомобилей 4-го мехкорпуса 32-й дивизии досталось только 420 машин, а из 274 тракторов и тягачей — всего 24. Поверить в подобное трудно, но именно такие цифры стоят в докладе командира дивизии. (63, стр. 189–192) По предвоенным планам 4-й МК должен был действовать на направлении главного удара, наступая в составе «конно-механизированной армии» из района Жолкев — Яворов «с задачей выйти в район Красник, Люблин и во взаимодействии с 5, 6 и 19-й Армиями и ВВС фронта уничтожить Люблинскую группировку противника, одновременно захватить частью сил западный берег р. Висла у Пулавы, Солец и Аннополь». (4, стр. 497) Практически, такая же задача была поставлена перед войсками Юго-Западного фронта знаменитой Директивой № 3 (отправлена в штабы фронтов в 21 ч. 15 мин. 22 июня 1941 г.): «…Армиям Юго-Западного фронта, прочно удерживая госграницу с Венгрией, концентрическими ударами в общем направлении на Люблин силами 5-й А и 6-й А, не менее пяти мехкорпусов и всей авиации фронта, окружить и уничтожить группировку противника, наступающую на фронте Владимир-Волынский, Крыстынополь, к исходу 24.6 овладеть районом Люблин…» (6, стр. 441) В скобках заметим, что по сравнению с предвоенными планами Директива 3 была ещё очень осторожным, умеренным и сдержанным документом, так как она предполагала нанесение только одного удара (на Люблин) вместо трёх (на Краков — Катовице, на Сандомир — Кельце, на Люблин), предусмотренных майскими (1941 года) «Соображениями по плану стратегического развёртывания». Все эти планы с началом настоящей войны «прожили» не более нескольких часов. Уже в ночь с 22 на 23 июня на командном пункте Юго-Западного фронта в Тернополе с участием прибывшего из Москвы начальника Генштаба (и одного из подписантов Директивы № 3) Жукова были приняты принципиально новые решения. Советские генералы отказались от намерения «играть свою игру» и добровольно отдали инициативу действий противнику. От глубокой наступательной операции (теоретическая разработка которой неизменно приводится во всех толстых книгах как пример высочайшего уровня советской военной науки) решено было отказаться в пользу торопливого «латанию дыр» посредством поспешно организованных встречных танковых атак. Эти удары по наступающим в полосе Луцк — Радехов двум танковым корпусам вермахта должны были нанести 22-й МК и 15-й МК. Находящиеся на самом острие «львовского выступа» 4-й МК и 8-й М К должны были отойти назад, на 100–150 км к востоку от границы, догнать рвущийся вглубь оперативного построения советских войск немецкий «танковый клин» и нанести ему удар во фланг и тыл. Правда, для этого надо было ещё точно знать, куда именно двинется этот «клин» после прорыва линии пограничных укреплений… «Враг, неожиданным ударом начавший войну, диктовал нам свою волю, ломал наши планы» (58) Вот так, потратив всего дюжину слов, Н. К. Попель (летом 1941 г. — комиссар 8-го МК) сказал практически всё: и о предвоенных планах (в соответствии с которыми его корпус в первые же часы войны двинулся к переправам через пограничную реку), и о том, что немецкое нападение в этих планах никак не предполагалось, и о командовании фронта, позволившем врагу с первых же дней войны «диктовать нам свою волю». Выполнение решения, принятого начальником Генерального штаба и командующим войсками фронта, было немедленно сорвано командующим 6-й Армией Музыченко. Легко и непринуждённо командарм-6 проигнорировал многократно повторённые требования старших по должности и званию военачальников и «не отдал свой» 4-й МК. Более того, даже попытался (и не безрезультатно!) «отныкать» у командования фронта «чужой» 8-й МК. Но об этом чуть позже. В конечном итоге мощнейший 4-й мехкорпус не стал ни овладевать г. Люблин «к исходу 24 июня», ни догонять и громить 1-ю Танковую группу вермахта. Огромные, многокилометровые колонны танков, автомобилей, тракторов 4-го мехкорпуса несколько дней метались в «заколдованном треугольнике» Немирув — Мостиска — Львов в качестве «пожарной команды», с помощью которой Музыченко пытался остановить продвижение немецкой пехоты на Львов. В докладе командира 32-й тд события тех дней описаны так: «…23.6.41 г. Дивизия получила приказ во взаимодействии с 8-й танковой и 81-й мотострелковой дивизиями окружить и уничтожить противника в районе… Не пройдя 30 км, она получила в 10 часов на марше вторую задачу — уничтожить танки противника в районе м. Мосты Вельке. Колонну дивизии пришлось поворачивать по одной дороге на 180 градусов. По прибытии в район м. Мосты Вельке дивизия танков противника не обнаружила. В 17 часов был получен новый приказ командующего 6-й Армией на уничтожение авиационного десанта и 300 танков противника в районе Каменка Струмилова. Части дивизии и танковая группа Голяс стали выполнять новый приказ, но там танков противника не обнаружено, а в Каменка Струмилова были свои части… Танковые полки дивизии за сутки совершили марш в среднем до 100 км… 24.6.41 г. К 1 часу ночи дивизия сосредоточилась в районе… В 11 часов был получен новый приказ к 15 часам 24.6 сосредоточиться в районе… с задачей во взаимодействии с 8-й танковой и 81-й мотострелковой дивизиями уничтожить противника в районе Ольшина, Хотынец, Млыны. 32-й мотострелковый полк по приказу командира 4-го механизированного корпуса отправлен во Львов в резерв армии (т. е. Музыченко окончательно оставил 32-ю тд дивизию без мотопехоты). Дивизия, совершая марш по улицам гор. Львов, встретилась с встречным потоком боевых и транспортных машин 8-го механизированного корпуса (8-й МК двигался на восток, догонять немецкие танки, а 32-я тд в очередной раз возвращалась на запад, к границе). На улицах гор. Львов шли уличные бои с диверсантами (в городе началось полномасштабное вооружённое восстание, и только отсутствие у засевших на чердаках бандеровцев противотанковых гранатомётов — «фаустпатрон» будет создан три года спустя — спасло тогда две советские танковые дивизии от полного уничтожения «диверсантами»). С большими трудностями, преодолевая уличные пробки машин, дивизия к 2.00 25.6.41 г. сосредоточилась в районе… 25.6.41 г. В 10 часов дивизия получила приказ командира 4-го механизированного корпуса, по которому дивизия должна была развить удар 6-го стрелкового корпуса в его наступлении, но штаб 6-го стрелкового корпуса поставил танковой дивизии самостоятельную задачу — атаковать в направлении сильно укреплённого противотанкового района с наличием реки и болотистой местности, не поддержав действий дивизии ни пехотой, ни артиллерией… 26.6.41 г. в 4 часа дивизия получила приказ командира 4-го механизированного корпуса выйти в район Грудек Ягельоньски, Судовая Вишня с задачей разгромить колонну в 300 танков противника, двигающуюся из Мосциска на Львов. К 18 часам дивизия сосредоточилась в ур. Замлынье, но танков противника в этом районе не оказалось (в районе боевых действий 6-й Армии, на острие «львовского выступа», никаких немецких танковых частей не было вовсе. — М.С.) Дивизия совершила в течение суток 85-километровый марш. В 17 часов получен приказ сосредоточиться дивизии в районе Оброшин и быть готовой к действию на Любень Вельки. 27.6.41 г. К 7 часам дивизия сосредоточилась в районе Конопница Заставе, Оброшин, имея задачи уничтожить противника в направлении Любень Вельки. Дивизия совершила ночной 40-километровый марш… По данным штаба корпуса, в районе Любень Вельки установлена группировка противника, практически же этой группировки не оказалось…» Хотя геометрические размеры «треугольника метаний» 32-й тд совсем невелики (примерно 50–60 км на сторону), дивизия, судя по докладу её командира, «за первые три дня 23–25.6 совершила в общей сложности 350-километровый марш, не имея нормального отдыха для экипажей и восстановления материальной части. Марши совершались как днём, так и ночью. Проведение маршей удовлетворительное, несмотря на недостаточно подготовленный водительский состав. За этот период дивизия боевых действий не проводила ввиду отсутствия противника в указанных районах». Дальше начался безостановочный отход. Оперативная сводка штаба 6-й Армии № 6 от 27 июня гласит: «…4-й мехкорпус, совершив ночной марш из района Судовая Вишня, с 6 часов начал сосредоточение в район леса севернее Оброшин (отход на 40 км к пригородам Львова)… перед фронтом корпуса 26.6.41 г. действовали части противника численностью до батальона. В районе Мосьциска противник не обнаружен. Корпус боя не принял». (70, стр.156) Пехота, с батальоном которой воевал 26 июня 4-й МК, была не простой, а горной (1-я и 4-я горно-стрелковые дивизии). Это значит, что на её вооружении не было тяжёлых пушек калибра 105 мм и 150 мм, которые хотя бы теоретически могли использовать обычные пехотные дивизии вермахта для борьбы против КБ и Т-34. Стандартная же немецкая 37-мм противотанковая пушка в бою с новыми советскими танками была практически бесполезна. Что подтверждается сообщениями с двух сторон фронта. Командир 32-й тд пишет в своём докладе: «Броня наших танков 37-мм пушками немцев не пробивается; были случаи, когда танк КВ имел до 100 попадании, но броня не была пробита». А вот как описываются бои на западных подступах к Львову в истории 1-й горно-стрелковой дивизии вермахта: «…ранним утром 25 июня русские танки один за одним появляются на опушке леса в районе населённого пункта Язув Старый… Наша 3,7-см противотанковая пушка спокойно выжидает, когда танки подойдут на достаточное для стрельбы удаление. Когда расстояние сокращается до 600 м, из орудия открывается огонь. Практически каждый выстрел приходится в цель. Отчётливо различимы огневые следы снарядов. Однако позже мы перестаём верить своим глазам: наши противотанковые снаряды просто отскакивают от танков. Не останавливаясь, танки неприятеля продолжают приближаться к нам, ведя огонь из всех орудий. Затем происходит нечто неожиданное: оправившись от испуга перед стальными колоссами, наши пехотинцы начинают атаковать, забрасывая машины ручными гранатами. Во 2-м взводе 13-й роты 98-го полка находится наш чемпион мира по лыжам Бауэр, который, запрыгнув на один из Т-34, проталкивает гранату ему в дуло. Один за другим танки противника выводятся из строя — бойцам надо отдать должное за невероятное мужество и решительность..» (33, стр. 162) Даже новейшая (для лета 41-го года) немецкая 50-мм противотанковая пушка оказалась малопригодна в бою против танков 4-го мехкорпуса. В описании боевых действий 4-й горно-стрелковой дивизии вермахта читаем: «Передовая группа вышла на шоссе Грудек Ягельонски — Львов. В районе населённого пункта Кальтвассер группа встретила танки неприятеля. Снаряды 3,7-см и 5-см противотанковых орудий были не в состоянии пробить их броню. Мужественные артиллеристы продолжали вести огонь из 5-см пушек даже тогда, когда танки находились уже в 5 метрах от них. Танки переезжали орудия. Материальные потери были огромны..» (33, стр. 209) А. Исаев, из книги которого были процитированы эти отрывки, сопровождает первый из нижеследующим комментарием: «В этом описании виден один из ответов на вопрос «Куда делись советские танки?»… Нет ничего удивительного в том, что личный состав 1-й горно-стрелковой дивизии не бросился бежать при появлении танков Т-34, а решительно атаковал их в ближнем бою, пользуясь отсутствием сопровождающей танки пехоты». Действительно, что тут удивительного? Увидел танк, броню которого не пробивает противотанковая пушка, подбежал, запрыгнул, засунул… Ну, а ответ на вопрос «Почему никуда не делись немецкие танки?» очевиден: дулы у них были узкие, калибра 20–37 — 50 мм, в такую дулу никакую гранату не засунешь… В поисках других ответов на вопрос «Куда делись советские танки?» обратимся снова к докладу командира 32-й тд. Суммирование потерь, понесённых дивизией во время боёв с немецкой пехотой в период с 23 по 29 июня, даёт цифру в 23 танка. Ещё 11 танков потеряли два танковых батальона, которые вечером 22 июня были выдвинуты в район Радехова, где днём 23 июня произошёл бой с частями 11-й немецкой танковой дивизии. Итого 34 танка. После этих боёв начался многодневный марш на восток, причём с каждым днём темп отхода непрерывно нарастал: 29 июня 4-й МК оставил Львов, 3 июля корпус был уже в Збараже (135 км на восток от Львова), утро 9 июля застало 4-й МК в районе городка Иванополь (180 км от Збаража). Наконец, 12 июля остатки 4-го МК прошли по киевским мостам через Днепр и сосредоточились н районе Прилуки (120 км и востоку от Днепра, 650 км от границы). В ходе этого стремительного «дранг нах Остен» 32-я тд имела многочисленные стычки с преследовавшими её передовыми отрядами немецких моторизованных частей. Конкретная цифра потерь в этих стычках названа в докладе полковника Пушкина только один раз: «…10.7.41 г. Группа танков капитана Карпова (10 танков и 2 бронемашины) сосредоточилась в районе Бейзымовка и в 20 часов атаковала противника в направлении Ольшанка, но, не поддержанная пехотой, в 23 часа отошла и заняла оборону в 300–400 м южнее Ольшанка. В течение последующего дня группа вела непосильный бой в этом же районе и в результате бегства с фронта 32-го мотострелкового полка была уничтожена и оставлена на поле боя, за исключением одного танка…» (63, стр. 185) Итак, 43 танка «поимённо» потеряны в бою. Можно предположить, что какая-то, сопоставимая с названной, цифра потерь не была отражена в описании боевых действий дивизии. Однако же в приложенной к докладу «Сводной ведомости материальной части» стоят совершенно другие цифры потерь: 37 КВ, 146 Т-34, 28 БТ-7, 58 Т-26. Итого: 269 танков (не считая плавающих танкеток Т-37). Впрочем, и эти цифры феноменальных потерь непробиваемых танков не совпадают с наличным остатком. Простая арифметика показывает, что даже после потери 37 КВ в 32-й тд должно было оставаться ещё 12 таких танков. Но в подписанном 15 июля 1941 г. начальником АБТУ Юго-Западного фронта докладе «О состоянии и наличии материальной части мехкорпусов фронта» читаем: «4-й механизированный корпус приступил к отводу своих частей в район Прилуки. Наличие материальной части 4-го механизированного корпуса: КВ — 6, Т-34 — 39, БТ — 23, всего 68 танков». (70, стр. 89) 6 танков КВ (из первоначального числа 99) остались во всём корпусе, а не в одной только 32-й тд. Правда, уже через два дня, 17 июля, всё тот же генерал-майор Моргунов подписывает следующий доклад, из которого следует, что в отошедшем за Днепр 4-м МК обнаружено несколько большее число танков: «КВ — 10 штук, Т-34 — 49 штук, БТ-7 — 23 штуки, Т-26 — 18 штук». (70, стр. 90) 10, конечно же, больше, чем 6, но всё равно не 12… О том, что большая часть потерь танков не была связана с воздействием противника, свидетельствует и соотношение потерь личного состава и боевой техники. Так, согласно докладу командира 32-й тд, 63-й танковый полк этой дивизии в период с 22 июня по 30 июля 1941 г. потерял 17 человек убитыми и 63 ранеными. В то же время было потеряно 14 КВ (из 18), 61 Т-34 (из 71), 42 Т-26 (из 42), 19 Т-37 (из 19). 9 БА (из 10), а всего 145 единиц бронетехники. (63, стр. 190) Для понимания значения этих цифр следует напомнить, что личный состав танкового полка не состоит из одних только танковых экипажей, соответственно танкисты составляют только часть от указанного выше числа потерь. В 64-м танковом полку 32-й тд убито 47 и ранено 64 человека. При этом потеряно 154 единицы бронетехники (23 КВ, 85 Т-34, 5 БТ-7, 16 Т-26, 19 Т-37, 6 БА). В целом 32-я танковая дивизия потеряла за всё время боёв июня — июля 1941 г. убитыми 139 и ранеными 356 человек. Вероятно, это и можно назвать «малой кровью», да вот только странная эта война шла не на чужой, а на своей земле… В отличие от «новорождённой» 32-й танковой дивизии 8-я танковая была практически полностью укомплектованной «старой» кадровой дивизией. Примечательной особенностью 8-й тд было наличие на её вооружении 68 трёхбашенных танков Т-28. Короткоствольная 76-мм пушка в главной башне и две отдельные пулемётные башни делал и эту машину грозным противником для вражеской пехоты. Благодаря широким гусеницам Т-28 обладал меньшим удельным давлением на грунт (0,72 против 1,03) и, следовательно, лучшей проходимостью, нежели его немецкий конкурент Pz-IV. Впрочем, главным оружием дивизии были не экзотические трёхбашенные танки, а 50 КВ и 140 Т-34. По количеству новейших танков (190 единиц) одна только 8-я тд превосходила четыре мехкорпуса Ленинградского и Прибалтийского округов, вместе взятые. А вот как описывает Н. К. Попель командира 8-й танковой дивизии: «Смотрю на него и восхищаюсь — ничего природа не пожалела для этого человека: ни красоты, ни ума, ни отваги, ни обаяния… Красноармейцы рассказывают легенды о его подвигах в Испании и Финляндии. У Фотченкова уже четыре ордена. Командиры на лету ловят каждое его слово». Полковник Пётр Семёнович Фотченков погиб в августе 1941 г. в «уманском котле». Дивизии как танкового соединения к тому времени уже практически не было. В первые два дня войны 8-я тд, подобно 32-й тд, металась но фронту в районе Яворов — Немиров. Утром 24 июня поступил приказ командующего фронтом с требованием передать 8-ю танковую дивизию в распоряжение командира 15-го МК генерала Карпезо. Командующий 6-й Армией Музыченко продублировал этот приказ, но «на прощание» оторвал от 8-й тд мотострелковый полк, который 25 июня получил приказ занять совместно с 445-м артполком РГК оборону на шоссе Грудек — Львов. Фактически 8-я тд вышла в район Радехов-Лопатин (60 км от Львова) только к утру 28 июня. К этому моменту от всей дивизии остался один сводный танковый полк, на вооружении которого было всего 65 танков! В отчёте о боевых действиях 15-го МК отмечено, что «благодаря активным действиям 8-й танковой дивизии левый фланг корпуса был обеспечен с запада и 10-я и 37-я танковые дивизии смогли отойти на рубеж р. Радоставка». Это не опечатка. Результатом «активных действий» танковой дивизии в наступлении считается то, что две другие танковые дивизии смогли с её помощью благополучно отойти, преследуемые пехотой противника. Хотя и это достижение отнюдь не бесспорно. Так, в отчёте о боевых действиях 10-й тд читаем нечто прямо противоположное: «Пути отхода дивизии были отрезаны танками и пехотой противника, так как 8-я тд (сосед слева), имевшая задачу прикрыть с запада действия дивизии, не смогла продвинуться через сильно укреплённый противотанковый район». Странно. Шестой день войны — а у немцев в глубине советской территории уже и противотанковый район готов, да ещё и «сильно укреплённый» при этом… Во время боя 28 июня 8-я танковая дивизия потеряла 12 танков, ещё 19 Т-34 были потеряны 24 июня в боях с пехотой противника в районе Немирова. Где же остальные 294 танка одной из самых мощных танковых дивизий Красной Армии? Отчёт, составленный командиром 8-й тд, содержит развёрнутый и подробный ответ на этот вопрос. Незаурядной является смелость составителей документа, которые без обиняков используют термин «брошено». Для удобства работы сведём все данные отчёта в таблицу: (33, стр. 246) Итак, главной составляющей потерь танков в одной из лучших дивизий Красной Армии было: «брошены» (107 танков), «пропали без вести» (10 танков), «завязли в болоте» (6 танков). 12 танков, включая 10 новейших Т-34, исчезли неизвестно куда («прочее»). Нет ответа и на вопрос о том, куда делся арифметический остаток в 31 танк Т-28 (танки этого типа в сводках АБТУ фронта 15–17 июля уже отсутствуют). По меркам нищего вермахта такого количества (31 танк Т-28) должно было хватить на укомплектование «тяжёлыми танками» одной танковой дивизии (в 1-й ТГр вермахта было всего по 20 Pz-IV на одну дивизию, в рекордной по числу Pz-IV 18-й тд 2-й танковой группы — 36). Да и остаток в 57 танков существует, увы, только арифметически — 7 июля, к началу боёв за Бердичев, в 8-й тд числится всего 32 танка… На фоне такого «порядка в танковых частях» приходится задуматься и о достоверности сведений о 54 подбитых за две недели боёв Т-34, практически неуязвимых для 37-мм противотанковых пушек немецких пехотных дивизий. Цифра эта (54 подбитых из 140 Т-34) смотрится очень странно на фоне значительно меньших (как в абсолютном, так и в относительном выражении) цифр подбитых БТ-7 и Т-26 с их противопульным бронированием… Описание боевых действий третьей по счёту дивизии 4-го МК не займёт у нас, к сожалению, много места. Если бы воспетые г. Исаевым организационные структуры и «золотые сечения» имели какое-то реальное отношение к боеспособности дивизий Красной Армии образца лета 1941 г., то 81-я моторизованная дивизия должна была дойти по меньшей мере до Люблина. Дивизия не была «перегружена танками» (один танковый на два мотострелковых полка), а после того, как ей был придан 441-й корпусной артполк, вооружённый мощными 152-мм гаубицами-пушками МЛ-20, 81-я моторизованная и по мощи артиллерийского огня превзошла любую немецкую танковую дивизию. Ну а по числу танков (270 скоростных БТ) она и с самого начала превосходила самую большую на всём Восточном фронте 7-ю немецкую танковую дивизию (265 танков). Увы, «меч-кладенец» из столь «правильно структурированной» 81-й моторизованной дивизии не получился. 24 июня три полка (танковый, артиллерийский и 323-й мотострелковый) дивизии были окружены немецкой пехотой в районе Немирова. Не совсем понятно, как пехота может «окружить» танковый полк, но к вечеру разгром был завершён. Вся тяжёлая техника потеряна, без вести пропала большая часть личного состава, погиб командир 323-го мсп, пропали без вести командир дивизии полковник Варыпаев, замкомдива полковник Барабанов, начальник штаба дивизии полковник Спесивцев, начальники оперативного и разведывательного отдела штаба дивизии, начальник артиллерии дивизии, командир артполка, начальник штаба 323-го мсп. (76) Разумеется, никаких докладов и отчётов о причинах потери танков 81-й мотострелковой дивизии не осталось. Стоит отметить, что за всё это генерала Власова (а именно он и был командиром 4-го МК) не наказали. То есть потом его, конечно, повесили — но совсем за другое. А летом 1941 г. Власов даже пошёл на повышение и стал командующим самой мощной на Юго-Западном фронте 37-й Армией. Когда сравнишь это с трагической судьбой поголовно расстрелянного командования Западного фронта (раненного в бою командира 14-го мехкорпуса С. И. Оборина забрали на расправу прямо из госпиталя), то приходится признать, что товарищ Сталин был воистину великим человеком. Понять логику его казней и милостей не дано никому… Для любителей конспирологических версий приведём «расшифровку» ещё нескольких фамилий и должностей. Командующий 6-й Армией Музыченко сдался в плен 6 августа 1941 г. в «котле» под Уманью, где и были разгромлены остатки 6-й Армии. Начальник оперативного отдела штаба 6-й Армии Меандров сдался в плен, стал одним из создателей и руководителей власовской «армии», повешен в 1946 году. Начальник штаба 6-го стрелкового корпуса (того самого, который «поставил танковой дивизии самостоятельную задачу — атаковать в направлении сильно укреплённого противотанкового района с наличием реки и болотистой местности, не поддержав действий дивизии ни пехотой, ни артиллерией») генерал-майор Рихтер сдался в плен, активно сотрудничал с немецкими спецслужбами (по некоторым сведениям, возглавил Варшавскую разведывательно-диверсионную школу абвера), расстрелян в августе 1945 г. Сосед справа — 27-й СК (5-я Армии). Командир корпуса генерал-майор Артёменко сдался в плен, в июне 1950 г. расстрелян, в июне 1957 г. — реабилитирован. Сосед слева — 13-й СК (12-я Армия). Командир корпуса генерал-майор Кириллов сдался в плен, в августе 1950 г. расстрелян, реабилитирован в 1957 г. Глава 15ТАНКОВЫЙ ПАДЁЖ — 2 Вторым по мощи и укомплектованности новейшей техникой на Юго-Западном фронте был 8-й мехкорпус. Количество и состав танков 8-го МК (без учёта плавающих танкеток Т-37/38) приведены в нижеследующей таблице: Как видим, корпус состоял из двух неравных частей: «старой» кадровой дивизии (12-й тд), укомплектованной новейшими танками и скоростными БТ-7, и новой (34-я тд) танковой дивизии формирования весны 1941 г., вооружённой главным образом лёгкими и, безусловно, уже устаревшими Т-26. Примечательной особенностью 34-й тд было наличие на её вооружении совершенно экзотической техники — пятибашенных тяжёлых танков Т-35. По составу вооружения (короткоствольная 76-мм пушка, две 45-мм танковые пушки 20К и две пулемётные башни) один Т-35 равнялся группе из пяти немецких танков (один Pz-IV, два Pz-III и два Pz-I), а два батальона тяжёлых танков (всего 48 исправных Т-35) в целом по числу танковых орудий превосходили любую из танковых дивизий 1-й Танковой группы вермахта. В то время как 4-й МК короткими перебежками метался в заколдованном треугольнике Львов — Яворов — Немиров, 8-й МК генерала Рябышева двигался к району боевых действий широким, размашистым зигзагом, как лыжник в слаломе-гиганте. Ранним утром 22 июня 8-й МК, действуя по предвоенным планам, поднялся по тревоге и двинулся через Самбор к пограничной реке Сан. Вечером 22 июня, в 22 часа 40 минут, поступил новый приказ: к 12 часам 23 июня корпус должен был сосредоточиться в районе Куровичи (25 километров восточнее Львова). Из этого исходного района 8-му мехкорпусу предстояло (вместе с 15-м МК и 4-м МК) нанести удар во фланг и тыл немецкого «танкового клина», пробившего оборону 5-й Армии в полосе Луцк — Радехов. В ночь на 23 июня многокилометровые колонны 8-го мехкорпуса двинулись на восток, описывая большой крюк протяжённостью более 150 км по маршруту Самбор — Дрогобыч — Стрый — Львов. В середине дня 23 июня, когда главные силы танковых дивизий находились примерно на рубеже г. Николаева (38 км по шоссе юго-западнее Львова), а 7-я моторизованная дивизия уже вышла в предместья Львова, Музыченко приказал повернуть 6-й мехкорпус и к 19 часам 23 июня сосредоточиться в лесу к югу от Яворова (т. е. в том самом районе, куда Музыченко, вопреки приказам командования фронта, направил и главные силы 4-го МК). Стальная лента из сотен танков, грузовиков, тракторов, бронемашин во второй раз за последние сутки развернулась почти на 180 градусов и снова двинулась на запад, к границе. Совершив утомительный ночной марш, 8-й мехкорпус вышел к Яворову, в полосу обороны 6-й Армии. Там поздним вечером 23 июня командиру корпуса вручили пакет с новым-старым приказом командования фронта: опять развернуть корпус и к исходу дня 24 июня выйти в конце концов в район г. Броды, на соединеннее 15-м МК. Практически одновременно с этим Музыченко предпринял последнюю попытку «заначить» хотя бы одну дивизию из состава 8-го МК. В соответствии с «Боевым распоряжением командующего войсками 6-й Армии» № 003 от 23 июня 1941 г. «34-я танковая дивизия входит в состав 6-й Армии с непосредственным подчинением Военному совету армии. Дивизии быть готовой к нанесению удара в направлениях Немиров, Яворов, Краковец». (70, стр. 146) Эта попытка самоуправства оказалась неудачной, и 34-я тд осталась в составе корпуса. Только к 6 часам утра 26 июня две танковые дивизии (12-я и 34-я) 8-го мехкорпуса вышли в район г. Броды, третья дивизия корпуса (7-я моторизованная) находилась в это время ещё в районе г. Буёк, отставая на 85 км от танковых дивизий. Хотя расстояние от Дрогобыча до Брод не превышает 150 км по прямой, танковые дивизии корпуса прошли (как явствует из доклада командира 8-го МК от 18 июля 1941 г.) 500 км, «оставив на дорогах за время маршей до 50 % наличия боевой материальной части». (63, стр. 166) В такой оценке величины «маршевых потерь» явно сквозит желание оправдаться за разгром корпуса (каковой разгром к моменту написания доклада стал уже свершившимся фактом). Так, в другом тексте Рябышев пишет, что «во время марша протяжённостью почти 500 км корпус потерял до половины танков устаревших конструкций». Наконец, простое суммирование данных о потерях и числе оставшихся в строю танков КВ и Т-34 позволяет сделать вывод о том, что даже после боёв и потерь первого дня наступления (26 июня) корпус располагал ещё 141 танком «новых типов», что составляет 83 % от их первоначальной численности. Как бы то ни было, форсированный 500-км марш не мог не привести к большому количеству поломок, а с учётом того, что территория, по которой три дня и три ночи метался 8-й МК, ещё через три-четыре дня была занята противником, все временно вышедшие из строя танки перешли в разряд «безвозвратных потерь». Конкретное представление о том, как происходил этот «падёж» танков 8-го мехкорпуса, даст документ, размещённый на интернет-сайте «Мехкорпуса РККА». Это полный перечень всех тяжёлых пятибашенных танков Т-35 из состава 34-й танковой дивизии с указанием даты, места и причины выхода танка из строя. Эти уникальные танки (к лету 41-го, безусловно, устаревшие) представляли собой сочетание очень мощного вооружения со слабой противопульной бронезащитой. Немецкая 37-мм противотанковая пушка могла гарантированно пробить бортовую броню этого чудища трёхметровой высоты. Казалось бы, именно среди танков данного типа доля боевых потерь должна была быть особенно велика. В действительности же только у 6 танков из 47 причиной потери названо «подбит в бою 30 июня» (это был последний бой 34-й тд у города Дубно). Где же и как были потеряны все остальные? Один танк «пропал без вести», два «увязли в болоте», два — «упали в реку с моста». Остальные 36 танков потеряны по причине всякого рода технических неисправностей. Например, танк № 715/62 оставлен экипажем во Львове по причине «поломка привода вентилятора», причём произошло это 29 июня, т. е. через пять дней после того, как 34-я тд покинула этот район и ушла к Бродам. Танк № 744/63 оставлен 1 июля на марше из Золочев в Тарнополь (т. е. на поле боя у Дубно этот танк никогда не был) по причине «заедание поршней двигателя». Танк № 234/42 оставлен в северном пригороде Львова по причине «сожжён главный фрикцион», но произошла эта авария якобы 3 июля, т. е. через четыре дня после захвата Львова немцами! Вообще история и география в этом отчёте категорически не совпадают. По меньшей мере у 12 танков в качестве места, в котором они были потеряны, названы районы, из которых дивизия ушла несколько дней назад. Главной технической неисправностью, послужившей причиной потерн 22 танков, названы поломки КПП и трансмиссии («сгорел фрикцион»), что в равной степени может быть связано как с износом техники, так и с безграмотными (или преднамеренными) действиями механика-водителя. Два последних по счёту «сухопутных броненосца» сломались в ходе отступления 9 июля в районе Волочиска (100 км южнее Дубно), и на этом история боевого применения Т-35 навсегда закончилась. В Красной Армии — но не в вермахте. В апреле 1945 г. один трофейный Т-35 принял участие в боях за Берлин. Несмотря на свою «крайнюю ненадёжность» и «безнадёжную устарелость», стальной монстр дополз до поля боя, где и был подбит. (97) В соответствии с приказами командующею Юго-Западным фронтом № 0015 от 24 июня и № 0016 от 25 июня 8-й МК перешёл в наступление в 9 часов утра 26 июня (70, стр. 29, 33). т. е. практически с ходу, с марша, без разведки местности и противника. Командование фронта (после того, как 8-й МК потратил четыре дня на бессмысленные форсированные марши) теперь очень спешило. Только спешкой и можно объяснить по меньшей мере странный выбор направления удара: от Брод на Берестечко. Даже на карте автомобильных дорог Украины 2002 года между этими городами невозможно обнаружить ни одной приличной дороги, местность же покрыта лесом со множеством мелких речушек. А от Брод на Дубно идёт главная автомагистраль, причём идёт по совершенно открытой местности — ни одного «зелёного» пятна на карте. Самое же главное — именно днём 26 июня наступление на Дубно с северо-востока начала 43-я танковая дивизия полковника И. Г. Цибина. 19-й мехкорпус, в состав которого входила дивизия Цибина, входил в число «сокращённых первой очереди», и плановый срок завершения его формирования был отнесён на конец 1942 г. Несмотря на то, что в 43-й тд количество танков «новых типов» было меньше, чем пальцев на одной руке, а бронебойных 76-мм снарядов не было вовсе, дивизия успешно громила и гнала противника: «В 14.00 26 июня танки дивизии выступили в атаку, имея впереди два танка КВ и два танка Т-34, с ходу развернулись и ураганным огнём расстроили систему ПТО и боевой порядок вражеской пехоты, которая в беспорядке начала отступать на запад. Преследуя пехоту противника, наши танки были встречены огнём танков противника из засад и с места, но вырвавшимися вперёд КВ и Т-34 танки противника были атакованы, а вслед за ними — и танками Т-26… Танки противника, не выдержав огня и стремительной танковой атаки, начали отход, задерживаясь на флангах, но быстро выбивались нашими танками, маневрировавшими на поле боя. Танки КВ и Т-34 (четыре штуки. — М.С.) , не имея в достаточном количестве бронебойных снарядов, вели огонь осколочными снарядами и своей массой давили и уничтожали танки противника и орудия ПТО… Противник, отходя в Дубно, взорвал за собою мосты, лишив таким образом дивизию возможности прорваться в Дубно на плечах отходящей пехоты…» (63, стр. 238) Быть может, менее точно, но зато гораздо нагляднее описывает этот день командир разведбата 43-й тд В. С. Архипов (вступивший в войну уже в звании Героя Советского Союза и закончивший её дважды Героем) В своих воспоминаниях он пишет: «…Когда вечером 26 июня мы гнали фашистов к Дубно, это уже было не отступление, а самое настоящее бегство. Части немецкой 11-й танковой дивизии перемешались, их охватила паника. Она сказалась и в том, что кроме сотен пленных мы захватили много танков и бронетранспортёров и около 100 мотоциклов, брошенных экипажами в исправном состоянии… Пленные, как правило, спешили заявить, что не принадлежат к национал-социалистам, и очень охотно давали показания. Подобное психологическое состояние гитлеровских войск, подавленность и панику наблюдать снова мне довелось очень и очень не скоро — только после Сталинграда и Курской битвы…» (77) В то время когда 43-я танковая дивизия (командир которой не имел ни малейшей информации о действиях 8-го МК и 15-го МК) выходила к северным пригородам Дубно, стальная лавина танков 8-го мехкорпуса (командир которого только 27 июня узнал о боевых действиях 19-го МК) ринулась через заболоченный лес к Берестечко. Оценки успешности этого наступления сильно разнятся в разных источниках. Самая уничижительная оценка дана в Оперативной сводке штаба Ю-З.ф. № 09 (20.00 26 июня 1941 г.): «…8-й механизированный корпус в 9.00 26.6.41 г. нерешительно атаковал механизированные части противника из района Броды в направлении Берестечко и, не имея достаточной поддержки авиацией и со стороны соседа слева — 15-го механизированного корпуса, остановлен противником к исходном для атаки районе…» (70, стр. 34) В докладе командира 8-го мехкорпуса (от 18 июля 1941 г.) сказано более обтекаемо: «…Корпус атаковал обороняющиеся части 16-й бронетанковой дивизии противника в общем направлении Броды, Берестечко, но, встретив организованное сопротивление противника, прикрывавшегося непроходимой для танков болотистой рекой и уничтожившего все переправы через эту реку, развить темп наступления не смог…» (63, стр. 166) В своих же послевоенных мемуарах генерал Рябышев пишет: «…Утром началось наступление. Но развивалось оно не так, как хотелось. 12-я танковая дивизия не смогла с ходу прорвать оборону врага… Однако мотострелки 12-й танковой дивизии генерал-майора танковых войск Т. А. Мишанина при поддержке артиллерии всё же преодолели заболоченную местность, форсировали реку Слоновку, захватили разрушенный мост и плацдарм на противоположном берегу… К 16 часам в ожесточённом бою было захвачено селение Лешнев… Соединения и части 48-го мехкорпуса противника, неся большие потери, под натиском частей 12-й и 34-й танковых дивизий отошли на правый берег реки Пляшевка и перешли к обороне…. Таким образом, за 26 июня корпус продвинулся на 8 — 10 км в направлении Берестечко и к вечеру, встретив сильное сопротивление противника, был вынужден перейти к обороне и отражать атаки противника… Отправляя в штаб фронта донесение об успешных действиях корпуса, я полагал, что командующий примет решение развить успех корпуса, разгромить врага и отбросить его к границе…» (78) Читатель, вероятно, уже догадался, почему мы столь подробно разбираем, по сути дела, частный вопрос о том, продвинулся ли 8-й МК на 10 км вперёд или же был «остановлен противником в исходном для атаки районе». День 26 июня был первым, единственным и последним днём, когда 8-й МК участвовал в контрударе советских войск как единое целое. В 2 ч. 30 мин. ночи 27 июня Рябышев получил приказ командующего Юго-Западным фронтом: «8-му механизированному корпусу отойти за линию Нечаев, Подкамень, Золочев (25–50 км к юго-востоку от Брод. — М.С.)… Выход начать немедленно». Так же как и в случае с 6-м МК Западного фронта, начавшееся было наступление мехкорпуса было остановлено приказом вышестоящего командования. Так же, как и на Западном фронте, приказ на отход фактически стал толчком к началу распада соединения. Уже к утру 27 июня ситуация в 12-й тд дивизии, как можно судить по мемуарам Попеля, была такой:«Дивизия Мишанина ушла с передовой… По дороге несколько раз натыкались на мишанинских бойцов. Бредут как попало. Командиров не видно…» Разложение в дивизии дошло до того, что тяжело контуженного при бомбёжке командира 12-й тд генерала Мишанина просто затащили в брошенный танк и оставили одного в Бродах, под «присмотром» такого же контуженого ординарца. (58) В 6 часов утра 27 июня в 8-й мехкорпус поступил новый (второй за последние 4 часа) приказ командующего Юго-Западным фронтом № 2121 от 27.6.41 г. На этот раз отход был отменён, и перед корпусом была поставлена задача к исходу дня «сосредоточиться в районе Дубно, Волковые, м. Верба». (63, стр. 167) Сосредоточиться в Дубно можно было, только взяв этот город с боем. И хотя на этот раз направление удара было разумным (от Брод на Дубно идёт шоссейная дорога, параллельно ей — насыпь железной дороги, местность открытая, пригодная для наступления танков), расстояние от Брод до Дубно составляет 62 км по шоссе, и едва ли такая задача дня была реальной для мехкорпуса, части которого в результате чехарды приказов командования фронта были разбросаны на десятки километров. 12-я тд удивительно быстро выполнила ночной приказ об отходе, в результате чего «в течение 27.6.41 г. находились в районе Подкамень, где приводили себя в порядок и к исходу дня сосредоточились в лесах северо-восточнее Броды». Попытка выполнить приказ № 2121 привела к тому, что корпус был разорван (как стало ясно через несколько дней — разорван навсегда) на две части. Группа войск под командованием комиссара корпуса Попеля, в состав которой вошла 34-я тд, усиленная 40 танками КВ и Т-34 из состава 12-й тд (всего 217 танков и до 9 тыс. человек личного состава), двинулась по шоссе на Дубно. Остальные соединения корпуса (12-я тд, 7-я моторизованная дивизия, корпусные части) под командованием Рябышева сосредотачивались в течение дня 27 июня в районе Броды. Группа Попеля с боями дошла до пригородов Дубно (посёлок Малые Сады на южной окраине города), перерезав тем самым основные коммуникации, по которым шло снабжение 1-й Танковой группы вермахта. Впрочем, судя по донесениям штаба Юго-Западного фронта в Генеральный штаб Красной Армии, «по данным на 14.00 28.6.41 г., 8-й механизированный корпус занимает Дубно». (70, стр. 44) О том, что танкисты 8-го мехкорпуса взяли сам город Дубно, пишет в своих мемуарах и Попель. Как бы то ни было, немецкое командование оценило по достоинству создавшуюся угрозу и подтянуло в район Броды — Дубно часть сил 16-й танковой и 16-й моторизованной дивизий, а также части четырёх пехотных дивизий (111, 44, 57, 75). В скобках заметим, что сам факт появления немецкой пехоты в 120 км от границы уже на пятый — шестой день войны совершенно однозначно свидетельствует о том, каким было на самом деле «ожесточённое сопротивление» советских войск. Для пехоты, идушей пешком, 20 км в день — это темп марша, причём марша форсированного. Так, в октябре 1939 г. именно в этих местах, на территории оккупированной восточной Польши, для отвода немецких и советских войск на согласованную линию новой границы был установлен как раз такой — 20 км в день — график движения походных колонн (1, стр. 130). Воевать при таких темпах наступления немецкой пехоте было бы просто некогда… Окружённая в районе Дубно группа Попеля была фактически брошена на произвол судьбы. Две стрелковые дивизии (140-я и 146-я) находились на расстоянии 10 км от Дубно, но, вопреки приказу комфронта № 018 от 28 июня, никакой поддержки группе Попеля не оказали. Взаимодействие с 19-м МК, 9-м МК, 22-м МК, которые вели бои в нескольких десятках километров к северу от Дубно, так и не было организовано. За четыре дня (с 27 по 30 июня) группа Попеля не получила от командования фронта никакой информации, никакой помощи, никаких указаний по выходу из окружения. Поздним вечером 30 июня тыловые подразделения, медсанбат, «безлошадные» танкисты под прикрытием группы в 60 танков пробили кольцо окружения и через несколько дней на шоссе Тернополь — Проскуров (Хмельницкий) соединились с отступающими на восток остатками 8-го МК. Главные силы группы Попеля (которые к этому моменту сократились до 80 танков и нескольких батарей артиллерии) вели напряжённый бой до исхода дня 1 июля. В боях за Дубно погибли командир 34-й тд полковник И. В. Васильев, пропали без вести замполит дивизии М. М. Немцев и командир 24-го танкового полка (12-й тд) подполковник П. И. Волков, погибли, пропали без вести, оказались в немецком плену тысячи бойцов и командиров. Оставшиеся в живых (порядка одной тысячи человек) под командованием Попеля, присоединяя к себе группы окруженцев из других частей, прошли с боями 250 километров по огромной дуге Дубно — Славута — Коростень и в конце июля 1941 г. соединились с войсками 5-й Армии в районе Белокоровичи. Основные силы 8-го мехкорпуса, несмотря на наличие мощного танкового тарана (кроме двух сотен лёгких танков, в 12-й тд оставалось ещё порядка 46 КВ и 49 Т-34), пробить заслон 16-й танковой, 57-й и 75-й пехотных немецких дивизий не смогли. Хотя и в этих боях с беспощадной ясностью проявилось техническое превосходство новых советских танков. Так, 28 июня большая группа немецких танков прорвалась на КП 12-й танковой дивизии Мишанина. «Я наблюдал, — пишет в своих мемуарах Рябышев, — как фашистские танки с чёрными крестами метались между нашими громадными КВ, ища спасения. Они пытались маневрировать, чтобы получить возможность стрелять в слабую боковую броню. Но и это не помогло: КВ и Т-34 сноровисто расстреливали из своих 76-мм пушек вражеские танки… Таким образом, 6 КВ и 4 Т-34 уничтожили все 40 немецких танков, а сами не понесли потерь». Вечером 28 июня немецкая пехота вышла в тыл 8-го МК, отрезав путь отхода по шоссе на Броды. Снова началась паника. Погиб генерал Мишанин, в пешем строю поднимавший бойцов в атаку. В своём официальном докладе о боевых действиях корпуса Рябышев кратко пишет: «Части 7-й мотострелковой дивизии прорывались из окружения в разных направлениях. Потеряв большое количество танков, артиллерии и автотранспорта, к 24.00 28.6.41 г. дивизия вышла из окружения и сосредоточилась юго-восточнее Броды». (63, стр. 169) Мемуары Попеля дают гораздо более живые картины того, что скрывалось за скупой фразой «прорывались из окружения в разных направлениях»: «…Рябышев сел на «эмку» и помчался к Бродам. По пути он натыкался на бредущих толпами бойцов, горящие машины, лежащих в кюветах раненых. Рубеж, предназначенный 12-й танковой дивизии, никто не занимал… Какие-то неприкаянные красноармейцы сказали, что мотопехота покатила на юг, вроде бы к Тернополю. Комкор повернул на южное шоссе и километрах в двадцати нагнал хвост растянувшейся колонны. Никто ничего не знал. Рябышев попытался остановить машины. Из кабины полуторки сонный голос спокойно произнёс: — Какой там ещё комкор? Наш генерал — предатель. К фашистам утёк. Рябышев рванул ручку кабины, схватил говорившего за портупею (рядовые бойцы ездят без портупеи. — М.С.), выволок наружу. — Я ваш комкор. Не засовывая пистолет в кобуру, Рябышев двигался вдоль колонны, останавливая роты, батальоны, приказывая занимать оборону фронтом на северо-запад… В штабе фронта, куда вызвали комкора, царили нервозность и неуверенность. В суете и всеобщей спешке на ходу отдавались сбивчивые приказания, которые зачастую через десять минут отменялись. Вдогонку за первым офицером связи мчался второй… Штаб фронта отходил в Проскуров…» (58) Теперь от трагической истории гибели 8-го мехкорпуса вернёмся к простой арифметике. Потери первого дня наступления (26 июня) были ничтожно (в сравнении с первоначальным количеством танков в 8-м МК) малы. В докладе командира корпуса приведены такие цифры: «в 12-й тд 8 танков было подбито в бою, 2 танка загрузли в болоте… 34-я тд потеряла 5 танков, из коих 4 танка были подбиты противником и 1 танк сгорел». (63, стр. 167) Несравненно большими (86 танков) оказались потери 12-й тд и 7-й мд, понесённые во время безуспешных боёв и панического отступления к Тернополю 28–30 июня. Однако и после таких потерь 8-й МК по числу оставшихся в строю танков (207 единиц) превосходил любую танковую дивизию из состава 1-й Танковой группы вермахта «К 1 июля 1941 года в 8-м механизированном корпусе, состоявшем теперь из 12-й танковой и 7-й моторизованной дивизий, имелось более 19 тыс. бойцов и командиров, 207 танков, в том числе 43 КВ, 31 Т-34, 69 БТ-7, 57 Т-26, 7 Т-40, а также 21 бронемашина. В последующем наш корпус вышел из боевых действий (подчёркнуто мной. — М.С.), совершил марш в район Нежина (100 км восточнее Киева), где с 14 июля (с 8 июля, судя по докладу начальника АБТУ фронта. — М.С.) находился как резерв командующего фронтом…» (78, 70) Именно во время этого безостановочного отхода на восток окончательно исчезли танки 8-го мехкорпуса. Арифметика расходится с фактическим остатком танков в двух дивизиях 8-го мехкорпуса (12-й тд и 7-й мд) на 331 единицу. Это если не учитывать того, что порядка 60 танков из состава группы Попеля вышло из окружения и соединилось с основными силами 8-го МК. Полторы сотни танков (в том числе 29 КВ и 17 Т-34) пропало уже после 1 июля, т. е. после фактического завершения боевых действий корпуса. Всего в период с 22 июня по 17 июля неизвестно куда пропало 72 новейших танка КВ и Т-34. Тех самых, которые (если верить рассказу Рябышева) вдесятером уничтожали 40 немецких танков без единой собственной потери. В целом небоевые потери танков составляют три четверти (331 из 427) от общего числа потерь. И это если наивно считать «боевыми» все потери (86 танков) разгромного дня 28 июня… Лучше других документирована история разгрома 15-го мехкорпуса — в нашем распоряжении целых три доклада о боевых действиях (как корпуса в целом, так и каждой из его танковых дивизий). (70, стр. 196, 63, стр. 193, стр. 217) К сожалению, кажущееся обилие информации отнюдь не способствует прояснению ситуации. Скорее, наоборот — цифры и факты (если только это «факты», а не выдуманные задним числом «уважительные причины» разгрома мощнейшего танкового соединения) противоречат как друг другу, так и элементарному здравому смыслу. Не говорю уже о том, что количество танков в дивизиях корпуса в различных документах разнится на десятки единиц — хотя, казалось бы, составители докладов и рапортов не фантики считали, а крайне дорогостоящую и «дефицитную» на войне боевую технику. По имеющимся документам невозможно хотя бы в общих чертах прояснить злополучный вопрос об укомплектованности 15-го мехкорпуса автотранспортом и средствами мехтяги артиллерии. Опять же речь идёт не об общем для всей Красной Армии «чуде», вследствие которого при наличии огромного количества автомототехники (ещё ДО объявления открытой мобилизации в среднем на каждую из 303 советских дивизий — включая формирующуюся в отдалённых местах Сибири стрелковую — приходилось по 900 автомашин и 112 гусеничных тягачей и тракторов) механизированные корпуса первого эшелона войск приграничных округов оказались без штатного количества тягачей, грузовиков и автоцистерн. Разительно не совпадают конкретные цифры в отчётах командиров одного и того же соединения. Всего в 15-м МК на 10 июня 1941 г. (т. е. ещё до начала войны и мобилизации техники из народного хозяйства) числилось 2 035 автомашин (всех типов и назначений), 50 артиллерийских тягачей («Ворошиловец», «Коминтерн», С-2) и 115 тракторов. (79) По отчёту ВРИО командира 10-й тд к началу боевых действий в дивизии было (всего, с учётом неисправной техники) 962 автомобиля и 30 тягачей. Вопрос для второклассника: сколько автомобилей и тягачей осталось «на долю» двух других дивизий корпуса? Открываем доклад ВРИО командира 15-го МК и читаем: «…212-я моторизованная дивизия, имея почти полную обеспеченность личным составом красноармейцев, не имела совершенно (подчёркнуто мной. — М.С.) машин для перевозки личного состава и не могла даже обеспечить себя автотранспортом для подвоза боеприпасов, продовольствия и горюче-смазочных материалов, а также для перевозки вооружения. Артиллерийский полк имел 8 — 76-мм орудий, 16 — 122-мм орудий и 4 — 152-мм орудия, а средств тяги было лишь на один дивизион и то без тылов… Противотанковый дивизион 212-й мд не имел средств тяги…» Где же «гуляют» ещё 1073 автомобиля, 20 специализированных тягачей и 115 тракторов? Может быть, они все оказались во второй танковой дивизии корпуса? «Мотострелковый полк 37-й танковой дивизии находился в 160 км от дивизии (???) и не имел средств передвижения. Артиллерийский полк 37-й тд находился в составе 12 орудий 122-мм без панорам (???), 4 орудия 152-мм и всего 5 тракторов…» По докладу ВРИО командира корпуса в артполку 37-й тд к началу боевых действий было 12 гаубиц калибра 122 мм и 4 гаубицы калибра 152 мм. В докладе командира 37-й тд количество артиллерийского вооружения дивизии выражено в процентах. Можно предположить — в процентах от штатной численности. Конкретно: «122-мм гаубицами — 56 %, 152-мм гаубицами — 33,3 %». 33 % от штатного количества 152-мм гаубиц — это, по-простому говоря, 4 орудия. Цифра, совпадающая с докладом ВРИО комкора. Но вот 56 % от штатного количества 122-мм гаубиц составляет 6,72 гаубицы. Это уже ни с чем не совпадает. В частности, не совпадает с дальнейшим текстом доклада командира 37-й тд, из какового доклада следует, что в поход было выведено 4 гаубицы 122-мм, и ещё 21 гаубица 122-мм была оставлена в месте постоянной дислокации дивизии. Итого — 25 орудий из непонятно скольких имевшихся… Разумеется, всё это мелочные придирки. Цифра «21» скорее всего является опечаткой Но вот можно ли считать малозначимой «мелочью» такие факты (опять же, если эти «факты» имели место быть): «…Полковая артиллерия была послана в полки почти вся неисправная… Личный состав корпусного мотоциклетного полка ни разу не стрелял… Приписных машин из народного хозяйства дивизия не получила. В пункт приёма приписных машин Шепетовка было послано 8 представителей, но они, пробыв там несколько дней, вернулись обратно без единой машины, заявив, что машины, предназначенные для нашей дивизии, убыли в один из укреплённых районов (автотранспорт, предназначенный для МЕХАНИЗИРОВАННОГО соединения, убыл в НЕПОДВИЖНЫЙ по определению укрепрайон?)… За весь период боёв дивизия не могла ниоткуда получить ни одного снаряда для 37-мм зенитных пушек… Данных авиаразведки не имели до 25.6.41 г. и в дальнейшем тоже… Поддержки дивизии со стороны нашей авиации не было в течение всего периода боевых действий…» Как было принято тогда, бронебойных снарядов в одном из наиболее мощных мехкорпусов Красной Армии не было. Или почти не было. Сказать точнее трудно. В докладе командира 10-й танковой дивизии (63 танка КВ и 38 Т-34) читаем: «Первые три дня боёв дивизия не имела ни одного бронебойного снаряда для 76-мм пушек». В докладе же командира корпуса о том же самом сказано несколько иначе: «Первые 3 дня боёв не было бронебойных снарядов (в 19-м и 20-м танковых полках 10-й тд было всего на полк по 96 бронебойных снарядов)». Бронебойных снарядов калибра 76 мм в Красной Армии действительно было мало. Но не до такой же степени. По состоянию на 1 мая 1941 г., в среднем на одно 76-мм орудие в Киевском ОВО имелось по 18 бронебойных снарядов. (9, стр. 261» В среднем. В соответствии же с Директивой начальника штаба округа № 9 0054 от 29 апреля 1941 г. имеющийся скромный запас должен был быть распределён с умом, а именно: (75, стр. 23) «…Бронебойными выстрелами части округа обеспечить по следующему расчёту: — на каждую 76-мм пушку стрелковых дивизий по 6 выстрелов; — кавалерийских, мотострелковых дивизий и частей укрепрайонов по 12 выстрелов… — на каждую 76-мм пушку на танках КВ по 25 выстрелов (подчёркнуто мной. — М.С.) — на танках Т-34 по 13 выстрелов…» Одна-две дюжины бронебойных снарядов в боекомплекте танка — это уже не так и мало. Бронебойными снарядами (в отличие от осколочно-фугасных) не стреляют десятками тысяч «по площадям». Одного-двух попаданий 76-мм снаряда летом 41-го было достаточно для уничтожения любого немецкого танка. Если бы приказ от 29 апреля был выполнен к 22 июня, то в 10-й танковой дивизии должно было бы быть более 2 тыс. бронебойных 76-мм выстрелов. Теоретически этого могло хватить если и не на всю 1-ю Танковую группу вермахта, то на ту единственную немецкую дивизию (11-я тд, 143 танка), с которой столкнулась 10-я танковая. Но не хватило… Традиционная советская историография называет это «неготовностью к войне». Не успели. «История отпустила нам мало времени». Вот если бы война началась летом 1942 года — вот тогда бы в стране порядок был… Железный сталинский порядок… Кстати, о Сталине. В том тексте доклада ВРИО командира 10-й танковой дивизии, который напечатан в СБД № 33, есть такая фраза: «Дивизия в сложной обстановке приобрела большой боевой опыт, вырастила значительную прослойку боевого актива и ещё больше сплотилась вокруг партии Ленина». (63, стр. 213) Этого не могло быть в документе. Такого не может быть, потому что не может быть никогда. Это не вопрос страха, боязни ответственности — такого просто не могло быть. Священник в православном храме не может обратиться к верующим со словами «Аллах акбар». Того, Кому молятся в православной церкви, зовут иначе. Партия же называлась «партия Ленина-Сталина». Это словосочетание было намертво вбито в голову и в пальцы. Написать «партия Ленина» в 1941 году никто не мог. Все знали, как называется партия, которая ведёт нас от победы к победе. Если составители секретного сборника, предназначенного (как сказано в предисловии) для офицеров и генералов, сочли возможным в целях обеспечения «политкорректности обр. 1957 г.» изменять подлинный текст публикуемого документа в такой ничтожной мелочи, то что же было сделано с серьёзными цифрами и фактами? И тем не менее — будем работать с тем, что есть. Начнём, как и раньше, с оценки укомплектованности дивизий корпуса танками. Как и другие мехкорпуса Киевского ОВО (Юго-Западного фронта), 15-й МК состоял из трёх частей, весьма различающихся по степени своей боеготовности. 212-я моторизованная дивизия (как и все прочие «двухсотые» мд) была совершенно «сырой» дивизией формирования весны 41-го года. Отсутствие автотранспорта (будем считать, что такое отсутствие было в наличии) и конского состава превращало её в малоподвижную стрелковую дивизию, правда, усиленную группой из 37 лёгких танков и 17 плавающих танкеток Т-37/40. Впрочем, малая подвижность 212-й мд никак не помешала ей. В соответствии с приказом командования фронта 212-я мд была с самого начала войны выведена из состава корпуса и оставлена на месте своего постоянного расквартирования, в городе Броды, с задачей обороны этого важного дорожного узла. Судя по всем отчётам, дивизия обороняла Броды до 28 июня, когда этот город безо всякого боя был занят немецкой пехотой. Впрочем, из воспоминаний Рябышева и Попеля явствует, что никакой дивизии в Бродах они вообще не обнаружили. Уже 1 июля, во время начавшеюся общего отхода частей 15-го МК, в районе м. Олеюв пропали без вести командир дивизии генерал-майор Баранов и начальник штаба полковник Першаков. Фактически С. В. Баранов был ранен, попал в плен и умер от тифа в лагере для военнопленных под Замостъем в феврале 1942 г. После потери командования 212-я мд быстро и окончательно развалилась — за Днепр в Пирятин к 12 июля изо всей дивизии, «имевшей почти полную обеспеченность личным составом красноармейцев» и не участвовавшей фактически в крупных боях, вышло всего 745 человек… Боевые действия танковых дивизий 15-го МК начались в 9 часов 50 минут 22 июня, когда передовой отряд 10-й тд в составе 3-го батальона 20-го танкового полка и 2-го батальона 10-го мотострелкового полка выступил к границе по маршруту Золочев — Радехов. Вечером, в 22 часа, отряд встретился с противником «силою до двух батальонов пехоты с противотанковыми орудиями» (вероятно, это были передовые части 57-й пехотной дивизии вермахта, прорвавшей оборону советских войск в районе Сокаль — Крыстынополь). «В результате боя уничтожено 6 противотанковых орудий противника и до взвода пехоты. Наши потери — 2 танка. К исходу 22.6 передовой отряд занял Радехов…» Это был первый и, увы. последний успех 10-й танковой дивизии, да и всего 15-го мехкорпуса. Тем временем (в 18 часов 22 июня) начали выдвижение по направлению на Радехов — Лопатин главные силы 10-й и 37-й танковых дивизий. Задача была им поставлена в высшей степени решительно: «уничтожить сокальскую группу противника, не допустив отхода её на западный берег реки Буг» (т. е. в первый день войны советское командование было обеспокоено тем, как бы не дать агрессору убежать назад, на сопредельную территорию). С началом движения танковые полки 10-й тд завязли (примерно в 15–20 км от мест постоянной дислокации) в болотах, а части 37-й тд «в 14.00 23 июня получили от прибывшего командира 15-го мехкорпуса генерал-майора Карпезо задачу уничтожить танки противника в районе Адамы. Впоследствии оказалось, что танков противника в районе Адамы не было…» Пока части 10-й и 37-й танковых дивизий блуждали по лесам и болотам, 11-я танковая дивизия вермахта встретилась в 5 часов 15 минут 23 июня на окраине Радехова с передовым отрядом 10-й танковой дивизии. Завязался ожесточённый неравный бой, в котором немецкой дивизии противостоял не 15-й мехкорпус и не одна из его дивизий, а только два батальона без бронебойных снарядов к пушкам Т-34. «Результаты боя: уничтожено 20 танков противника, 16 противотанковых орудий и до взвода пехоты. Потеряно: танков БТ — 20 штук, Т-34 — 6 штук, убитыми 7 человек, ранено 11 человек, без вести пропавшими 32 человека…» Наконец, в три часа дня к месту боя подошли два полка 10-й танковой дивизии (19-й танковый полк продолжал барахтаться в болоте и расстояние в 40 км от Броды до Радехова пока ещё не преодолел). «Атака мотострелкового и 20-го танкового полков 10-й танковой дивизии без поддержки артиллерии, при наличии явно превосходящих сил противника, расположенных на выгодном рубеже, была неуспешной, и Радехов остался за противником. Подбито 5 танков противника и 12 противотанковых орудий…» Про собственные потери дивизии в этом бою в докладе командира ничего не сказано. Этот странный бой 23 июня, в ходе которого советские танкисты вынуждены были царапать броню вражеских танков осколочными снарядами, оказался первым и единственным столкновением 15-го мехкорпуса с немецкими танковыми соединениями (строго говоря, в середине июля 41-го остатки частей 15-го МК в виде отряда из 21 танка и сводного батальона мотопехоты под командованием командира 10-й тд генерал-майора Огурцова приняли участие в многодневном танковом сражении у Бердичева). Немцы, почувствовав усиливающееся давление на южный фланг 1-й ТГр, ушли от Радехова на Берестечко (где уже вечером 23 июня захватили важнейшие переправы через реку Стырь) и далее от Берестечко по шоссе на Дубно. А в это время части 15-го мехкорпуса (подобно боксёру на ринге, пританцовывающему перед тем, как нанести удар) совершали некое хаотичное движение внутри «треугольника» Радехов — Броды — Буск. Части 10-й и 37-й тд, непрерывно сменяя друг друга на разных исходных рубежах, подгоняемые приказами командования корпуса и фронта, готовились то к наступлению на Берестечко, то к повторному наступлению на Радехов, то к отражению наступления несуществующего противника, «прорвавшегося» на Броды, а то и вовсе к отходу на Тернополь… Хотя геометрические размеры названного «треугольника» не превышают 50–60 км на сторону, 10-я и 37-я танковые дивизии вырабатывали (судя по отчёту командования 15-го М К) по 10–13 моточасов в день. Вся эта неразбериха закончилась в шесть часов вечера 26 июня сценой, вполне достойной фильма ужасов. В отчёте о боевых действиях 15-го МК читаем: «18 самолётов противника подвергли тяжёлой бомбардировке командный пункт корпуса… Бомбёжка продолжалась в течение 50 минут, в результате ранено 2 красноармейца и 1 убит». 18 самолётов, 50 минут бомбёжки, потери — 3 человека? В ходе этого налёта погиб командир корпуса, генерал-майор Игнатий Иванович Карпезо. Сослуживцы тут же, в лесу у местечка Топорув, похоронили генерала. Но тут на разбитый КП корпуса прибыл Иван Васильевич Лутай, заместитель командира по политчасти, проще говоря — комиссар корпуса. Прибыл, выслушал доклад о гибели командира — и приказал разрыть свежую могилу. Писатель-фронтовик В. В. Карпов, член ЦК КПСС последнего срока, последний первый секретарь правления Союза писателей СССР, в своей известной книге восхвалений мудрости Маршала Победы даёт такое объяснение действиям комиссара: Иван Васильевич, дескать, потерял самообладание от горя и начал биться над могилой как истеричная барышня… Верится в такое с трудом. У наших комиссаров и биография и воспитание были слишком суровыми, чтобы их можно было представить в таком образе. Торопливость подчинённых, видимо, насторожила Лутая, и он, скорее с наганом в руке, нежели со слезами на лице, решил лично разобраться в причине гибели командира корпуса. Могилу разрыли — Карпезо был жив, правда, без сознания, в тяжёлой контузии. Бдительность и настойчивость, проявленные Лутаем, спасли генерала (И. И. Карпезо дожил до 1987 г. и ушёл из жизни в возрасте 89 лет), но спасти 15-й МК от разгрома, к которому тот уже неудержимо катился, не удалось никому. Пока две танковые дивизии 15-го мехкорпуса метались по заболоченному лесу, в полосу Радехов-Берестечко вышла немецкая пехота (262, 297, 57, 75-я пехотные дивизии), которая, пользуясь медлительностью командования 15-го МК, спешно создавала оборонительный рубеж по берегам мелких лесных речушек Радостанки, Слоновки, Пляшевки. Контузия командира корпуса и чехарда приказов командования Юго-Западного фронта от 26–27 июня (то отступать на Тернополь, то наступать на Берестечко) привели к тому, что в общее наступление танковые дивизии 15-го мехкорпуса перешли только утром 28 июня. Вот мы и подошли к главному вопросу: в каком составе 10-я и 37-я танковые дивизии начали наступление утром 28 июня? Потери 10-й тд в бою 23 июня и в последующих стычках с противником подробно, по каждому дню и бою расписаны в докладе, подписанном 2 августа новым (после ранения Карпезо) ВРИО командира 15-го МК полковником Ермолаевым. Что же касается 37-й тд, то она до 28 июня боевого соприкосновения с противником и соответственно боевых потерь — равно как и потерь от авиации противника — не имела вовсе. Сведём всю доступную информацию в две таблицы: Итак, самая мощная в 15-м МК (и одна из лучших по укомплектованности и подготовке личного состава во всей Красной Армии) 10-я тд за пять дней превратилась в изрядно потрёпанный танковый батальон. От 318 исправных по состоянию на 22 июня танков к исходу дня 26 июня в строю осталось всего 39. Потери «неизвестного происхождения» составили 226 танков. За пять дней. Даже если предположить, что в докладе командира дивизии и упущены какие-то боевые потери в ходе эпизодических стычек с немецкими пехотными частями, то эта неточность никак не объясняет расхождение между числом боевых (53 танка) и общих (279 танков) потерь. Особенно впечатляют динамика и структура потерь трёхбашенных Т-28, которые тихо исчезают, так и не успев, вероятно, сделать ни одного выстрела по противнику. Если верить отчёту, 48-тонные КВ с их 75-мм бронёй ничуть не превосходят по боевой живучести лёгкие БТ-7 и Т-26 с противопульным бронированием. Самое же удивительное — ни в докладе ВРИО командира дивизии, ни в докладе ВРИО командира корпуса эти вопиющие факты даже никак не комментируются! В 37-й танковой дивизии пока что дела обстоят значительно лучше. 221 танк (из 316) готов вступить в бой. Ещё 26 ждут своего часа на месте постоянной дислокации дивизии в г. Кременец. Три четверги от общего числа «безнадёжно устаревших» БТ-7 выдержали многодневные бестолковые метания по лесным дорогам и, судя по отчёту командира дивизии, пока ещё исправны. Утром 28 июня 15-й МК (вместе с приданной ему 8-й тд и состава 4-го мехкорпуса, которая, как было уже отмечено выше, «сократилась» до группы в 65 танков) перешёл в наступление в общем направлении Буск — Лопатин — Берестечко. Танки противника к тому времени уже ушли от Берестечко далеко на восток, к Ровно и Острогу, и 15-й мехкорпус мог встретиться только с отдельными частями 297-й и 262-й пехотных дивизий вермахта. Отчёту о бое 28 июня в докладе ВРИО командира 15-го МК предшествует длинный перечень причин, по которым удар бронированного кулака, в котором даже после всех загадочных исчезновений всё ещё оставалось более трёх сотен танков, был обречён на поражение. В частности: «…Местность. В полосе наступления корпуса до Берестечко — 5 серьёзных водных преград: р. Радоставка, р. Острувка, р. Жечка, р. Лошувка и р. Соколувка. Все реки имеют болотистые берега и представляют собой труднодоступные рубежи для действия танков. Вся местность в полосе наступления лесисто-болотистая, командные высоты на стороне противника. Вывод: местность не способствует наступлению…» С таким выводом спорить не приходится. Остаётся только задать вопрос — по какой местности наступали дивизии 1-й Танковой группы вермахта? Как же они смогли преодолеть могучие, не обозначенные ни на одной географической карте лесные ручьи (Радоставку, Острувку, Жечку, Лошувку и Соколувку), а также Западный Буг, Стырь, Горынь, Случь, а далее и Днепр? Откуда в заболоченном лесу появились «командные высоты» и почему они оказались в руках противника, который появился в этом лесу всего несколько дней (или даже часов) назад? Впрочем, в данном вопросе командир корпуса лишь следовал в «общем русле» жалоб на местность и противного противника, как это было задано вышестоящим начальством. Так, ещё 3 июля 1941 г. начальник Автобронетанкового управления Юго-Западного фронта в докладе на имя начальника Главного АБТУ Красной Армии объяснял «огромные потери и небоеспособность оставшейся в наличии материальной части» тем, что мехкорпусам пришлось действовать на «почти танконедоступной лесисто-болотистой местности», в условиях «упорного сопротивления со стороны преобладающего (???)противника и отсутствия бронебойных снарядов для КВ и Т-34». (63, стр. 134) Последнее, бесспорно, является правдой. Но кто же должен был озаботиться тем, чтобы хотя бы малая часть от 132 тыс. бронебойных 76-мм выстрелов была доставлена в тот военный округ, который получил танков КВ и Т-34 больше, чем все остальные округа, вместе взятые? Как начальник АБТУ Киевского ОВО мог есть, пить, спать, исполнять супружеские и служебные обязанности, зная, что в танковых дивизиях, стоящих у границы, нет бронебойных снарядов? Или он узнал об этом только 3 июля? Описания боя 28 июня, содержащиеся в отчётах командиров 15-го МК, 10-й и 37-й танковых дивизий, очень пространны и запутанны. Краткий конспект выглядит примерно так: «…В течение дня части вели бой за овладение Лопатин… наступающие части 10-й тд были задержаны перед торфяными болотами, в районе которых единственная дорога оказалась совершенно непригодной для переправы танков… В процессе боя за Лопатин на рубеже р. Острувка наступавшие части были окружены (танковая дивизия была окружена пехотой противника?). Оставаться 10-й тд в данном районе на ночь, будучи окружённой, было бесцельно (???) и могло привести к потере всей дивизии… …Понеся значительные потери и не имея достаточной танковой поддержки (???), мотострелковый полк 37-й тд вынужден был приостановить наступление и перейти к обороне на западном берегу р. Стырь… Вследствие временной потери управления 73-й танковый полк 37-й тд с большим трудом удалось переправить на западный берег р. Стырь… Это дало возможность остаткам батальона противника, оборонявшего переправы у Станиславчик (батальон пехоты против танковой дивизии), отойти в лес… Попытка переправиться по мостам через р. Острувка была безуспешной, так как головные 2–3 танка, подошедшие к мосту, были моментально подбиты и загорелись. Несколько танков пыталось обойти мост справа и слева, но это оказалось невозможным; танки застряли в болоте и были подбиты артиллерийским огнём противника… Из такой обстановки было ясно, что продолжать атаки без артиллерии, пехоты и авиации было бы бессмысленно, в свою очередь, оставаться на достигнутом рубеже на южном берегу р. Острувка было также рискованным… …С наступлением темноты командиром 15-го механизированного корпуса был отдан приказ о выводе частей 10-й танковой дивизии на восток в район 37-й тд, а в дальнейшем, в связи с уже совершившимся (???) выходом из боя 37-й танковой дивизии, приказ на выход из боя и на возвращение в исходное положение…» Трудно поверить, что всё это происходило на своей собственной территории, в районе постоянной предвоенной дислокации 15-го мехкорпуса, т. е. там, где каждая дорога, тропинка, канава, брод, мост должны были быть досконально изучены. Трудно поверить в то, что перед нами описание боевых действий мехкорпуса, в составе которого были понтонно-мостовые, сапёрные, инженерные, ремонтно-эвакуационные, разведывательные подразделения. На каждый танк в 15-м МК приходилось (по состоянию на 1 июня 1941 г.) 45 человек личного состава. Из этих 45 человек внутри танка находилось самое большее пять членов экипажа КВ (в БТ — три человека). Остальные должны были бы обеспечить боевые действия танкистов разведкой, ремонтом, топливом, снарядами, мостами, переправами и, самое главное, управлением… Потери танков 10-й танковой дивизии указаны конкретно: 1 КВ, 1 Т-34, 7 БТ-7. Сводный полк 8-й танковой дивизии потерял 11 танков неуказанных типов. Про потери танков 37-й тд данных нет, но, судя по описанию боя, дивизия потеряла никак не более 15–20 танков. С утра 29 июня 15-й мехкорпус был выведен во «фронтовой резерв», что практически означало безостановочный отход к Днепру. За день странного боя 28 июня 10-я тд потеряла (судя по докладу командира) семь человек: 1 был убит и 6 человек ранено. Всего же, за несколько дней боёв и во время многодневного марша на восток, дивизия потеряла 210 человек убитыми, 587 — ранеными и 3 353 — пропавшими без вести, «отставшими на марше» и пр. 37-я танковая дивизия, всё участие которой в том, что называется «контрудар мехкорпусов Юго-Западного фронта», свелось к беспомощным попыткам отбросить батальон немецкой пехоты от переправы у местечка Станиславчик, потеряла 75 % личного состава. В район сосредоточения у Пирятина (за Днепром) вышло 467 человек старшего командного состава, 423 младших командира и 1 533 рядовых. Проще говоря, за время отхода к Днепру дивизия почти полностью «растаяла». Состояние танкового парка 15-го мехкорпуса было нижеследующим: На момент подписания доклада ВРИО командира 10-й танковой дивизии танков в дивизии уже не было. Ни одного. Это прямо указано в тексте. (63, стр. 211) Есть в докладе и таблица с «расшифровкой» причин потерь танков. Первое же, что бросается в глаза, — огромный «ассортимент» причин. Вместо ясной и понятной классификации — потеряны от воздействия противника (подбиты), потеряны без воздействия противника по техническим причинам (сломались), брошены — составители отчёта придумали 10 витиеватых типов причин: 1) разбито и сгорело на поле боя; 2) вышло из строя при выполнении боевой задачи и осталось на территории, занятой противником; 3) не вернулось с экипажами с поля боя после атаки; 4) сгорело в результате бомбардировок (сразу же отметим, что в этой категории ровно ОДИН танк БТ-7. — М.С.); 5) осталось с экипажами в окружении противника из-за технических неисправностей или отсутствия ГСМ; 6) осталось из-за отсутствия ГСМ и невозможности его подать, т. к. район захвачен противником; 7) пропало без вести с экипажами; 8) уничтожено на сборных пунктах аварийных машин в связи с невозможностью эвакуировать при отходе; 9) оставлено при отходе по техническим неисправностям и невозможности восстановить и эвакуировать; 10) застряло на препятствиях с невозможностью извлечь и эвакуировать. К потерям от воздействия противника явно относятся только пункты 1 и 4. Конкретный смысл п. 2 и 3 неясен. Если танк «не сгорел в результате бомбардировок» и не «разбит и сгорел на поле боя» (п. 1), то по какой ещё причине он «не вернулся с экипажами с поля боя после атаки»? Танк — это ведь не дальний бомбардировщик, который улетел в тыл врага и его никто больше не видел, танковый бой происходит на глазах тысяч людей… Чем п. 2 отличается от п. 1? Строго говоря, начиная с утра 22 июня все потери танков можно подвести под категорию «вышло из строя при выполнении боевой задачи», а после стремительного (в отдельные дни июля — по 150–200 км в день) отхода на восток все без исключения танки остались «на территории, занятой противником». Не следует забывать и о том, что отчёт этот писался в конце июля 41-го, за сотни километров от места событий, в условиях, которые напрочь исключали возможность осмотра потерянных машин и проверки достоверности заявленных причин и причинок исчезновения трёх сотен танков… Вероятно, для того чтобы статистика потерь приобрела хоть какой-то внятный смысл, надо объединить п.п. 1 и 4 («боевые потери»), п.п. 2 и 3 («предположительно боевые»), п.п. 4 — 10 («без воздействия противника»). В таком случае вырисовывается спедующая картина: Итак, две трети танков, которые вечером 22 июня были вполне исправны, потеряны без воздействия противника. В частности, 41 непробиваемый КВ из 63, имевшихся в наличии. Примечательно, что для объяснения причин потери 62 танков (а это танковая бригада по штатам осени 1941 года) не подошла ни одна из 10 лукавых формулировок. О них составители отчёта просто умолчали. Ещё одним подтверждением того, что цифры в докладах и отчётах 41 —го года следует проверять, а не просто доверять им с ходу, могут служить встречающиеся в этих отчётах совершенно фантастические сообщения о потерях противника: «…В результате боевых действий 32-я танковая дивизия (4-й МК) с 22.6 по 14.7.41 г. в общей сложности уничтожила 113 танков, 96 противотанковых орудий, 463 мотоцикла, 4 легковые машины, 93 грузовые машины, 3 тягача, 8 самолётов, 80 орудий, 10 миномётов, 3 916 солдат и офицеров противника… …10-я танковая дивизия уничтожила: танков — 128, противотанковых орудий — 198, пушек — 117, самолётов — 20, грузовых машин — 81, миномётов — 26 и пехоты — до 2,5 тысячи человек… …Итого за период с 22.6 по 10.7.41 г. частями 37-й танковой дивизии уничтожено: до 4 батальонов пехоты, 24 танка, 8 танкеток, 16 противотанковых орудий, 4 76-мм пушки, 44 транспортные машины. 19 мотоциклов, 20 самолётов, 1 бронемашина, 1 цистерна, 2 легковые машины, до дивизиона артиллерии… …Войска 8-го мехкорпуса, без группы Н. К. Попеля, уничтожили 4 мотоциклетных и 5 пехотных батальонов, до 200 танков, более 100 орудий разных калибров, 9 самолётов и взяли в плен свыше 300 солдат и офицеров противника…. Группа Н. К. Попеля в боях под Дубно уничтожила более 200 танков и до 5 батальонов пехоты противника…» Итого три мехкорпуса Юго-Западного фронта (4-й МК, 8-й МК, 15-й МК) «уничтожили» за первые две недели войны (и это ещё без учёта «достижений» 8-й тд, 81-й мд, 212-й мд) 665 танков, 8 танкеток, 611 орудий и даже 48 самолётов противника. Фактически же в составе двух танковых дивизий вермахта (11 —й и 16-й), с частями которых хотя бы теоретически могли встретиться 4-й, 8-й и 15-й мехкорпуса, было всего 289 танков. Их реальные безвозвратные потери к началу сентября (т. е. через два месяца после так называемого «танкового сражения на Западной Украине») составили: — 39 танков (4 Pz-IV, 24 Pz-III, 10 Pz-II, 1 Pz. Bef) в 11-й танковой дивизии; — 66 танков(10 Pz-IV, 36 Pz-III, 16 Pz-II, 4 Pz. Bef) в 16-й танковой дивизии. (10, стр. 206) Глава 16ПРО МИНОМЁТЫ И «ПОЛУТОРКИ» Документы, позволяющие выявить и детализировать феноменальный «падёж танков», охвативший в первые недели войны Красную Армию, были рассекречены более сорока лет назад. На том экземпляре «Сборника боевых документов Великой Отечественной воины № 35», с которым я работал и из которою была взята большая часть информации, приведённой в двух предыдущих главах, стоит синий штампик: «Рассекречено. Директива ГШ № 203995 от 30.11.65 г.» Однако же в нашей стране рассекретить и сделать доступным — совсем не одно и то же. Так называемой «широкой общественности» эти документы неизвестны (а честно говоря — и недоступны) фактически по сей день. Но что интересно: так называемые советские «историки», продолжая упоённо врать «про многократное численное превосходство противника в танках», начали загодя готовиться к тому моменту, когда шило всё-таки вылезет из мешка. Ещё в самые что ни на есть «застойные годы» они уже успели объявить городу и миру, что советские танки были ненадёжные, примитивные, изношенные, с выработанными моторесурсами… Одним словом — рассыпались на ходу. На таких танках не то что воевать — проехать 100 км из пункта А в пункт Б было невозможно…. К сожалению, я не шучу. Не только на уровне стенгазеты швейной фабрики, но и в претендующих на научную фундаментальность изданиях на протяжении четырёх десятилетий тиражировались бредни о том, что к началу войны «три четверти танков старых типов нуждались в ремонте», причём не то 29 %, не то 44 % — в «капитальном ремонте». Печально, но даже составители такого авторитетного статистического исследования, как «Гриф секретности снят», не постеснялись сообщить читателям, что из 14,2 тыс. советских танков, находившихся 22 июня 1941 г. в Действующей армии, «полностью боеготовых было 3,8 тыс. единиц». (2, стр. 345) И хотя реальные данные по техническому состоянию танков известны по меньшей мере с ноября 1993 г. (со дня известной публикации Н. Золотова и С. Исаева «Боеготовы были» в № 11 «Военно-исторического журнала»), три четверти неисправных танков продолжают ползать по страницам самых современных книг и статей. Н. Золотов и С. Исаев показали и тот воистину изящный способ, при помощи которого была выстроена многолетняя фальсификация. Дело в том, что на основании Приказа наркома обороны СССР № 15 от 10 января 1940 г. было предусмотрено деление бронетехники на следующие пять категорий: 1. Новое, не бывшее в эксплуатации и вполне годное к использованию по прямому назначению; 2. Находящееся в эксплуатации, вполне исправное и годное к использованию по прямому назначению; 3. Требующее ремонта в окружных мастерских (средний ремонт); 4. Требующее ремонта в центральных мастерских и на заводах (капитальный ремонт); 5. Негодное (танки этой категории снимались с учёта и в сводные ведомости не зачислялись). Надеюсь, читатель уже догадался, как ему морочили голову советские «историки»: в разряд «боеготовых» они зачисляли только 1-ю категорию, т. е. абсолютно новые танки, а всю 2-ю категорию отнесли к разряду «нуждающихся в ремонте». Чтоб совсем было понятно — представьте себе «гаишника», который согласен выдать талон техосмотра исключительно и только владельцам новых, не бывших ни дня в эксплуатации машин… Последняя предвоенная «Ведомость наличия и технического состояния боевых машин по состоянию на 1 июня 1941 г.» (ЦАМО, ф. 38, оп. 11353, д. 924, л. 135–138, л. 909, л. 2 — 18) свидетельствует, что на вооружении войск пяти западных приграничных округов числилось (не считая устаревших и выведенных из состава боевых частей танкеток Т-27) 12 782 танка, из которых «годными к использованию по прямому назначению» были 10 540 танков (82,5 % всего парка). В частности, в Киевском ОВО (будущем Юго-Западном фронте) числилось 5 465 танков, из них к 1-й и 2-й категории отнесено 4 788 единиц (87,6 %). Этими цифрами, однако, не описывается техническое состояние танков, находившихся непосредственно в мехкорпусах Киевского ОВО. Дело в том, что танков в округе было больше, чем танков в мехкорпусах. На вооружении восьми (22-й МК, 15-й МК, 4-й МК, 8-й МК, 16-й МК, 9-й МК, 19-й МК, 24-й МК) мехкорпусов Киевского ОВО было «только» 4 808 танков из общего числа 5 465. Более шести сотен танков находилось в составе разведбатов стрелковых дивизий, в танковых полках кавалерийских дивизий, в учебных центрах, на рембазах и на складах. Есть все основания предположить, что именно в мехкорпуса, а отнюдь не в стрелковые дивизии поступали новые (или почти новые) танки, соответственно и процент «годных к использованию по прямому назначению» в мехкорпусах был ещё выше, чем в среднем по округу. Теперь «подкрутим резкость» и посмотрим, как обстояли дела с техническим состоянием и ремонтом техники в одном из соединении Красной Армии, в 10-й танковой дивизии 15-го мехкорпуса — той самой дивизии, на рассказе о феноменальных потерях танков в которой мы закончили предыдущую главу. Из общего числа 363 танка дивизии утром 22 июня были исправны и вышли в поход 318 единиц (88 %). Далеко ли они могли уйти? Открываем ещё раз «Доклад о боевой деятельности 10-й танковой дивизии на фронте борьбы с германским фашизмом» и там читаем: «…танки КВ и Т-34 все без исключения были новыми машинами и к моменту боевых действий проработали до 10 часов (прошли в основном обкатку)… Танки Т-28 имели запас хода в среднем до 75 моточасов… Танки БТ-7 имели запас хода от 40 до 100 моточасов… Танки Т-26 в основном были в хорошем техническом состоянии и проработали всего лишь часов по 75…» (63, стр. 207) Принятое в 1938 г. «Наставление по эксплуатации и парковой службе» установило следующие минимальные межремонтные сроки: (30) — для Т-28 — 200 моточасов; — для БТ-7 — 200 моточасов; — для Т-26 — 150 моточасов. Эти цифры вовсе не говорят о том, что на 151-м часу работы двигатель танка Т-26 должен неминуемо сломаться. Ничего подобного — речь идёт лишь о том, что каждые 150 моточасов надо производить комплекс работ, входящих в перечень «среднего ремонта». Регулярное проведение средних ремонтов позволит двигателю гарантированно проработать положенные ему 600 часов до капитального ремонта (400 часов — для Т-28, 600 часов — для БТ-7). Средний ремонт производится силами войсковых ремонтных мастерских и баз, и только для проведения капитального ремонта танк надо погрузить на железнодорожную платформу и отправить на завод или в крупный централизованный ремонтный центр. Так, в 10-й тд в первые три недели войны было выполнено 240 текущих и 61 средний ремонт танков — и это в обстановке катастрофического разгрома и отступления! Удивляться тут нечему — в танковой дивизии на один танк по штатному расписанию приходилось 30 человек личного состава. Было кому заниматься ремонтом, техническим обслуживанием, профилактическим осмотром боевой техники. Теперь от «моточасов» перейдём к понятным каждому километрам пробега. При очень скромной (а для быстроходного танка БТ— абсурдно низкой) маршевой скорости 10 км/час «жалкий» остаток в 75 — 100 моточасов превращается в 750 — 1000 километров пробега. Для рейсового автобуса, который должен с утра до вечера возить пассажиров, это ничтожно мало. Для танка — более чем достаточно. На войне танки столько и не живут. Крупная наступательная операция фронтового масштаба предполагает продвижение на 200–250 — 300 километров. С учётом неизбежного в условиях многодневных боёв маневрирования эти цифры следует увеличить в 1,5–2 раза, до 500–600 км. Всё. Танк, который «дожил» до конца большой фронтовой операции, полностью оправдал все расходы на своё производство и эксплуатацию. После этого его можно с чистой совестью списывать или ставить на капитальный ремонт. А как же война? А война (точнее говоря — наступление) всё равно остановилась. Кроме межремонтных сроков работы техники, существуют ещё и не определённые точно никаким наставлением «межоперационные сроки» оперативных пауз. Никакая армия во Второй мировой войне (за одним известным исключением, случившимся летом — осенью 1941 года) не могла наступать безостановочно. Надеюсь, внимательный читатель запомнил цифру в 1 килотонну гаубичных снарядов, которые по советским нормативам надо было израсходовать на подавление огневых средств одной пехотной дивизии вермахта. Но крупная наступательная операция фронтового масштаба предполагает уничтожение не одной, а нескольких десятков дивизий противника. И вести огонь по противнику предстоит не только гаубицам, а ещё и пулемётам, миномётам, дивизионным, противотанковым и зенитным пушкам. Следовательно, в район сосредоточения и развёртывания наступающих войск надо подать десятки и сотни тысяч тонн снарядов, мин, патронов, авиабомб, продовольствия, горючего (на «Курскую дугу» было доставлено более 9 тыс. эшелонов — не вагонов, а именно эшелонов — с боеприпасами). Эти циклопические горы деревянных зарядных ящиков надо подать железнодорожным транспортом на установленные планом операции станции снабжения, выгрузить из вагонов, загрузить в автомобили, довезти до огневых позиций каждой батареи… Вот поэтому войны середины XX столетия шли в «частотно-импульсном режиме»: один — два месяца накопления ресурсов, затем — месяц наступательных боёв, и всё повторяется снова. Вот во время этих абсолютно неизбежных оперативных пауз и должен был производиться средний и капитальный ремонт уцелевших и пока ещё ремонтопригодных танков. В реальности 1941–1945 годов это происходило так: «В ходе боёв поступление в части танков с заводов было явлением крайне редким. Поэтому восстановление повреждённой бронетанковой техники в ходе сражений и быстрый возврат её в строй являлись наиболее существенным источником восполнения потерь в танках. Например, в 3-й Гвардейской танковой армии в Львовско-Сандомирской операции (лето 1944 г.) количество отремонтированных танков и САУ значительно превышало число боевых машин, имевшихся в танковой армии к началу операции. Иными словами, в течение одной операции каждый танк (САУ) выходил из строя два-три раза (здесь и далее подчёркнуто мной. — М.С.) и столько же раз снова возвращался в боевые порядки частей и соединений… …Анализ данных потерь танковых армий в 11 наступательных операциях позволяет отметить ряд важных моментов в рассматриваемой проблеме. Во-первых, безвозвратные потери танковых армий в наступательной операции продолжительностью в среднем 15–20 суток составляли около 25 % первоначального количества танков и САУ, а общие потери — около 82 %. Во вторых, боевые машины, подлежащие восстановлению, составляли до 70 % общих потерь (т. е. 57 % от первоначального количества танков. — М.С.). В числе машин, подлежащих восстановлению, было примерно 70 % танков и САУ, вышедших из строя по боевым повреждениям, и 30 % (т. е. всего 17 % от первоначального количества — М.С.) вследствие застревания и технических неисправностей… Процент танкоремонтов к числу танков и САУ, имевшихся к началу операции, составлял от 115 % (Белгород-Харьковская операция, 1-й Гв. ТА) до 221 % (Висло-Одерская операция. 2-я Гв. ТА). (38, стр. 718–219) Это отрывки из многократно цитированной выше монографии «Танковый удар». Автор — генерал армии А. И. Радзиевский, начальник Военной академии им. Фрунзе, в годы войны — начальник штаба 2-й Гвардейской танковой армии. Среди великого множества других документов и фактов в монографии А. И Радзиевского приведены и весьма важные для понимания причин и обстоятельств «танкового падежа» июня 1941 года данные о потерях личного состава танковых армий в сражениях 1943–1945 гг. «Потери танковых армий за время проведения наступательных операций колебались от 7,2 до 24,9 % численности личного состава к началу наступления. В частности, 3-я Гв. ТА потеряла в Лъвовско-Сандомирской операции 14,5 %, а 4-я ТА — 10,8 % от первоначальной численности личного состава, 2-я ТА в Брестско-Люблинской операции — 10,2 %. Безвозвратные потери составляли от 16 до 30,8 % от общих потерь (самыми тяжёлыми были безвозвратные потери 1-й ТА в Белгород-Харьковской операции — 6,0 % от первоначальной численности личного состава. — М.С.) Следует особо подчеркнуть, что примерно 90 % потерь составлял личный состав мотострелковых подразделений и частей. Танкисты же несли меньшие потери… Соотношение между боевыми потерями танков и САУ и потерями в личном составе в наступательных операциях составляло 1:6 (Висло-Одерская, Проскуровско-Черновицкая), 1:4 (Львовско-Сандомирская. Берлинская)». (38, Стр.242) Подведём первые итоги. Количественные характеристики (потери танков и личного состава) так называемого «контрудара мехкорпусов Красной Армии июня 1941 г.» абсолютно не укладываются в «нормальные», подтверждённые многолетним опытом войны, статистикой десятков наступательных операций рамки. Нормальной (насколько то слово вообще применимо к войне) является ситуация, при которой безвозвратные потери личного состава танковых соединений в ходе крупной фронтовой операции исчисляются единицами процентов, а общие потери (убитые и раненые) составляют в среднем 10–15 % от первоначальной численности. Число подбитых танков огромно, в ряде случаев оно в разы превышает первоначальную численность танков. Но за счёт непрерывного восстановления и ремонта безвозвратные потери танков за операцию не превышают четверти от первоначального количества. Главной причиной выхода танков из строя является, разумеется, воздействие противника. Технические неисправности и застревание на местности составляют меньше одной пятой от первоначального числа танков. Так воюет воюющая армия. В июне 41-го всё не так. По всем пунктам. Безвозвратные потери танков всех упомянутых в предыдущих главах корпусов (6-й МК, 4-й МК, 8-й МК, 15-й МК) составляют 90 и более процентов. Потери от воздействия противника в 3–4 раза меньше небоевых потерь. По «техническим» причинам потеряно не 17, а 70 и более процентов боевой техники. Потери личного состава вообще трудно описать однозначно. В тех случаях, когда в доступных документах указано число бойцов и командиров, оставшееся в дивизиях и корпусах к середине июня, то оно не превышает 30–50 % от первоначального, при этом в ряде соединений (6-й МК, 212-я мд и 37-я тд 15 МК, 81-я мд 4 МК, 34-я тд 8-го МК) потери личного состава превышают 75–90 и более процентов. В то же время потери людей в конкретных боестолкновениях даже меньше числа потерянных танков! Самым «удобным» объяснением всех этих мрачных чудес является — по мысли многих современных авторов — громкое произнесение вслух волшебного слова «ОТСТУПЛЕНИЕ». И всем всё становится «понятно». «Острая нехватка средств эвакуации, отсутствие мощных тягачей привели к тому, что вышедшие из строя танки пришлось оставить на территории, занятой противником…» Удивительно, но никто из активных пропагандистов такого подхода к оценке событий начала войны пока ещё не указал на те способы, с помощью которых можно было бы предотвратить столь прискорбное развитие событий. А спасительных способов, на мой взгляд, ровно два: 1) ещё до начала войны отвести все имеющиеся танки за Днепр, а с началом боевых действий двинуться за Енисей. Не исключено, что в таком случае немцы не успели бы их догнать; 2) менее радикальным, но всё равно действенным методом было бы изменение организационной структуры танковых соединений. Если бы на каждый танк в дивизии приходилось по два тягача, то можно было бы и не оставлять танки «на территории, занятой противником». Тягачи, правда, тоже ломаются, и на два тягача хорошо бы иметь четыре супертягача для вытаскивания тягачей… Серьёзный же подход к делу начинается с изучения Устава. В Полевом уставе ПУ-39 очень ясно написано, для решения каких задач создаются танковые части и соединения. Соотношение сил сторон на южном ТВД, безусловно, позволяло провести крупную наступательную операцию в направлении Львов — Люблин, как это было предусмотрено и предвоенными планами, и Директивой № 3 от 22 июня 1941 г. Скорее всего, и в этом случае все танки до последнего были бы потеряны, но они были бы потеряны в бою, а не «на территории, занятой противником». Впрочем, действия танков в оборонительной операции, каковую операцию вроде бы пыталось провести командование Юго-Западного фронта, также предусмотрены в ПУ-39: «391. Танки значительно усиливают оборону и являются надёжным средством для поражения противника, прорвавшегося в глубину обороны. Большая манёвренность, огневая и ударная мощь танков должны быть полностью использованы для активных действий (подчёркнуто мной. — М.С.). Основными задачами танков в обороне являются: а) разгром противника, ворвавшегося в оборонительную полосу, и в первую очередь его танков; б) уничтожение противника, обходящего фланг (фланги) обороны». Такой вариант использования крупных танковых соединений, как отход за Днепр, в ходе которого танки (точнее говоря — остатки личного состава бывших танковых и моторизованных дивизий) обогнали собственную пехоту на 200 км в пространстве и на два месяца во времени, в Уставе не прописан. Никакого разумно-допустимого количества тягачей и не могло хватить для действий по такому варианту, который предусматривал буксировку 90 % танков дивизии на расстояние в 500–600 км. Смею вас заверить, уважаемый читатель, что служба «скорой помощи» вашего города (даже если это богатая Москва) не справится с ситуацией, если ей поступят вызовы от 90 % жителей. Более того, городская телефонная сеть просто не сможет обеспечить связь, если 90 % телефонов одновременно наберут «03». Вернёмся ещё раз к данным из монографии А. И. Радзиевского. «Нормальные» среднесуточные потери танков составляют 3–5 — 7 % вдень. Применительно к 10-й танковой дивизии 15-го мехкорпуса это означало бы 10–20 танков в день. Максимум. В дивизии было 29 мощнейших тягачей «Ворошиловец». Такими силами вполне можно было обеспечить эвакуацию подбитых танков с поля боя. Эвакуацию на ближайший пункт сбора повреждённых машин, а не буксировку на 650 км за Днепр к Пирятину. Худшим из всех возможных, но всё равно значительно лучшим того, что было сделано в реальности, был бы вариант использования танков (особенно тяжёлых КВ, Т-28, Т-35) в качестве неподвижных огневых точек. Разумеется, не для того делались дорогостоящие машины («большая манёвренность, огневая и ударная мощь танков должны быть полностью использованы для активных действий»). И тем не менее превращение неисправных танков в импровизированные доты отнюдь не является запоздалой идеей дилетанта. Это вполне стандартная практика войны: «…Послал на разведку майора А. Ефимова. Часа через полтора он с радостью доложил — есть 16 танков Т-28 без моторов, но с исправными пушками… Для нас это явилось просто находкой. Конечно, надо использовать эти танки как неподвижные огневые точки, зарыть в землю и поставить на направлении Бородино — Можайск, где враг нанесёт главный танковый удар… Противник пытался выйти в район Можайска, но был встречен огнём прямой наводкой из наших вкопанных танков Т-28… уже четвёртый танк в упор расстреливает из Т-28 сержант Серебряков… Потеряв много техники, враг на короткое время остановился…» (22) Это строки из мемуаров генерала армии Д. Д. Лелюшенко, который в октябре 1941 г. командовал 5-й армией, вступившей в бой с немецкими танковыми дивизиями на легендарном Бородинском поле под Москвой. И если 16 Т-28 без моторов — это, по мнению боевого генерала, «просто находка», то 278 КВ, 215 трёхбашенных Т-28 и 48 пятибашенных Т-35, зарытых в землю на перекрёстках основных автомобильных дорог Западной Украины, могли бы создать большие проблемы для механизированных войск вермахта, бодро марширующих на трофейных французских автобусах… Впрочем, предложение закапывать танки в землю является не запоздалым, а, напротив, — поспешным. Никто пока ещё не доказал, что танки на самом деле сломались и за 5 — 10 дней потеряли способность к самостоятельному (без буксира) передвижению. Это очень странное, противоречащее всякой логике и практическому опыту предположение превратилось из теоремы, которую ещё надо доказывать, в аксиому только благодаря огромным тиражам советской военно-исторической макулатуры. Авторы немакулатурных исследований просто и мудро обходили вопрос о потерях июня 41-го стороной. Например, всё в той же толстенной монографии Радзиевского «Танковый удар», изданной в 1977 г., на весь 41-й год потрачено всего пять строчек: «Развязанная фашизмом 22 июня 1941 г. война против Советского Союза потребовала от нашего народа огромного напряжения всех моральных и физических сил. Вследствие ряда причин Советская Армия вынуждена была вначале отступить в глубь страны. В тяжёлых оборонительных сражениях советские воины и в их составе отважные танкисты, нанося значительный урон противнику в живой силе и технике, мужественно отстаивали города и сёла родной земли. Перейдя в контрнаступление под Москвой, Советская Армия развеяла миф о непобедимости фашистских войск». (38. стр. 17) «Вследствие ряда причин…» Мудрый старый генерал отлично понимал что публично обсуждать эти «причины» не позволят даже ему — начальнику главной военной академии страны. Нынче у нас свобода, да только обсуждать уже нечего. Танков тех нету. Те, что не пошли на переплавку в немецкие мартеновские печи, были переплавлены на Урале и в Запорожье. Никаких Актов технического осмотра, проведённого независимыми экспертами (лучше и точнее сказать — особым отделом и военной прокуратурой), никогда не было. И командиры бывших мехкорпусов, которые в конце июля 1941 г. писали свой «Доклад о боевых действиях», и те, кто эти доклады принимал, в равной мере понимали, что проверить ничего нельзя. Вопрос о том, когда Красная Армия вернётся на территорию «бывшей Польши» — и вернётся ли вообще, — был тогда открытым. Бесконечная череда «сгоревших фрикционов» в этих отчётах не более достоверна, чем количество уничтоженных немецких танков, указанных там же. И чего совсем уже нельзя проверить — так это причину, по которой диски сцепления перегрелись и покоробились (именно этот отказ и обозначает разговорная фраза «сгорел фрикцион») на марше к полю боя. Вот с «заеданием поршней двигателя» всё, надеюсь, понятно. Или без масла в картере, или без воды в радиаторе, а ещё лучше — и без того, и без другого…. Да и с «горящими фрикционами» перестали мириться уже через месяц после начала массового «падежа» танков: «ПРИКАЗЫВАЮ: 1. Считать как чрезвычайное происшествие выход машин из строя по следующим причинам: — коробление дисков сцепления; — погнутость тяг коробки перемены передач; — погнутость кривошипа ленивца; — выход из строя стартёра. Командирам частей в каждом отдельном случае немедленно докладывать мне через моего заместителя по технической части…» (приказ командира 50-й тд от 25 июля 1941 г.). (63, стр. 116) Переходя от смутных предположений к непреложным фактам, можно твёрдо констатировать, что ни до лета 1941 г., ни после него такого массового «падежа» советских танков никогда не отмечалось. Ещё во время первых испытаний танков БТ-5 осенью 1933 г. пять танков прошли по маршруту Харьков — Москва (795 км) за 57 часов. Средняя скорость движения (без учёта остановок) составила 35 км/ч, а общая средняя скорость пробега — 14 км/ч. Первым эпизодом боевого применения танков БТ была война в Испании. На базе 50 танков БТ-5 был сформирован танковый полк республиканской армии, который в октябре 1937-го вышел в район боевых действий на р. Эбро, совершив за двое с половиной суток марш в 630 км. (94) Пожалуй, самым тяжёлым испытанием ходовых возможностей танков БТ стал Халхин-Гол. В конце мая 1939 г. две танковые бригады (6-я и 11-я) совершили беспримерный 800-км марш по раскалённой монгольской степи (температура воздуха в те дни достигала 40 градусов, о том, что творилось внутри раскалённых солнцем стальных коробок, можно только догадываться) в район будущих боевых действий. Вот как описывает эти события Герой Советского Союза К. Н. Абрамов — командир танкового батальона 11-й бригады: «…Для нашей бригады сигнал боевой тревоги прозвучал 28 мая. На сборы по тревоге нам отводилось полтора часа. Батальон был готов к движению через 55 минут. Предстоял невиданный по напряжению и протяжённости 800-километровый марш по безводной монгольской степи… Колонна двигалась по едва заметной степной дороге, протоптанной верблюжьими караванами. Местами дорога пропадала — её замело песком. Для преодоления песчаных и заболоченных участков приходилось переводить танки с колёсного хода на гусеничный. Эту работу хорошо подготовленные экипажи выполняли за 30 минут…» (95) К исходу дня 31 мая батальон в полном составе вышел в намеченный район. Чуть больше времени (6 дней) потратила на 800-км марш 6-я танковая бригада. Через шесть лет после боёв на Халхин-Голе, в августе 1945 г., танки БТ-7 в составе 6-й Гвардейской ТА приняли участие в так называемой «Маньчжурской стратегической операции». Танковые бригады прошли тогда 820 км через горный хребет Большой Хинган со средним темпом марша 180 км вдень. (38) Из общего числа 1 019 танков всех типов в ходе операции было потеряно всего 78 (семьдесят восемь) единиц! (2, стр. 373) Старые «бетешки» (самые свежие из которых были выпушены пять лет назад) выдержали и такое испытание. А ведь даже если предположить, что все шесть лет танки просто простояли на консервации, то и в этом случае их техническое состояние могло только ухудшиться: охрупчилисъ резиновые шланги, «отжались» уплотнительные прокладки, коррозия подъела контакты… И что покажется совсем уже невероятным — это процент исправных танков Дальневосточного фронта по состоянию на 30 сентября 1945 г. После тяжелейшего форсированного марша, после боёв с отдельными группами японских войск более 80 % танков были исправны: (96) История танка Т-34, как написано об этом во всех книжках, началась с того, что в марте 1940 г. два первых опытных ганка своим ходом прошли 3000 км по маршруту Харьков — Москва — Минск — Киев — Харьков. Прошли в весеннюю распутицу, по просёлочным дорогам (двигаться по основным магистралям и даже пользоваться в дневное время мостами было из соображений секретности запрещено). Да, такой марш дался технике нелегко — подгорело ферродо на дисках главных фрикционов, обнаружились сколы на зубьях шестерён коробок передач, подгорели тормоза. В конце концов межремонтный пробег для серийных танков был установлен не в 3000 км (именно такая фантастическая цифра предусматривалась техническим заданием), а «всего» в 1000 км. В январскую стужу 1943 года, в ходе наступательной операции «Дон», советские танковые бригады прошли более 300 км по заснеженной задонской степи и разгромили крупные силы немецкой группы армий «А», прорвавшейся летом 1942 г. к нефтеносным районам Моздока и Грозного. Летом 1944 года, в ходе операции «Багратион» (разгром немецкой группы армий «Центр» в Белоруссии), 5-я Гв. ТА, наступавшая по бездорожью, среди лесов и болот, прошла 900 — 1300 км при темпе наступления до 60 км в день и общем расходе моторесурсов в 160–170 часов. (38, стр. 227) В мае 1945 г. танки 3-й и 4-й Гвардейских танковых армий прошли 400 км от Берлина до Праги. По горно-лесистой местности, за пять дней, и при этом — без существенных технических потерь. Легендарная «тридцатьчетвёрка» прошла всю войну, во многих армиях мира она простояла на вооружении до середины 50-х годов. В финской армии трофейные советские танки и лёгкие артиллерийские тягачи «Комсомолец» прослужили аж до 1961 года! Без запчастей, без инструкции по эксплуатации, среди финских снегов и болот. И никто почему-то не жаловался на то, что советская бронетехника рассыпается, пройдя 60 км (расстояние от Брод до Радехова). Ещё более удивительное подтверждение надёжностной живучести советской техники мы сможем найти, анализируя потери Красной Армии 1941 года — но не танков, а автомобилей. Открываем ещё раз отчёт командира 10-й танковой дивизии. До начала боевых действий в дивизии числилось 864 исправных грузовика и автоцистерны. Из них за Днепр, в Пирятин пришло 613 машин. 71 процент! Чего ж вам боле? Без малого три четверти от исходного числа автомашин прошли как минимум 500 км (в отчёте названа цифра аж в 3 000 км) от границы до Днепра — и это по разбитым грунтовым дорогам, под ударами авиации противника, без ремонтных служб и запчастей. Продолжая «обязательный советский набор» причин разгрома и потери танков, надо было бы ещё добавить фразу про «отсутствие ГСМ», но так в природе не бывает, поэтому придётся признать, что для грузовиков бензин нашёлся. Если из 864 машин пришли в Пирятин 613, значит, были и потери. Арифметика даёт н ам цифру 251, в отчёте указаны причины потерь для 293 автомашин. Эта нестыковка может быть, в частности, связана с тем, что кроме грузовых в дивизии были ещё и десятки легковых автомобилей. Но не будем придираться к этим малозначимым частностям, важнее другое — какова была структура потерь автомашин? «210 машин потеряно в результате боя. 34 машины осталось с водителями в окружении противника из-за технических неисправностей и из-за отсутствия горюче-смазочных материалов, 2 машины уничтожено на сборном пункте аварийных машин в связи с невозможностью эвакуировать при общем отходе части, 6 машин застряло на препятствиях из-за невозможности их эвакуировать, и 41 машина оставлена при отходе части из-за технических неисправностей и невозможности их восстановления» Итак, из-за технических неисправностей потеряно не более 77 машин — менее 9 % от общего исходного количества. Это просто великолепный показатель технической надёжности. Что же это за сверхнадёжные и высокопроходимые машины? В докладе есть ответ и на этот вопрос: 503 ГАЗ-АА и 297 ЗИС-5. «Полуторка» ГАЗ-АА — это бывший американский Форд-А. Простой и дешёвый, «бюджетный» грузовик. Простой и дешёвый для начала 20-х годов, когда он и был разработан и запущен в производство. В начале 40-х его уже можно было размещать в техническом музее. Передний мост на одной рессоре, да и та поперёк рамы, задний мост висит на двух обрубках — полурессорах, карданный вал без кардана, карбюратор без воздушного фильтра (просто дырка для забора воздуха, и всё). На бешеной скорости в 40 км/час удержать эту машину в прямолинейном движении могла только глубокая колея. После двух — трёх «ходок» с колхозного тока на городской элеватор водитель «полуторки» с чувством исполненного долга ставил её на ремонт: перетягивать баббитовые подшипники коленвала, промывать «пылесосный» карбюратор и прочее. И это убожество обладало надёжностью, проходимостью и защищённостью от атак с воздуха большей, нежели бронированные гусеничные машины, часть которых (БТ-7, Т-34) по всем показателям подвижности могли считаться лучшими танками мира? Можно ли делать далеко идущие выводы на основании данных о потерях одной-единственной дивизии? Конечно, нет, поэтому пойдём дальше. 37-я танковая дивизия всё того же 15-го мехкорпуса. Точное количество автомашин, имевшихся к началу боевых действий, не указано ни в отчёте командира дивизии, ни в докладе ВРИО командира корпуса. Есть только жалобы на то, что «мотострелковый полк был совершенно не укомплектован автомашинами». 15 июля 1941 г. в дивизии, сосредоточенной в Пирятине, числилось: «танков Т-34 — 1, танков БТ-7 — 5, бронемашин БА-10 — 11, колёсных машин — 173». Сто семьдесят три автомобиля. И 6 танков из 316. Берём доклад командира 32-й танковой дивизии 4-го МК. Из 420 автомашин всех типов (легковые, грузовые, специальные, автоцистерны) потеряно 133. (63. стр. 189–192) 32 % от первоначальной численности. Танков, напомню, было потеряно 269 из 323. 83 % от первоначальной численности. В составе 8-го мехкорпуса, судя по «Справке начальника АБТУ Юго-Западного фронта» от 17 июля 1941 г., осталось 1 384 автомашины (41 легковая, 864 ГАЗ-АА и 479 ЗИС-5). Если сравнивать это с первоначальной численностью автомашин во всём 8-м МК (3 237 единиц), то сохранено «всего лишь» 44 % машин. Цифра эта значительно возрастёт, если принять во внимание, что одна из дивизий корпуса (34-я танковая) с приданными ей частями 12-й тд погибла в окружении в районе Дубно и все свои автомобили оставила там. 18-й мехкорпус Южного фронта. Как и другие соединения Южного фронта, он вступил в боевые действия и был разгромлен на несколько недель позднее, нежели мехкорпуса Юго-Западного фронта. К концу июля 18-й МК ещё существовал. На его вооружении осталось всего 43 танка БТ и 19 танков Т-26, а также 100 легковых и 1 771 грузовая и специальная автомашина, в том числе — 1 230 сверхнадёжных «полуторок» ГАЗ-АА. Значительно более мощным до начала войны был 2-й мехкорпус Южного фронта, успевший к тому же получить 60 танков новых типов (КВ и Т-34). По состоянию на 1 августа в корпусе числилось 136 танков (26 % от первоначальной численности) и 3 294 автомобиля (87 % от первоначальной численности). (33. стр. 412, 415) Теперь перейдём к самым обобщённым данным. Для чего снова обратимся к официальнейшему источнику — многократно цитированной монографии российского Генштаба «Гриф секретности снят». Составители этого труда поработали на совесть. На четырнадцати страницах перечислены потери вооружений и боевой техники по годам войны. Танки — отдельно, пушки — отдельно, гаубицы 122-мм отдельно от гаубиц 152-мм и т. д. Причём потери выражены не только в абсолютных цифрах, но и в процентах от «ресурса», т. е. совокупного количества техники, имевшейся в войсках на начало периода и поступившей из промышленности (по ленд-лизу, из ремонта). Так вот, за второе полугодие 1941 г. проценты потерь чудовищно велики: 73 % танков, 70 % противотанковых пушек, 60 % гаубиц 122-мм, 63 % гаубиц 152-мм, 62 % ручных пулемётов, 65 % станковых пулемётов, 61 % миномётов… Хотя, казалось бы, ну что может сломаться в миномёте? Труба — она и есть труба… На этом мрачном фоне бросаются в глаза два «светлых пятна»: орудия крупного и особо крупного калибра (203-мм и более) и… автомобили. (2, стр. 352–363) Очень низкие (9,1 %) цифры потерь тяжёлой артиллерии РГК представляют собой характерный пример того, что называется «исключение, подтверждающее правило». Разумеется, миномёты (пулемёты, пушки) не сломались. Они «остались на территории, занятой противником». Тяжёлая артиллерия (а она и вправду была тяжёлой, от 17 до 45 тонн) не «осталась», так как в первые же дни войны была выведена с территории западных военных округов в глубокий тыл. Маршал артиллерии Н. Д. Яковлев (начальник ГАУ в годы войны) вспоминает: «Наиболее крупным мероприятием, которым я горжусь и по сей день, явилось принятое по моей рекомендации категорическое распоряжение Ставки об отводе всей артиллерии большой и особой мощности в тыл. Причём отвода немедленного, без ссылок на тяжелейшую обстановку первых дней войны. Поэтому, как ни негодовали наши славные артиллеристы, жаждавшие обрушить свои тяжёлые снаряды на врага, им всё-таки приходилось грузиться в эшелоны и увозить орудия на восток… Все орудия калибра 203 и 280 мм, а также 152-мм дальнобойные пушки (потеряны были всего лишь единицы) с кадровым составом вовремя оказались в глубоком тылу…» (90, стр. 92) Трудно сказать, стоит ли гордиться таким решением, но оно было принято, и из 1 018 тяжёлых орудий было потеряно не более сотни. Но по какой же причине рекордно низкими (33 % к ресурсу) оказались потери автомобилей? Как такое может быть? Примитивные «полуторки» и немногим превосходящие их ЗИСы оказались в два раза надёжнее и долговечнее миномёта? Фанерные кабинки оказались прочнее танковых бронекорпусов? И бензин для своевременного отъезда с «занятой противником территории» нашёлся? Автомобиль — это ведь не лошадь и уж тем более не красноармеец — сколько ни «дави на сознательность», а без горючего он и с места не сдвинется… Но, может быть, мы просто чего-то важного не понимаем? Может быть, есть какой-то неведомый нам закон войны, по которому боевая живучесть фанерных автомобилей выше живучести бронированных танков? Эти сомнения не давали мне покоя, пока я не открыл хорошо известную специалистам монографию Рейнгардта «Поворот под Москвой». (88, стр. 381) В конце книги «битого гитлеровского генерала» помещена табличка с цифрами потерь вооружения и боевой техники (включая автомобили) вермахта на Восточном фронте в 1941 г. И последние сомнения пропали. Чудес не бывает — потери автомобилей в воюющей армии в десятки раз превосходят потери танков: Разница цифр разительная. Мы пока не обсуждаем вопрос о том, что потери отступающей Красной Армии больше потерь наступающего вермахта. Тому можно найти или придумать множество «объективных» причин. Но в вермахте на один потерянный танк приходится 41 автомобиль, а в Красной Армии — всего 8. И это всё — в среднем за второе полугодие 41-го года. Но в Красной Армии (в отличие от вермахта) танки «закончились» гораздо раньше, поэтому такая оценка сильно искажает реальную картину. Если же рассматривать структуру потерь мехкорпусов Юго-Западного фронта за первые три недели войны (пока ещё танки были в наличии), то там число потерянных автомашин и танков практически равно или даже танков потеряно в абсолютных цифрах больше, чем машин! Столь же красноречиво и соотношение потерь миномётов и автомашин в двух армиях. Вермахт теряет всего 17 миномётов на одну тысячу потерянных автомашин, а Красная Армия — 116 миномётов на тысячу. Всё очень просто. Вермахт воюет. Да, воюет ради грабежа чужой земли, выполняя преступную волю бесчеловечного режима. Но немецкая армия воюет, и поэтому она прежде всего бережёт свои танки и миномёты. А с машинами — как получится. Вот поэтому у них «опели», «даймлеры» и «мерседесы» и ломаются в 59 раз чаще, чем миномётные трубы, — что совершенно логично и технически оправданно. Красная Армия с первых же часов войны превращается в толпу вооружённых беженцев. А для деморализованной, охваченной паникой толпы танки — пушки, пулемёты — миномёты являются обузой. Поэтому от них и спешат под любым предлогом избавиться. А грузовичок — даже самый малосильный — берегут. В результате две трети допотопных «газиков» в Красной Армии уцелели, а две трети миномётных труб сломались и потерялись… Глава 17ЦЕНА ПОРАЖЕНИЯ Закончив с обсуждением очень важных частностей (таких, например, как объём и структура потерь танков и автомобилей в мехкорпусах Красной Армии), обратимся теперь к наиболее общим количественным параметрам событий первых недель и месяцев войны. Задача, поставленная перед вермахтом по плану» Барбаросса» («основные силы русских сухопутных войск, находящиеся в Западной России, должны быть уничтожены в смелых операциях посредством глубокого, быстрого выдвижения танковых клиньев…»), была выполнена уже к середине июля 1941 г. Войска Прибалтийского и Западного военных округов (более 70 дивизий) были разгромлены, отброшены на 350–450 км к востоку от границы, рассеяны по лесам или взяты в плен. Чуть позднее то же самое произошло и с новыми 60 дивизиями, введёнными в состав Северо-Западного и Западного фронтов в период с 22 июня по 9 июля. (2, стр. 162–163) Противник занял Литву, Латвию, почти всю Белоруссию, форсировал Буг, Неман, Западную Двину, Березину и Днепр. 9 июля немцы заняли Псков, 16 июля — Смоленск. Две трети расстояния от западной границы до Ленинграда и Москвы были пройдены менее чем за месяц. Войска Юго-Западного фронта в беспорядке отступили за линию старой советско-польской границы, в середине июля 1941 г. танковые части вермахта заняли Житомир и Бердичев, вышли к пригородам Киева. Практически вся техника и тяжёлое вооружение войск западных округов были потеряны. К 6–9 июля войска Северо-Западного, Западного и Юго-Западного фронтов потеряли 11,7 тыс. танков, 19 тыс. орудий и миномётов, более 1 млн. единиц стрелкового оружия. (2. стр. 368). Особенно тяжёлые, практически невосполнимые потери понесли танковые войска. Уже 15 июля 1941 г остатки мехкорпусов были официально расформированы. То, что советские историки скромно назвали «неудачей приграничного сражения», означало на самом деле разгром Первого стратегического эшелона Красной Армии (по числу дивизий превосходившего любую армию Европы, а по количеству танков превосходившего их все, вместе взятые). К 10–15 июля 1941 г. немцы заняли (точнее сказать — прошли) территорию площадью в 709 тыс. кв. км, что примерно в 3 раза больше территории Польши, оккупированной вермахтом в сентябре 1939 года, и в 6 раз больше территории Бельгии, Нидерландов и клочка Северной Франции, захваченных вермахтом в мае 1940 г. На сопоставлении событий мая 40-го и июня 41-го стоит, наверное, остановиться чуть подробнее. Десятки лет советская историческая пропаганда распространяла слухи про «триумфальный марш», каковым маршем вермахт якобы прошёлся по «поверженной Франции». В последнее время звуки этого «марша» всё громче и всё чаще раздаются со страниц наиновейших публикаций. Оно и понятно — после того, как масштаб катастрофического разгрома Красной Армии стал известен широкой публике, у авторов определённой политической ориентации появилось большое желание изобразить поражение французской армии в самых ярких красках. Вот, например, как небезызвестный г. А. Исаев начинает главу «Обсуждение», в которой собирается подвести итоги сражения на Западной Украине. Он цитирует — в самом положительном смысле, без осуждения или хотя бы иронии работу некоего немецкого о историка, имевшего глупость написать в 1958 г. следующее: «Прошли первые десять дней кампании. После 10 дней во Франции немецкие танки, разгоняя перед собой трусливых французов и англичан, прошли 800 км и стояли у берегов Атлантики. За первые 10 дней «похода на Восток» было пройдено всего 100 км по прямой…» (33, стр. 230) Читатель, у которого сохранился дома старый школьный атлас или глобус на подставочке, поймёт, почему я использовал столь непарламентское выражение. Во Франции просто нет таких расстояний (от Седана до атлантического побережья 600 км по прямой), вермахт в мае 1940 г. наступал не на запад, к Атлантике, а на северо-запад, к Ла-Маншу, к берегам которого в районе Булонь — Кале передовые танковые соединения вышли 23 мая 1940 г. Это был, конечно, блистательный успех, но всё же 350 км за 14 дней — это не 800 км за 10. Для того чтобы определить, где находились немецкие танковые дивизии на 14-й день «похода на Восток», обратимся к хрестоматийному «Военному дневнику» Ф. Гальдера. В оценках и выводах «битый гитлеровский генерал» часто и сильно ошибался, но местоположение своих войск начальник Генерального штаба вермахта всё-таки знал: «5 июля 1941 года, 14-й день войны. Обстановка: На всех участках фронта отмечается продвижение в соответствии с планами… На фронте группы армий «Центр» правое крыло танковой группы Гудериана удержало плацдарм (на р. Днепр) в районе Рогачева (450 км до ближайшей точки на границе). Главные силы танковой группы Гудериана медленно продвигаются, ведя упорные бои между Березиной и Днепром. Танковая группа Гота кроме Дриссы форсировала также и Западную Двину выше Полоцка в районе Улла (425 км) и закрепилась на северном берегу реки… На фронте группы армий «Север» танковая группа Гёпнера успешно продвигается и приближается своим левым флангом к Острову (470 км)… 7 июля, 16-й день войны …На фронте группы армий «Юг» наши войска прорвали центральный участок оборонительной полосы противника. 11-я танковая дивизия прорвалась восточнее Полочное (260 км) и теперь прокладывает себе путь на Бердичев среди колонн отступающих русских войск. 16-я танковая дивизия находится в Староконстантинове (250 км). 9-я танковая дивизия в настоящее время участвует в большом танковом сражении в районе Проскурова (280 км)…» Так что если говорить про темп «марша», то в мае 40-го он был в целом ниже темпа наступления Групп армий «Север» и «Центр» в первые 20 дней войны на Восточном фронте. При этом следует учесть и ширину фронта наступления. Боевые действия мая 1940 г. происходили на «пятачке» Нормандии и Фландрии, с максимальными расстояниями в 300 км по фронту и 350 км в глубину. По площади эта территория примерно соответствует размерам Литвы, которую одна из трёх, самая малочисленная, Группа армий «Север» заняла за одну неделю июня 1941 года. Теперь взглянем на ситуацию первых недель войны с другой стороны. Какие потери нанёс вермахт, «разгоняя трусливых французов» и преодолевая «ожесточённое сопротивление» Красной Армии? В известной монографии Типпельскирха приведены такие цифры потерь вермахта во французской кампании: 27 тыс. убитых, 18,4 тыс. пропавших без вести, 111 тыс. раненых, итого — 156 тыс. человек. (29) По уточнённым данным, представленным в столь же хрестоматийно-известной работе Мюллер-Гиллебранда, число погибших составило 49 тыс. человек, что даже несколько больше, чем общее число безвозвратных потерь, указанных Типпельскирхом. В дневнике Ф. Гальдера сопоставимые цифры общих (убитые, пропавшие без вести, раненые) потерь вермахта на Восточном фронте появляются только в конце июля 1941 г. Если перевести данные Гальдера в более привычный для нас вид (объединив потери солдат и офицеров), то получится следующее: — 102 588 человек (не считая больных) к 16 июля; — 179 500 (в том числе: Группа армий «Север» — 42 тыс., Группа армий «Центр» — 74,5 тыс, Группа армий «Юг» — 63 тыс.) человек к концу июля (запись от 2 августа); — 213 301 к 31 июля (запись от 4 августа). В конце июля 1941 г. вермахт наступал на гигантском фронте от Нарвы до Кишинёва (1 450 км по прямой), за спиной наступающих была уже территория, на порядок превышающая по площади зону боёв французской кампании, потери Красной Армии к тому моменту во много раз превышали численность разгромленных в мае — начале июня 1940 г. войск западных союзников. С учётом этого едва ли будет уместно сравнивать немецкие потери по «календарному принципу»: за 35–40 дней на Западе (12 июня Париж был объявлен «открытым городом», 17 июня правительство Петена запросило перемирия) и за 40 дней на Востоке. Значительно более корректным будет сравнение, построенное на принципе «цена — результат». По общепринятой в отечественной историографии хронологии «приграничное сражение», т. е. разгром войск западных приграничных округов (Прибалтийского, Западного и Киевского), ограничено рамками 22 июня — 9 июля. Уже на этапе этого «приграничного сражения» результат, достигнутый немецкими войсками (численность разгромленных войск противника, глубина наступления, захваченные трофеи), превысил все военные (не путать с геополитическими) достижения французской кампании. Потери же вермахта к этому моменту выражались такими цифрами: — 64 132 (19 789 убитых и пропавших без вести, 44 343 раненых) к 6 июля 1941 г. (запись от 10 июля); — 92 120 к 13 июля 1941 г. (запись от 17 июля). Таким образом, потери личного состава вермахта (как общие, так и безвозвратные) в ходе «триумфального марша по Франции» были в 2–2,5 раза больше, чем потери на Восточном фронте к 6 — 13 июля 1941 года. Теперь нам остаётся только сравнить численность группировки советских и англо-французских войск. 22 июня в составе войск четырёх приграничных округов (Прибалтийский, Западный, Киевский, Одесский) было 149 дивизий (7 кавалерийских дивизий и 12 воздушно-десантных бригад учтены нами как 7 «расчётных дивизий»). Кроме того, к 22 июня на территории западных округов было уже сосредоточено по меньшей мере 16 дивизий второго стратегического эшелона. Таким образом, к началу боевых действий Красная Армия имела на западном ТВД 165 дивизий, в том числе 40 танковых и 20 моторизованных, 10 противотанковых артбригад. Силы западных союзников в сочинениях советских историков традиционно оценивались в 135 дивизий. И это — совершеннейшая правда. Если просуммировать все формирования, которые в принципе существовали (в Северной Африке, на Ближнем Востоке, на границе с Италией в Альпах, в гарнизонах «линии Мажино», в учебных центрах), и добавить к ним армии Бельгии и Голландии в полном составе, то можно насчитать 135 «расчётных дивизий». И если бы Чемберлен и Деладье готовились к войне надлежащим образом и если бы все эти расчётно-условные единицы были вооружены и сосредоточены на границе с Германией, то всё было бы по-другому. В реальности потери немецким войскам нанесли лишь те дивизии, которые находились на ТВД и были введены в бой в периоде 10 мая по 10 июня. Это: — 28 дивизий в составе 7-й, 1-й, 9-й и 2-й французских армий; — 9 английских дивизий; — 14 дивизий резерва, развёрнутые в районе Шалон-сюр-Марн, Сен-Кантен. (29, 55, 57) Итого — 51 дивизия, в том числе 3 танковые, в том числе 11 пехотных дивизий, сформированных в начале сентября 1939 г. из совершенно необученных новобранцев. Теоретически можно учесть и 22 бельгийские и 10 голландских дивизий, хотя их вооружение, подготовка и оснащение не шли ни в какое сравнение с кадровыми дивизиями Красной Армии. Вот такими силами западные союзники и нанесли немцам урон, вдвое превышающий потери вермахта в «приграничном сражении» на Восточном фронте. Заслуживает внимания и соотношение потерь немецких танков на Западном и на Восточном фронтах: (10, 31) С такими потерями «немецкие танки разгоняли перед собой трусливых французов и англичан». Особенно впечатляют практически равные цифры потерь средних немецких танков (Pz-III и Pz-IV на Западном и на Восточном фронтах — и это при том, что основным орудием французской ПТО была 25-мм «Марианна» фирмы Гочкис, а противотанковые вооружения Красной Армии начинались с 45-мм пушек в стрелковых дивизиях и заканчивались 76-мм и 85-мм пушками в составе ПТАБРов. Мы не стали здесь учитывать потери пулемётных танкеток Pz-I. Во-первых, потому, что это не танк, во-вторых, потому, что огромные их потери во Франции (182 единицы) сделают сравнение потерь ещё более сюрреалистичным. Необходимо хотя бы кратко упомянуть и результаты войны в воздухе. За первые три недели войны на Западном фронте (с 10 по 31 мая 1940 г.) безвозвратные потери люфтваффе (самолёты всех типов) составили 978 машин. За первые три недели войны на Восточном фронте (с 22 июня по 12 июля 1941 г.) безвозвратные потери люфтваффе (самолёты всех типов) составили 550 самолётов (по простому суммированию еженедельных сводок штаба люфтваффе — 473 самолёта). Т. е. в два раза меньше, чем в небе Нормандии и Фландрии. В целом за всё время кампании на Западе (с 10 мая по 24 июня) люфтваффе безвозвратно потеряло на Западном фронте 1 401 самолёт. Потери лётного состава (именно лётного, а не наземного персонала и зенитчиков) люфтваффе составили 4 417 человек (1 092 убитых, 1 395 раненых, 1 930 пропавших без вести). (31) За сопоставимый промежуток времени (с 22 июня по 2 августа 1941 г.) безвозвратные потери немецкой авиации на Восточном фронте составили 968 самолётов. (59) Таким образом, в любом из рассматриваемых интервалов времени потери люфтваффе на Западном фронте были выше, чем на Восточном. В тот период (май 1940 г.), когда французская авиация и базирующиеся во Франции английские истребители (порядка 700–750 лётчиков) ещё имели возможность для организованного сопротивления, немецкие потери были в 2 раза больше, чем за первые три недели боевых действий на Востоке. Остаётся только напомнить, что в составе ВВС западных округов было 3,6 тыс. лётчиков-истребителей (почти в пять раз больше, чем у союзников) и состав группировки советской авиации непрерывно увеличивался. При всём при этом майские бои во Франции отнюдь не являются примером успешно проведённой оборонительной операции. Никто из французских политиков, историков, писателей пока ещё не догадался назвать это позорище «великой патриотической войной французского народа». Наоборот, слова «май 1940 года» стали для Франции синонимом катастрофы и величайшего национального унижения. «Потрясённая нация находилась в оцепенении, армия ни во что не верила и ни на что не надеялась, а государственная машина крутилась в обстановке полнейшего хаоса» — так описывает в своих мемуарах май 1940 г. Шарль де Голль. (55) Черчилль вспоминает, как утром 15 мая 1940 г. его разбудил телефонный звонок — глава правительства Франции П. Рейно в начале шестого дня войны спешил сообщить ему, что «всё пропало…». И те потери, которые французские, английские, бельгийские, голландские солдаты смогли нанести тогда вермахту, это тот minimum minimorum, который оказался достижим в условиях общего хаоса, паники и паралича воли у высшего руководства страны… Вернёмся теперь к событиям лета 1941 гола и сопоставим общие потери личного состава вермахта (64 тыс. человек) с потерями Красной Армии в «приграничном сражении». Войска Северо-Западного, Западного и Юго-Западного фронтов в период с 22 июня по 6–9 июля потеряли 749 тыс. человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести. (2, стр. 162–164) Эта цифра не включает потери частей и соединений Второго стратегического эшелона, которые в начале июля приняли участие в боевых действиях, не включает потери Северного фронта (Ленинградский ВО) и Южного фронта (Одесский ВО), которые начали активные боевые действия соответственно 29 июня и 2 июля. Эта цифра несомненно занижена — по крайней мере в том, что касается потерь Северо-Западного фронта. На стр. 162 статистического сборника Кривошеева (откуда и была взята вышеназванная цифра потерь) сообщается, что войска Северо-Западного фронта (численность которых к началу боевых действий определена составителями в 440 тыс. человек) с 22 июня по 9 июля в ходе «Оборонительной операции в Литве и Латвии» потеряли 87 203 человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести, т. е. 20 % от первоначальной численности. Может ли это соответствовать действительности? Конечно, нет. Все имеющиеся в нашем распоряжении документы, мемуары, исследования с абсолютным единодушием свидетельствуют — фронт был разгромлен. Разгромлен наголову. От большинства дивизий фронта остались номера и 1–2 тысячи человек личного состава («…состояние частей 8-й Армии характеризуется следующими данными: 10-я стрелковая дивизия; 98-й стрелковый полк почти полностью уничтожен; от 204-го стрелкового полка осталось 30 человек без материальной части; 30-й артиллерийский полк имеет одно орудие; 140-й гаубичный артиллерийский полк из 36 орудий потерял 21. Части и управление 90-й стрелковой дивизии до сих пор найти не удалось. Отдельные бойцы дивизии присоединены к частям 10-й стрелковой дивизии. Данные о состоянии остальных частей армии не поступили…»). (50, стр. 112) Как, наконец, сообщение о потерях 87 тыс. человек может сочетаться с потерей за тот же период 341 тыс. единиц стрелкового оружия? (2, стр. 368) Но даже без учёта всех этих странных несовпадений, потери наступающего (причём очень успешно, по 20–30 км в день наступающего) вермахта и обороняющейся Красной Армии составляют 1 к 12. Это есть «чудо», не укладывающееся ни в какие каноны военной науки. По здравой логике — и по всей практике войн и вооружённых конфликтов — потери наступающего должны быть больше потерь обороняющегося. Соотношение потерь 1 к 12 возможно разве что в том случае, когда белые колонизаторы, приплывшие в Африку с пушками и ружьями, наступают на аборигенов, обороняющихся копьями и мотыгами. Но летом 1941 г. на западных границах СССР была совсем другая ситуация: обороняющаяся сторона не уступала противнику ни в численности, ни в вооружении, значительно превосходила его в средствах нанесения мощного контрудара — танках и авиации, да ещё и имела возможность построить свою оборону на системе мощных естественных преград и долговременных оборонительных сооружений. Не менее красноречивы и цифры, характеризующие соотношение потерь боевой техники. Как было отмечено выше, Красная Армия уже к 9 июля потеряла 11,7 тыс. танков, а безвозвратные потери танковых дивизий вермахта к концу июля 1941 г. составили 503 танка. К этой цифре следует добавить потерю 21 «штурмового орудия» Stug III. Можно приплюсовать и потерю 92 танкеток Pz-I. Даже при таком подходе соотношение безвозвратных потерь танков сторон составляет 1 к 19. Столь же показательным является и соотношение потерь артиллерийского и стрелкового вооружений. На конец 1941 г. потери сторон характеризовались такими цифрами: (2, стр. 351–355, 88, стр. 381) Сравним теперь потери вермахта с его же численностью. Для этого снова обратимся к «Военному дневнику» начальника Генерального штаба вермахта: — запись от 3 июля:«с 22.6 по 30.6 наши потери составляют в общей сложности 41 087 человек = 1,64 % наличного состава…»; — запись от 6 июля:«на 3.07 всего потеряно около 54 000 человек = 2,15 % от 2,5 миллиона. Примечательно весьма значительное количество больных, которое составляет почти 54 000, то есть почти равно боевым потерям…»; — запись от 17 июля:«с 22.6 по 13.7 всего выбыло из строя 92 120 человек, что составляет 3,68 % общей численности войск…» (12) Итак, к середине июля 1941 г. потери вермахта составляют менее 4 % от общей численности. Это, безусловно, не малые, а очень малые потери. Даже тем, кто не окончил военную академию, должно быть понятно, что армия, которой пришлось преодолевать «упорное сопротивление противника», несёт совсем другие потери. Поясним это двумя конкретными примерами. Операция «Багратион» (разгром немецких войск в Белоруссии летом 1944 г.). Численность группировки советских войск: 156 стрелковых и 12 кавалерийских дивизий, 2 стрелковые, 18 танковых и механизированных бригад, 2 332 тыс. человек личного состава. Численность группировки противника (3-я танковая, 4-я, 9-я, 2-я полевые армии вермахта): 45 дивизий, 442 тыс. человек. (72, стр. 305) Несмотря на подавляющее численное превосходство Красной Армии, её потери составили 33 % от общей численности группировки (179 тыс. убитых и пропавших без вести, 587 тыс. раненых и больных). (2, стр. 203) Львовско-Сандомирская операция (освобождение Западной Украины летом 1944 г.). Потери Красной Армии (65 тыс. убитых и пропавших без вести, 224 тыс. раненых и больных) составили 29 % от исходной численности группировки (72 стрелковые и 6 кавалерийских дивизий, 7 танковых и 3 механизированных корпуса, 4 отдельные танковые бригады, 1 млн. человек личного состава). (2, стр. 205) В целом при освобождении Прибалтики, Белоруссии, западных областей Украины, Молдавии (в отечественной историографии это называется Прибалтийская, Белорусская, Львовско-Сандомирская и Ясско-Кишинёвская стратегические наступательные операции) Красная Армия потеряла 1 400 тыс. человек (318 тыс. убитых и пропавших без вести, 1 084 тыс. раненых и заболевших). Уточним, что здесь не учтены потери Красной Армии в ещё двух операциях по освобождению Западной Украины: Ровно-Луцкой и Проскурово-Черновицкой, данными по которым автор не располагает. Сравнивая эти страшные цифры с потерями, которые понёс вермахт при оккупации тех же самых территорий в июне — начале июля 1941 г., мы обнаруживаем, что в 1944 году общие потери наступающей Красной Армии оказались в 15–20 раз больше потерь наступавшего летом 1941 г. на той же самой местности противника. Всё познаётся в сравнении. Имеет смысл сравнить потери вооружений Красной Армии 41-го года с потерями в другие периоды войны Начнём с самого простого и самого главного — с винтовки. На странице 367 многократно упомянутого нами статистического сборника «Гриф секретности снят» написано, что в 1941 году Красная Армия потеряла 6 290 000 единиц стрелкового оружия. Строго говоря, одна эта цифра даёт исчерпывающий ответ на вопрос о том, что произошло с Красной Армией в 41-м году. Самым распространённым образцом стрелкового оружия была трёхлинейная винтовка Мосина. Оружие это было и осталось непревзойдённым образцом надёжности и долговечности. «Трёхлинейку» можно было утопить в болоте, зарыть в песок, уронить в солёную морскую воду — а она всё стреляла и стреляла. Вес этого подлинного шедевра инженерной мысли — 3,5 кг без патронов. Это означает, что любой молодой и здоровый мужчина (а именно из таких и состояла летом 1941 г. Красная Армия) мог без особого напряжения вынести с поля боя 3–4 винтовки. А уж самая захудалая колхозная кобыла, запряжённая в простую крестьянскую телегу, могла вывезти в тыл сотню «трёхлинеек», оставшихся от убитых и раненых бойцов. И ещё. Винтовки «просто так» не раздают. Каждая имеет свой индивидуальный номер, каждая выдаётся персонально и под роспись. Каждому, даже самому «молодому» первогодку объяснили, что за потерю личного оружия он пойдёт под трибунал. Как же тогда могли пропасть шесть миллионов винтовок и пулемётов? Не будем упрощать. На войне — как на войне. Не всегда удаётся собрать на поле боя все винтовки до последней. Не каждый грузовик и не каждый вагон с оружием в боевой обстановке доходит до места назначения. Наконец, какое-то количество винтовок и автоматов на самом деле могли быть испорчены огнём, взрывом, заполярным холодом. Можно ли ориентировочно оценить размер «нормальных» для Красной Армии (в вермахте они были несоизмеримо меньше) потерь стрелкового оружия? Разумеется, можно. Поработав несколько минут с калькулятором и всё тем же сборником «Гриф секретности снят», мы выясняем, что в 44 — 45-х годах один миллион солдат «терял» в месяц 36 тысяч единиц стрелкового оружия. Следовательно, за шесть месяцев 1941 года «нормальные» потери не должны были бы превысить 650–700 тысяч единиц. Фактически потеряно — 6,3 млн. Налицо «сверхнормативная» утрата более 5,6 миллиона единиц стрелкового оружия. Столь же «ненормальными» оказались и потери других видов вооружения. Так, за шесть месяцев 1941 года было потеряно 24 400 орудий полевой артиллерии (в эту цифру не вошли противотанковые пушки и миномёты), что составило 56 % от общего ресурса. А за 12 месяцев 1943 года потеряно 5 700 орудий (9,7 % ресурса). Таким образом, «среднемесячные» потери 1941 года оказались в 8,5 раза больше, чем в году 43-м. Ещё более показательными являются пропорции потерь орудий противотанковой обороны. По состоянию на 22 июня 1941 г., в Красной Армии числилось 149 00 противотанковых пушек (на самом деле — ещё больше, так как составители сборника «Гриф секретности снят» почему-то не учли 76-мм и 85-мм пушки, стоявшие на вооружении ПТАБов). В дополнение к этому колоссальному количеству (по 5 пушек против одного немецкого танка) за шесть месяцев 1941 г советская промышленность передала в войска ещё 2 500 противотанковых пушек. Итого — общий ресурс в 17 400 единиц, из которого 70 % (12 100 пушек) было потеряно. А за весь 1943 год — за все его 12 месяцев — потеряно 5 500 противотанковых пушек, что составило всего лишь 14,6 % от общего ресурса 43-го года. В качестве примера для сравнения 1943 год выбран неслучайно. Это год грандиозных танковых сражений на Курской дуге, это тот год, когда немцы начали массовое производство тяжёлых танков «тигр» и «пантера», против которых наши «сорокапятки» (а именно они всё ещё составляли 95 % от общего ресурса 1943 года) были почти беспомощны. И тем не менее в 1943 году Красная Армия теряла по 460 пушек в месяц, а в 1941 году — в то время, когда два из трёх немецких танков на Восточном фронте были лёгкими машинами с противопульным бронированием, — по 2000 в месяц. В 4,5 раза больше. Но и это — абсолютно неверный подсчёт. Не было никакой «равномерной» потери по две тысячи пушек каждый месяц — была массовая потеря большей части всего противотанкового вооружения в первые недели войны. Дело дошло до того, что уже 5 июля 1941 г. за подписью Н. Ватутина вышла «Инструкция по борьбе с танками противника», в которой предписывалось «заготавливать грязь-глину, которой забрасывают смотровые щели танка». (50, стр. 142) Грязь-глина для борьбы с танками. Через две недели после начала войны. В стране, которая с остервенелой настойчивостью тоталитарной деспотии готовилась к войне, накапливая горы вооружений… Глава 18САМАЯ ГЛАВНАЯ ГЛАВА Любители старой, добротной фантастической литературы помнят, конечно, роман Станислава Лема «Непобедимый». Для тех, кто ещё не успел прочитать его, напомню краткое содержание. Поисково-спасательная команда на космическом корабле «Непобедимый» отправляется на розыски другой космической экспедиции, бесследно пропавшей на некой далёкой планете Регис. Прилетев на Регис, спасатели довольно быстро обнаруживают и корабль, и тела погибших землян. Столь же быстро и легко врачи и биохимики определяют непосредственную причину гибели людей. Причина банальная и именно от этого особенно страшная — голод. Никаких следов отравления, никакой радиации, никаких признаков насилия — все члены экипажа погибшей экспедиции умерли от голода. Рядом с холодильниками, битком набитыми продуктами, на корабле с исправно функционирующей энергоустановкой, средствами связи, защитными лазерами, бластерами и прочими чудесами техники. Тщательное обследование корабля не проясняет глубинную причину гибели людей, но лишь увеличивает число мрачных загадок: бортовой журнал, исписанный детскими каракулями, куски мыла со следами зубов, разодранные в клочья книги… Только ценой огромных усилий, потеряв часть своих людей, команда «Непобедимого» узнаёт наконец правду. Оказывается, планету захватило некое биомеханическое «облако». Оно обладало способностью генерировать импульсы сверхмощного магнитного поля, стирая тем самым из памяти живых существ все знания, умения, навыки. Именно такая участь и постигла участников погибшей экспедиции. Потеряв рассудок, они превратились в беспомощных младенцев, не способных ни подать сигнал бедствия, ни достать еду из холодильника. Мрачная фантазия, созданная воображением Станислава Лема, является точной метафорой того, что произошло с Красной Армией летом 1941 года. Самая крупная сухопутная армия мира оказалась одинаково не способна ни к обороне, ни к наступлению. Ни многократное численное превосходство в авиации, ни многократное численное (при значительном техническом) превосходство в танках, ни две линии железобетонных дотов не помогли предотвратить небывалый разгром. Главная ударная сила Красной Армии — огромные, вооружённые лучшими в мире танками Т-34 и КВ механизированные корпуса — просто растаяли, исчезли, оставив после себя груды брошенных танков и бронемашин, запрудивших все дороги Литвы, Белоруссии и Западной Украины. Через большую часть укрепрайонов «линии Молотова» и «линии Сталина» немцы прошли, даже не обратив внимания на серые бетонные коробки опустевших при паническом бегстве ДОТов. Через другие — прорвались с боями, правда, продолжавшимися не более двух — трёх дней (речь идёт именно о прорыве фронта укрепрайона как такового — героические гарнизоны единичных дотов Гродненского, Брестского, Рава-Русского и других УРов вели бои в полном окружении до 27–30 июня 1941 г.). Правда, вскоре немецкому командованию пришлось узнать, что окружённые и разгромленные армии четырёх западных округов (Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского) представляли собой лишь часть «основных сил русских сухопутных войск». А на место разбитых дивизий из глубин огромной страны подходили всё новые, новые и новые соединения. К 10–15 июля была в основном завершена передислокация на ТВД войск второго стратегического эшелона (16, 19, 20, 21, 22, 24 и 28-я Армии). В середине июля в составе действующей армии — несмотря на огромные потери первых недель войны — было уже порядка 234 дивизий. (3, стр. 105) К концу июля 1941 г. были сформированы 29, 30, 31, 32, 33, 43, 49-я Армии. Всего в ходе двухмесячного Смоленского сражения было введено в бой 104 дивизии и 33 бригады. (21) В сопоставимый период времени (запись в «Военном дневнике» Ф. Гальдера от 2 августа) все соединения вермахта на Восточном фронте получили всего 47 тыс. человек пополнения. Это соответствует 3 «расчётным дивизиям». В общей сложности до 1 декабря 1941 г. на западное стратегическое направление Ставка направила 150 дивизий и 44 стрелковые бригады, на ленинградское и киевское направлении — ещё 140 дивизий и 50 стрелковых бригад. (21) А ведь кроме стрелковых (пехотных) соединений формировались ещё и кавалерийские, танковые, артиллерийские бригады и дивизии. А. Исаев сообщает, к сожалению — без указания источника, что «до 31 декабря было сформировано или переформировано 483 стрелковых, 73 танковые, 31 моторизованная, 101 кавалерийская дивизии и 266 танковых, стрелковых и лыжных бригад». (33, стр. 655) Кроме того, непрерывно пополнялись личным составом десятки и сотни уже существующих соединений. Всего до конца 1941 г. в войска было отправлено 2 250 тыс. человек маршевого пополнения. (3, стр. 149) В то же время до 31 декабря 1941 г. немецкая Группа армий «Центр» получила всего 192 тыс. человек для восполнения растущих потерь. Всего с 22 июня до начала битвы за Москву на Восточном фронте появились лишь две новые танковые дивизии (2-я и 5-я) и 24 пехотные дивизии из резерва верховного командования вермахта. Причина, по которой Красная Армия наращивала свою численность в объёмах, совершенно недосягаемых для противника, предельно проста. То количество дивизий, которое вермахт смог сосредоточить у границ Советского Союза, представляло собой максимум, который смогла достичь 80-миллионная Германия на втором году после начала всеобщей мобилизации. Добавить к этому «максимуму» было почти что нечего. С другой стороны, полторы сотни дивизий Первого стратегического эшелона, которые Красная Армия сосредоточила на фронте к середине июня 1941 г., представляли собой тот минимум, который 200-миллионный Советский Союз смог сформировать и выдвинуть к границе в рамках скрытой, тайной мобилизации, ещё ДО объявления открытой всеобщей мобилизации. 23 июня 1941 г. была начата открытая мобилизация, и уже к 1 июля в ряды Вооружённых Сил было призвана 5,3 млн. человек (что означало увеличение общей численности военнослужащих в два раза по сравнению с состоянием на 22 июня). Но 1 июля мобилизация, разумеется, не закончилась. Она ещё только начиналась. На первом этапе (по Указу от 22 июня 1941 г.) были призваны военнообязанные 14 возрастов, общая численность которых составила 10 млн. человек. На втором этапе (по постановлению ГКО № 459 от 11 августа 1941 г.) были призваны военнообязанные старших возрастов (1895–1904 гг. рождения). В итоге до конца 1941 г. было мобилизовано в общей сложности 14 млн. человек (3, стр. 110) Располагая таким огромным людским ресурсом, командование Красной Армии могло как восполнять потери личного состава частей действующей армии, так и формировать всё новые, новые и новые соединения. И всё это бесчисленное воинство было разгромлено, окружено и пленено в новых «котлах» — у Смоленска и Рославля, Умани и Киева, Вязьмы и Брянска. К началу зимы немцы захватили Харьков и Одессу, Таганрог и Крым, вышли к Москве и Тихвину. Забыв на минуту о том, что речь идёт о страданиях и гибели миллионов людей, о разорении страны и превращении тысяч городов и сёл в обугленные руины, забыв обо всём этом и рассуждая с циничным хладнокровием, мы вынуждены констатировать, что в 41-м году советская военная машина работала с исключительно низкой, рекордно низкой эффективностью. Не решив ни одной из поставленных задач, отдав врагу огромные территории, Красная Армия понесла гигантские потери, по ряду позиций — в десятки раз превосходящие потери противника. С другой стороны, потери малочисленного (в сравнении с людскими ресурсами, использованными командованием Красной Армии) и не имеющего никакого существенного превосходства в технике вооружений (а по некоторым видам боевой техники и явно уступающего) противника оказались в десятки раз меньше тех, которые через несколько лет понесёт Красная Армия, возвращая в многолетних боях потерянное за несколько месяцев 1941 года. В сопоставимых временных рамках даже слабая, плохо вооружённая и деморализованная армия и авиация Франции нанесли немцам в мае — июне 1940 г. потери большие, нежели те, которые смогла летом 41-го нанести врагу Красная Армия. Таковы факты. Эти факты достоверны, их избыточно много, и они требуют какого-то рационального, логического объяснения. Предложенные ранее объяснения («внезапность нападения», «многократное численное превосходство противника», «безнадёжная устарелость боевой техники Красной Армии») или не соответствуют действительности (проще говоря — лживы), или недостаточны для того, чтобы объяснить военную катастрофу такого масштаба. Огромная работа, проведённая российскими историками в последние два десятилетия, в рамках которой был подробно изучен ход большинства сражений начального периода войны, критически проанализированы принятые командованием Красной Армии стратегические и оперативные решения, лишь подтверждает — на мой взгляд — вывод о том, что ответ на вопрос о причинах катастрофы 41-го года лежит вне сферы проблем оперативного искусства или техники вооружений. Я считаю, что в самой краткой формулировке ответ на вопрос о причине поражения может быть сведён к трём словам: АРМИЯ НЕ ВОЕВАЛА. На полях сражений 1941 года встретились не две армии, а организованные и работающие как отлаженный часовой механизм вооружённые силы фашистской Германии с одной стороны, и почти неуправляемая вооружённая толпа — с другой. Именно такое допущение сразу же позволяет рационально и адекватно объяснить «невероятные» пропорции потерь сторон: разумеется, в вооружённом столкновении армии и толпы потери толпы должны быть в десятки раз больше. Разумеется, даже огромное количество наилучших танков — самолётов — пушек — пулемётов не многим повысит реальную боеспособность неуправляемой толпы. Простота предложенного определения обманчива. С одной стороны, оно «подталкивает» к карикатурно-нелепому объяснению военной катастрофы невиданного масштаба как следствия мнимого «отсутствия средств радиосвязи» и перерезанных диверсантами проводов. В этой связи повторю ещё раз то, о чём говорилось ранее, — связь обеспечивается не проводами, а людьми. Пресловутое «отсутствие связи» было не причиной, а лишь неизбежным следствием превращения многомиллионной армии в вооружённую толпу. Пропало командование, пропали штабы, пропала всякая дисциплина — и как следствие и составная часть этого распада пропала, кроме всего прочего, и связь. — 163 командира дивизии (бригады). — 221 начальник штаба дивизии (бригады). — 1 114 командиров полков. Это перечень командиров Сухопутных войск (т. е. без учёта авиационных командиров, не вернувшихся с боевого вылета), пропавших без вести за все годы войны. (2, стр. 319) Принимая во внимание, что по штату одной стрелковой дивизии требовался один командир, один начальник штаба и пять командиров полков, мы приходим к выводу, что без вести пропал офицерский корпус, по численности более чем достаточный для полного укомплектования старшего начсостава всех дивизий пяти западных военных округов СССР. Стоит отметить и то, что даже к началу 90-х годов не были известны места захоронений 44 генералов Красной Армии (и это не считая тех, кто был расстрелян или умер в тюрьмах и лагерях, не считая погибших во вражеском плену). Сорок четыре генерала — среди них два десятка командиров корпусного или даже армейского звена — бесследно сгинули в пучине войны. (65) Как такое может быть? Как мог пропасть без вести генерал, командир дивизии или корпуса? Вопрос этот вполне оправдан — командиры в одиночестве не воюют. Командование и штаб дивизии имели численность (по штату апреля 1941 г.) в 75 человек (не считая личного состава политотдела, трибунала и комендантского взвода). В штабных структурах корпуса и армии людей ещё больше. До каких же пределов должны были дойти хаос, паника, дезорганизация и потеря всяких следов воинской дисциплины, чтобы без приметы и следа «пропадал» командир корпуса или дивизии? С другой стороны, предложенное определение («армия не воевала») не раскрывает механизм стремительного разложения Красной Армии. И хотя множество приведённых выше фактов (подчёркиваю — фактов, а не цитат, мнений, рассказов) уже даёт вполне однозначную «подсказку», у нас есть возможность установить истину, вовсе не прибегая ни к каким гаданиям. Всё, что требуется, — это ещё раз открыть вполне официальный статистический сборник «Гриф секретности снят». Там предельно ясно написано — куда и как пропала Красная Армия. На страницах 234–246 указанного сборника приведены данные о потерях действующих фронтов в 1941 году. Уникальность указанных страниц в том, что цифры (прошу вас, уважаемый читатель, забыть на время о той трагедии, что стоит за этими цифрами, и сосредоточиться на простой и чистой арифметике) убитых и пропавших без вести не объединены в единый массив при помощи лукавой буквы «И», а показаны отдельно. Причём прямым текстом написано: «пропало без вести, попало в плен, небоевые потери». Более того, на странице 338 составители сборника даже не побоялись столь же прямо сообщить, что из 4 559 тыс, человек, учтённых в донесениях штабов как «пропавшие без вести», 4 059 тыс. человек (т. е. 89 %) находились в плену. С учётом этих пояснений сведём имеющуюся информацию в очередную таблицу: Как видим, за исключением северного фланга войны (Северный и Северо-Западный фронты) число пленных и пропавших без вести в 7 — 10 раз превосходит число убитых. Или, другими словами, именно массовое пленение и дезертирство являются основной составляющей безвозвратных потерь Красной Армии 41-го года. Ситуация на Северном фронте вполне подходит под определение «исключения, подтверждающие правило». Ни условия местности, ни вооружение нищей финской армии не позволяли ей провести крупные операции по окружению противника. Боевые действия имели характер медленного «выталкивания» частей Красной Армии за линию границы 1939 года. Впрочем, и при этом «выталкивании» в плену у финнов оказалось 64 188 советских солдат. (49, стр. 317) Достоверны ли эти прискорбные и позорные цифры? Скорее всего — нет. Они явно занижены. К такому предположению приводит уже одно только простое сравнение указанных в сборнике «Гриф секретности снят» потерь личного состава и потерь стрелкового оружия. Не берусь судить, что в Красной Армии было организовано более безобразно — учёт потерь личного состава или сбережение личною оружия, но цифры, характеризующие эти два рода потерь, категорически не стыкуются друг с другом: (2, стр. 162–169, стр. 368, 88 стр. 381) Заставляет усомниться в достоверности учёта потерь личного состава и итоговый (за весь период боевых действий 1941 г.) результат, приведённый на стр. 152 (Таблица № 72 «Потери личного состава действующих фронтов и отдельных армий»). Составители сборника «Гриф секретности снят» приводят такие цифры потерь Красной Армии: — общие потери 4 308 тыс. человек, в том числе: — санитарные потери 1 314 тыс. человек; — безвозвратные потери 2 994 тыс. человек. Если бы это было правдой, если бы безвозвратные потери 41-го года составляли «всего лишь» (ещё раз прошу прощения за вынужденную бестактность) 3 млн. человек, то к концу года численный состав действующей армии должен был бы многократно увеличиться (в сравнении с уровнем 22 июня 1941 г.) и достичь 7–8 млн. человек. Это очень простая школьная задачка про бассейн, в который по одной трубе вливается, а из другой выливается. Какие людские ресурсы получили во второй половине 1941 года части и соединения действующей армии Советского Союза? Как ни странно, но прямого и внятного ответа на этот наиважнейший вопрос нет. Приходится идти к ответу расчётным путём. Всего было мобилизовано 14 млн. человек. Причём они не были «лишними». «Уже в августе были полностью использованы остатки всех поднятых по мобилизации возрастов (1918–1905 гг. рождения)». (3, стр. 150) Как было отмечено выше, речь идёт о 10 млн. резервистов, призванных на первом этапе мобилизации (по Указу от 22 июня). Затем призвали ещё 4 млн. Разумеется, далеко не все они попали в действующую армию. Действующая армия — это только одна из многих составляющих Вооружённых Сил. Есть ещё тыловые и учебные части, испытательные полигоны, есть склады и базы, госпитали, тыловые аэродромы. Например, в Германии при общей численности вооружённых сил рейха в 7,25 млн. чел. в частях и соединениях действующей армии (на всех фронтах) в июне 1941 г. было 3,8 млн. (52 %). В СССР на протяжении трёх последних лет войны доля личного состава действующей армии составляла 57–58 % от общего числа военнослужащих. (2, стр. 138) Можно обоснованно предположить, что такие же цифры применимы и к распределению людских ресурсов в 1941 г. В таком случае из общего числа 14 млн. человек, призванных по мобилизации, в состав действующей армии должно было поступить не менее 8 млн. человек. И это — минимальная оценка. Не будем забывать о том, что в состав действующих фронтов летом 1941 г. вошли ещё и армии Второго стратегического эшелона, затем — войска ранее считавшихся тыловыми внутренних округов, а в конце года — части Дальневосточного фронта и так называемые «дивизии народного ополчения». Вся эта простая арифметика приводит нас к тому, что численность действующей армии к концу 1941 года должна была возрасти как минимум на 5 млн. человек (8–3 = 5.) Даже если предположить самое худшее: ни один раненый до конца 1941 года так и не вернулся в строй, и на этом основании вычесть из итоговой цифры все санитарные потери (1,3 млн.), то и тогда прирост численности действующей армии должен был бы составить порядка 4 млн. человек. Фактически же (по статистическому сборнику Кривошеева, стр. 152) среднемесячная численность действующей армии к концу 1941 г. не только не увеличились, но даже уменьшилась на 0,5 млн. человек! С 3 334 400 до 2 818 500. Единственно возможное объяснение такой динамики — реальные потери превысили численность пополнения («из бассейна вылилось больше, чем влилось»). Другими словами, реальные безвозвратные потери Красной Армии в 1941 году составили вовсе не 3 млн., а порядка 8–8,5 млн. человек. Можно ли реконструировать хотя бы минимально достоверную статистику потерь? Вполне можно. Печальный опыт великого множества военных конфликтов XX века показывает, что существует некое, весьма стабильное соотношение числа убитых и раненных в боевых действиях. Это соотношение — 1 к 3. На одного убитого приходится трое раненых. В частности, точно в таких пропорциях сложились и потери вермахта в 1941 г. (209 595 убитых и пропавших без вести, 621 308 раненых). (12, стр. 161) Указанные выше в таблице цифры потерь фронтов 41-го года (убитые и санитарные потери) также укладываются в пропорцию 1 к 3. Сходной была и структура потерь Красной Армии в крупнейших операциях 44 — 45-го годов (Днепровско-Карпатская операция — 1 к 3,1; белорусская операция «Багратион» — 1 к 3,3; Львовско-Сандомирская операция — 1 к 3.5; Будапештская операция — 1 к 3,0; Висло-Одерская операция — 1 к 3,5; Берлинская операция — 1 к 3,5). (2, стр. 197–220) Стабильное постоянство этих цифр не может не удивлять, но факты именно таковы. Вероятно, они отражают какое-то фундаментальное соотношение между «прочностью» человеческого организма и поражающим действием оружия той эпохи. Санитарные потери (количество раненых и заболевших, поступивших на излечение в госпитали) 1941 года известны (1 314 тыс. человек). Они достаточно достоверны: в глубоком тылу и порядка было больше, и учёт был по меньшей мере двойной (и при поступлении, и при выписке). Исходя из соотношения раненых и убитых как 3 к 1, можно предположить, что порядка 500 тыс. человек погибло. Суммарные же безвозвратные потери 41-го года не могли быть (по указанным выше арифметическим соображениям) меньше 8 млн. человек. Следовательно, никак не менее 6–7 млн. бойцов и командиров «пропали без вести». 6–7 миллионов. Столько, сколько было в действующей армии 22 июня 1941 года, и ещё раз столько. Полученная нами сугубо расчётным путём цифра «пропавших без вести» (т. е. пленных, дезертиров, а также не учтённых в донесениях штабов убитых и раненых) с приемлемой точностью коррелирует с другими, вполне достоверными сведениями. Например, с указанной выше цифрой совокупных потерь стрелкового оружия (6,3 млн. единиц). Далее. Немецкое военное командование зафиксировало пленение в 1941 г. 3,8 млн. бывших военнослужащих Красной Армии. Эта цифра, как справедливо уточняют советские историки, может быть несколько завышена за счёт того, что в число пленных немцы включали и военных строителей (а в ряде случаев — и просто мужчин из числа гражданского населения, мобилизованного на рытьё окопов и противотанковых рвов). Это верно, как верно и то, что речь идёт всего лишь о единицах процентов от общего числа пленных. Никакой нужды в «вылавливании» гражданских строителей и зачислении их в число военнопленных у немцев не было. Более того, поток военнопленных превысил возможности вермахта по их охране и содержанию. Дело дошло до того, что 25 июля 1941 г. был издан приказ генерал-квартирмейстера № 11/ 4590, в соответствии с которым началось массовое освобождение пленных ряда национальностей (украинцев, белорусов, прибалтов). За время действия этого приказа, т. е. до 13 ноября 1941 г., было распущено по домам 318 770 бывших красноармейцев (главным образом украинцев — 277 761 человек). (2, стр. 334) По данным, приведённым всё в том же сборнике «Гриф секретности снят» (т. е. по меньшей мере не завышенным в целях «злобного шельмования Красной Армии»), советское военное командование и органы НКВД обнаружили и осудили за дезертирство 376 тыс. бывших военнослужащих. Ещё 940 тыс. человек было «призвано вторично». (2, стр. 140, 338) Этим странным термином обозначены те бойцы и командиры Красной Армии, которые по разным причинам «отстали» от своей воинской части и остались на оккупированной немцами территории. По мере наступления Красной Армии, в 43 — 44-м гг. они были повторно поставлены под ружьё. При этом не следует забывать и о том, что исходное число «отставших» было значительно больше: кто-то погиб от нищеты, голода, обстрелов, расстрелов и бомбёжек, кто-то пошёл в партизаны и погиб в бою, кто-то записался в «полицаи» и ушёл вместе с отступающими частями вермахта. Вероятно, мы не сильно ошибёмся, оценивая общее число дезертиров (если только этот термин вообще применим к ситуации массового развала армии) в 1,3–1,5 млн. человек. И эта цифра, скорее, занижена, чем завышена. На странице 140 суммарное число всех категорий выбывшего личного состава Красной Армии — убитые, умершие, пропавшие без вести, пленные, осуждённые и отправленные в ГУЛАГ (а не в штрафбат, который является частью армии), демобилизованные по ранению и болезни и «прочие» — не сходится с указанным на странице 139 общим числом «убывших по различным причинам из Вооружённых Сил» на 2 248 тыс. человек. Сами составители сборника прямо объясняют такую нестыковку «значительным числом неразысканных дезертиров». Наконец, и это едва ли не самая страшная правда о начале войны, не менее 1–1,5 млн. «пропавших без вести» состоит из убитых и раненых, брошенных при паническом бегстве и не учтённых в донесениях штабов. По крайней мере, «арифметика требует» именно такой количественной оценки. Впрочем, ещё советские историки в своих сочинениях без тени смущения сообщали читателям о том, что «раненые, которых не удалось эвакуировать, были переданы на попечение местного населения». Стоит ли обсуждать вопрос о том, каким образом «местное население», в доме у которого не было ни медикаментов, ни даже лишнего стакана молока, могло взять на своё «попечение» тяжелораненых солдат? 17 ноября 1941 г. начальник Политуправления Западного фронта дивизионный комиссар Лестев в докладе «О политико-моральном состоянии войск» писал: «Тяжелораненые или раненные в ноги, которые не могли идти и даже ползти, в лучшем случае оставались в деревнях или просто бросались на поле боя, в лесах, и погибали медленной смертью от голода и потери крови. Всё это происходило на глазах у людей и являлось одной из причин того, что многие красноармейцы и командиры стремились уклониться от боя, ибо в ранении видели неизбежность гибели». По сведениям, приведённым Г. Ф. Кривошеевым, 200 (двести) армейских госпиталей пропали без вести, 17 — вышли из окружения «с большими потерями». Картина беспримерного морально-политического разложения страны и армии будет неполной, если мы хотя бы кратко не упомянем и о фактах массового сотрудничества с врагом. Уже через несколько месяцев после начала войны, осенью 1941 г., немецкое командование смогло приступить к планомерному формированию «национальных» частей вермахта, укомплектованных бывшими советскими гражданами (если только слово «гражданин» вообще применимо к подданным сталинской империи). Так, было создано в общей сложности порядка 90 так называемых «восточных» батальонов; 26 «туркестанских», 13 «азербайджанских», 9 «крымско-татарских», 7 «волго-уральских» и т. д. В следующем, 1942 году, после прорыва немецких войск на Дон и Кубань, началось создание «добровольческих» казачьих формирований. Так, в мае 1942 г. в 17-й полевой армии вермахта был издан приказ о создании при каждом армейском корпусе по одной казачьей сотне и ещё двух сотен — при штабе армии. Своя казачья сотня появилась в сентябре 1942 г. даже в составе 8-й итальянской армии. К весне 1943 г. в составе вермахта воевало более 20 казачьих полков общей численностью порядка 30 тысяч человек. Самой распространённой и массовой формой сотрудничества бывших военнослужащих Красной Армии с оккупантами стало зачисление их в регулярные части вермахта в качестве так называемых «добровольных помощников» (Hilfswillige, или сокращённо «Хиви»). Первоначально «хиви» служили водителями, кладовщиками, санитарами, сапёрами, грузчиками, высвобождая таким образом «полноценных арийцев» для непосредственного участия в боевых действиях. Затем, по мере роста потерь вермахта, русских «добровольцев» начали вооружать. В апреле 1942 г. в германской армии числилось 200 тысяч «хиви». Так, в окружённой у Сталинграда 6-й армии Паулюса в ноябре 1942 г. было 51 800 «хиви», а в 71-й, 76-й и 297-й пехотных дивизиях этой армии «русские» (как называли всех бывших советских) составляли до 40 % личного состава. Летом 1942 г. в 11-й армии Манштейна числилось 47 тысяч «добровольцев» В конце концов масштабы массового сотрудничества с оккупантами стали столь велики, что верховным командованием вермахта был создан специальный пост «генерал-инспектора восточных войск». В феврале 1943 г. под началом генерала Кестринга в рядах вермахта, СС и ПВО служило порядка 750 тыс. человек. С октября 1943 г. «хиви» были включены в стандартный штат немецкой пехотной дивизии в количестве 2 тысячи на дивизию, что составляло 15 % от общей численности личного состава. Такие цифры называют зарубежные историки. С ними вполне согласны и военные историки российского Генштаба, составители сборника «Гриф секретности снят». На стр. 385 читаем: «Численность личного состава военных формирований так называемых «добровольных помощников» Германии, включая полицейские и вспомогательные, к середине июля 1944 г. превышала 800 тыс. человек. Только в войсках СС в период войны служило более 150 тыс. бывших граждан СССР». На стр. 334 сообщается, что в 1942–1944 гг. из числа находившихся в немецких лагерях военнопленных в связи со вступлением в «добровольческие формирования» было освобождено порядка 500 тыс. человек. А ведь пленные были важным, но отнюдь не единственным источником людских ресурсов. К услугам немцев были и сотни тысяч дезертиров, и миллионы военнообязанных, уклонившихся от мобилизации в начале войны. И десятки бывших генералов Красной Армии. За добровольную сдачу в плен и сотрудничество с оккупантами после войны было расстреляно или повешено 23 бывших генерала Красной Армии (это не считая гораздо большего числа тех, кто получил за предательство полновесный лагерный срок). (20) Среди изменников были и командиры самого высокого ранга: — начальник оперативного отдела штаба Северо-Западного фронта Трухин; — командующий 2-й Ударной армией Власов; — начальник штаба 19-й Армии Малышкин; — член Военного совета 32-й армии Жиленков; — командир 4-го стрелкового корпуса (Западный фронт) Егоров; — командир 21-го стрелкового корпуса (Западный фронт) Закутный. Да, десять человек из числа казнённых генералов были в конце 50-х посмертно реабилитированы. (100, 101) Но при этом не следует забывать, что реабилитации 50-х годов проводились по тем же самым правилам, что и репрессии 30-х. Списком, безо всякого объективного разбирательства, по прямому указанию «директивных органов»… Казнённые генералы известны поимённо. О рядовых, как всегда, известны только суммарные числа. Так, за неполные четыре месяца войны (с 22 июня по 10 октября 1941 г.) по приговорам военных трибуналов и Особых отделов НКВД был расстрелян 10 201 военнослужащий Красной Армии. Всего же за годы войны только военными трибуналами (без учёта деятельности НКВД) было осуждено свыше 994 тысяч советских военнослужащих, из них 157 593 человека расстреляно. (98, стр. 139) Десять дивизий расстрелянных… Массовое дезертирство и массовая сдача в плен были одновременно н причиной, и следствием, и главным содержанием процесса превращения Красной Армии в неуправляемую толпу. Такое на первый взгляд нарочито «диалектичное» определение является единственно возможным для описания небывалых событий лета-осени 1941 г. Не было ни митингов, ни «солдатских комитетов». Крайне редкими были случаи группового и организованного перехода к врагу. «Типовая схема» разгрома и исчезновения воинской части Красной Армии (как это видно из множества воспоминаний, книг, документов) была такой: Пункт первый. Потеря командира. Причины могли быть самые разные: погиб, ранен, уехал выяснить обстановку в вышестоящий штаб, застрелился, просто сбежал. Применительно к частям, сформированным в западных, «освобождённых» регионах СССР, к этому перечню можно добавить и «убит подчинёнными». Потеря командира была самым распространённым, но не единственным «толчком», приводившим к стремительному распаду воинской части. Таким толчком мог послужить и реальный прорыв вражеских танков во фланг и тыл, и автоматная стрельба, устроенная небольшой группой немецких мотоциклистов, а то и просто чей-то истошный вопль: «Окружили!» Пункт второй. Младшие командиры, взявшие на себя командование обезглавленной воинской частью, принимают решение «прорываться на восток». Спасительная простота такого решения обманчива. «Отход является одним из наиболее сложных видов манёвра», — сказано в ст. 423 Полевого устава. Оторваться пешком от моторизованного противника невозможно, а транспорт и горючее в лишённой связи и снабжения воинской части быстро заканчиваются. Вышедшие из полевых укреплений и оставившие большую часть тяжёлого вооружении войска превращаются в беззащитную мишень для авиации и артиллерии врага. Наконец, сама обстановка отступления, ощущение своей слабости перед лицом противника крайне деморализуют войска. Успешный отход требует строжайшей дисциплины подчинённых и высокого мастерства командиров, т. е. именно того, чего в описываемой ситуации заведомо нет. Пункт третий. После нескольких неудачных попыток прорыва уцелевшие решают «отходить мелкими группами». Всё. Это — конец. Через несколько дней (или часов) бывший батальон (полк, дивизия) рассыпается в пыль и прах. Пункт четвёртый. Огромное количество одиноких «странников», побродив без толка, без смысла и без еды по полям и лесам, выходит в деревни, к людям. А в деревне — немцы. Дальше вариантов уже совсем мало: сердобольная вдовушка, лагерь для военнопленных, служба в «полицаях». Вот и всё. Каким словом вправе мы назвать этих людей? Дезертиры, изменники Родины, отставшие от воинской части, пропавшие без вести, сдавшиеся в плен, захваченные в плен? Какими весами, каким штангенциркулем можно измерить, чего в этой схеме больше: «не умели» или «не хотели»? Неумения командиров руководить или нежелания бойцов воевать? Да и можно ли вообще разделить эти категории — умение и желание, квалификация и мотивация — в таком «роде деятельности», как война, где от человека требуется ежеминутно преодолевать основной для всего живого инстинкт самосохранения? Именно принципиальная неразделимость понятий «не хотели воевать» и «не умели воевать», а вовсе не стремление к пресловутой «политкорректности» не позволяет свести все причины военной катастрофы 41-го года к карикатурно-упрощённой формуле «армия отказалась воевать за Сталина». С одной стороны, никакая, даже самая высочайшая «мотивация» не поможет остановить танки противника, если орудийный расчёт за три года службы стрелял три раза, если на батарею забыли завезти бронебойные снаряды, если батарея находится в одном месте, тягачи без горючего — в другом, немецкие танки прорываются в третьем, а штаб дивизии вообще неизвестно где. С другой стороны, абсолютно нелепо сводить весь анализ хода боевых действий к одному только разбору психологических эффектов и аффектов. Армия держится не столько на «мнении народном», сколько на приказе и дисциплине. Роль командира — и в боевой подготовке вверенной ему части до войны, и в роковые минуты боя — огромна, и там, где командный состав смог навести порядок, смог уберечь своих солдат от заражения всеобщей паникой, там Красная Армия дала достойный отпор агрессорам с первых же дней войны. 831 тысяча солдат и офицеров вермахта не «потерялась» сама собой. Каждый четвёртый захватчик, перешедший в июне 41-го границу СССР, оказался в могиле или на больничной койке именно потому, что не вся Красная Армия, не все части и соединения «мелкими группами разбрелись по лесам». «В поле две воли» гласит старинная и мудрая русская поговорка. Вермахт тоже состоял из живых людей, от природы подчинённых инстинкту самосохранения. Более чем успешные боевые действия немецкой армии, которая практически до самых последних недель войны отнюдь не разбредалась по лесам и полям, также свидетельствуют о том, что поддержание порядка, дисциплины и управляемости в воюющей армии в принципе возможно. Да, сложно, трудно, требует кропотливой многолетней работы по обучению и воспитанию личного состава — от рядового до генерала включительно, — но возможно. Думаю, что этой констатацией исчерпывается всё, что может себе позволить в подобных «теоретических рассуждениях» человек не являющийся ни профессиональным военным, ни высококлассным специалистом по социальной психологии. Как историк я могу лишь высказать предположение, что двадцать лет диктатуры «партии Ленина-Сталина» весьма способствовали моральному разложению армии; что раскулачивание, «голодомор» и система колхозного рабства заметно снизили готовность мобилизованных мужиков воевать за такую жизнь и за такую власть. Не вызывает, на мой взгляд, сомнений и тот факт, что массовые репрессии 37 — 38-го годов превратили значительную часть командных кадров Красной Армии в смертельно и пожизненно испуганных людей, что применительно к военному делу означает полную профнепригодность. Дикие «ужимки и прыжки» внешней политики 1939–1941 годов, когда правители СССР то объявляли Гитлера людоедом, то публично поздравляли его с военными победами в Европе, также не способствовали повышению готовности бойцов Красной Армии отдать свою единственную жизнь в очередной драке за передел разбойничьей добычи между Гитлером и Сталиным. Являются ли эти обстоятельства ИСЧЕРПЫВАЮЩИМ объяснением причин превращения Красной Армии в неуправляемую толпу (каковое превращение стало основной причиной военной катастрофы)? Разумеется — нет. История России не в 1917 году началась. Более того, злосчастные события 17-го года не были случайностью — они долго и больно вызревали внутри российского общества. Да и сами господа Ульянов, Бронштейн и Джугашвили не с Луны же в Смольный упали, а выросли и нашли себе тысячи приверженцев внутри самой России. Возвращаясь ближе к теме, стоит напомнить, что неорганизованность и бестолковщина не были такими уж редкими явлениями в военной истории России. В середине XVII века Иван Посошков в трактате «О ратном поведении» писал: «У пехоты ружьё было плохо и владеть им не умели, только боронились ручным боем, копьями и бердышами, и то тупыми, и на боях меняли своих голов по три, по четыре и больше на одну неприятельскую голову. На конницу смотреть стыдно: лошади негодные, сабли тупые, сами скудны, безодёжны, ружьём владеть не умеют, иной дворянин и зарядить пищали не умеет, не только что выстрелить в цель. Убьют двоих или троих татар и дивятся, ставят большим успехом, а своих хотя сотню положили — ничего! Нет попечения о том, чтобы неприятеля убить, одна забота — как бы домой поскорей. Во время боя того и смотрят, где бы за кустом спрятаться…» (106) Стоит напомнить, что после триумфа 1812 года русская армия с удручающим постоянством демонстрировала мизерные результаты при чудовищных затратах. «Русской армии не приходится особенно хвалиться. За всё время существования России как таковой русские ещё не выиграли ни одного сражения против немцев, французов, поляков или англичан, не превосходя их значительно своим числом. При равных условиях они всегда были биты…» (103, стр.480) Такое субъективное мнение высказал в своё время товарищ Ф. Энгельс. С этим мнением был согласен и политический оппонент Энгельса, русский анархист М. Бакунин. «Надо быть чрезвычайно невежественным или слепым квасным патриотом, — писал он, — чтобы не признать, чти все наши военные средства и наша пресловутая, будто бы бесчисленная армия ничто в сравнении с армией германской. Немецкие офицеры превосходят всех офицеров в мире теоретическим и практическим знанием военного дела, горячею и вполне педантическою преданностью военному ремеслу, точностью, аккуратностью, выдержкою, упорным терпением, а также и относительною честностью. Вследствие всех этих качеств организация и вооружение немецких армий существует действительно, а не на бумаге только, как это было при Наполеоне III во Франции, как это бывает сплошь да рядом у нас…» С этими мнениями можно и не соглашаться, но нельзя отрицать тот факт, что Первая мировая война, в ходе которой Россия понесла людские потери большие, нежели её западные союзники, закончилась для союзников победой, а для России — «Брестским миром», условия которого мало чем отличались от капитуляции. Так что вопрос о том, кто более виноват в катастрофе 1941 года — Сталин, Ленин, Николай Второй, Пётр Первый или, не к ночи будь помянут, Иван Мучитель, — всё ещё остаётся открытым. Глава 19ВЕЛИКАЯ МУДРОСТЬ ТОВАРИЩА СТАЛИНА Утром 22 июня 1941 г. вожди Советского Союза, равно как и их мелкие прихлебатели, испытали огромное желание, подобно страусу, «засунуть голову в песок». Некоторые реализовали это желание в самом что ни на есть прямом смысле. Посол СССР в Королевстве Италия тов. Горелкин уехал от греха подальше на пляж, где его насилу нашли через 6 часов 30 мин. после того, как фашистское правительство объявило войну Советскому Союзу. Московское радио продолжало передавать бодрую воскресную музыку и очередные «сводки с полей», в то время когда радиостанции всего мира, прервав обычные передачи, сообщили и о начале войны, и о уже состоявшейся пресс-конференции Риббентропа. Однако самым оглушительным было молчание Великого Вождя Народов. Сталин отказался выступить по радио с Заявлением советского правительства (главой которого он сам себя назначил всего полтора месяца назад), отказался возглавить Ставку Главного командования (номинальным руководителем которой 23 июня был назначен Тимошенко). Главная официальная газета страны («Известия») 22 июня сообщала о мирном созидательном труде, 23 июня, как обычно, взяла выходной и только на третий день войны, 24 июня, поместила внизу первой полосы текст выступления Молотова, над каковым текстом была размещена огромная, почти на весь газетный лист фотография. Но не Молотова, что было бы логично, а… Сталина. Таким образом, «граждане и гражданки» получили возможность если и не услышать твёрдое, ободряющее слово, то хотя бы полюбоваться мужественным профилем любимого вождя. А в это время сам «вождь», окончательно смешав день с ночью (приём в его кабинете начинался то в 3.20 утра, то в 7.35 вечера), пытался разобраться в потоке невероятных сообщений, которые шли с фронта. Отдадим ему должное: всего семь дней потребовалось Сталину для того, чтобы понять, в чём причина неслыханного разгрома. Может быть, потому так быстро и правильно понял он смысл происходящего, что его «университетами» была подпольная работа в подрывной организации, однажды уже удачно развалившей русскую армию во время мировой войны. Товарищ Сталин конкретно знал, как рушатся империи и исчезают многомиллионные армии. Открывшаяся в этот момент истина оказалась непомерно тяжёлой даже для этого человека с опытом побегов из сибирской ссылки, кровавой бойни Гражданской войны и смертельно опасных «разборок» с Троцким в 20-е годы. В ночь с 28 на 29 июня Сталин уехал на дачу, где и провёл в состоянии полной прострации два дня — 29 и 30 июня, не отвечая на телефонные звонки и ни с кем не встречаясь. Мы не знаем и никогда уже не узнаем, о чём думал Сталин в эти два страшных дня. Зато мы совершенно точно знаем, что он придумал, сидя в одиночестве в пустом доме в Кунцеве. 3 июля 1941 г. Сталин наконец-то обратился по радио к своим подданным с большой речью. Отказавшись признать за собой хотя бы одну малейшую ошибку, он честно предупредил: «Войну с фашистской Германией нельзя считать войной обычной. Она является не только войной между двумя армиями». В той же речи от 3 июля 1941 г. прозвучала фраза, дающая первое представление о том, какими методами товарищ Сталин намеревается вести эту небывалую в истории истребительную войну: «При вынужденном отходе частей Красной Армии… не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего. Колхозники должны угонять весь скот, хлеб сдавать под сохранность государственным органам для вывозки его в тыловые районы. Всё ценное имущество, в том числе цветные металлы, хлеб и горючее, которое не может быть вывезено, должно безусловно уничтожиться». Прямое и точное выполнение этого приказа (а речь Сталина, к тому моменту уже назначившего себя председателем Государственного Комитета Обороны — высшего чрезвычайного органа власти в стране, — была именно приказом, обязательным к исполнению для всех) означало бы голодную смерть для 40 миллионов человек гражданского населения, оставленного отступающей Красной Армией на оккупированной территории. Приказ об истреблении всех запасов продовольствия не был (да и не мог быть) дополнен решением о поголовной эвакуации населения. О какой поголовной эвакуации людей могла бы идти речь, если с оккупированной территории не смогли вывезти даже артиллерийские склады (на которых было потеряно 16 млн. артвыстрелов и 8 млн. мин). (9) Вследствие хаоса и дезорганизации эта директива Сталина не была выполнена в полном объёме, но была в полном объёме использована гитлеровской пропагандой, выпустившей миллионы листовок на тему: «Сталин — убийца и поджигатель». Голод — это ещё не самое страшное. Бесконечная череда войн, мятежей, набегов, неурожаев научила русского мужика «варить суп из топора». Лес, река, огород худо-бедно, но кормили и не давали умереть с голоду. Но в России бывает холодно, а зима 1941/1942-х гг., как на беду, выпала очень ранняя и очень морозная. Это обстоятельство также было принято во внимание. 17 ноября 1941 г. Сталин лично подписал Приказ Ставки Верховного Главнокомандования № 0428: «…Приказываю: 1. Разрушать и сжигать дотла все населённые пункты в тылу немецких войск на расстоянии 40–60 км в глубину от переднего края и на 20–30 км вправо и влево от дорог. Для уничтожения населённых пунктов в указанном радиусе немедленно бросить авиацию, широко использовать артиллерийский и миномётный огонь, команды разведчиков, лыжников и подготовленные диверсионные группы, снабжённые бутылками с зажигательной смесью, гранатами и подрывными средствами…» (102) К ноябрю 41-го порядка в армии стало больше, и этот приказ выполнялся с неуклонной настойчивостью. Вот, например, 25 ноября оперативный отдел штаба 5-й Армии (Западный фронт) составляет «Донесение о ходе выполнения приказа Ставки № 0428». Приложен перечень 53 сожжённых сёл и деревень. Честно и самокритично указано на отдельные недоработки («Кривошеино — сожжено частично, Брыкино — осталось 5–6 домов»). 21 ноября военный комиссар 53-й кавдивизии докладывает члену Военного совета 16-й Армии (Западный фронт) о том, что командование дивизии осознало и исправило свои прежние ошибки: «Вы своим письмом № 018 указываете, что нами не выполняется приказ Ставки Верховного Командования Красной Армии об уничтожении всего, что может быть использовано противником, и что проявляем в этом вопросе ненужный и вредный либерализм. Должен отметить, что до получения приказа Ставки по этому вопросу мы действительно проявляли либерализм и противнику оставлялся хлеб, жилища и т. д. Сейчас в частях нашей дивизии этого нет. Только за 19 и 20 ноября нами сожжено четыре населённых пункта: Гряда — осталось только несколько несгоревших домов, Малое Никольское — полностью, посёлок Лесодолгоруково и Деньково — результат пожара мне пока ещё не известен, но лично наблюдал, как эти населённые пункты были охвачены пламенем… Ваши указания в дальнейшем будут выполняться с ещё большей настойчивостью…» (75) Голодом и хладом не исчерпывался перечень «казней египетских», которые Сталин решил наслать на мирное население оккупированных районов, на стариков, женщин и детей, которых советское государство не смогло защитить от нашествия чужеземных захватчиков. Уже с начала июля по партийной и «чекистской линии» посыпался град приказов, директив, постановлений о развёртывании «всенародного партизанского движения». Так, 1 июля 1941 г. ЦК КП(6) Белоруссии выпустил директиву, в которой призвал «уничтожать врагов, не давать им покоя ни днём, ни ночью, уничтожать их всюду, где их удастся настичь, убивать их всем, что попадётся под руку: топором, косой, ломами, вшами, ножами… При уничтожении врагов не бойтесь применять любые средства — душите, рубите, жгите, травите фашистских извергов…» Нельзя не отметить, что эти призывы Белорусский ЦК рассылал из Витебска, куда он бежал 24 июня, за три дня до появления передовых отрядов «фашистских извергов» на окраинах Минска, бежал, не предприняв никаких усилий по организованной эвакуации населения и материальных ценностей. От партийного начальства не отставало и начальство военное. 6 августа 1941 г. маршал Тимошенко — на этот раз в качестве командующего войсками Западного фронта — обратился «ко всем жителям оккупированных врагом территорий». Маршал и бывший главнокомандующий, растерявший свою армию, потерявший десятки тысяч танков, самолётов, орудий, призывал теперь безоружных людей к таким действиям: «Атакуйте и уничтожайте немецкие транспорты и колонны, сжигайте и разрушайте мосты, поджигайте дома и леса… Бейте врага, мучьте его до смерти голодом, сжигайте его огнём, уничтожайте его пулей и гранатой… Поджигайте склады, уничтожайте фашистов, как бешеных собак…» (42, стр. 141) Можно спорить о том, нашлась бы на свете армия, командование которой не ответило бы жестокими массовыми репрессиями на такие действия в отношении своих солдат («душите, рубите, жгите, травите, как бешеных собак»). Но не приходится сомневаться в том, что реакция командования вермахта и СС была легко предсказуемой. Однако советское руководство не просто отдавало себе отчёт в том, что результатом его призывов будут массовые расправы с населением, — оно стремилось к наступлению именно таких последствий. Более того — всеми имеющимися в его распоряжении средствами подталкивало противника к максимально жестокому обращению с мирным населением. Документы вермахта, к несчастью — слишком многочисленные и достоверные, свидетельствуют о том, что уже в самые первые дни войны, уже в июне 1941 г., наступающие немецкие войска во многих местах находили трупы своих солдат, в силу ряда причин оказавшихся в плену (отставшие, раненые, экипажи сбитых самолётов), которые были замучены с невообразимой садистской жестокостью. (42, стр. 267–274, 298–299) Невозможно поверить в то, что красноармейцы, т. е. в основной своей массе вчерашние русские, украинские, белорусские крестьяне, уже в первые дни войны успели проникнуться такой безумной ненавистью, в ослеплении которой вчерашний хлебороб или шахтёр мог «выкалывать глаза, отрезать языки, уши и носы, а также сдирать кожу с рук и ног» у раненых солдат противника. Гораздо более реалистичной представляется мне гипотеза о том, что эти преступления совершались специальными командами НКВД с целью преднамеренного провоцирования немецких войск на ответные расправы с населением и пленными красноармейцами. По крайней мере, предположение о том, что зверские убийства немецких солдат были осуществлены руками «друзей народа» из НКВД, вполне коррелирует с не вызывающими уже сомнения фактами массового уничтожения заключённых в тюрьмах Западной Украины и Белоруссии, произведённого «чекистами» в те же самые первые дни войны. Так. 12 июля 1941 года начальник тюремного управления НКВД Украины капитан госбезопасности А. Ф. Филиппов докладывал в Москву о проделанной работе: «… из тюрем Львовской области убыло по 1-й категории 2 466 человек… Все убывшие по 1-й категории заключённые погребены в ямах, вырытых в подвалах тюрем, в городе Злочеве — в саду… Местные органы НКГБ проведение операций по 1-й категории в большинстве возлагали на работников тюрем, оставаясь сами в стороне, а поскольку это происходит в момент отступления под огнём противника, то не везде работники тюрем смогли тщательно закопать трупы и замаскировать внешне…» (104) Зверская расправа с заключёнными львовских тюрем (лишь немногие из которых имели счастье быть просто расстрелянными) давно уже стала предметом детальных военно-судебных, в том числе и международных, расследований, в частности — специальной комиссии Конгресса США в 1954 г. Однако Львов вовсе не был исключением. Так, судя по упомянутому отчёту капитана Филиппова. в Дрогобычской области «по 1-й категории убыло» 1 101 человек, в Станиславской — 1 000, в Тарнопольской — 674, в Ровенской — 230, в Волынской — 231. Массовые расстрелы были выявлены в Луцке, Жолкеве, Самборе, Виннице (где с участием международной судебно-медицинской комиссии было эксгумировано 9 439 трупов), Ошмянах, Витебске, Риге, Тарту, Резекне, Даугавпилсе… Стоит упомянуть и тот город, название которого так часто встречалось в предыдущих главах этой книги. В докладах офицеров 48-го армейского корпуса вермахта утверждается, что 26 июня в тюрьме г. Дубно было обнаружено более 500 трупов, включая 100 женщин. «Картина при входе в тюрьму и камеры была жуткой, и её не передать словами… Все люди были полностью раздеты. В каждой камере висели головами книзу 3–4 женщины, они были привязаны верёвками к потолку. Насколько я помню, у всех женщин были вырезаны груди и языки…» (42, стр. 270) Организаторам и исполнителям этих преступлений предстояло теперь стать бойцами и командирами отрядов «народных мстителей». Доктор исторических наук В. И. Боярский, действительный член Академии военных наук, а к тому же и бывший полковник КГБ, в своём уникальном по объёму приведённого документального материала исследовании пишет: «… Именно органы и войска НКВД сыграли ведущую роль в развёртывании партизанского движения, создании отрядов и диверсионных групп на первом этапе, т. е. до мая 1942 г… Большинство партизанских отрядов полностью формировались из сотрудников НКВД и милиции, без привлечения местных жителей… В дальнейшем, в процессе создания обкомами партии партизанских отрядов из числа местного партийно советского актива, их руководящее ядро по-прежнему составляли оперативные сотрудники НКВД… В конце 1941 г. и в начале 1942 г. основой для формирования партизанских отрядов по-прежнему являлись бойцы истребительных батальонов, оперативные работники НКВД и милиции, Агентура органов госбезопасности…» (105, стр. 71, 76, 82) Сотрудники «органов», которые в 20 — 30-х годах без лишних сантиментов назывались «карательными», не могли не принести в партизанское движение все свои прежние, приобретённые в годы массовых репрессий навыки. Полное безразличие к жертвам среди мирного населения, ставка на террор и провокации, мародёрство и пьянство — всё это в полной мере проявилось в деятельности партизанских отрядов, наспех слепленных из «оперативных сотрудников НКВД». Не следует забывать и о том, что система подготовки профессиональных диверсантов была практически полностью разрушена в годы Большого Террора, а большая часть опытных спецназовцев стёрта в «лагерную пыль». Порою дело доходило до полного абсурда. Так, в октябре 1941 г. ГлавПУР разослал армейским политорганам «Инструкцию по организации и действиям партизанских отрядов», составленную в 1919 году! (105, стр. 191) И если рассылка инструкции 1919 года может быть отнесена к разряду курьёзов, то поставленная на самом высоком уровне задача «косить немцев косами и колоть вилами» свидетельствует по меньшей мере о полном непонимании задач вооружённой борьбы в тылу врага. Чем дальше вглубь советской территории продвигались немецкие войска, тем более растягивались их транспортные коммуникации. Каждый снаряд и каждый патрон должен был проделать путь в несколько тысяч километров от завода в Германии до боевых порядков частей вермахта, преодолеть десятки рек и мостов. Эти транспортные артерии проходили по безлюдной лесисто-болотистой местности, самой природой созданной для эффективных диверсионных действий. Там и должен был находиться центр приложения усилий тщательно подготовленных диверсионных групп. Но товарищ Сталин, похоже, воспринимал население оккупированных областей как отработанный шлак, не имеющий уже никакой ценности: этих людей невозможно было использовать ни как дармовую рабочую силу, ни как пушечное мясо. Хуже того — они могли быть использованы противником. Поэтому гибель тысяч таких «бесхозных людишек» рассматривалась им как вполне приемлемая «цена» за убийство пары зазевавшихся немецких отпускников… Если таким, равнодушно жестоким, было отношение к абсолютно неповинному в военном поражении гражданскому населению, то к бойцам и командирам, побросавшим винтовки, пулемёты и танки, товарищ Сталин испытывал гораздо более определённые чувства. Оправившись от первого шока, вызванного совершенно немыслимым поведением Красной Армии, Сталин начал наводить порядок единственно известным и доступным ему способом. 16 июля 1941 г. он лично подписал Постановление ГКО № 169, которое начиналось дословно так: «Государственный Комитет Обороны устанавливает, что части Красной Армии в боях с германскими захватчиками в большинстве случаев высоко держат великое знамя Советской власти и ведут себя удовлетворительно, а иногда — прямо геройски, отстаивая родную землю от фашистских грабителей. Однако наряду с этим Государственный Комитет Обороны должен признать, что отдельные командиры и рядовые бойцы проявляют неустойчивость; паникёрство, позорную трусость, бросают оружие и, забывая свой долг перед Родиной, грубо нарушают присягу, превращаются в стадо баранов, в панике бегущих перед обнаглевшим противником. Воздавая честь и славу отважным бойцам и командирам, Государственный Комитет Обороны считает вместе с тем необходимым, чтобы были приняты строжайшие меры против трусов, паникёров, дезертиров…» (6, стр. 473) Далее шёл перечень из 9 фамилий генералов, арестованных«за позорящую звание командира трусость, бездействие власти, отсутствие распорядительности, развал управления войсками, сдачу оружия противнику без боя и самовольное оставление боевых позиций». Наиболее известными среди них были высшие командиры Западного фронта. Причина, по которой именно командование Западного фронта (а не, например, соседнего Северо-Западного, разгромленного в том же темпе, или Южного, позорно бежавшего перед убогой румынской армией) было выбрано в качестве объекта для показательной расправы, никому неизвестна. Выбор же конкретных лиц среди генералов Западного фронта был прост и понятен — под нож пошли те, кто к моменту принятия Постановлении успел выйти из окружения к своим. Командующего 4-й Армией, по которой пришёлся удар танковой группы Гудериана, расстреляли. Командующий 10-й, самой мощной армией фронта, к тому же находившейся на пассивном (с точки зрения наступающего вермахта) участке границы, отделался лёгким испугом, поскольку вышел из окружения значительно позже. Ничего плохого не случилось и с маршалом Куликом, который в первые дни войны прибыл в штаб 10-й Армии в качестве полномочного представителя Ставки — ему даже вернули маршальские звёзды, которые он выкинул в кусты (вместе со всеми документами, орденами и знаками различия). Командующий 3-й Армией Западного фронта и заместитель командующего фронтом не только не понесли какого-либо наказания, но даже были отмечены похвалой Верховного в его августовском приказе № 270. В качестве заслуги командующего 3-й Армией было названо то, что он «вывел из окружения 498 вооружённых красноармейцев и командиров частей 3-й Армии», т. е. менее одного процента личного состава вверенной ему армии. В тот же день, 16 июля 1941 г., в Красной Армии был восстановлен институт комиссаров. Теперь приказ командира части или соединения был недействителен по тех пор, пока его не подпишет представитель партии. На следующий день, 17 июля 1941 г., Сталин подписал Постановление ГКО № 187, в соответствии с которым «особые отделы» в очередной раз были выведены из подчинения военного командования и переданы в совместное управление НКВД и комиссаров: «Подчинить Управление Особых Отделов и Особые Отделы Народному Комиссариату Внутренних Дел, а уполномоченного Особого отдела в полку и Особотдел в дивизии одновременно подчинить соответственно комиссару полка и комиссару дивизии» Задачи «особистам» были поставлены предельно ясные: «…дать Особым Отделам право ареста дезертиров, а в необходимых случаях и расстрела их на месте. Обязать НКВД дать в распоряжение Особых Отделов необходимые вооружённые отряды из войск НКВД». (6, стр. 475) Ещё через три дня, 20 июля 1941 г. (на этот раз — Указом Президиума Верховного Совета, ибо Сталин строго соблюдал нормы сталинской Конституции), два репрессивных ведомства (НКВД и НКГБ) были объединены в один наркомат внутренних дел под началом товарища Берия. Две недели спустя, в первых числах августа 1941 г., в районе Умани (Украина) были окружены и сдались в плен две армии: 6-я и 12-я. Всего, по сводкам командования вермахта, в районе Умани было взято в плен порядка 100 тыс. человек. В плену у противника оказались оба командарма (Музыченко и Понеделин), четыре командира корпусов и великое множество командиров меньшего ранга. В их числе был и один из «фигурантов» Постановления ГКО № 169 от 16 июля. Командир 60-й горно-стрелковой дивизии генерал-майор М. Б. Салихов, как ни странно, не был тогда приговорён к расстрелу, а всего лишь понижен в звании до полковника и получил «10 лет тюремного заключении с отбыванием наказания после войны». Сдавшись в плен в августе 41-го, бывший генерал Салихов стал в дальнейшем одним из организаторов власовской РОА. После войны, 1 августа 1946 г., он был повешен по приговору Военной коллегии Верховного Суда. (20, стр. 151) 5 августа 1941 г. командующий Группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал фон Бок издал приказ, в котором заявил, что «трёхнедельное сражение под Смоленском завершилось блестящей победой немецкого оружия и немецкого исполнения долга. В качестве трофеев захвачено 309 110 пленных, 3 205 уничтоженных или захваченных танков… С благодарностью и гордостью смотрю я на войска, способные к таким действиям…» (72, стр.75) Сталин также счёл необходимым отреагировать на новую череду поражений и окружений. 16 августа вышел знаменитый Приказ Ставки № 270 «О случаях трусости и сдаче в плен и мерах по пресечению таких действий». Едва ли в военной истории цивилизованных стран найдётся аналог этому документу. Для вящей убедительности Приказ № 270 был скреплён подписями Сталина, Молотова, Будённого, Ворошилова, Тимошенко, Шапошникова и Жукова. В констатирующей части отмечалось, что «некоторые командиры и политработники своим поведением на фронте не только не показывают красноармейцам образец смелости, стойкости и любви к Родине, а, наоборот, прячутся в щелях, возятся в канцеляриях, не видят и не наблюдают поля боя, а при первых серьёзных трудностях в бою пасуют перед врагом, срывают с себя знаки различия, дезертируют с поля боя». Постановляющая часть приказа гласила: «Приказываю: Командиров и политработников, во время боя срывающих с себя знаки различия и дезертирующих в тыл или сдающихся в плен врагу, считать злостными дезертирами, семьи которых подлежат аресту как семьи нарушивших присягу и предавших свою Родину дезертиров. Обязать всех вышестоящих командиров и комиссаров расстреливать на месте подобных дезертиров из начсостава. Попавшим в окружение врага частям и подразделениям самоотверженно сражаться до последней возможности, беречь материальную часть, как зеницу ока, пробиваться к своим по тылам вражеских войск, нанося поражение фашистским собакам. Обязать каждого военнослужащего, независимо от его служебного положения, потребовать от вышестоящего начальника, если часть его находится в окружении, драться до последней возможности, чтобы пробиться к своим, и если такой начальник или часть красноармейцев вместо организации отпора врагу предпочтут сдаться в плен — уничтожать их всеми средствами, как наземными, так и воздушными, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственного пособия и помощи… Приказ прочесть во всех ротах, эскадронах, батареях, эскадрильях, командах и штабах». (6, стр. 479) Исключительно важным для понимания образа мыслей товарища Сталина является тот факт, что в этом основополагающем приказе он не счёл возможным или нужным даже упомянуть о таких высоких мотивах, как «защита завоеваний Октября», «спасение человечества от фашистского варварства», не вспомнил ни про Дмитрия Донского, ни про Александра Невского, ни про тысячелетнюю историю России. Просто и без обиняков военнослужащим Красной Армии напомнили о том, что их семьи — если они находятся на территории, контролируемой властью НКВД/ВКП(б) — являются заложниками их поведения на фронте. Для того чтобы современный читатель мог понять конкретный смысл фразы «лишать государственного пособия и помощи», приведём несколько цифр из отчёта ЦСУ Госплана СССР о рыночных ценах на продукты и зарплате рабочих по состоянию на лето 1943 года: (107, стр. 235–237) — среднемесячная зарплата в целом по народному хозяйству 403 руб.; — среднемесячная зарплата рабочих в промышленности 443 руб.; — среднемесячная зарплата работников здравоохранения 342 руб.; — среднемесячная зарплата работников совхозов 203 руб.; — хлеб ржаной, 1 кг 100 руб.; — сахар, 1 кг 650 руб.; — мыло хозяйственное, 400 г. 230 руб. Угроза уничтожать сдающихся в плен «всеми средствами, как наземными, так и воздушными» также не была пустым звуком. Осенью 1941 г. советская авиация бомбила лагеря военнопленных в районе Орла и Новгород-Северского. (42, стр. 103) Едва ли стоит напоминать тот общеизвестный факт, что Советский Союз отказался от всякого сотрудничества с Международным Красным Крестом, что сделало невозможным оказание помощи — прежде всего продовольствием и медикаментами — находящимся в немецком плену красноармейцам. После появления Приказа № 270 только победа, любая победа, неважно кого — Гитлера или Сталина, стала для бойцов Красной Армии единственным шансом увидеть своих родных и близких живыми. Многим в тот момент более вероятной представлялась победа Германии. Так, товарищ Сталин 3 сентября 1941 г., пытаясь одновременно и напугать и разжалобить Черчилля, писал ему: «Без этих двух видов помощи (речь шла о высадке англичан во Францию и о поставках в СССР 400 самолётов и 500 танков ежемесячно)Советский Союз либо потерпит поражение, либо будет ослаблен до того, что потеряет надолго способность оказывать помощь своим союзникам активными действиями на фронте борьбы с гитлеризмом…» (57, стр. 208) Не прошло и месяца со дня выхода Приказа № 270, как 12 сентября 1941 г. была принята Директива Ставки № 001919. Во первых строках этой Директивы, уже безо всяких экивоков («с одной стороны… но с другой стороны…») было сказано дословно следующее: «Опыт борьбы с немецким фашизмом показал, что в наших стрелковых дивизиях имеется немало панических и прямо враждебных элементов, которые при первом же нажиме со стороны противника бросают оружие, начинают кричать: «нас окружили» и увлекают за собой остальных бойцов. В результате дивизия обращается в бегство, бросает материальную часть и потом одиночками начинает выходить из леса. Подобные явления имеют место на всех фронтах…» (5, стр. 180) На этот раз для борьбы с «подобными явлениями» предполагалось не ограничиваться одними только угрозами массовых расстрелов, но и создать для того соответствующие организационные структуры — заградительные отряды численностью не менее одной роты на стрелковый полк! Увы, всё было тщетно. В начале сентября немцы с ходу, практически без серьёзных боёв форсировали полноводный Днепр в районе Кременчуга, навели 1,5-километровые понтонные мосты, по которым танковые дивизии переехали на восточный берег. Танковая группа Гудериана переехала через Десну по невзорванному мосту у Макошино (по сей день выходят книги и фильмы, в которых это позорище объясняется тем, что «мост был захвачен крупным отрядом немецких парашютистов»). Через два дня после подписания Директивы № 001919, вечером 14 сентября, в районе Лохвицы встретились передовые части 2-й Танковой группы (3-я танковая дивизия) и 1-й Танковой группы (9-я танковая дивизия) вермахта. Это означало, что кольцо окружения гигантского «киевского котла» сомкнулось. Стоит, правда, отметить, что перед началом наступления в составе 3-й тд был 41 исправный танк (5 Pz-IV, 6 Pz-III, 30 Pz-II), а в составе 9-й тд — 51 танк (6 Pz-IV, 31 Pz-III, 14 Pz-II), всего 48 средних танков. Огромная, полумиллионная группировка советских войск прекратила организованное сопротивление менее чем через неделю. Верховное командование вермахта сообщило о захвате 665 тыс. пленных, 3 718 орудий и 884 танков. Октябрь 1941 года начался с окружения главных сил Западного, Резервного и Брянского фронтов (67 стрелковых и 6 кавалерийских дивизий, 13 танковых бригад) в двух крупнейших «котлах» у Вязьмы и Брянска. По утверждению Верховного командования вермахта, в плен попало 658 тыс. человек, было захвачено 5 396 орудий и 1 241 танк. Октябрьская катастрофа по своим масштабам намного превзошла разгром Западного фронта, имевший место в июне 1941 г. Ещё одним качественным отличием «Вяземского котла» от котла минского было множество генералов самого высокого уровня, оказавшихся в немецком плену. В их числе: командующий 19-й Армией Лукин, командующий 20-й Армией Ершаков, член ВС 32-й Армии Жиленков, командующий 32-й Армией Вишневский, начштаба 19-й Армии Малышкин, начальник артиллерии 24-й Армии Мошенин, начальник артиллерии 20-й Армии Прохоров. Всего же за шесть месяцев 1941 г. в немецкий плен попали 63 генерала Красной Армии… Если репрессивные меры в отношении военнослужащих оказались, по сути дела, безрезультатными, то беспощадная политика по отношению к населению оккупированных областей дала ярко выраженный отрицательный результат. Требования Сталина о превращении всей оккупированной немцами территории в выжженную пустыню, провокационные действия «партизан от НКВД» привели к стихийному на первых порах созданию в сельской местности отрядов самообороны, которые взяли на себя защиту деревень и их жителей от вооружённых банд любой «ориентации». Оккупационным властям оставалось лишь объединить все эти «службы порядка», «оборонные команды» под собственным контролем и командованием. Легендарный патриарх советских диверсантов, участник четырёх войн, полковник И. Старинов в статье, написанной в 2000 году, говорил: «Немцы быстро этой ситуацией воспользовались. Дескать, не хотите вместе с детьми оказаться на тридцатиградусном морозе — идите и охраняйте себя сами от поджигателей. Получилось, что мы сами подтолкнули местных жителей к немцам… После появления лозунга «Гони немца на мороз» немцы сформировали полицию численностью около 900 тыс. человек». (105, стр. 261, 267) Сама цифра (900 тыс. человек) многократно завышена. Она, скорее всего, отражает личные впечатления практика партизанской воины о том, что «полицаи были на каждом шагу». А вот эти впечатления отнюдь не обманчивы. По изначальному замыслу советского руководства, небольшие «чекистские» группы (их численность, как правило, составляла 20–25 человек) должны были выполнить роль «центров конденсации», вокруг которых соберутся, образно говоря, партизанские «тучи». Фактически же отношение населения оккупированных немцами областей к «народным мстителям» из числа «агентуры органов госбезопасности» было таким, что численность партизан не только не выросла, но к лету 1942 г. значительно сократилась — и это несмотря на то, что площадь оккупированных территорий заметно увеличилась после харьковской катастрофы и прорыва немцев к Сталинграду. «УНКВД по Ленинградской области направило в тыл противника 287 отрядов общей численностью 11 733 человека. К 7 февраля 1942 г. из них осталось всего 60 отрядов численностью 1 965 человек, т. е. около 17 %… На Украине органы госбезопасности оставили в тылу врага и перебросили туда 778 партизанских отрядов и 622 диверсионные группы общей численностью 28 753 человека. Однако по состоянию на 25 августа 1942 г. поддерживалась связь только с 216 отрядами… действующими значились только 22 отряда, насчитывающие 3 310 человек. Следовательно, за 12 месяцев войны уцелели менее 3 % партизанских отрядов и групп из числа заброшенных в тыл врага в 1941 году… Не лучше обстояло дело в Белоруссии… К январю 1942 г. из 437 групп и отрядов, которые были заброшены в тыл противника, прекратили своё существование 412, или 95 %… В первую же военную зиму почти все крупные формирования, насчитывающие несколько сотен человек, были уничтожены либо распались на отдельные группы..» (105, стр.82, 158) Утопающий цепляется за соломинку. После того как сотни дивизий Красной Армии не смогли остановить триумфальный марш вермахта, товарищ Сталин решил совершить то, в чём обвинялись и за что были расстреляны десятки тысяч жертв Большого Террора: призвал британских империалистов совершить вторжение в страну победившего пролетариата. 13 сентября он уже просил Черчилля «высадить 25–30 дивизий в Архангельск или перевести их через Иран в южные районы СССР», (57, стр. 213). Потрясающая идея, особенно если принять во внимание, что до начала войны соотношение численности сухопутных армий СССР и Великобритании было порядка 10 к 1… Как и следовало ожидать, предложение отправить все наличные силы английской армии в Архангельск не вызвало в Лондоне положительной реакции. Проявив традиционное британское хладнокровие, Черчилль не стал напоминать своему новоявленному союзнику о том, что ещё несколько месяцев назад с послом Англии в Москве не желали даже разговаривать и уж тем более — давать ему какие-либо разъяснения по вопросу о том, на чьей стороне в мировой войне находится советское правительство. В своём ответном письме Черчилль ограничился холодной констатацией того, что «акция, ведущая лишь к дорогостоящей неудаче, — как бы похвальны ни были её мотивы — может быть полезна только Гитлеру». Спасение пришло оттуда, откуда Сталин и ожидать-то его не мог. Это чудесное избавление от неминуемой гибели так потрясло «вождя народов», что он не смог сдержаться и заявил о нём во всеуслышание. Правда, потом быстро опомнился и больше такого вслух никогда не говорил. Но в ноябре 1941 г., выступая с докладом на торжественном собрании, посвящённом очередной годовщине большевистского переворота, Сталин сказал правду: «Глупая политика Гитлера превратила народы СССР в заклятых врагов нынешней Германии». (108) Точнее не скажешь. Гитлер совершил длинную череду вопиющих глупостей в то время, когда победа над сталинской империей буквально валилась ему в руки. Первейшей ошибкой была сама стратегическая установка на сугубо военный разгром противника. Полторы сотни немецких дивизий не могли оккупировать страну, раскинувшуюся от Бреста до Владивостока и от Мурманска до Ашхабада. Если Советский Союз и мог быть разрушен, то только взрывом изнутри (что и произошло в реальности ровно через полвека), а единственным смыслом военной операции могло быть лишь инициирование такого взрыва. Но Гитлер, этот самовлюблённый изувер, возомнивший себя орудием «провидения», не смог (или не захотел) понять столь очевидные истины. И тем не менее, независимо от изначальных планов гитлеровского руководства, процесс внутреннего разложения Советского государства пошёл со всё возрастающим темпом. В национальных окраинах СССР (Прибалтика, Западная Украина, позднее — Северный Кавказ и Кубань) началось полномасштабное вооружённое восстание, приведшее к появлению во Львове, Риге и Каунасе правительств самопровозглашённых «государств». Большая часть населения центральных областей страны встречала немцев без цветов, но со смешанным чувством недоверия и ожидания. Уже к началу осени в плену у немцев было полтора миллиона бывших военнослужащих Красной Армии, в течение сентября — октября 1941 г. это число увеличилось более чем в два раза. Фактически это был огромный «призывной контингент», с готовыми командными кадрами, с военными специалистами всех видов и с циклопическими горами боеприпасов и оружия — от винтовок до танков КВ включительно, — которое ведь не испарилось бесследно, а осталось в гигантском количестве на контролируемой вермахтом территории. Были, наконец, генералы, готовые возглавить антисоветскую русскую армию. В числе пленных генералов Красной Армии, обсуждавших (судя но протоколам их допросов) с немецким командованием вопрос о возможности или даже необходимости создания антисталинского «правительства» и подчинённой ему армии из военнопленных красноармейцев. Й. Гофман называет, в частности, командующего 5-й Армией Потапова, командующего 20-й Армии Ершакова, командующего 19-й Армии Лукина, командира 8-го стрелкового корпуса Снегова, командира 10-й танковой дивизии Огурцова, командира 72-й горнострелковой дивизии Абрамидзе. Здесь перечислены фамилии только тех генералов, которые — в отличие от многих других — не стали, в конечном итоге, на путь активного сотрудничества с врагом. Ершаков погиб в концлагере, Огурцов бежал из плена, вступил в партизанский отряд и погиб в бою, Потапов, Снегов и Абрамидзе после освобождения и слецпроверки были восстановлены в армии и даже награждены высшими орденами. (20) Особенно показательной для оценки умонастроений высшего советского генералитета может служить судьба генерал-лейтенанта М. Ф. Лукина. Выдающийся полководец, герой сражений у Шепетовки, Смоленска и Вязьмы, он был захвачен в плен после тяжёлого ранения, в бессознательном состоянии (в немецком госпитале ему ампутировали ногу). В ходе спецпроверки были выявлены какие-то факты его «антисоветской деятельности», но 31 августа 1945 г. в докладе на имя Сталина начальник «Смерша» Абакумов написал: «учитывая, что в результате ранения он остался калекой, считал бы целесообразным освободить и обеспечить агентурным наблюдением». (101) В дальнейшем генерал Лукин медленно, но верно стал превращаться в плакатный образец несгибаемого героя, который, оказавшись в немецком плену, «с презрением отверг все посулы и угрозы врага». М. Ф. Лукин был награждён орденом Ленина (1946 г.), двумя орденами Красного Знамени (1946, 1947 гг.), орденом Красной Звезды (1967 г.). Ему было присвоено звание «Почётный гражданин Смоленска», и его именем названа улица в этом городе. Появилась и побежала из публикации в публикацию легенда о том, как Сталин сказал вернувшемуся из плена генералу: «Спасибо за спасение Москвы». В 1966 г. маршалы Тимошенко, Рокоссовский и Конев ходатайствовали о присвоении Лукину звания Героя Советского Союза, но это предложение было тогда отклонено. Наконец, в 1993 г. генералу Лукину было посмертно присвоено звание Героя России. Примерно в то же время был переведён на русский язык и опубликован давно уже известный западным историкам протокол допроса от 14 декабря 1941 г., в ходе которого пленный генерал Лукин вёл с немцами такие беседы: «…Коммунисты пообещали крестьянам землю, а рабочим фабрики и заводы, поэтому народ поддержал их. Конечно, это было ужасной ошибкой, поскольку сегодня крестьянин, по сравнению с прошлым, не имеет вообще ничего, а средняя зарплата рабочего 300–500 рублей в месяц, на которую он ничего не может купить. Когда нечего есть и существует постоянный страх перед системой, то, конечно, русские были бы очень благодарны за её разрушение и избавление от сталинского режима… Если будет всё-таки создано альтернативное русское правительство, многие россияне задумаются о следующем: во-первых, появится антисталинское правительство, которое будет выступать за Россию, во-вторых, они смогут поверить в то, что немцы действительно воюют только против большевистской системы, а не против России, и в третьих, они увидят, что на вашей стороне тоже есть россияне, которые выступают не против России, а за Россию. Такое правительство может стать новой надеждой для народа… Если бы Будённый и Тимошенко возглавили восстание, то тогда, возможно, много крови и не пролилось. Но и они должны быть уверены в том, что будет Россия и российское правительство… Новая Россия не обязательно должна быть такая, как старая. Она может даже быть без Украины, Белоруссии и Прибалтики, будучи в хороших отношениях с Германией. Вот помочь в создании такой России и правительства только в ваших силах, а не в наших…» (110) Генералы вермахта, которые видели ситуацию в Красной Армии и в лагерях для военнопленных с близкого расстояния, неоднократно обращались к Гитлеру с предложением использовать уникальную ситуацию с целью скорейшего вывода СССР из войны. Совершенно реальной представлялась возможность повторить опыт 1917–1918 гг., когда Германия, поддержав смену власти в России, заключила с новым правительством сепаратный Брестский мир и обеспечила себе таким образом свободу рук для наступления на Западном фронте. Формула Тараса Бульбы («я тебя породил, я тебя и убью») вполне могла быть применена немцами к большевистскому режиму и России. На развалинах Советского Союза могло быть создано несколько союзных гитлеровской Германии «независимых государств» (вроде Словакии или Хорватии), которые бы обеспечивали вермахт продовольствием, сырьём для военной промышленности, вспомогательными воинскими формированиями. Однако Гитлер, в больном мозгу которого расистский бред о «неполноценности славян» причудливо мешался со страхом перед восточным гигантом, отвечал, что он не нуждается в союзе со славянскими «недочеловеками», а от вермахта требуется просто и быстро разгромить Красную Армию. Потом и вовсе перестал отвечать. Когда командующий Группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал фон Бок отправил в Берлин проект создания «освободительной армии» из 200 тысяч добровольцев и формирования русского правительства в Смоленске, то его доклад был возвращён в ноябре 1941 с резолюцией Кейтеля: «такие идеи не могут обсуждаться с фюрером». Для самых предвзятых и невнимательных читателей поясняю: вышеизложенное — это не рассказ о том, «как хорошо могло бы быть». Это грустные мысли о том, что всё могло бы быть ещё хуже, чем было в реальности, хотя, казалось бы, куда уж хуже? В огне мировой войны не было брода, и поражение Сталина означало бы лишь колоссальное усиление позиций Гитлера, в руках которого могли оказаться гигантские сырьевые ресурсы богатейшей страны мира, да ещё и миллионы послушных и ко всему привычных работников. Режим, который мог бы быть установлен на «освобождённой» от власти НКВД/ВКП(б) территории, скорее всего, отличался бы от сталинского лишь цветом знамён и надписями на дверях начальственных кабинетов. Не исключено, что фамилии хозяев кабинетов могли бы остаться прежними. В любом случае после 20 лет жесточайшего террора, после 20 лет искусственного «отрицательного отбора», в ходе которого изгонялись и истреблялись все, в ком предполагалось наличие ума, чести и совести, надеяться на стихийное возникновение полноценной и дееспособной демократии не приходилось. И уж тем более — не в интересах Гитлера было бы формирование демократической власти в вассальных «русских княжествах». Лучше могло бы быть лишь в том случае, который описан в «Лишней главе». Но такого не могло быть никогда, и поэтому та глава — лишняя… Пленных красноармейцев, от которых отказалось Советское государство, сгоняли как скот на огромные, опутанные колючей проволокой поляны и морили там голодом и дизентерией. Лучше всех агитаторов ГлавПУРа, вместе взятых, фашистские лидеры показали и доказали бойцам Красной Армии, что плен также не является спасением от смерти, до которой им оставалось «четыре шага» в любую сторону… Начатое в своё время по инициативе армейского командования освобождение пленных красноармейцев ряда национальностей было 13 ноября 1941 г. запрещено А затем пришла ранняя и лютая зима, в которую от холода, голода и болезней погибло две трети пленных 1941 года. С такой же категоричной ясностью оккупационная администрация продемонстрировала ошеломлённому населению, что формулу «немцы — культурная нация» пора забыть, а привыкать надо к «новому порядку», который оказался даже проще старого: расстрел на месте за любую провинность. С вызывающей откровенностью народу объясняли, что обслуживание представителей «высшей расы» отныне станет единственным смыслом жизни для тех, кому разрешат жить. Упустив столь близкую и реальную возможность для ликвидации Восточного фронта политическим путём, Гитлер не удосужился и тем, чтобы максимально использовать весь наличный военный потенциал для достижения победы на поле боя. Десятки дивизий вермахта, сотни тысяч военнослужащих, миллионы резервистов в глубочайшем тылу «готовились к операциям периода после «Барбароссы», в то время когда войска Восточного фронта месяцами не выходили из ожесточённых боёв. В самый разгар битвы за Москву 6 истребительных авиагрупп (полков) люфтваффе (из общего числа 22, находившихся с начала войны на Восточном фронте) было переброшено на Средиземноморский ТВД. Даже те, относительно умеренные потери, которые летом 41-го года несли немецкие войска, не возмещались в полном объёме пополнением личного состава. Даже после того, как срыв первоначального плана по уничтожению Красной Армии «в ходе кратковременной кампании» стал совершенно очевиден, Гитлер и его приспешники отнюдь не поспешили напрячь все ресурсы Германии, для того чтобы переломить ситуацию. Достаточно только назвать три цифры, чтобы стала ясна глубина пропасти между потенциальными возможностями немецкой экономики и их реальным использованием в 1941 году: — среднемесячное производство танков в Германии, 1944 год: 1 530; — среднемесячное производство танков в Германии, 1941 год: 340; — поставки танков на Восточный фронт (июль — август 41 г.): 89. Немцы не дошли до Москвы, они на последнем издыхании доползли до неё. В пяти танковых дивизиях 2-й танковой армии Гудериана к 16 октября 1941 г. числился 271 танк, из которых большая часть была небоеспособна; в трёх танковых дивизиях 1 й танковой армии в этот день насчитывалось всего 165 танков. В 39-м танковом корпусе Гота к концу октября оставалось по 60 человек в батальоне. (88) В довершение всего Гитлер нашёл себе «надёжного союзника» в виде японской военщины. В то время (октябрь — ноябрь 1941 г.), когда сотни эшелонов уносили с Дальнего Востока в Подмосковье последний стратегический резерв Советского Союза — полнокомплектные дивизии Дальневосточного фронта, Сибирского и Забайкальского военных округов — японские «милитаристы» заканчивали последние приготовления к нападению на… США! После Пёрл-Харбора Гитлер, верный своему союзническому долгу, официально объявил войну Америке, и таким образом с замерзающими в российских снегах остатками Восточной армии оказался в ситуации затяжной войны на истощение против СССР, США и Британской империи (которая тогда включала в себя не только маленький, но очень гордый остров, а ещё и Канаду, Индию с Пакистаном, Австралию, Южную Африку и ещё пару десятков колоний и полуколоний в Африке, на Ближнем Востоке и в Юго-Восточной Азии). Разумеется, и после этого военный разгром фашистского «рейха» не стал простым и лёгким делом, и после зимы 1941/1942-х годов на всех фронтах мировой войны были пролиты реки крови, но конечный исход борьбы не вызывал уже сомнений… Сталинский режим вышел из войны в сиянии и блеске величайшего триумфа. Сам Хозяин был объявлен гениальнейшим полководцем всех времён и народов. Восхищённые и очарованные сатрапы поднесли ему наивысшее воинское звание Генералиссимуса. Основания для торжества были нешуточные: рост военно-технического могущества коммунистического режима, огромное увеличение его возможностей заставлять дрожать от страха весь мир были бесспорными. Гигантская армия (которую, отбросив за ненужностью последние воспоминания о революционном прошлом, перестали называть «красной») стояла уже на берегах Дуная и Эльбы. Из поверженной Германии вывозились тысячи тонн технической документации, вывозились целые научно-исследовательские, конструкторские коллективы. У доверчивых врагов-союзников всеми правдами и неправдами покупали, добывали, воровали новейшие военные технологии. Добыча была огромной: реактивные двигатели, зенитные ракеты, радиолокаторы, баллистические ракеты, инфракрасные системы самонаведения… И, наконец, вершина всех усилий — двадцать тысяч страниц технического описания американской атомной бомбы, скопированной и успешно испытанной всего через четыре года после падения Берлина. Жизнь подданных империи также была небывалой и беспримерной. Скажем честно, в «России, которую мы потеряли», простой труженик жил не больно сытно, а раз в 5–7 лет, после очередного каприза природы и вызванного этим неурожая, так и вовсе голодал. Квартирный вопрос, обострившийся в годы форсированной индустриализации, заставил десятки миллионов «полновластных хозяев страны» выстроиться в очередь к коммунальному сортиру. Всё это, конечно же, не прибавляло радости и заставляло официальную пропаганду с особым усердием напоминать забывшимся о том, что «жить стало лучше, жить стало веселей». Но такой ужасающей нищеты, в какой жили советские люди в конце 40-х годов, не бывало никогда. Сотни городов и десятки тысяч деревень были разрушены дотла отступающей немецкой армией, которая получила от своего командования такую же команду об уничтожении всего и вся, но — в отличие от Красной Армии — выполнила её с немецкой настойчивостью и педантизмом. Миллионы семей остались без мужчин, работников и кормильцев, миллионы инвалидов превратились в горькую обузу и для себя и для своих близких. Народ жил в бараках, землянках, сараях, подвалах, с «удобствами» во дворе и водопроводным краном в соседнем квартале. И из этих бесконечно усталых, измученных, оборванных и голодных людей вытягивали последние жилы на непосильном труде. Нет, Сталин не был злым по природе человеком, он был бы и рад (возможно) дать своим рабам передышку — но возможности такой не было. Надо было спешить, время и так уже было безнадёжно упущено: у американцев были бомбы (правда, никто не знал точно — сколько именно) и вот-вот должны были появиться неуязвимые средства доставки. Времени на вторую (и как прекрасно понимал сам Сталин — последнюю в его жизни) попытку завоевать мир оставалось совсем немного. Поэтому опять с рассвета до рассвета гудели и грохотали цеха огромных военных заводов, опять каждое утро встречало прохладой выжатую как лимон ночную смену, освободившую место у станков и машин для новой смены обречённых «освободителей». У Сталина не было лишних ресурсов для того, чтобы накормить, одеть и обуть в целое и новое, предоставить нормальное жильё и дешёвенький «фольксваген» каждому из выживших в организованной им всемирной бойне победителей. Но он сделал умнее. Он проявил великую мудрость и сделал один, но истинно царский подарок на всех: Сталин подарил своим подданным СКАЗКУ. О, эта сказка была прекрасна и страшна одновременно. Это была сказка про юную прекрасную страну, в которой среди бескрайних полей и рек дышалось необычайно легко и счастливо. В этой стране все были равны, все были свободны, там не было зависти, доносов, пыток, расстрелов, концлагерей. Церкви и тюрьмы сровняли с землёй, мирный, созидательный, бесплатный труд стал владыкой этой земли и вознёс над ней свой символ — щит и меч. Но однажды, солнечным летним утром, тёмные силы внезапно и вероломно напали на прекрасную страну. И тогда весь народ, как один человек, поднялся на смертный бой. То был воистину смертный бой, потому как несметные полчища врагов были вооружены новейшим оружием, а мудрый правитель прекрасной страны частенько выступал на международной арене, где проводил неизменно миролюбивую внешнюю политику и ни о какой войне даже не помышлял. В этом месте сказка теряла уже последние крохи здравого смысла (ибо в чём же тогда была мудрость мудрого правителя, если дурные люди обвели его, как ребёнка?), но разве же сказки любят за презренный «здравый смысл»? Благородная ярость мирных людей вскипела, как волна, и обрушилась на проклятую орду захватчиков. У защитников чудесной страны не было танков, не было самолётов, простых винтовок и то не было, но зато был беспримерный в истории массовый героизм. Они бросались грудью на вражеские пулемёты, с бутылками бросались под вражеские танки и, стоя на эшафоте, кричали в лицо врагам: «Нас двести миллионов! Всех не перевешаете!» И бежали в страхе чёрные полчища прочь из этой страны, и весь мир в восхищении встречал армию мудрого правителя цветами и трофейными аккордеонами. Взрослые люди слушали эту волшебную сказку — и забывали всё, что видели своими собственными глазами, а когда кровожадный и подлый сказочник умер (или был своевременно отравлен своими товарищами по Политбюро), миллионы людей рыдали и бились в истерике… Хрущёв не побоялся многое изменить в стране, которую он неожиданно для самого себя возглавил. Он сильно рисковал, когда вернул с Колымы миллионы зэков, он сильно рисковал, когда в собрании своих подельников публично назвал преступления преступлениями. Он не побоялся даже вытащить из мавзолея и сжечь мумию Сталина. Но и Хрущёв не стал менять официозную версию истории войны, не рискнул провести серьёзное и нелицеприятное расследование реальных причин военной катастрофы 41-го года. Да и зачем? Для установления истины? Биография товарища Хрущёва была такова, что он едва ли помнил и понимал значение этого слова. Для наказания виновных? Безо всякого расследования было понятно, что в числе главных виновников окажется и Жуков, без которого Хрущёв не удержался бы у власти, да и сам Хрущёв, как один из верных сподвижников Сталина. Самым же главным виновником любое беспристрастное расследование назвало бы коммунистический режим, который Хрущёв отнюдь не собирался разрушать. Поэтому решено было поставить большую точку, точнее говоря — восклицательный знак, который отныне заполнял собой сотни страниц миллионов томов «военно-исторических исследований». И даже в тех случаях, когда под грифом «Для служебного пользования» переводилась и издавалась мизерным тиражом серьёзная работа западного историка, на первой же странице появлялось суровое предостережение: «Из-за своей ограниченности и классовой принадлежности автор не смог указать на истинные источники высоких моральных качеств советских воинов — прочность и великие преимущества социалистического общественного и государственного строя, дружбу народов СССР, советский патриотизм и пролетарский интернационализм, безраздельное руководство Коммунистической партии всеми сторонами жизни страны в годы войны». Впрочем, иные сочинения западных историков и не нуждаются в агитпроповском комментарии. Пресловутая «политкорректность», на которой тихо сходит с ума современный мир, вкупе со старческой болезнью «левизны» западных интеллектуалов способствовали абсолютно некритическому восприятию и воспроизводству военно-исторических мифов советской пропаганды далеко-далеко от Москвы.«Вопреки всем контраргументам и уже в период, когда товарищ Сталин был давно разоблачён как преступник против человечества, а Советский Союз шёл к гибели, ещё в октябре 1991 г. в рамках международной конференции, организованной Исследовательским центром бундесвера по военной истории во Фрайбурге, говорилось о «массовом героизме, храбрости и стойкости», проявленных всеми без исключения красноармейцами с самого начала войны. Если такие утверждения воспринимались беспрекословно, даже аплодисментами в аудитории, которая должна была претендовать на компетентность и научность, то чего же ожидать от широкой общественности, чьи исторические познания в основном базируются лишь на поверхностных сообщениях едва ли не ещё менее осведомлённой, но зато политически однозначно ориентированной журналистики?» (42, стр. 95) Если относительно свободная западная пресса заслуживает в данном вопросе такой характеристики, то как же надо назвать то, что десятки лет обрушивалось на сознание советских людей изо всех «красных уголков»? Не будем, однако, сверх меры и разума преувеличивать роль пропаганды. Пропаганде верят тогда, когда очень хотят в неё поверить. «Ах, обмануть меня не трудно — я сам обманываться рад…» Тупой и примитивной советской пропаганде верили далеко не всегда. Сколько ни талдычили по радио и ТВ про «загнивание Запада и третий этап общего кризиса капитализма», а народ так и норовил на этот самый «загнивающий Запад» слинять — если уж и не навсегда, то хотя бы в турпоездку за джинсами и японским «двухкассетником». Сколько ни предупреждали знающие специалисты и умеренно приличные политики о том, что рыночная экономика — это не молочная река с кисельными берегами, а в конкурентной борьбе не может «победить дружба», никто их не услышал и им не поверил. В героические мифы советской истории по сей день верят только те, кто очень хочет в них верить. Да и чем другим, кроме страшных сказок, может потешить себя та часть современной российской публики, в которой «комплекс неполноценности», вызванный прогрессирующим отставанием страны теперь уже не только от Западной Европы, но и от бурно развивающихся государств Азии и Латинской Америки, причудливо переплетается с великодержавными, имперскими амбициями. Чем ещё они могут гордиться? Нынешним статусом, извините за выражение, «великой энергетической державы»? Московскими офисами, построенными из финских и итальянских материалов на немецкой технике турецкими строителями, в которых несколько тысяч «менеджеров среднего звена» протирают импортные стулья, подсчитывая на китайском компьютере доходы от экспорта российской нефти? Правда не побеждает — правда остаётся. Подлинная, непредвзятая, на документах и фактах основанная летопись Великой Отечественной войны непременно будет написана. Когда? Ответ и на этот вопрос очень простой. Не раньше, но и не позже, чем закончится нынешнее, изрядно затянувшееся «смутное время», и Россия займёт наконец достойное её место в общем ряду цивилизованных стран. Только тогда мы сможем честно признать, что в истории нашей страны были не только славные победы, но и позорные поражения. |
|
||
Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх |
||||
|