ЖИЗНЬ МАЗАЧЧО ИЗ САН ДЖОВАННИ В ВАЛЬДАРНО, ЖИВОПИСЦА

Обычай природы, когда она создает личность, особенно выдающуюся на каком-либо поприще деятельности, состоит зачастую в том, что она создает эту личность не одинокою, но одновременно с нею и неподалеку от нее вызывает к жизни другую для соперничества с нею, чтобы они могли друг другу содействовать в достоинствах и соревновании, Такого рода положение не только приносит особенную пользу тем, кто вступает в соревнование, но воодушевляет и тех, которые приходят вслед за этой эпохой, чтобы добиваться со всем усердием и со всем прилежанием того почета и той доброй славы отошедших, которым они ежедневно слышат высокую хвалу. Истинность этого подтверждается тем, что Флоренция в одном и том же веке произвела Филиппо, Донателло, Лоренцо, Паоло Учелло и Мазаччо¹, совершенных в своем роде, и не только уничтожила грубую и неуклюжую манеру, державшуюся до той поры, но прекрасными их произведениями так возбудила и воспламенила души пришедших позднее, что их мастерство поднялось до величия и совершенства, какое мы видим в настоящее время. Поэтому мы в самом деле обязаны великой признательностью тем, первым, которые своим трудом показали истинный путь к достижению высшей ступени. Что до хорошей манеры живописи, то ею мы обязаны Мазаччо, потому что он в своем стремлении к славе полагал, что живопись должна быть не чем иным, как воспроизведением в рисунке и красках всевозможных предметов живой природы такими, какими они созданы ею, и считал того выше, кто следовал этому с наибольшим совершенством; эта-то мысль, говорю я, стала для Мазаччо причиной того, что он постоянным трудом преуспел настолько, что мог считаться среди первых, кто в наибольшей степени освободил искусство от жесткости, несовершенства и затруднительностей, и он же дал основные начала красивым позам, движениям, величавости и живости, а также известной выпуклости, поистине действительной и естественной, чего никогда не достигал до него ни один художник. Обладая способностью тонкого суждения, он учел, что все фигуры, которые не стоят ногами на горизонтальной плоскости и не сокращаются в перспективе, но помещены на острие носков, лишены всякого достоинства и манеры в самом существенном; и те, кто их так изображает, показывают, что не понимают сокращений перспективы. И хотя Паоло Уччелло брался за это, и кое-что сделал в облегчение этой трудности, тем не менее Мазаччо, меняя на разные лады, достиг гораздо лучших ракурсов и с самых разных точек, чем кто-либо иной до той поры. Он писал свои вещи в мягкой и объединенной манере, сочетая с воспроизведением голов и обнаженных тел колорит одежд, которые он любил делать легкими и с небольшим количеством складок, как то бывает в живой действительности. Это принесло великую пользу художнику, и за это он заслуживает упоминания в качестве изобретателя; в самом деле, вещи, созданные до него, можно назвать написанными, его – живыми, в сравнении с работами других, живы, правдивы и естественны.

Он был родом из Кастелло Сан-Джованни в Вальдорно, как говорят, там еще можно видеть несколько рисунков, сделанных им в раннем детстве³. Он был человеком очень рассеянным и весьма беспечным, ним тому, у кого вся душа и воля заняты предметом одного только искусства и кому мало дела до себя самoгo, а еще меньше – до других. А так как он никогда и никаким образом не хотел думать о житейских делах и заботах, в том числе о своей одежде, спрашивал со своих должников разве в крайней нужде, то вместо Томмазо, как было его имя, он был всеми прозван Мазаччо⁴, однако не за порочность, потому что он был сама доброта, а за эту самую небрежность, каковая не мешала ему с такой готовностью оказывать другим услуги и любезности, больше которой и оказать нельзя.

Он начал художественную работу в то время, когда Мазолино да Паникале⁵ расписывал в церкви Кармине Флоренции капеллу Бранкаччи⁶, и постоянно, где только мог, шел по следам Филиппо и Донато, хотя в своем искусстве отличался от них и настойчиво добивался в исполнении фигур наибольшей жизненности и движения наподобие действительности, и в отличие от других он столь по-новому трактовал рисунок и живопись, что его работы свободно могут выдержать сравнение со всяким новым рисунком и живописью. Он с величайшим усердием и удивительным искусством преодолевал трудности перспективы, как мы видим по его картине с мелкими фигурами, которая в настоящее время находится в доме Ридольфо дель Гирландайо и в которой кроме Христа, исцеляющего бесноватого, имеются еще прекрасные по перспективе дома, исполненные таким образом, что они одновременно показаны и изнутри и снаружи, так как он для большей трудности взял их не с лицевой стороны, а с угла⁷. Он больше других мастеров стремился изобразить и обнаженные и сокращенные в перспективе фигуры, что до него мало было распространено. Он в своих произведениях отличался величайшей легкостью и любил, как сказано, большую простоту драпировок. Его кисти принадлежит сделанная темперой картина, где изображена коленопреклоненная Мадонна с младенцем на руках перед святой Анной; эта картина находится теперь в церкви Сант Амброджо во Флоренции, в часовне возле дверей, ведущих в приемную братии⁸. Затем в церкви Сан Никколо, по ту сторону Арно, помещена в простенке сделанная темперой картина кисти Мазаччо, на которой изображено Благовещение и тут же здание со множеством колонн, прекрасно переданное в перспективе: помимо совершенства рисунка оно сделано в ослабевающих тонах, так что, мало-помалу бледнея, оно теряется из виду, в чем он показал отменное понимание перспективы⁹. Во флорентийском аббатстве на пилястре против одного из столбов, поддерживающих арку главного алтаря, он написал фреской св. Ива Бретонского, изобразив его в нише так, что снизу ноги кажутся сокращенными в перспективе; этот прием не был никем другим применен столь же успешно и доставил ему немалую хвалу; а под названным святым, на другом карнизе, он изобразил вдов, сирот и бедняков, к которым святой приходил на помощь в их нужде¹⁰. В Санта Мария Новелла, там, где имеется трансепт, он написал фреской же изображение Троицы, расположенное над алтарем св. Игнатия, а по сторонам – Мадонну и св. евангелиста Иоанна, созерцающих распятие Христа. С боков находятся две коленопреклоненные фигуры, которые насколько можно судить, являются портретами заказчиков фрески; но они мало видны, потому что закрыты золотым орнаментом. Кроме фигур там особенно замечателен полукоробовый свод, изображенный в перспективе и разделенный на квадраты, заполненные – розетками, которые так хорошо уменьшаются и сливаются в перспективе, что кажутся словно выписанными в стене¹¹. Написал он еще на доске в Сан- Мария Маджоре возле боковой двери, ведущей к Сан Джованни, в капелле, Мадонну, св. Екатерину и св. Юлиана; на пределле изобразил он несколько небольших фигур из жития св. Екатерины, равно как св. Юлиана, убившего отца и мать, а посредине же изобразил Рождество Иисуса Христа с тою простотою и правдивостью, какие свойственны его работам¹². В церкви дель Кармине в Пизе на доске, внутри капеллы, помещающейся в трансепте, написана им Мадонна с младенцем, а у ног их – несколько ангелов, которые играют на музыкальных инструментах один из них, играя на лютне, внимательно вслушивается в гармонию звуков. Посредине находится Мадонна, св. Петр, св. Иоанн Креститель, св. Юлиан и св. Николай – фигуры, полные движения и жизни. Внизу на пределле находятся маленькие фигуры и изображены сцены из житий упомянутых святых, а в середине – три волхва, приносящие дары Христу; в этой же части несколько лошадей списаны с натуры так живо, что невозможно желать лучшего; люди из свиты трех волхвов облачены в разнообразные одежды, какие носили в те времена. Вверху же картина заканчивается несколькими квадратами с изображением множества святых вокруг распятия¹³. Полагают, что фигура святого в епископской одежде, находящаяся в той же церкви на фреске возле двери, ведущей в монастырь, сделана Мазаччо, но я с уверенностью полагаю, что она писана фра Филиппо, его учеником¹⁴. По возвращении из Пизы Мазаччо сделал во Флоренции картину на дереве с двумя словно бы живыми обнаженными фигурами, женскою и мужскою, которые теперь находятся в доме Паллы Ручеллаи¹⁵. Затем, чувствуя себя во Флоренции не по себе и побуждаемый любовью и влечением к искусству, он решил в целях усовершенствования и превосходства над другими отправиться в Рим, что и исполнил. И здесь, приобретя величайшую славу, он расписал для кардинала Сан – Клементе в церкви Сан Клементе капеллу, где изобразил фреской страсти Христовы с распятыми разбойниками, разно как житие св. мученицы Екатерины¹⁶. Кроме того, он написал темперой много картин, которые или погибли, или пропали во время волнений в Риме. Одну картину он написал в церкви Санта Мария Маджоре в маленькой капелле около сакристии, где изобразил четырех святых, так хорошо исполненных, что они кажутся рельефными, а в середине – церковь Санта Мария делла Неве, тут же – портрет с натуры папы Мартина, который мотыгой указывает основание этой церкви, а рядом с ним – император Сигизмунд II однажды, рассматривая вместе со мной эту картину, Микеланджело очень хвалил ее и после добавил, что они были живыми людьми во времена Мазаччо¹⁷. Когда в Риме при папе Мартине над фасадом церкви Сан Джанни работали Пизанелло¹⁸ и Джентиле да Фабриано¹⁹, часть работы они поручали Мазаччо. Узнав, что Козимо деи Медичи, оказывавший ему великую помощь и покровительство, вызван из изгнания, он возвратился во Флоренцию. Здесь после смерти Мазолино да Паникале²⁰ ему поручили начатую последним работу в капелле Бранкаччи в Кармине, где, прежде чем приступить к работе, он написал как бы для опыта св. Павла, что возле веревок колокольни, чтобы показать, как он усовершенствовал свое искусство²¹. И в самом деле, в этой картине он выказал бесконечное умение, ибо голова этого святого, списанная с Бартоло ди Анджолино Анджолини²², производит впечатление такого великого ужаса, что кажется, будто этой фигуре недостает только того, чтобы она заговорила. И, глядя на нее, тот, кто не знает св. Павла, увидит прямодушие римской гражданственности, соединенное с непобедимой мощью уверовавшей души, всецело устремленной к делам веры. В этой же картине художник показал такое умение изображать ракурс, взятый сверху низ, которое было поистине изумительно, как то явствует в передаче ног апостолов, где легко разрешена трудность задачи, особенно в сравнении со старой неуклюжей манерой, которая (как сказал выше) все стоящие фигуры изображала приподнявшимися на носках. Эта манера удержалась до него без изменений, и только он один, раньше кого бы то ни было, преобразовал ее в хорошую манеру наших дней. Случилось, что как раз в то время, когда он производил эту работу, была освящена упомянутая церковь дель Кармине²³. В память этого события Мазаччо над воротами, ведущими из храма на монастырский двор, написал веронской зеленью все священнодействие, как оно происходило: он изобразил бесчисленное множество граждан, которые в плащах и капюшонах шествуют с процессией. Среди них он представил Филиппо²⁴ в деревянных башмаках, Донателло, Мазолино да Паникале – своего учителя, Антонио Бранкаччи²⁵, заказавшего ему роспись капеллы, Пикколо да Удзано²⁶, Джованни ди Биччи деи Медичи²⁷, Бартоломео Вазари²⁸, которые еще раз написаны им же в доме Симоно Кореи, флорентийского дворянина²⁹.

Там же он изобразил Лоренцо Ридольфи³⁰, который был в то время послом Флорентийской республики в Венеции. Он написал там с натуры не только выше поименованных дворян, но также ворота монастыря и привратника с ключами в руке. Это произведение в самом деле отличается великим совершенством, потому что Мазаччо сумел так хорошо разместить на пространстве этой площади фигуры людей по пяти и по шести в ряд, что они пропорционально и правильно уменьшаются, как того требует глаз, и действительно кажется, будто это какое-то чудо. Особенно удалось ему сделать их как бы живыми, вследствие соразмерности, которой он придерживается, изображая не всех людей одного роста, но с большой наблюдательностью различая маленьких и толстых, высоких и худых. У всех ноги поставлены на плоскости, и они так хорошо, находясь в ряду, сокращаются в перспективе, что иначе не бывает в действительности³¹.

После этого Мазаччо вернулся к работе над капеллой Бранкаччи, продолжая сцены из жизни св. Петра, начатые Мазолино, и частью их закончил, а именно – сцену с папским престолом, исцеление больных, воскрешение мертвых, наконец, излечение хромых тенью, когда он проходит по храму вместе со св. Иоанном. Но самой замечательной среди прочих представляется мне та картина, где Петр по приказанию Христа извлекает деньги из живота рыбы, чтобы уплатить подать. Помимо изображения одного из апостолов в глубине картины, которое представляет собою портрет самого Мазаччо, сделанный им с себя при помощи зеркала так хорошо, что он кажется прямо живым, – мы видим здесь еще гнев св. Петра на требования и внимание апостолов, которые в разнообразных позах окружают Христа и ждут его решения с такой жизненностью движений, что в самом деле кажутся живыми, в особенности св. Петр, у которого кровь прилила к голове, потому что он нагнулся, стараясь достать деньги из живота рыбы; а еще лучше – сцена, когда он платит подать; здесь видно возбуждение, с каким он считает деньги, и вся алчность сборщика который держит деньги в руке и с наслаждением них уставился. Мазаччо написал еще воскрешение царского сына святыми Петром и Павлом, но вследствие смерти художника эта работа осталась незавершенной, ее потом закончил Филиппино³². В сцене крещения св. Петром высоко ценится обнаженная фигура одного из новокрещеных, который дрожит от озноба. Она написана с прекрасной рельефностью и мягкой манере, что всегда почиталось и с восхищением ценилось художниками, как старыми, так и новыми, благодаря чему капелла эта вплоть до наших дней постоянно посещается бесчисленными рисовальщиками и художниками. Там можно также видеть несколько голов, написанных так живо и прекрасно, что можно сказать, что ни один художник той поры и не приближался настолько к современным, как Mазаччо³³. Следовательно, его труды заслуживают бесконечных похвал и главным образом потому, что своим мастерством он дал направление прекрасной славе нашего времени. А доказывается это тем, что наиболее прославленные скульпторы и живописцы после него вплоть до наших дней, работая в этой капелле и изучая ее, достигли совершенства и знаменитости, а именно: Фра Джованни да Фьезоле³⁴, Филиппино³⁴, закончивший капеллу, Алессо Бальдовинетти³⁵, Андреа дель Кастаньо³⁴, Андреа дель Верроккио³⁴, Доменико дель Гирландайо³⁴, Сандро ди Боттичелли³⁴, Леонардо да Винчи³⁴, Пьетро Перуджини³⁴, фра Бартоломео ди Сан Марко³⁶, Мариотто Альбертинелли³⁷ и божественнейший Микеланджело Буонарроти³⁴. Затем – Рафаэль из Урбино³⁴, заложивший тут начало своей прекрасной манеры, Граначчо³⁸, Лоренцо ди Креди³⁹, Ридольфо дель Гирландайо³⁴, Андреа дель Сарто³⁴, Россо⁴⁰, Франчабиджо⁴¹, Баччо Бандинелли⁴², Алонсо Спаньоло⁴³, Якопо да Понтормо⁴⁴, Перино дель Вага⁴⁵ и Тото дель Нунциата; словом, все, кто старался постигнуть это искусно, постоянно отправлялись учиться в эту капеллу, чтобы воспринять наставления и правила в мастерстве фигур от Мазаччо. И если я не назвал многих чужеземцев и многих флорентийцев, которые стекались изучать искусство в эту капеллу, то достаточно сказать, что куда стремятся главы искусства, туда же вслед за ними и прочие члены. Но, хотя произведения Мазаччо пользуются столь великим почетом, все же существует мнение, разделяемое с твердым убеждением многими, что он принес бы искусству еще гораздо больше, если бы смерть, похитившая его в возрасте двадцати шести лет, не постигла его так рано⁴⁷. Была ли то зависть или действительно, быть может, все прекрасное вообще недолговечно, только он умер в самом расцвете. Он ушел столь внезапно, что многие подозревали тут скорее отравление, чем иную случайность.

Говорят, что при известии о его смерти Филиппо ди сер Брунеллески сказал: «Мы понесли с кончиною Мазаччо величайшую утрату». Он горевал неутешно, тем более, что покойный с великим старанием объяснял ему многие правила перспективы и архитектуры. Мазаччо был погребен в той самой церкви дель Кармине в 1443 году⁴⁸. И если тогда же над его могилой не было поставлено никакого памятника, потому что при жизни его мало ценили, то после смерти его не преминули почтить нижеследующими эпитафиями:

Аннибале Каро:

Писал – и холст картин стал жизни равен.
Поставил, оживил и дал движенье,
И дал им страсть. Всем прочим в поученье
Был Бонаротто; я – с ним рядом славен.

Фабио Сеньи:

Лахезис, о, для чего ты, завистница, знаменем черным
Срезала юный цветок, нежный, нещадным перстом?
Так, поразив одного, Апеллес поразил неисчетных:
Живопись леность свою с этим одним погребла.
Так, лишь солнце погаснет, погаснут все звезды на небе.
С этим погибшим, увы! гибнет прекрасное все.