ЖИЗНЬ МИКЕЛАНДЖЕЛО БУОНАРРОТИ, ЖИВОПИСЦА, СКУЛЬПТОРА И АРХИТЕКТОРА ФЛОРЕНТИЙСКОГО

В то время, как богатые выдумкой и дарованиями таланты, просвещенные славнейшим Джотто и его последователями, старались дать миру образцы ценностей, сообщенных их духу благоволением созвездий и соразмерным сочетанием способностей; и в то время, как в своей жажде подражать величию природы усовершенствованием искусства они старались, поскольку могли, постичь того высшего разумения, которое многими именуется универсальным разумом, но лишь напрасно тратили свои силы – всеблагой правитель небес милосердно обратил свои взоры на землю, увидел тщетную нескончаемость стольких усилий, бесплодность пламеннейших попыток, людское самомнение, еще более далекое от истины, чем потемки от света, и соизволил, спасая от подобных заблуждений, послать на землю гения, способного во всех решительно искусствах и в любом мастерстве показать одним своим творчеством, каким совершенным может быть искусство рисунка, давая линиями и контурами, светом и тенью рельефность живописным предметам» создавая верным суждением скульптурные произведения и строя здания, удобные, прочные, здоровые, веселящие взор, соразмерные и богатые различными украшениями архитектуры. Сверх того соизволил правитель сопроводить его истинного нравственной философией и украсить сладостной поэзией, чтобы мир почитал его избранником и восхищался его удивительнейшей жизнью и творениями, святостью нравов и всеми поступками, так что могли бы мы именовать его скорее небесным, нежели земным явлением, и видя, что в этой области духовной деятельности, в удивительнейших этих искусствах, т. е. в живописи, скульптуре и архитектуре, тосканские таланты, среди всех остальных, наиболее значительны и возвышенны, ибо тосканцы превосходят остальных итальянцев трудолюбием и стремлением развивать все эти способности, – соизволил правитель избрать Флоренцию среди всех других городов достойнейшим ему отечеством, чтобы этим одним ее гражданином завершилось все совершенство ее дарований.

И вот, под знаменательным и счастливым сочетанием созвездий, в Казентино, у почтенной и благородной жены Лодовико ди Леонардо Буонарроти Симони, происходящего, как говорят, от знатнейшего и древнейшего рода графов Каноссы, в 1474 году¹, когда Лодовико исполнял обязанности подеста замков Кьюзи и Капрезе по соседству с Вернийскою скалою, где св. Франциск принял стигматы, в Аретинском епископстве в шестой день марта месяца, в воскресенье, в восьмом часу ночи родился мальчик. Без особых причин, только по внушению свыше, дали ему имя Микеланджело, предвидя в нем явление небесное и божественное, сверхчеловеческое, ибо при его рождении Меркурий и Венера благосклонно вступили в обитель Юпитера, чем предвещалось, что деяниями его рук и разума будут созданы творения чудесные и достойные изумления. Покончив с отправлением обязанностей подеста, Лодовико вернулся во Флоренцию и поселился в трех милях от нее, на полученной им от предков вилле в Сеттиньяно, в месте каменистом и обильном залежами песчаника, которые непрестанно разрабатываются каменотесами и скульпторами, по большей части происходящими отсюда. Кормилицею Микеланджело и была жена каменщика; потому-то, беседуя однажды с Вазари, Микеланджело сказал в шутку: «Джорджо, все хорошее в моем таланте получено мною от мягкого климата родного нашего Ареццо, а из молока своей кормилицы извлек я резец и молот, которыми создаю свои статуи.

Со временем сильно увеличилось семейство Лодовико, и так как был он малосостоятелен и скуден доходами, то приспособил своих детей к шерстяному и шелковому делу; Микеланджело же, уже подросший, был отдан на обучение грамоте учителю Франческо из Урбино; однако по своей природной одаренности стремился он к рисованию, на которое и употреблял тайком все свое свободное время, за что отец и учителя его бранили, а порою и бивали, считая, вероятно, что стремиться к этому неведомому им искусству есть дело низкое и недостойное древнего их рода. В это время Микеланджело завел дружбу с Франческо Граначчи, также юношей, который был отдан на обучение живописи к Доменико Гирландайо. Любя Микеланджело и видя его очень способным к рисованию, Граначчи ежедневно снабжал его рисунками Гирландайо, который не только во Флоренции, но и во всей Италии почитался одним из лучших мастеров, какие были. Так изо дня в день росло у Микеланджело желание творить, и Лодовико, не умея отвлечь мальчика от рисования и видя, что для этого нет способов, но совету друзей решил отдать его к Доменико Гирландайо, чтобы стал он у него обучаться и чтобы не пропадали бесплодно его способности. Когда Микеланджело начал заниматься искусством у Доменико, ему исполнилось четырнадцать лет, и хотя некто, составлявший его жизнеописание после 1550 года, когда я впервые написал мои «Жизнеописания», утверждает², что другие по незнанию наговорили много небылиц и пропустили достойное упоминания, и в частности, хотя он называет Доменико завистником, который будто бы никакой помощи Микеланджело не оказал, однако все это неправда, как то можно видеть по записи, сделанной рукою Лодовико – отца Микеланджело в книге Доменико; эта книга принадлежит ныне его наследникам и гласит так: «1488. Удостоверяю сего первого апреля, что я, Лодовико ди Леонардо ди Буонарроти, поручаю сына моего, Микеланджело, Доменико и Давиду ди Томмазо ди Курарадо на ближайшие три года с тем условием и сговором, что означенный Микеланджело обязуется находиться у вышеназванных означенное время, обучаясь рисованию и упражняясь в означенном ремесле и во всем, что вышеназванные ему поручат, и что означенные Доменико и Давид обязуются уплатить ему в течение трех лет двадцать четыре полноценных флорина: в первый год шесть флоринов, во второй год восемь флоринов, в третий – десять флоринов, а всего 96 лир»; и ниже имеется такая собственноручная расписка Лодовико: «Сего 16 апреля вышеназванным Микеланджело получено два золотых флорина золотом; получено мною, Лодовико ди Леонардо, его отцом, за его счет 12 лир 12 сольдо». Эти записи я скопировал с подлинной книги в доказательство того, что все писанное мною прежде и все имеющее быть надписанным ныне есть истина; я не знаю никого, кто более меня был близок с ним и кто более был бы ему другом и верным слугою, что могут засвидетельствовать и сторонние люди; не думаю, чтобы кто-нибудь еще мог показать большее число его собственноручных писем, притом написанных с большей любовью, чем писал он мне. Отступление это сделано мною ради истины; его будет достаточно и для остальной части этого «Жизнеописания». А теперь обратимся к рассказу. По мере того как рос Микеланджело, росли и его способности настолько, что Доменико дивился, видя, как творит он произведения совсем не по-юношески, что не только побеждал он других учеников, которых было у Доменико не малое число, но много раз приближался к произведениям, сделанным самим мастером. Случилось однажды, что, когда один из юношей, учившихся у Доменико, срисовал пером с рисунка Гирландайо несколько одетых женщин, Микеланджело схватил этот лист и пером более толстым очертил одну из женских фигур новыми и более правильными линиями. Удивительно видеть, как отличаются друг от друга эти две манеры и каковы дарования и верность глаза у юноши, столь смелого и пылкого, что у него хватило исправлять творения своего учителя. Этот лист теперь находится у меня, я получил его от Граначчи и храню как реликвию в альбоме вместе с другими рисунками Микеланджело. Когда в 1550 году я был в Риме, то показал его Микеланджело, который признал этот лист и с удовольствием вновь его сматривал, по скромности говоря, что в юности более владел он искусством, чем тогда, в старости. Когда Доменико работал в большой капелле церкви Сан- Мария Новелла, однажды в его отсутствие Микеланджело принялся рисовать с натуры помост вместе столами, со всеми орудиями их ремесла и несколькими из работавших учеников. Вернувшись и увидев рисунок Микеланджело, Доменико сказал: «Этот знает больше меня», – и поразился новой манерой и новой передачей натуры, которыми в столь раннем возрасте уже владел юноша благодаря данному небом таланту, столь развитому, что большего не мог пожелать себе и художник, работавший много лет. Самой природе, развиваемой упражнением и изучением были присущи умение и чувство изящного, так что с каждым днем создавал Микеланджело все болеепрекрасные произведения, как это начало явственно обнаруживаться в рисунке, сделанном им с гравюры немца Мартино³ и доставившем ему величайшую славу: когда прислали во Флоренцию гравюру на меди означенного Мартино, изображавшую, как дьяволы терзают св. Антония, Микеланджело срисовал ее пером в манере, доселе неизвестной, и затем раскрасил, притом для передачи причудливого облика дьяволов накупил себе рыб с чешуею, пестро окрашенной, и явил в этом произведении такое искусство, что благодаря ему приобрел себе авторитет и известность. Копировал он еще рисунки разных старинных мастеров так близко к оригиналу, что нельзя было отличить от них, ибо он их подкрашивал и пропитывал разными составами и дымом, так, что они принимали старинный вид, и при сравнении нельзя было отличить их от подлинных; он поступал так лишь для того, чтобы, возвращая копии, самому сохранять подлинники, которыми он по великой их искусности восхищался, стараясь превзойти их. Так приобрел он себе очень большую известность.

В те времена у Лоренцо Медичи Великолепного в его саду на площади Сан-Марко служил скульптор Бертольдо⁴ не столько в качестве стража и хранителя многочисленных прекрасных древностей, которые тот скопил и собрал здесь, не жалея расходов, сколько из желания Лоренцо создать школу искусных живописцев и скульпторов и поставить их главою и руководителем вышеназванного Бертольдо, бывшего учеником Донателло; хотя был он стар и сам работать уже не мог, тем не менее оставался мастером очень опытным и известным благодаря тщательнейше выполненной им отделке кафедры учителя его Донателло, а также многим другим наброскам из бронзы с изображениями битв и прочим мелочам, по мастерской обработке которых он не имел тогда во Флоренции себе соперников. И вот Лоренцо, питая величайшую любовь к живописи и скульптуре и огорчаясь тем, что в его время не встречалось знаменитых и благородных скульпторов, хотя немало было живописцев очень большой ценности и славы, решил, как я и сказал, основать школу, и спросил Доменико Гирландайо, если в его мастерской имеются способные ученики, прислать их к нему в сад, где он даст им навыки и образование, прославляя и себя и его, и свой город. Вследствие этого Доменико в качестве лучших учеников вместе с другими послал к нему Микеланджело и Франческо Граначчи. И вот направились они в сад и увидели, что молодой Торриджано деи Торриджани копировал в глине какие- то статуи, данные ему Бертольдо. Видя это, и Микеланджело из соревнования вылепил их несколько, а Лоренцо, видя его прекрасное дарование, навсегда его отметил; приободренный этим, через несколько дней принялся он копировать в мраморе имевшуюся там античную голову Фавна, старого и морщинистого, с отбитым носом и смеющимся ртом; и хоть никогда Микеланджело в руках не держал ни мрамора, ни резца, подделка удалась ему так, что Великолепный изумился, и, видя, как по собственной своей фантазии открыл он Фавну рот и сделал ему язык и показал все зубы, Лоренцо сказал, милостиво шутя, как ему было свойственно: «Однако ты должен был бы знать, что у стариков не все зубы бывают целы, всегда скольких- нибудь у них не хватает». Микеланджело же по своей простоте, тем более, что он любил и боялся Лоренцо, подумал, что он серьезно говорит, и как только тот ушел, тотчас же сломал Фавну один зуб, сделал в десне выдолбину, точно выпал из нее зуб, и стал с нетерпением ожидать, когда Лоренцо вернется. Тот, придя, немало посмеялся простоте и добродушию его и рассказывал о выдумке его своим друзьям. Приняв тогда решение помогать и покровительствовать Микеланджело, Лоренцо послал за Лодовико, его отцом, и сказал ему, что он будет содержать у себя Микеланджело, как родного сына, на что тот охотно согласился; Великолепный отвел ему у себя в доме комнату, заботился о нем и кормил его за своим столом вместе со своими детьми и другими достойными благородными господами свиты; так почтил он Микеланджело на следующий год после того, как он был отдан Доменико, когда ему было от роду 15 или 16 лет и оставался он в этом доме 4 года, вплоть до смерти Лоренцо Великолепного в 1492 году. Получал Микеланджело в те годы от этого правителя и жалование для поддержки отца по 5 дукатов в месяц и, чтобы сделать ему приятное, дал ему Лоренцо фиолетовый плащ отцу – должность на таможне. Правда, и все ученики получали в саду Лоренцо жалованье, кто больше, кто меньше, по щедрости этого великолепного и благороднейшего гражданина, и кроме того они получали от него, пока он был жив, еще и награды.

В это время по совету Полициано⁵, мужа в науке исключительного, Микеланджело сделал из цельного куска мрамора, подаренного ему Лоренцо, битву Геркулеса с кентаврами, столь прекрасную, что если кто-нибудь на нее посмотрит, то решит, что сделана она рукою не ученика, но известного мастера, велико- ленного в упражнениях и умелого в искусстве. Она находится теперь у его племянника Леонардо, хранимая им, как вещь редкостная; этот же Леонардо же много лет сохранял у себя в доме на память о дяде мраморный барельеф Богоматери⁶, сделанный Микеланджело в те же годы, высотою немногим больше одного локтя; будучи весьма юным, старался он подражать манере Донателло, и так это ему удавалось, что он кажется подлинным произведением Донателло, за тем лишь изъятием, что больше в ней изящества и отчетливее рисунок. Впоследствии Леонардо подарил ее герцогу Козимо Медичи⁷, почитавшего его творением исключительным, ибо не существует другого барельефа работы Микеланджело, кроме этой скульптуры. Возвращаясь к саду Лоренцо Великолепного, добавим, что был он переполнен древностями и убран картинами, собранными сюда красоты ради, и для изучения и наслаждения; ключи от него постоянно хранились у Микеланджело, который во всем, что делал, был гораздо подвижнее остальных и схватывал все с большой живостью. Много месяцев срисовывал он в церкви Кармине картины Мазаччо⁸, и так правильно копировал эти творения, что художники и другие люди дивились его искусству, и вместе с его известностью росла и зависть к нему. Рассказывают, что Торриджано, друживший и шутивший с ним, завидуя большей его чести и большему умению в искусстве, с кой силой ударил его кулаком, что вдавил и переломил ему нос, оставив отметку на всю жизнь, вследствие чего Торриджано был изгнан из Флоренции, как об этом рассказано в другом месте. По смерти Лоренцо

Великолепного вернулся Микеланджело в дом отца, безмерно огорченный смертью такого прекрасного человека и такого покровителя всех дарований. В это время Микеланджело, купив себе большой кусок мрамора, сделал из него Геркулеса в четыре локтя, который много лет стоял во дворце Строцци и почитался творением удивительным, а потом в год осады Джованни Баттисты делла Палла переправил его во Францию к королю Франциску. Рассказывают, что Пьеро Медичи, уже давно знавший Микеланджело, когда стал преемником отца своего Лоренцо, часто приглашал его, если хотел купить древние камеи и инталии, а однажды зимой, когда порядочно выпало снегу во Флоренции, велел ему сделать во дворе статую из снега, которая удалась прекрасно. Таким почетом был окружен тогда за свои таланты Микеланджело, что отец, видя честь, оказываемую ему людьми знатными, стал одевать его лучше обычного. Для флорентийской церкви Санта Спирито он сделал деревянное распятие¹⁰, помещенное под полукругом главного алтаря, где находится и теперь; он сделал его, чтобы доставить удовольствие приору, предоставившему ему комнату, где он часто занимался вскрытием трупов для изучения анатомии; занятия дали основания тому совершенству рисунка, которого достиг он впоследствии.

Произошло изгнание Медичи из Флоренции¹¹ уже за несколько недель до того Микеланджело направился в Болонью, а оттуда в Венецию, опасаясь как бы не приключилось с ним чего дурного из-за его близости к их дому, и зная, сколь дурным и распущенным было правление Пьеро Медичи, не найдя себе занятий в Венеции, он вернулся в Болонью; здесь по его беспечности случилась с ним такая неприятность: при входе в ворота он не взял удостоверения на право выхода, без коего по предписанию мессера Джованни Бентивольи¹² чужеземцы подвергались штрафу в 50 болонских лир. Когда он попал в такую беду, и когда у него не оказалось средств для уплаты, его случайно увидал и пожалел мессер Джованни Франческо Альдовранди, один из шестнадцати правителей города, он велел рассказать себе о происшедшем, освободил Микеланджело и больше года держал его у себя в доме. Однажды Альдовранди повел его посмотреть гробницу в Сан Доменико, сделанную, как утверждают, старинными мастерами Джованни Пизано и Пикколо дель Арка, и так как не хватало на гробнице фигуры ангела, держащего подсвечник, и св. Петрония, высотою около одного локтя, спросил его, не согласится ли он их сделать, на что тот отвечал утвердительно. И получив мрамор, Микеланджело выполнил фигуры¹³, которые оказались лучшими на гробнице; и уплатил мессер Франческо Альдовранди ему за обе тридцать дукатов. Пробыл Микеланджело в Болонье немногим больше года, скорее из внимания к Альдовранди, любившему его и за рисунок и потому еще, что благодаря приятному тосканскому произношению Микеланджело он охотно слушал в его чтении Данте, Петрарку, Бокаччо и других тосканских поэтов. Но, чувствуя, что время проходит зря, охотно вернулся Микеланджело во Флоренцию; здесь сделал он для Лоренцо ди Пьер Франческо Медичи¹⁴ из мрамора св. Иоанна мальчиком¹⁵ и вслед затем – также из мрамора – спящего Купидона¹⁶ в натуральную величину. Когда он был окончен, Микеланджело показал статую Пьер Франческо через Бальдассари дель Миланезе, который очень хвалил ее. Медичи согласился с его мнением и сказал: «Если ты закопаешь его в землю, он, конечно, сойдет за античное произведение, пошли его в Рим в качестве древности и получишь за него много больше, чем продав его здесь». Рассказывают, что Микеланджело и придал статуе такой вид, что она производила впечатление античной. Ничего в этом нет удивительного, на это хватило бы у него таланта, да даже и на большее. Другие уверяют, что Микеланджело отвез Купидона в Рим, закопал его у себя в винограднике и затем продал за античное творение кардиналу Сан-Джорджо¹⁷, получив двести дукатов. А еще говорят, что кардиналу продал ее некто действовавший от имени Миланезе, писавший Пьер Франческо, что уплатил он Микеланджело тридцать скуди и что больше за Купидона он ничего не получил, и обманывавший кардинала, Пьер Франческо и Микеланджело; но кардинал, узнав от очевидца, что статуя сделана во Флоренции, добился истины через своего посланного и велел агенту Миланезе вернуть деньги и взять себе обратно Купидона. Статуя попала в руки герцога Валентино, он подарил ее маркизе Мантуанской, которая отвезла ее в Мантую, где она находится и сейчас. Кардинала Сан-Джорджо немало за все это хулили, ибо он не понял истинного достоинства произведения, которое зависит от его совершенства, не понял также того, что современные вещи могут быть так же хороши, как и древние, хотя бы превосходно сделанные, и что пусто тщеславие тех, которые больше гонятся за названием, чем за вещью; люди такой породы, считающиеся с видимостью, a не с сущностью, встречаются во все времена. Однако это происшествие создало такую известность Микеланджело, что он тотчас был вызван в Рим и около года прожил у кардинала Сан-Джорджо, но так как тот и искусствах понимал мало, то никаких заказов Микеланджело не давал. В то время парикмахер кардинала, будучи живописцем, очень аккуратно писавший темперой, но плохо рисовавший, подружился с Микеланджело, который сделал для него набросок св. Франциска, приемлющего стигматы, этот набросок парикмахер исполнил на доске в красках, теперь он находится в церкви Сан Франческо а Монторио, в первой слева от входа капелле¹⁸. Впоследствии способности Микеланджело оценил мессер Якопо Галли, просвещенный римский дворянин, заказавший ему мраморного «Купидона»¹⁹ в натуральную величину и спустя немного – фигуру Вакха²⁰ в десять пядей, державшего чашу в правой руке, а в левой – шкуру тигра и гроздь винограда, на которую жадными глазами смотрит сатиренок; в этой фигуре он хотел передать причудливое сочетание: он придал Вакху стройность юноши и вместе с тем плоскость и округлость женщины; прямо удивительно, до какой степени обнаружил он свое превосходство в скульптуре над всеми современниками, работавшими до него. За эти годы в Риме его искусство достигло такой высоты, что чем-то невероятным казалась легчайшая легкость выполнения, соединенная с высокими мыслями и трудными задачами; на него с трепетом смотрели как те, кто не привык видеть подобные произведения, так и те, кто знал толк в красоте, ибо все виденное прежде оказывалось ничтожным по сравнению с его пещами. Они пробудили у кардинала Сан-Диониджи, француза, именуемого кардиналом Руанским²¹, желание оставить по себе в столь славном городе достойную память при посредстве столь редкостного мастера и по его заказу Микеланджело исполнил статую "Скорбь о Христе»²². Когда она была закончена, ее поставили в соборе св. Петра, в капелле Девы Марии, врачевательницы лихорадки, где был некогда храм Марса. Пусть ни один скульптор, каким бы ни был он исключительным мастером, и не думает достичь совершенства этого произведения по рисунку и совершенству; никакими трудами не достигнет он такой тонкости, такой чистоты, такой искусности в обработке мрамора, каких достиг Микеланджело, ибо явлена здесь вся сила и мощь искусства. Из всех ее красот помимо божественно сделанных тканей выделялся мертвый Христос; никто и не представляет себе, как прекрасны члены, как искусно сделано тело, как его наготе выделены мускулы, вены, жилы поверх костяка, и нет мертвеца, более сходственного с мертвецом. Здесь и нежнейшее выражение лица, здесь и соответствие сочленений и связок на руках, ногах и всего тела, отделанность артерий и вен. По правде, до изумления удивляешься, как рукою художника может быть сделано столь божественно и своеобразно, притом в кратчайшее время, произведение столь удивительное; поистине чудо в том, как камень, первоначально лишенный всякой формы, может быть доведен до такого совершенства, какого едва ли достигнет и природа, создавая живую плоть. Микеланджело так любил это произведение и труд, потраченный на него, что на этот раз, чего никогда не делал, надписал свое имя на перевязи, опоясывающей грудь Мадонны; произошло же это потому, что однажды, войдя в капеллу, где она помещена, Микеланджело нашел здесь много чужеземцев из Ломбардии, очень ее восхвалявших, причем на вопрос одного из них, кто ее сделал, другой отвечал: «наш миланец Гоббо». Ни слова не говоря, стоял Микеланджело, и несколько странным ему показалось, что другому приписывают его труды. Ночью, принеся с собой светильник и резец, он заперся здесь и на перевязи вырезал свое имя. И поистине он достиг такого совершенства, что статуя кажется живой, о чем прекраснейший поэт²³ сказал:

Достоинство и красота
И скорбь: над мрамором сим полно вам стенать!
Он мертв, но жив, – и снятого с креста
Остерегитесь песнями поднять,
Дабы до времени из мертвых не воззвать
Того, кто скорбь приял один
За всех, кто есть наш господин,
Тебе ж – отец, супруг и сын теперь
О ты, единая жена и мать и дщерь!

Благодаря этому творению приобрел он себе величайшую славу, хотя некоторые, не только одни невежды, говорят, что сделал он Мадонну чрезмерно юной. Но не принимают они во внимание и не знают, что девы непорочные не стареют и на долгое время сохраняют выражение лица своего незапятнанным, а пораженные скорбью, как Христос, испытывают обратное. Так это произведение еще гораздо больше прежних прославило и возвеличило его талант. Друзья звали его во Флоренцию, потому что здесь можно было получить глыбу мрамора, лежавшую без употребления в попечительстве флорентийского собора, которую Пьеро Содерини, получивший тогда сан пожизненного гонфалоньера города²⁴, предлагал послать к Леонардо да Винчи и которую теперь собирался передать превосходному скульптору Андреа Контуччи Сансовино, добивавшемуся ее. Хотя было трудно высечь целую фигуру из одной этой глыбы, хотя ни у кого не хватало смелости взяться за нее, не добавляя к ней других кусков, Микеланджело уже задолго до приезда во Флоренцию стал помышлять о ней и теперь сделал попытку ее получить.

В этой глыбе было девять локтей, и на беду некий мастер Симоне да Фьезоли начал в ней высекать гиганта, но так плохо, что продырявил ему ноги, испортил все и изуродовал. Попечители собора²⁵, не заботясь об окончании статуи, забросили эту глыбу; уже много лет дело так и оставалось, осталось бы и дальше. Измерив ее заново и рассудив, какую фигуру удобнее было бы из нее высечь, применяясь к той форме, какую придал камню изуродовавший его мастер Симоне, Микеланджело обратился с просьбой о ней к попечителям собора и к Содерини. Считая ее ни на что не пригодной и полагая, что чтобы он из нее ни сделал, все будет лучше, чем оставлять ее в таком положении, они охотно ее ему уступили, ибо разбивать ли ее на куски, оставлять ли ее затесанной в таком виде – все равно пользы от нее никакой нет. И вот вылепил Микеланджело восковую модель, создав в качестве символической фигуры для дворца Давида с пращой в руке в знак того, что он защитил свой народ и справедливо им правил, так и правители города должны мужественно его защищать и справедливо им управлять. Потом он принялся за работу в мастерских попечительства Санта Мария дель Фьоре, устроив между стеной и столами загородку вокруг мраморной глыбы, так что никому не было видно, и, непрестанно трудясь над своим произведением, довел его до конца. Был мрамор иссечен и испорчен мастером Симоном так, что в некоторых местах он не подходил к замыслу Микеланджело, и пришлось ему оставить с краев первоначальные нарезы мастера Симона, из коих некоторые и сейчас можно видеть; и поистине чудом было, как Микеланджело вернул к жизни бывшее мертвым. Когда статуя была закончена, она оказалась таких размеров, что разные поднялись споры, как передвинуть ее на площадь Синьории. И вот Джулиано да Сангалло и его брат Антонио построили из дерева крепчайшую подвижную башню и на канатах подвесили к ней статую, чтобы и при толчках она не разбилась, а двигалась, все время, покачиваясь, при помощи поворотов по бревнам, положенным на землю, потащили ее и привели в движение. На канате сделали петлю, не тугую, на которой была подвешена статуя и петля стягивалась под давлением тяжести; изобретение прекрасное и хитроумное, я зарисовал его собственной рукой в своей тетради; для связывания тяжестей оно удивительно надежно и прочно.

Случайно тогда Пьеро Содерини взглянул вверх, статуя ему очень понравилась, но когда он ее с разных сторон осмотрел, то сказал: «Нос у него, кажется мне, великоват». Приметив, что гонфалоньер стоит внизу гиганта и что зрение не позволяет ему увидеть по-настоящему, Микеланджело поднялся на мостки, устроенные на высоте плеч статуи, и, быстро схватив в левую руку резец и щепотку мраморной пыли, рассыпанной на досках мостков, стал, легонько взмахивая резцом, понемногу сбрасывать пыль, оставив нос в прежнем виде. Потом, взглянув вниз на гонфалоньера, стоявшего и глядевшего, сказал: «Теперь посмотрите». – «Теперь мне больше нравится, – ответил гонфалоньер, – вы придали больше жизни». Тогда спустился Микеланджело и про себя посмеялся над тем, как он удовлетворил желание правителя, сожалея о людях, которые, корча из себя знатоков, сами не знают, о чем говорят. Когда статую²⁶ окончательно укрепили на месте, он снял с нее покрывало, и по правде, она отняла славу у всех статуй, современных и античных, греческих и римских; можно сказать, что ни Марфорио в Риме, ни Тибр или Нил из Бельведера, ни гиганты с Монте Кавалло²⁷ ни в какое сравнение с нею не идут; так правильно, соразмерно, красиво ее сделал Микеланджело: прекрасны очертания ее ног, божественны мускулистость и стройность боков, невиданная вещь, чтобы что-нибудь сравнялось с приятностью и изяществом ее позы, а также ступней, ладоней, лица или с правильностью, искусностью и ровностью любого ее члена и чтобы все это сочеталось с общим рисунком. Видевшему ее ни к чему искать другого скульптурного произведения какого-бы то ни было художника, наших ли времен или прошедших. Получил Микеланджело за свою работу от Пьеро Содерини 400 скуди; поставили ее в 1504 году.

Прославившись благодаря ей как скульптор, он получил от того же гонфалоньера заказ на бронзовую статую Давида, и превосходно ее выполнил, гонфалоньер отослал ее во Францию²⁸. В это же время он сделал набросок двух оставшихся неоконченными мраморных рельефов: один из них для Таддео Таддеи, и ныне находящийся в его доме, другой для Бартоломео Питти²⁹. Его Миньято Питти, монах с Монте Оливетто, исключительный знаток космографии и других наук, а также и живописи, подарил Луиджи Гвиччардини, своему большому другу. Оба эти произведения превосходны и удивительны. Тогда же он сделал в мраморе набросок статуи св. Матфея в попечительстве Санта Мария дель Фьоре; эта статуя – совершенство, хотя и не закончена; она научает скульпторов правильно высекать фигуры из мрамора; для этого следует очень осторожно снимать слой мрамора, сохраняя за собой возможность в случае надобности что- нибудь удалить или изменить. Сделал он также и отлил из бронзы круглое рельефное изображение Богоматери, по заказу Москерони, фламандских купцов, людей у себя на родине известнейших, которые, уплатив ему сто скуди, отослали рельеф во Фландрию³⁰.

Флорентийский гражданин Аньоло Дони, друг Микеланджело, очень любивший собирать прекрасные творения, как древних, так и современных художников, хотел иметь какое-нибудь его произведение, и он начал писать красками тондо³¹, изобразив на нем Мадонну, которая, опустившись на оба колена, держит на руках младенца, протягивая готовому его принять Иосифу; в повороте головы у матери Христовой и в ее взоре, пристально устремленном к высочайшей красоте Сына, выражена чудесная ее счастливость, а также желание, чтобы и святейший старец принял и ней участие, и даже при беглом взгляде видно по его лицу, как любовно, нежно и почтительно берет он младенца. Но как будто и этим не довольствуясь, Микеланджело обнаружил величайшее свое мастерство в тех нагих фигурах в глубине картины, из которых одни стоят прямо, другие – прислонившись, третьи сидят, и так тщательна и аккуратна обработка в этой картине, что из всех его картин по дереву, впрочем, немногочисленных, почитается она за самую законченную и прекрасную. Окончив картину, он дал ее слуге отнести в дом Аньоло вместе со счетом, в котором он требовал себе вознаграждения в семьдесят дукатов. Странным показалось Аньоло, человеку расчетливому, тратить такие деньги на живопись; хотя он и знал, что картина большего стоит, сказал он посланнику, что достаточно и сорока, столько и уплатил ему: тогда Микеланджело отослал ему деньги обратно, послав ему сказать, чтобы уплатил сто дукатов или вернул картину. На что Аньоло, которому нравилось произведение, сказал: «Дам ему 70»; а тот не удовлетворялся и за малое доверие к себе и потребовал у Аньоло вдвойне против того, сколько запросил сначала; таким образом, чтобы получить картину, Аньоло принужден послать ему 140 скуди.

В то время Леонардо да Винчи, художник редчайший, расписывал большую залу Совета, как о том сказано в его «Жизнеописании», а гонфалоньер Пьеро Содерини, оценив талант Микеланджело, передал ему заказ на часть этой залы, и он вступил в соревнование с Леонардо, принявшись за другую стену, сюжетом для которой он взял войну с Пизой.

Для этого Микеланджело нашел себе помещение в больнице красильщиков у Сант Онофрио и там написал картон огромных размеров, не желая, чтобы кто- нибудь видел его работу; он заполнил его нагими солдатами, из-за жары купающимися в реке Арно как раз в то время, когда в лагере забили тревогу ввиду нападения неприятеля; и было показано божественными руками Микеланджело, как выбегают из воды солдаты и торопятся: одни – вооружиться, спеша на помощь товарищам, другие – пристегнуть панцирь, третьи – схватиться за оружие, многие уже завязали стычку на конях. Среди прочих была здесь фигура старика, укрывшего голову для защиты от солнца венком из плюща. Он уселся, чтобы надеть вязаные кальсоны, которые не лезли ему на ноги, так как после купания они были еще мокры; слыша шум битвы, и крики, и бой барабанов, спешил он изо всех сил натянуть хотя бы одну штанину; помимо того, что выступали все мускулы и жилы на теле, он скорчил рот, хорошо показывая этим, как он мучается и как напрягся до кончиков ног. Были еще здесь барабанщики и солдаты, которые, связав одежду в узел, нагишом спешили к бою. Бросаются в глаза необычайные позы: кто стоит прямо, кто на коленях, кто согнулся, кто полулежит, кто прыгает кверху, и изображены они в труднейших ракурсах. Разные группы нарисованы были разными способами: то контур углем, то рисунок штрихами, то растушевка, то расцветка мелом, так как не желал он показать все свое умение. Изумленными и восхищенными остались мастера, видя, какое высшее искусство обнаружил Микеланджело на этом картоне. При взгляде на божественные фигуры некоторые из видевших говорят, что таких творений ни его руки, ни чьей иной они больше никогда не видели, что такой божественности в искусстве никакому другому таланту не достичь. И по правде, можно этому поверить, ибо, когда картон был закончен и перенесен в Папскую залу, к великому прославлению искусства и к величайшей славе Микеланджело, то все изучавшие этот картон и срисовывавшие его, как это и впоследствии было обычаем во Флоренции и у чужеземцев и у местных жителей, достигли выдающегося положения в искусстве, как мы увидим дальше. Поэтому кар тону учились друг его Аристотеле да Сангалло, Ридольфо Гирландайо, Рафаэль Санцио из Урбино, Франческо Граначчи, Баччо Бандинелли и испанец Алонзо Берругетте, а впоследствии и Андреа дель Сарто, Франчабиджо, Якопо Сансовино, Росса, Материно, Лоренцетто и Триболо, тогда еще юноша, Якопо да Понтормо и Перино дель Вага, все лучшие флорентийские мастера. Вследствие того, что картон этот сделался предметом изучения художников, его перенесли в большую верхнюю залу дома Медичи, но неосторожно доверили его художникам: когда заболел герцог Джулиано и никто о подобных вещах не заботился, разорвали картон, о чем рассказывается мною в другом месте, и разделили на много кусков, таким образом разные его части оказались в разных местах,доказательством чему служат несколько кусков, которые можно и теперь видеть в Мантуе, в доме мессера Уберто Строцци, дворянина мантуанского, хранящего их с великим почтением. Да и, правда, скорее творение божественное, чем человеческое³².

«Скорбь о Христе», Гигант флорентийский иупомянутый картон создали такую славу Микеланджело, что, когда в 1503 году³³ умер папа Александр VI, новый папа Юлий II пригласил к себе Микеланджело, которому было около 29 лет, обещав ему великие милости, и заказал ему свою гробницу; на путевые издержки выплатили ему сто скуди из папской казны. Прибыв в Рим, в течение нескольких месяцев он не получал от папы никакой работы. Наконец папа одобрил проект своей гробницы, который явился лучшим свидетельством талантов Микеланджело и превышал все древние и императорские гробницы красотою, величественностью, обильной орнаментацией и богатством статуй. Воодушевленный этим, папа Юлий решил заново перестроить собор св. Петра в Риме и в нем поместить свою гробницу, о чем рассказано в другом месте. Микеланджело с большим подъемом принялся за работу и для начала с двумя своими подмастерьями отправился в Каррару за мрамором, получив во Флоренции через Аламанно Сальвиати на расходы тысячу скуди. В этих горах провел он восемь месяцев, не получая других денег и вспомоществований, и, глядя на множество мрамора в каменоломнях, помышлял об огромных статуях, которыми сохранил бы он память о себе, подобно древним. Выбрав, наконец, достаточное количество мрамора, нагрузил его на корабли, и когда был мрамор доставлен в Рим, то занял пол площади св. Петра вокруг церкви св. Катерины, между собором и галереей, ведущей во дворец; здесь Микеланджело устроил себе мастерскую, работая над статуями и остальными частями гробницы. Чтобы удобнее было наблюдать за работой, папа приказал построить подъемный мост от галереи в мастерскую, которую посещал так часто, что со временем подобные милости доставили Микеланджело немало неприятностей и гонений и породили зависть у художников. При жизни Юлия и после его смерти выполнил Микеланджело четырнадцать статуй законченных и восемь оставшихся в наброске, как будет о том сказано и соответствующем месте. Так как это творение задумано с величайшей изобретательностью, то расскажем сейчас о принятом им плане: для того, чтобы гробница выглядела грандиознее, он хотел поставить ее обособленно, так что можно было бы видеть ее со всех четырех сторон, которые с одного края имели по 12 локтей в длину, с другого по 18, сохраняя пропорцию в квадрат с половиной. Извне вокруг нее шел ряд ниш, по бокам которых были помещены гермы, одетые от пояса кверху; каждая из этих фигур головой поддерживала первый карниз и в то же время связывала пленника, стоящего на выступе постамента в позе необычайной и причудливом. В пленниках изображены провинции, покоренные этим папой и подчинившиеся апостольской церкви; в других статуях, также скованных, изображены добродетели и свободные искусства, своим видом являвшие, что не менее подвластны они смерти, чем глава церкви, окруживший их почетом. По углам первого карниза помещались четыре большие фигуры: Жизнь деятельная и Жизнь созерцательная, св. Павел и Моисей. Над карнизом сооружение поднималось ступенями, постепенно уменьшаясь, украшенное фризом с бронзовыми изображениями, также фигурами, путти и орнаментами, и завершалось поддерживающими гроб статуями Неба и Кибелы – богини земли; первая улыбалась тому, что душа пап достигла славы небесной, вторая плакала, ибо земля осиротела добродетелью вследствие его смерти. С обеих главных сторон архитектурного сооружения предполагалось сделать двери для входа и выхода³⁴.

Чтобы облегчить себе работу, Микеланджело приказал часть мрамора перевезти во Флоренцию, где он предполагал проводить лето, спасаясь от римской малярии. Здесь он закончил одну стену гробницы, а в Риме собственноручно исполнил фигуры двух пленников, поистине небесные творения, и еще несколько превосходнейших статуй. Этих пленников, так как они не пригодились для гробницы, Микеланджело подарил Роберто Строцци, в доме которого, заболев, нашел себе приют; впоследствии они были посланы в дар королю Франциску и теперь находятся в замке Экуан во Франции³⁵. Также в Риме сделал он начерно восемь статуй³⁶, а во Франции – пять и закончил Победу с пленником у ее ног. Все они находятся теперь у герцога Козимо, которому подарил их племянник Микеланджело, Леонардо. Герцог поставил Победу в Большую залу своего дворца, расписанного Вазари. Закончил Микеланджело мраморного Моисея в пять локтей вышиной; с этой статуей ни одно современное произведение не может сравняться красотою, да и о древних можно сказать то же самое; сидя в величественнейшей позе, одной рукой он поддерживает скрижали, а другой гладит бороду, длинную, спускающуюся отдельными прядями, так выполненную из мрамора, что волосы, трудно передаваемые в скульптуре, кажутся тончайшими, мягкими, растрепавшимися, точно резец стал кистью; прекрасно лицо истинного святого и грознейшего владыки, как будто он просит дать ему покрывала, чтобы закрыть от других свой лучезарный и сияющий лик, хорошо передана в мраморе божественность, сообщенная Богом его святейшему лику; отделаны и ткани с прекраснейшими складками по краям, и руки с их мускулами; и пальцы с их костями и жилками выполнены прекрасно и совершенно, также и колени, и ноги, и пальцы ног, выступающие из сандалий; так завершены все детали, что Моисея еще с большим правом можно именовать другом Бога, который раньше других дал его телу воскрешение от рук Микеланджело. Каждую субботу стаями, как скворцы, собираются евреи, мужчины и женщины, созерцать его и поклоняться ему как явлению не человеческому, но божескому. Так достигла своего завершения и конца эта работа; из четырех ее частей одну, притом меньшую, поставили потом в церковь Сан Пьетро-ин-Винколи³⁷.

Рассказывают, что, когда Микеланджело работал над гробницей, доставили в гавань весь недостающий мрамор, остававшийся в Карраре, и перевезли его на площадь св. Петра, туда же, где лежали и прежде доставленные глыбы, и так как следовало расплатиться с доставившими его, то пошел Микеланджело, как всегда, к папе; но в тот день его святейшество был занят болонскими делами, поэтому он вернулся домой и уплатил из своих денег, предполагая, что сейчас же получит от папы возмещение. В другой раз он опять пошел, чтобы поговорить с папой, но не был допущен, и привратник папский сказал ему, что не приказало его впускать; некий епископ сказал тогда привратнику: «Может быть, ты не знаешь, кто это такой" – «Отлично знаю, – отвечал тот, – но ведь меня поставили, чтобы выполнять приказы начальства и папы». Поступок такой не понравился Микеланджело, тем более, что совсем иначе обращались с ним прежде, и с негодованием приказал он привратнику, как только его святейшество о нем спросит, сказать, что он уехал. Вернувшись домой в два часа ночи, он сел в почтовую повозку, приказав обоим своим слугам продать евреям все домашние вещи и нагнать его во Флоренции, куда он и выехал. Прибыв в Поджибонси, стоящее на флорентийской земле, он сделал остановку, чувствуя себя в безопасности; немного спустя прибыли пять посланцев от папы с тем, чтобы вернуть его, однако ни на просьбы, ни на письмо приказывавшее ему возвратиться под страхом немилости, он не обратил никакого внимания. Наконец просьбы посланцев побудили его коротко написать его святейшеству, что он просит прощения, но возвратиться не собирается, ибо папа прогнал его как последнего негодяя, что по своей верной службе не того он заслуживал и пусть папа ищет себе другого слугу. Прибыв во Флоренцию, он оставался здесь три месяца, заканчивая картон для Большой залы, по желанию Пьеро Содерини, гонфалоньера. Тем временем пришли три послания к Синьории с тем, чтобы вернуть Микеланджело в Рим; он понял по этим посланиям, как негодует папа, и, страшась его, задумал, как рассказывают, уехать при посредстве монахов францисканцев в Константинополь на службу к султану, желавшему, чтобы Микеланджело построил ему мост из Константинополя в Перу. Однако Пьеро Содерини убедил его явиться к папе, хотя бы против своего желания, для безопасности в качестве должностного лица. Он облек его поэтому титулом флорентийского посла, затем направил его к своему брату, кардиналу Содерини, чтобы тот устроил ему прием у папы. Ему было указано ехать в Болонью, куда прибыл уже из Рима его святейшество. Рассказывают и по-другому об этом бегстве его из Рима, будто бы папа разгневался на Микеланджело, который не желал показывать ничего из своих произведений и подозревал, что его слуги, как то не раз бывало, пускали папу переодетого посмотреть их, когда Микеланджело не было во дворце или на работе, и бот однажды папа улестил помощников Микеланджело деньгами, чтобы они впустили его в капеллу Сикста, его дяди, которую он заказал Микеланджело расписать, о чем ниже будет рассказано, но на этот раз Микеланджело спрятался, подозревая предательство прислужников, и стал бросать с подмостков доски при входе папы, который, не думая, что застанет его здесь, удалился в бешенстве. 'Гак или иначе, с папой он поссорился. Прибыл он в Болонью и не успел даже переменить сапоги, как явились приближенные папы и повели его в сопровождении одного из епископов кардинала Содерини – так как сам кардинал по болезни не мог явиться – к его святейшеству во Дворец шестнадцати; когда подошли они к папе, Микеланджело склонил колени, а его святейшество, взглянув исподлобья и как будто гневно, Сказал: «Вместо того, чтобы явиться к нам, ты ждал, чтобы мы явились к тебе», намекая на то, что Болонья ближе к Флоренции, чем Рим. Протягивая руки, громким голосом Микеланджело смиренно просит у папы прошения, оправдывая свой поступок разгневанностью, ибо не мог он стерпеть, чтобы его так прогоняли, а если он заблуждался, то снова просит папу его простить. Епископ, сопровождавший Микеланджело к папе, желая смягчить его вину, сказал его святейшеству, что такие люди в приличиях несведущи и помимо своего ремесла ни на что не пригодны: стоит ли сердиться на них. Разгневавшись, папа посохом ударил епископа со словами: «Невежа – ты, раз говоришь ему такие грубости, каких и мы не хотим ему сказать». Лакеи папские взашей вытолкали епископ вон, а папа, излив свой гнев на нем, дал благословение Микеланджело, дарами и обещаниями задержав его в Болонье. И заказал ему его святейшество свою собственную статую в пять локтей вышиной. Микеланджело показал высокое искусство свое в ее позе, ибо вся она была исполнена величия и важности, и ткани были великолепны и богаты, и на лице одушевление, мощь, энергия и грозность. Эта статуя была поставлена в нише над порталом собора св. Петрония. Рассказывают, что, когда Микеланджело работал над нею, пожелал Франча³⁸, золотых дел мастер и превосходный живописец, ее посмотреть, ибо столько слышал похвал ему и его произведениям и ни одного из них не видал. Явились посредники с просьбой, чтобы он был допущен, и было ему разрешено. Когда увидел он произведение Микеланджело, то изумился. И будучи спрошен, как нравится ему статуя, Франча отвечал, что литье очень хорошо, хорош и материал. Подумал Микеланджело, что больше он хвалит бронзу, чем мастерство, и сказал: «Этим я совершенно также обязан папе Юлию, давшему мне материал, как вы москательщикам, у которых покупаете краски для живописи», – и с негодованием в присутствии некоторых дворян назвал его болваном. По этому же поводу, когда к нему пришел однажды сын Франча, которого считали очень красивым юношей, Микеланджело сказал: «В жизни твой отец делает фигуры куда красивее, чем в живописи». Один из этих дворян, не знаю кто, спросил Микеланджело, что больше, статуя ли папы или пара волов, на что тот отвечал: «Какие волы. Конечно, нашим флорентийским с болонскими не сравняться». Микеланджело сделал эту статую из глины еще до отъезда папы из Болоньи в Рим, и когда папа явился взглянуть на нее, то не знал еще Микеланджело, что вложить ему в левую руку, тогда как правую он поднял с такой энергией, что папа спросил, благословляет он или проклинает. Микеланджело ответил: «Напоминает народу болонскому о благоразумии», и на вопрос, не вложить ли ему книгу в левую руку, ответил его святейшество: «Вложи меч, не очень я смыслю в книгах». Оставил папа в банке мессера Антонмария да Линьяно тысячу скуди для завершения статуи, и через шестнадцать месяцев она была готова и с трудом водружена на самом верху собора св. Петрония, над передним фасадом, как сказано выше; упомянуто выше и об ее величине³⁹. Статую эту сбросили Бентивольи. Бронза была продана герцогу феррарскому Альфонсо, а тот отлил из нее пушку, получившую название Юлия, только голова статуи хранится в его кладовых.

Когда папа вернулся в Рим, а Микеланджело еще заканчивал эту статую, в его отсутствие Браманте, друг и родственник Рафаэля из Урбино и вследствие того человек мало расположенный к Микеланджело, замечая, что папа поощряет и ставит высоко его скульптурные работы, решил охладить его расположение, так чтобы по возвращении Микеланджело его святейшество не требовало окончания гробницы. Браманте говорил, что строить себе при жизни гробницу – плохое предзнаменование, ибо это ускоряет смерть, и убедил его святейшество, чтобы он заказал Микеланджело, когда тот вернулся, расписать в память его дяди Сикста сводчатый потолок капеллы, устроенной им во дворце. Браманте и другие соперники Микеланджело думали отвлечь таким образом его от скульптуры, в которой мастерство его было бесспорным, и довести его до отчаяния, понудив приняться за роспись: опыта во фресковой живописи у него не было, работа эта менее благодарная и наверное удастся ему меньше, чем Рафаэлю; а если бы он и добился успеха, они все равно решили поссорить его с папой, словом, думали тем или иным способом отделаться от Микеланджело. И вот когда Микеланджело вернулся в Рим, папа уже не думал об окончании гробницы, а предложил ему расписать потолок капеллы. Микеланджело предпочитал довести до конца гробницу; потолок капеллы представлялся ему работой огромной и трудной; он считал себя живописцем недостаточно опытным и всячески старался свалить этот груз с своих плеч, перекладывая его на Рафаэля. Но чем больше он отказывался, тем больше росло желание папы, человека в решениях своих упорного, к тому же подзадориваемого соперниками Микеланджело, особенно Браманте, так что казалось, он вот-вот разгневается на Микеланджело. Видя, что его святейшество упорствует, Микеланджело решился взять эту работу. Папа поручил Браманте устроить подмостки, чтобы можно было расписывать потолок, тот сделал их на канатах, продырявив для того потолок; видя это, Микеланджело спросил Браманте, как же заткнусь эти дыры, когда живопись будет окончена. Тот ответил: «Об этом подумаем потом, а иначе сделать нельзя». Понял Микеланджело, что Браманте или мало смыслит в этом деле, или делает ему назло, пошел к папе и сказал, что подмостки не хороши и что Браманте не сумел их устроить, тот в присутствии Браманте поручил Микеланджело устраивать их по-своему. Тогда он распорядился сделать их на козлах, не касавшихся стены. Этому способу подготовлять своды к росписи и правильно производить много иных работ научил он впоследствии Браманте и других. Затем он приказал одному бедному плотнику снять все эти канаты, и тот, продав их, приумножил приданое для дочери, так как Микеланджело ему их подарил. Тогда принялся он за эскизы потолка. Пожелал также папа, чтобы сбили стенную живопись, сделанную при Сиксте его современниками, и определил стоимость всей этой работы в пятнадцать тысяч дукатов – такую сумму вычислил Джулиано да Сангалло. Грандиозность предприятия побудила Микеланджело искать себе помощников, за которыми он послал во Флоренцию, рассчитывая своими работами победить мастеров, писавших здесь прежде, и показать современным художникам, как надо рисовать и писать красками. Таким образом, сами обстоятельства толкали его на высокие взлеты, во славу ему и на благо искусству. Когда он закончил начатые им картоны и пора было приступать к фресковой живописи, приехали в Рим из Флоренции несколько живописцев, его друзей, для помощи ему в работе и для того, чтобы показать ему приемы фресковой живописи, в которой некоторые из них были опытны, среди них Граначчо, Джулиано Буджардини, Якопо ди Сандро, Индако Старший, Аньоло ди Доннино и Аристотеле, и приступая к работе, он просил их сделать кое-что для опыта. Но видя, что все их труды не отвечают его желаниям и не могут его удовлетворить, однажды утром решил сбить все, сделанное ими; замкнувшись в капелле, их туда он не допускал и даже дома не позволял им себя видеть. Тогда они поняли, что если все это шутка, то длится она слишком долго, и постыдно вернулись во Флоренцию. Микеланджело решил сам выполнить всю работу, великим своим старанием и трудолюбием довел ее до благополучнейшего конца, никого не принимая, чтобы не иметь повода показать свою работу, благодаря чему у всех с каждым дном возрастало желание видеть ее. И папе Юлию очень хотелось взглянуть, как идет работа, больше всего потому, что ее от него прятали. Однажды он явился посмотреть, но не был допущен, так как Микеланджело показывать не хотел. Отсюда произошла размолвка, и поговаривали, что ему пришлось уехать из Рима оттого, что он не хотел показывать свою работу папе, а я, когда мне захотелось рассеять сомнения по этому поводу, слыхал от него, что не хотел он показывать из-за плесени, которая начала появляться зимой при северном ветре, когда треть работы была закончена. Причиною тому являлась римская известь, которую ради белизны делают из травертина и которая сохнет не очень скоро, а в соединении с бурой поццоланской глиной образует темную смесь; если же она жидка, водяниста, а стена обильно ею смочена, то, высыхая, часто зацветает плесенью. Во многих местах выступала плесневевшая сырость, со временем исчезавшая от проветривания. Приведенный этим в отчаяние, Микеланджело хотел забросить работу, но, когда он просил у папы прощения за ее неуспех, его святейшество прислал к нему Джулиано да Сангалло, который, сказав, в чем ошибка, убедил его продолжать дело и научил, как уничтожить плесень.

Потом, когда работа была доведена до половины, папа много раз поднимался, поддерживаемый Микеланджело, по деревянным лесенкам ее посмотреть, он требовал открыть работу, так как не мог, по природе своей, будучи тороплив и нетерпелив, дождаться, когда художник ее закончит и бросит, как говорится, последний мазок. Как только открыли ее, весь Рим направился сюда, и первым – папа, который не мог дождаться, чтобы улеглась пыль после того, как сняли подмостки. Рафаэль из Урбино, прекрасно умевший схватывать чужую манеру, увидав роспись Микеланджело, сейчас же начал работать в другом стиле и, являя свои таланты, тогда же создал пророков и сивилл в церкви Санта Мария делла Паче. Браманте тогда стал добиваться, чтобы другую половину капеллы папа поручил Рафаэлю. Узнав об этом, Микеланджело жаловался папе на Браманте, упомянув, не стесняясь, о многих недостатках его и в жизни и в строительном искусстве, которые, как мы увидим ниже, Микеланджело пришлось исправлять в соборе св. Петра. Но папа с каждым днем все больше ценил таланты Микеланджело и требовал, чтобы он продолжал работу, а увидав открытую часть ее, решил, что другую половину Микеланджело сделает еще лучше. Таким образом, Микеланджело прекрасно завершил роспись в двадцать месяцев совсем один, имея помощником лишь того, кто растирал ему краски. Порою Микеланджело жаловался, что папа его торопит и не дает ему возможности довести до конца роспись, как ему того хотелось бы, ибо папа настойчиво спрашивал, когда же он окончит. В один из многих таких дней он ответил папе: «Будет закончена, когда я буду доволен с точки зрения искусства». – «А мы желаем, – ответил папа, – чтобы вы удовлетворили нашему желанию видеть ее оконченной как можно скорее». В заключение он добавил, что если тот скорее ее не кончит, то он велит сбросить его с подмостков. Тогда Микеланджело, боявшийся, и не без основания, папского неистовства, сразу окончил работу, не имея времени доделать недоделанное и, сняв остальную часть подмостков, открыл плафон в День Всех Святых. Папа отслужил мессу в капелле к радости всего города. Хотелось Микеланджело, как делали прежние мастера на картинах внизу, кое-где тронуть слегка по сухому ультрамарином фон, ткани и воздух, прибавить тут и там золотых орнаментов, чтобы выглядело богаче и наряднее. Заметив, что этого как раз и не хватает в работе, которой от всех видевших ее он слышал похвалы, папа также высказывал пожелание о такой отделке, но ставить вновь подмостки было для Микеланджело делом слишком долгим. Так все и осталось. Встречаясь часто с Микеланджело, папа ему говаривал: пусть бы он сделал капеллу побогаче красками и золотом, бедновата она, Микеланджело отвечал ему, нимало не стесняясь: «Святой отец, в те времена люди золота на себе не носили, а те, кого я здесь изобразил, и вовсе были не богатыми; были они святые люди и богатство презирали». За это произведение папа уплатил Микеланджело в несколько сроков 3000 скуди, из которых он истратил на краски 25. Работал Микеланджело с великими неудобствами, так как писал он запрокинув голову, и до того испортил себе зрение, что и письма читать и рисунки смотреть мог только снизу вверх; так у него продолжалось несколько месяцев, и этому я готов поверить, ибо если бы я, работая над пятью картинами плафона Большой залы во дворце герцога Козимо, не устроил себе кресла, на которое я прислонялся головой, а случалось и ложился во время работы, то никогда бы мне с ней не справиться, от нее испортилось у меня зрение и такая появилась слабость в голове, что я это и до сих пор ощущаю и дивлюсь, сколько мог наработать Микеланджело при таких неудобствах. Но пылая с каждым днем все большим желанием творить, добиваться и улучшать, он усталости не чувствовал и с неудобствами не считался.

Композиция этого произведения задумана соответственно тому, что свод поддерживают опорные столбы, по шести с боков и по одному впереди и сзади. Над столбами Микеланджело написал сивилл и пророков высотою по шести локтей, в средней части потолка – ряд картин, начиная с сотворения мира вплоть до потопа и опьянения Ноя, в люнетах же – всю родословную Иисуса Христа. Принцип перспективных сокращений не применен в композиции, и отправная точка зрения в ней отсутствует; скорее он композицию подчинял фигурам, чем фигуры – композиции, довольствуясь тем, чтобы выполнить фигуры, обнаженные и одетые, с таким совершенством рисунка, что никогда не создавалось и создать невозможно произведения столь превосходного, да и подражать ему очень трудно. Оно было и теперь является светочем нашего искусства, столько пользы и света принесло оно живописи, что хватило его, чтобы осветить весь мир, пребывавший во мраке сотни лет. Живописцу не к чему больше искать новизны или изобретательности, новых поз или драпировок, новой выразительности или разнообразия, ибо все совершенства мастерства уже явил Микеланджело. Но и для человека есть тут чему изумляться при виде красоты фигур, совершенства ракурсов, изумительнейшей округлости очертаний, исполненных стройности и изящества, чудесной пропорциональности, особенно заметной в прекрасных нагих фигурах; каждой из них он, обнаруживая крайнюю степень и совершенство мастерства, придал свой возраст, свое выражение, свою форму лица, равно как и различие линий: кому больше стройности, кому более полноты в теле, при великом разнообразии прекраснейших поз. Они сидят и движутся и поддерживают рукой фестоны из дубовых листьев и желудей, герб и девиз папы Юлия, в знак того, что тогда под его управлением была свободна Италия от трудностей и нищеты, явившихся у нее потом. Между ними помещены медальоны с набросками сцен, взятых из Книги царей, подделанных под бронзу и золото.

Обнаруживая совершенство искусства и величие Божие, Микеланджело изобразил на первой из картин отделение света от тьмы, причем здесь показана мощь Бога, ибо он держится без опоры на распростертых руках, являя любовь и разум. На второй – с необыкновенной уверенностью и изобретательностью написал он Бога, творящего солнце и луну, причем опорою ему служат младенцы-ангелы; он очень выразителен благодаря ракурсу ног и рук. На той же картине, благословляя землю и творя животных, он улетает, на этот раз в ракурсе дана вся его фигура, и пока идешь по капелле, непрестанно он движется и поворачивается в разных направлениях. Так же и на той картине, где Бог отделяет воды от земли, прекрасны фигуры, остроумно изобретенные, достойные только божественных рук Микеланджело. Далее следует сотворение Адама, где он изобразил Бога, несомого группою ангелов, нагих и юных, которые поддерживают на себе как будто не только его, но всю тяжесть мира; поклонения достойна его величавость, движением одной руки он как будто опирается на ангелов, а другую протягивает Адаму, красота которого, поза, очертания и достоинства таковы, точно он заново сотворен высшим и первым своим создателем, а не кистью и рисунком человеческими. Вслед за ней идет картина, где из ребра Адамова является на свет мать наша Ева, оба они нагие, он – полумертвый, ибо объят сном, она – живая и бодрствующая по соизволению Божию. Кисть искуснейшего мастера всецело показала, как сон отличен от бодрствования и сколь отчетливо и явственно величие Божие в его человеческом обнаружении. Потом следует Адам, соблазняемый полуженщиной – полузмеей, вкушающий в яблоке нашу и свою гибель, и на той же картине – изгнание его и Евы из рая, где в фигуре ангела величественно и благородно олицетворена покорность приказу Господа, в позе Адама – раскаяние во грехе и страх смерти, у женщины – стыд, унижение и просьба о помиловании; но по тому, как обхватила она себя ручками, скорчив пальцы и подбородком прижавшись к груди, как она повернула голову к ангелу, больше становится заметным страх перед наказанием, чем надежда на милость Божию. Не менее прекрасна сцена жертвоприношения Каина и Авеля, где один несет дрова, другой, склонившись, раздувает огонь, третьи режут жертву; сделана эта сцена не менее внимательно и тщательно, чем другие. Таково же искусство и талант в картине потопа, где показана разного рода смерть людей, которые вне себя от ужаса тех дней, разными путями, напрягая последние силы, ищут, как спасти свою жизнь. И на лицах их написана борьба жизни и смерти не менее, чем страх, ужас и готовность на все. Видна здесь и сострадательность многих, один другому помогает выбраться на скалу в поисках спасения; среди них есть один, который, взяв в руки полумертвого, старается изо всех сил спасти его; сама природа не могла бы дать лучшей картины. Нельзя рассказать, как хорошо передана история Ноя, как, опьянев, лежит он, раскрывшись, и перед ним сыновья, один смеется, двое других его прикрывают; сюжет и мастерство несравненные, которые никем не могут быть превзойдены, разве только им самим.

Как будто еще более вдохновляясь от сделанного им, воспрянул он и явил себя еще большим художником в пяти сивиллах и семи пророках, каждый из которых высотою в пять локтей с лишком; позы одна на другую не похожи, складки тканей красивы, одежды их разнообразны; словом, все сделано с изобразительностью и искусством чудесным, и если кто вдумается в их чувства, они покажутся божественными. Можно здесь видеть Иеремию, он скрестил ноги, одной рукой схватился за бороду, опершись локтем о колено, уронил другую руку и склонил голову так, что явственно заметны его меланхолия, задумчивость, размышление и горькие мысли о своем народе. Так же хорошо сделаны детские фигуры сзади него, равным образом и сивилла, от него первая к двери, в ней Микеланджело хотел передать старость и помимо того, что закутал ее в ткани, показал охлаждение крови ее от времени еще тем, как она читает и, имея уже слабое зрение, подносит книгу к самым глазам. Рядом с нею Иезекииль, пророк-старик, он исполнен движения и красоты, его окутывают одежды, в одной руке держит он свиток с пророчествами, другую приподнял и повернул голову, как будто собираясь говорить о вещах высоких и великих, позади него два младенца протягивают ему книги. За ними следует сивилла, составляющая противоположность упомянутой нами выше сивилле Эритрейской, ибо, держа в отдалении книгу, она собирается перелистать страницу и, положив ногу на ногу, замкнувшись в себе, величественно размышляет, что ей написать, пока находящийся позади нее и раздувающий огонь младенец зажжет ей светильник.

Эта фигура – красоты необычайной по выражению лица, по постановке головы и складкам платья, у нее обнаженные руки, также прекрасные. Вслед за этой сивиллой он сделал пророка Иоиля, который сосредоточенно взял свиток и читает его со вниманием и интересом, по виду его заметно, как ему нравится написанное здесь, он кажется живым человеком, напряженно сосредоточившим свои мысли на каком-то предмете. Над дверью он поместил старца Захарию, он чего-то ищет в книге и не может найти; одну ногу выдвинул вперед, поджав другую от нетерпеливого желания найти это место, он так и остановился и забыл, как неудобна эта поза. Эта фигура превосходно передает старость, по форме несколько грубовата, на ткани складок немного, но они очень хороши; дальше еще сивилла, повернувшаяся к алтарю противоположной стены и показывающая какую-то рукопись, она и младенцы около нее не менее достойны похвалы, чем все остальное. Но кто взглянет на помещенного вслед за нею пророка Исайю, который, углубившись в мысли, скрестил ноги, пальцами правой руки заложив книгу в том месте, где он читал, левым локтем поддерживает книгу сверху, опершись щекой о ладонь, причем его зовет один из младенцев, находящихся сзади него, а он только повернул голову, нисколько, впрочем, не обеспокоившись, – тот увидит черты, поистине схваченные с натуры, подлинной родительницы искусства, увидит фигуру, так искусно изученную, что она может обучить всем приемам истинного живописца. За этим пророком изображена прекрасная старая сивилла, которая сидит и изучает книгу; исключительно красива ее поза, а также и окружающих ее детей. Невозможно представить себе, что можно добавить к совершенству фигуры Даниила, который пишет в большой книге, выискивая что-то в рукописях и копируя с невероятным рвением; для опоры этой тяжести Микеланджело сделал между его ног ребенка, который поддерживает книгу, пока тот пишет, – ничья кисть не сможет никогда сделать ничего подобного; также очень хороша фигура сивиллы Ливийской, которая, окончив писать в огромной книге, состоящей из многих листов, уже готова женственным движением подняться на ноги, сразу хочет она и встать и закрыть книгу – тема чрезвычайно трудная, если не сказать недоступная, для кого бы то ни было, кроме ее творца. Это же можно сказать про четыре сцены на углах свода: в первой из них Давид, не по- юношески сильно сдавив великану горло, одержал над ним верх, изумляя солдат, оказавшихся около поля поединка, другие подивятся превосходным позам в истории Юдифи на другом углу, где изображено туловище Олоферна, только что лишившееся головы, и Юдифь, кладущая мертвую голову в корзину, которую держит у себя на голове старая служанка такого высокого роста, что ей пришлось наклониться, чтобы Юдифь могла до нее достать; Юдифь протянула руку, стараясь прикрыть ее ношу, и повернула голову к туловищу, так и оставшемуся с поднятой ногой и рукой, а в это время в палатке поднялся шум; она боится и лагеря, страшится и мертвеца; картина поистине значительнейшая. Но божественнее и прекраснее ее и всех других сцена со змеями Моисеевыми, в левом углу над алтарем; здесь можно увидать, какое смертоносное бедствие причиняют множество жалящих и кусающих змей, и как Моисей подвешивает к шесту бронзового змея; на этой картине живо представлены различные виды смерти, причиняемые змеями, и люди, лишившиеся всяких надежд от их жала; спазмы и страх смерти нескончаемые возникают от жесточайшего яда, змеи обвивают им руки, ноги, и они, оставшись в прежней позе, не могут двинуться с места; нечего и говорить, как прекрасны лица людей, кричащих и в отчаянии закинувших голову. Не менее хороши лица тех, кто обратил свой взор на бронзового змея и, чувствуя, как от взгляда на него легчает боль и возвращается жизнь, взирает на него с тем большей любовью; среди них обращает на себя внимание женщина, поддерживаемая мужчиной; видно, какую помощь оказывает он ей и как она, ужаленная и испуганная, нуждается в ней. Также и на той картине, где Агасфер, сидя на ложе, читает анналы, есть фигуры прекрасные; среди них бросаются в глаза трое сидящих за обеденным столом; они приняли решение освободить еврейский народ, повесив Амана, который изображен здесь в необычайнейшем ракурсе; столб, к которому приковано тело Амана, и руки, выброшенные им вперед, кажутся не написанными, а живыми, они выступают рельефно, также и нога, выдвинутая вперед, и части тела, остающиеся в глубине; конечно, эта фигура прекраснейшая и труднейшая среди всех прекрасных и трудных.

Но слишком долго пришлось бы объяснять все красоты различных сцен, где, желая передать всю генеалогию Иисуса Христа, Микеланджело изобразил всех его предков, начиная с сыновей Ноя. Нельзя рассказать, как разнообразны здесь ткани, выражение лиц, как нескончаемы выдумки, необыкновенные, новые, прекрасно выполненные; нет такого приема, который не был бы разумно здесь применен; у всех фигур перспективные сокращения очень хороши и искусны; словом, все здесь достойно высочайшей похвалы и божественно. Но кто не будет восхищен, кто не растеряется, увидав выразительность Ионы, последней фигуры в капелле: здесь свод, охваченный стеной, по самой природе своей должен бы наклоняться вперед, но благодаря искусству от вида этой фигуры, откинувшейся назад, он кажется прямым и даже настолько покорен мастерством рисунка и светотени, что как будто изгибается назад. О, поистине счастлив век наш! О, блаженны художники, ибо вы своевременно могли у источника ясности просветить затемненные свои очи и увидать, сколь доступным стало все, прежде трудное, благодаря исключительному и изумления достойному художнику? Слава его трудов понуждает вас понять и признать, что это он снял с вас ту повязку, которую вы носили на очах ума своего, исполненного мрака, и освободил истину от лжи, затенявшей вам разум. Итак, благодарите небо и старайтесь во всем подражать Микеланджело40. После того как живопись его была открыта обозрению, со всех сторон сходились люди посмотреть на нее и пребывали немыми от восхищения, таким образом и папа был возвеличен и побуждаем к еще большим начинаниям. Деньгами и богатыми подарками вознаградил он Микеланджело, который часто рассказывал о больших милостях, полученных им от папы, о том, как тот ценил его талант, а если порой и обижал по тяжести своего характера, то врачевал затем дарами и милостями. Так, однажды Микеланджело, пожелав провести день св. Джованни во Флоренции, просил отпустить его и дать на дорогу денег, папа сказал: «Ладно, а капелла когда будет окончена?» – «Когда смогу, святой отец». Папа держал в руке жезл и, ударив им Микеланджело, воскликнул: «Когда смогу, когда смогу! Уж я заставлю тебя поскорее кончить!» Однако, когда вернулся Микеланджело домой и стал укладываться, чтобы ехать во Флоренцию, вдруг папа, опасаясь, как бы он не поступил по-своему, и, смягчая его гнев, прислал к нему прислужника своего Курено, который принес ему 500 скуди и в оправдание папы сказал, что это все было милостивыми шутками; зная характер папы и, в конце концов, любя его, Микеланджело рассмеялся, он видел, что все складывается ему на пользу и милость, что папа всячески старается сохранить дружбу с ним. Когда окончил он капеллу и папа еще не был близок к смерти, приказал его святейшество кардиналу Сантикватро и кардиналу Ажанскому, своему племяннику⁴¹, в случае его смерти закончить его гробницу по более скромному плану, чем предполагалось сначала. Снова принялся Микеланджело за работу тем более охотно, что рассчитывал на этот раз без помех довести до конца гробницу; но и впоследствии он имел от нее неприятностей, досад и забот больше, чем от чего другого в жизни, и на долгое время приобрел имя человека неблагодарного к папе, столь его любившему и поощрявшему. И вот когда он вернулся к гробнице, без отдыха над ней работая и в то же время, приводя в порядок рисунки для стен капеллы, судьбе было угодно, чтобы не был доведен до конца памятник, в таком совершенстве начатый, ибо в это время папа Юлий умер. Дело это было заброшено благодаря избранию в папы Льва X, который душою и талантами блистал не менее Юлия, но, будучи первым флорентийцем, избранным в папы, пожелал оставить в своем отечестве на память о себе и об ее гражданине, божественном художнике, такие чудеса, какие мог осуществить только такой величайший монарх, как он. Он поручил сделать во Флоренции фасад Сан Лоренцо, церкви, выстроенной дедом Медичи, и следствии этого работа над гробницей Юлия остановилась; он потребовал от Микеланджело план и рисунки и сделал его начальником всей этой работы. Как только мог, отказывался Микеланджело, ссылаясь на свои обязанности перед кардиналом Сантикватро и Ажанским относительно гробницы, но папа сказал в ответ, что Микеланджело нечего об этом беспокоиться, что он сам все это обдумал, что они его отпустят, ибо им обещано, что Микеланджело будет продолжать во Флоренции работать, как и раньше, над фигурами гробницы папы Юлия. Всем этим были очень недовольны и кардиналы и Микеланджело, который уехал в слезах. Потом последовали различные нескончаемые обсуждения, ибо заказ на фасад предполагалось поделить между несколькими лицами, и по поводу строительных работ многие мастера обратились в Риме к папе и сделали эскизы: Баччо д'Аньоло, Антонио Сангалло, Андреа и Якопо Сансовино и изящный Рафаэль из Урбино, который ради этого дела в свите папы приехал потом во Флоренцию. Тогда Микеланджело сделал модель и потребовал, чтобы его сделали старшим, то есть руководителем строительных работ. Но из-за его отказа от помощи других, ни он, ни остальные не приступали к работе, и, отчаявшись, все эти мастера вернулись к своим обычным делам. Микеланджело отправился в Каррару, причем Якопо Сальвиати было поручено уплатить ему тысячу скуди; но так как Якопо заперся у себя в горнице, обсуждая с гражданами дела, то Микеланджело не пожелал дожидаться аудиенции и, ни слова не сказав, уехал прямо в Каррару. Узнал Якопо о прибытии Микеланджело и, не найдя его во Флоренции, послал ему тысячу скуди в Каррару; посланный потребовал от него расписку, на что тот сказал, что деньги эти пойдут на папские расходы, не на его собственные нужды, пусть увозит их обратно, что не привык он давать квитанции и расписки за других людей, и, убоявшись, вернулся посыльный ни с чем к Якопо. Пока Микеланджело был в Карраре и добывал мрамор, как для гробницы Юлия, так и для фасада, думая, что и гробницу доведет до конца, получил он письмо о том, что, как известно папе Льву, в горах Пьетрасапта, около Серавеццы, в области Флорентийской, на высотах самой большой из здешних гор, именуемой Альтассимо, имеется мрамор не менее доброкачественный и красивый, чем каррарский. Об этом знал уже Микеланджело, но полагал, что нечего с этим считаться, ибо он был другом маркиза Альбериго, правителя каррарского, и желал ему предоставить выгоды; а может быть, он предпочитал камень каррарский серавеццкому потому, что для добычи последнего пришлось бы потратить мною времени, как это и случилось. И все же его принудили отправиться в Серавеццу, хотя ссылался он, возражая, на большие трудности и расходы. Но папа и слышать не хотел; тогда пришлось прокладывать дорогу во много миль по горам, кувалдами и мотыгами дробить камень, чтобы ее сровнять и сваями укреплять на болотистых местах. Здесь потратил Микеланджело много лет, выполняя волю папы, и, в конце концов, добыл пять колонн нужной высоты; одна из них находится теперь на площади Сан Лоренцо во Флоренции, а прочие на морском берегу; по этой причине маркиз Альбериго, видя ущерб своим делам, сделался великим врагом Микеланджело безо всякой его вины. Кроме этих колонн добыл он много мрамора, который вот уже больше тридцати лет так и остается в каменоломнях. Однако теперь герцог Козимо приказал для перевозки этого мрамора окончить дорогу, которой недоделано еще две мили в местах неудобных, а кроме того и другую – в каменоломни с превосходным мрамором, которую начал разрабатывать Микеланджело, желая довести до конца многие свои прекрасные начинания; в той жесеравеццкой местности, в горах пониже городка Стацемы, он начал разрабатывать гору пестрого, чрезвычайно твердого мрамора; сюда тот же герцог приказал провести мощенную булыжником дорогу больше чем в четыре мили для перевозки мрамора к морю.

Что же касается Микеланджело, то он вернулся во Флоренцию, теряя много времени то на одно, то на другое, и делал тогда для дворца Медичи модель окон для крайних комнат, которые Джованни да Удине украсил стукками и живописью, весьма достойными хвалы; также заказал он золотых дел мастеру сделать по его рисунку из чеканной меди жалюзи, произведение удивительное. Много лет потратил Микеланджело на добычу мрамора, правда, за это время он, сделал восковые модели и еще кое-что для фасада. Но так затянулось это предприятие, что деньги, предназначенные папой для него, были потрачены на войну в Ломбардии, и вследствие смерти Льва работа остались неоконченной; так она и ограничилась фундаментом для фасада до той большой мраморной колонной, которую перевез он из Каррары на площадь Сан Лоренцо⁴². Смерть Льва повергла в ужас римских и флорентийских художников, и пока был жив Адриана VI, Микеланджело, занятый гробницей Юлия, оставался во Флоренции, но по смерти Андриана избрали Климента VII, который не менее, чем Лев и другие предшественники, желал быть прославленным в архитектуре, скульптуре и живописи. В то время, а именно в 1525 году, кардинал кортонский привез во Флоренцию мальчика Джорджо Вазари и отдал его к Микеланджело на обучение. Но так как тот был вызван папой Климентом VII в Рим для переговоров о постройке библиотеки Сан Лоренцо и новой сакристии, в которой хотел поместить мраморные гробницы своих предков, то он решил временно отдать Вазари к Андреа дель Сарто и сам зашел в мастерскую Андреа, устраивая его. Поспешно поехал Микеланджело в Рим, так как вновь начались на него нападки со стороны Урбинского герцога Франческо Мария, племянника папы Юлия, жаловавшегося на то, что Микеланджело получил шестнадцать тысяч скуди на гробницу, но живет себе в удовольствие во Флоренции, и грубо ему угрожал, что если ею не займется, то плохо ему будет; когда он приехал в Рим, то папа Климент, желая оказать ему услугу, посоветовал подвести счеты с агентами герцога, так как вероятно, Микеланджело столько наработал, что скорее окажется кредитором, чем должником; тем дело и ограничилось.

Порассудив о многом, они пришли к решению делать новую сакристию и библиотеку Сан Лоренцо во Флоренции. Микеланджело уехал из Рима и воздвиг сложно задуманный купол капеллы, заказав золотых дел мастеру Пилото 72-гранный шар, который удался очень хорошо. Когда Микеланджело работал над этим куполом, один из друзей спросил его: «Должно быть, пришлось вам сильно видоизменить купольный фонарь Филиппо Брунеллески», а он отвечал: «Видоизменять его можно, улучшить нельзя». Стены капеллы изнутри он украсил четырьмя гробницами для праха отцов двух пап – Лоренцо Старшего и брата его Джулиано, а также для другого Джулиано, брата Льва, и племянника его герцога Лоренцо. Желая подражать старой сакристии, сделанной Филиппо Брунеллески, но иначе орнаментируя, сделал он здесь сложный орнамент способом совсем новым и отличающимся от того, как делали в какое бы то ни было время древние и современные мастера. Новизною прекрасных карнизов, капителей и баз, дверей, табернаклей и гробниц он добился полного отличия от того, что по измерениям, ордерам и пропорциям Витрувия и античности делали люди, не желая ничего к ним добавить. Подобная вольность много одушевления прибавила тем, кто видел его творение и принялся ему подражать. Появились новые фантазии, отвечающие скорее причудам, чем правилам и ордерам. Безгранично и всегда должны быть благодарны ему художники, ибо он сорвал путы и оковы, в которых шли они проторенной дорогой.

Но еще лучше он показал и дал понять свою оригинальность в библиотеке той же церкви Сан Лоренцо расстановкой окон, расчленением потолка и удивительным вестибюлем. Нигде не найти такого вольного изящества частей и целого, как здесь в пюпитрах, нишах и карнизах, не найти и лестницы столь удобной, как эта, ступени которой дают такие причудливые изгибы, которая так далека от обычных приемов других художников, что всякий изумляется ею. Около этого же времени он послал в Рим своего ученика пистойца Пьетро Урбано поставить в храме Минервы возле главной капеллы замечательнейшую статую нагого Христа, держащего крест, по поручению мессера Антонио Метелли⁴³.

Вскоре после этого произошел разгром Рима и изгнание Медичи из Флоренции⁴⁴; при подобных переменах правители города, имея намерение заново его укрепить, главным комиссаром всех укреплений назначили Микеланджело. Во многих местах города наметил он и сделал укрепления, холм же Сан-Миньято опоясал бастионами, которые делал не из дерна, бревен и хвороста, не так грубо, как это обычно практикуется, а на срубе из каштанов и дубов и иного крепкого материала, и вместо дерна взял высушенные на солнце кирпичи из пакли и навоза, выровненные очень тщательно. Ради этого флорентийская синьория послала его в Феррару для осмотра укреплений герцога Альфонса I, а также его артиллерии и амуниции. Он был принят очень любезно этим правителем, который просил доставить ему удовольствие каким-нибудь собственным произведением, что и обещал ему Микеланджело. Вернувшись во Флоренцию, он усердно занялся городскими укреплениями, но, несмотря на помехи, работал над картиной, изображавшей Леду, собственноручно сделанной им в красках «а темпера», для упомянутого герцога, произведением божественным, как будет сказано в своем месте; тайком работал также над статуями гробниц Сан Лоренцо. В этот период провел Микеланджело на холме Сан – Миньято около шести месяцев, хлопоча об укреплении холма, ибо, если бы враг им завладел, потерян был бы и город, а потому старательно следил за работами. Продолжал он работать в сакристии над произведением, от которого осталось частью в законченном виде, частью в наброске семь статуй. Полная изобретательности архитектура этих гробниц позволяет признать, что в трех искусствах превзошел он всех; свидетельством тому еще и теперь служат статуи, в наброске или вполне законченные в мраморе, которые можно здесь видеть. Одна из них – Мадонна; она сидит, положив нога на ногу, младенец вскарабкался верхом на то из бедер, которое приподнялось выше, и прекраснейшим движением повернулся к матери, прося молока, и она, одной рукой поддерживая его, на другую опираясь сама, наклоняется, давая ему грудь; и хотя в некоторых частях она осталась незаконченной, по этому эскизу, кое-где оставшемуся еще несовершенным наброском, можно судить о совершенстве произведения. Но гораздо больше изумляет он всякого мыслью, выраженною им в гробницах герцога Джулиано и герцога Лоренцо Медичи, что одной земли было недостаточно для достойного погребения их величия, что все элементы мира должны участвовать в нем, поэтому должно украсить их гробницы четырьмя статуями: Ночи и Дня – на одной, Утра и Вечера – на другой. Позы этих статуй так прекрасны, мускулы переданы так искусно, что, если бы искусство погибло, их одних оказалось бы достаточно, чтобы возвратить ему первоначальный свет. Среди этих статуй две изображают военных предводителей, одна – задумчивого герцога Лоренцо в позе мыслителя; ноги его сделаны так хорошо, что ничей взор не может увидеть ничего лучшего; другой – это герцог Джулиано, такая гордость в его лице и шее, так сделаны глазные впадины, нос в профиль, разрез рта, так божественны волосы, руки, колени, ноги, что глаза никогда не устанут на все это смотреть и никогда не будут пресыщены. Поистине, кто взглянет на красоту кирасы и поножей, тот назовет небесным, нечеловеческим это творение. Но что мне сказать о нагой женской фигуре Утра, как изгнать печаль из души, как забыть стиль этой статуи, в позе которой чувствуется желание подняться, хотя она дремлет, и оторваться от подушки? И, кажется, что, проснувшись, она найдет сомкнувшимися очи великого герцога; поэтому в горести она изгибается и скорбит, сохраняя свою красоту. Что могу я сказать о Ночи, статуе не то что редкой, а единственной? Кто видал в каком бы то ни было веке скульптурные произведения, древние или современные, сделанные с таким искусством? Чувствуется не только покой спящего, но также скорбь и печаль человека, теряющего нечто чтимое им и великое. И думается также, что эта Ночь затемняет всех, кто в какую бы то ни было эпоху статуей или картиной пытался, не говорю превзойти, хотя бы сравняться с ней. Сон передан здесь так, точно перед нами в действительности уснувший человек. Поэтому-то люди ученейшие сложили в ее честь немало стихов, вроде, например, следующих, автор которых неизвестен:

Ночь, что так сладко пред тобою спит,
То – ангелом одушевленный камень:
Он недвижим, но в нем есть жизни пламень,
Лишь разбуди – и он заговорит.
На эти стихи Микеланджело ответил от имени Ночи так:
Мне любо спать, а пуще – быть скалой,
Когда царят позор и преступленье,
Не чувствовать, не видеть – облегченые, –

Умолкни ж, друг, – не трогай мой покой ⁴⁵.

Если бы счастье и талант, добрые намерения первого из них и завистливость второго не враждовали друг с другом и позволили завершить это произведение, то могло бы искусство показать, насколько оно во всех отношениях выше природы.

Пока он с воодушевлением и величайшей любовью работал над подобными произведениями, началась (она-то и помешала его окончанию) осада Флоренции в 1529 году, бывшая причиной того, что мало он работал или и совсем не работал, так как сограждане поручили ему укрепить помимо холма Сан-Миньято еще и окрестности, как упомянуто⁴⁷. На эти работы он дал республике заимообразно тысячу скуди и, сделавшись одним из девяти руководителей милиции, которые назначены были на случай войны, все мысли свои и душу отдал усовершенствованиям укреплений; но когда все сужалось кольцо осаждавшего войска, мало-помалу исчезала надежда на помощь и росли затруднения у осажденных, подумалось ему, что взялся он за чуждое ему дело и ради собственной безопасности рассудил он уехать из Флоренции в Венецию, никому не открываясь в пути. Отправился он тайком дорогой, ведущей через холм Сан – Миньято, так что никто о том не знал, взяв с собой Антонио Мини, ученика и ювелира Пилото, своего верного друга; у каждого из них в платье на спине были зашиты деньги. Достигли они Феррары и собирались здесь отдохнуть, но как раз в это время, из-за подозрений относительно войны и союза императора и папы, осаждавших Флоренцию, герцог Альфонсо д'Эсте, желая тайно узнать о всех останавливавшихся в Ферраре, отдал приказ, чтобы каждый день ему приносили поименный список тех, кто в этот день приехал, и список чужеземцев, к какой бы они ни принадлежали нации. И вот, хотя Микеланджело рассчитывал, что не будет узнан, едва он и его спутники сошли с коней, как сейчас же это стало известно герцогу, который обрадовался приезду своего друга. Герцог был великодушен и всю жизнь ценил таланты. Тотчас же послал он нескольких из первейших своих придворных, чтобы они от имени его светлости привели Микеланджело в герцогский дворец и чтобы захватили лошадей и все его вещи и дали ему наилучшие помещения во дворце. Насильно был вынужден Микеланджело подчиниться и дарить то, что продавать не хотел; вместе с ними он пошел к герцогу, но вещи свои оставил в гостинице. Герцог устроил ему пышную встречу, пеняя на его малую общительность, одарил его подарками богатыми и почетными и желал удержать его в Ферраре хорошим жалованием. Но у него не было намерения оставаться. Тогда герцог просил его не уезжать, по крайней мере, пока не кончится война, и снопа предлагал сделать все, что только было в его власти. Микеланджело, не желая быть побежденным на почве любезности, благодарил герцога и, указывая на своих двух спутников, сказал, что он захватил в Феррару 12 тысяч скуди и, если понадобится, предоставляет эти деньги и себя в его распоряжение. Герцог провел его по дворцу, как уже делал когда-то, и показал все произведения искусства вплоть до его портрета кисти Тициана, который вызвал одобрение Микеланджело. Но герцог не смог удержать его во дворце, так как пожелал он вернуться в гостиницу. Тогда хозяину, приютившему его, поручено было за счет герцога оказывать ему всяческий почет и при отъезде ничего не брать с него за помещение⁴⁸. Оттуда направился он в Венецию, где многие знатные особы искали знакомства с ним, но всегда мало ценя их толки об его искусстве, он вскоре покинул Джудекку, где квартировал. Рассказывают, что по просьбе дожа Гритти⁴⁹ он сделал для венецианцев проект моста Риальто, редкостный по композиции и украшениям. С великими мольбами приглашали Микеланджело назад на родину, очень просили не покидать начатого дела, прислали ему и пропуск. Любовь к родине взяла, наконец, над ним верх, не без опасности для жизни он вернулся. В этот период он закончил «Леду», которую делал, как упомянуто, по просьбе герцога Альфонсо; впоследствии ученик его, Антонио Мини, увез ее во Францию⁵⁰. Тогда же починил он колокольню Сан Миньято; она очень беспокоила вражеский лагерь своими двумя пушками; вражеские бомбардиры, принявшись обстреливать ее из тяжелых орудий, почти что разбили ее на куски, едва совсем не разрушили; Микеланджело подвесил на веревках тюки шерсти и толстые матрацы, защитив ее настолько, что и сейчас она стоит. Еще рассказывают, что во время этой осады представился ему случай получить, чего он и прежде желал, привезенную из Каррары мраморную глыбу в девять локтей, которую папа Климент из-за соревнования и соперничества между ними отдал Баччо Бандинелли. Но была она общественным достоянием, и с просьбой о ней обратился Микеланджело к гонфалоньеру, который передал ее ему с тем, чтобы он продолжал работу Бандинелли, который приготовил уже модель и снял немало камня, начав ее высекать; сделал и Микеланджело модель, которую нашли изделием удивительным и очень красивым; но когда Медичи вернулись, глыба была возвращена Баччо. Когда Флоренция капитулировала, папский комиссар Баччо Валори получил приказ хватать и бросать в тюрьму граждан, наиболее враждебных Медичи; его агенты произвели обыск в доме Микеланджело, но он подозревал, что это случится, тайком бежал к одному из больших своих друзей, где и прятался много дней, а когда страсти улеглись, папа Климент припомнил таланты Микеланджело, велел немедленно найти его, не налагать на него никакого взыскания и, наоборот, даже выплачивать ему по-прежнему его обычное жалованье с тем, чтобы он занялся работой в Сан Лоренцо, причем наблюдателем работ папа назначил мессера Джованбаттиста Фиджованни, давнего служителя дома Медичи, приора храма Сан Лоренцо. Почувствовав себя в безопасности, Микеланджело начал, чтобы сделать Баччо Валори другом себе, мраморную фигуру в три локтя; изображала она Аполлона, вынимающего из колчана стрелу⁵¹, и довел ее почти до конца; теперь она находится в горнице герцоги Флорентийского, вещь удивительнейшая, хотя и не совсем оконченная. В это время прислал к Микеланджело герцог Феррарский Альфонсо одного из своих придворных, узнав, что тот собственноручно сделал для него нечто редкостное, и, не желая упустить такую драгоценность. Этот придворный прибыл во Флоренцию, нашел Микеланджело и представил доверительные письма от герцога; Микеланджело оказал ему хороший прием и показал ему написанную им Леду, обнимающую лебедя; Кастор и Поллукс, вылупляющиеся из яйца, были также на этой большой картине, очень тонко написанной темперой. Герцогский посланник, судя по славе Микеланджело, ожидал от него какого-нибудь величественного произведения, а мастерства и высоких достоинств этой фигуры он не понял и сказал: «Ну, это пустяк». Микеланджело спросил, какова его профессия, зная, что лучше всего оценит тот, кто сам достаточно опытен в соответствующем ремесле. Дворянин в насмешку ответил: «Я купец», – думая, что Микеланджело не признал его за дворянина, и, желая посмеяться; над подобным вопросом, показывая в то же время презрение к хозяйственным занятиям флорентийцев⁵². Микеланджело, отлично понявший, зачем он так говорит, сказал тогда: «На этот раз сделаете вы плохую сделку для своего государя. Убирайтесь вон». Так как ученик его Антонио Мини, у которого было две сестры на выданье, попросил тогда эту картину у него, он охотно ему ее подарил вместе с большей частью своих рисунков и картонов, произведений божественных. Набралось целых два ящика моделей, немалое количество законченных картонов, а частью и готовых произведений. Когда Мини пришла в голову фантазия ехать во Францию, он захватил их с собой; «Леду» при посредничестве купцов он продал королю Франциску, и теперь она в Фонтенбло, а с картонами и рисунками случилась беда: он вскорости там умер, и их расхитили; так лишил он свою страну стольких полезных произведений, что было потерей неисчислимой. Картон Леды потом вернулся во Флоренцию и теперь находится у Бернарда Беккьетти; также вернулись четыре листа набросков нагих фигур и пророков для капеллы; их привез скульптор Бенвенуто Челлини⁵³, и теперь они у наследников Джироламо дельи Альбицци.

Микеланджело отправился в Рим к папе Клименту, который хотя и гневался на него, но как друг талантов все ему простил, приказав вернуться во Флоренцию и заканчивать библиотеку и сакристию Сан- Лоренцо. Чтобы ускорить работу, большое число намеченных статуй было поделено между другими мастерами. Две из них Микеланджело поручил Триболо, одну – Рафаэлло да Монтелупо, одну – Джован Аньоло, брату ордена сервитов – все они были скульпторы – и оказал им помощь, сделав для каждой статуи глиняные эскизы; все они ревностно принялись за работу⁵⁴, а он занялся библиотекой, где отделал потолок деревянной резьбой, которую по его рисункам выполнили Карота и Тассо, флорентийцы, превосходные резчики, а также и живописцы; равным образом и пюпитры для книг сделали тогда Баттиста дель Чинкве и Чапино, друг его, мастера в своем ремесле. Чтобы придать библиотеке полную законченность, был приглашен во Флоренцию божественный художник Джованни да Удине, который вместе со своими помощниками, а также с флорентийскими мастерами работал над гипсовыми орнаментами трибуны. Так старались они довести до конца это предприятие.

Микеланджело намеревался уже перейти к работе над статуями, когда папе пришло на ум вызвать его к себе, ибо желал он сделать стенную живопись в капелле Сикста, для племянника которого – Юлия II Микеланджело расписал потолок. Папа Климент желал, чтобы на главной из этих стен он написал «Страшный суд», показав этой картиной, чего можно достичь живописью, а на противоположной стене, находящейся над главной дверью, папа приказал изобразить изгнание с неба за гордыню Люцифера и ввержение в адские недра всех ангелов, согрешивших с ним. В течение многих лет Микеланджело делал эскизы и различные рисунки для этих композиций, один из них был использован потом для римской церкви Тринита неким сицилийским живописцем, в течение нескольких месяцев растиравшим краски для Микеланджело. Эта картина написана фреской в трансепте церкви в капелле Сан-Грегорио; хоть и плохо она выполнена, все же видно, сколько ужаса и разнообразия в позах и группах нагих фигур, низринутых с неба и при падении в преисподнюю обращенных в дьяволов разного вида, очень страшных и причудливых, поистине – фантастическая выдумка. Пока Микеланджело был занят набросками и рисунками «Страшного суда» для первой стены, он не переставал ежедневно встречаться с агентами герцога Урбинского, обвинявшими его в получении от Юлия II шестнадцати тысяч скуди для гробницы. Чтобы избавиться от невыносимого обвинения, он намеревался со временем ее окончить, несмотря на свою старость, тем более, что случай, которого он не искал, сделал то, что он оставался в Риме и не должен был возвращаться во Флоренцию, так как опасался герцога Алессандро Медичи, не очень, казалось ему, дружественного к нему. Из-за этого, когда Алессандро Вителли дал знать, что следует ему выбрать место для кремля и крепости Флоренции, он ответил, что не поедет, если только это не будет ему приказано папой Климентом. Наконец достигли соглашения по поводу гробницы; в конце концов, оно сводилось к тому, что он будет делать не обособленно стоящую квадратной формы гробницу, а только один из ее фасадов, как и хотелось Микеланджело, причем он обязался собственноручно сделать шесть статуй. В этом договоре, заключенном с герцогом Урбинским, его высочеством была сделана уступка в том смысле, что Микеланджело обязуется четыре месяца в году, во Флоренции или, где ему заблагорассудится, выполнять работы для папы Климента, и хотя думалось Микеланджело, что он может чувствовать себя спокойно, дело этим не кончилось, ибо, желая увидать последнее доказательство силы его таланта, Климент требовал, чтобы он занялся эскизами к «Страшному суду». А он, делая перед папой вид, что этим-то и занят, не все силы отдавал на то, а тайком работал над статуями для гробницы.

В 1533 году умер папа Климент, вследствие чего остановилась постройка библиотеки и сакристии, которые, хотя Микеланджело с таким рвением старался их кончить, так и остались незавершенными. Тогда Микеланджело счел себя по-настоящему свободным, рассчитывая, что окончит теперь гробницу Юлия II. Но папою был избран Павел III, который немного спустя вызвал Микеланджело к себе, осыпал его любезностями и предложениями, настаивая на том, чтобы он работал на него и оставался при нем. Микеланджело отказался от этого, говоря, что не может так поступить, ибо связан с герцогом Урбинским, пока не будет закончена гробница Юлия. Папа разгневался и сказал: «Уже 30 лет имею я такое желание, неужели же, став папою, его не исполню? Порву договор, желаю, чтобы ты во что бы то ни стало, служил мне». При виде подобной решительности Микеланджело подумал было уехать в Рим и хоть таким образом найти путь для окончания гробницы. Однако он благоразумно убоялся власти папы, надеясь питать и успокаивать папу, уже весьма престарелого, одними лишь обещаниями, пока не произойдут какие-нибудь новые события. Папа хотел заказать Микеланджело какое-нибудь значительное произведение и однажды вместе с десятью кардиналами явился в дом к нему, выразив желание увидеть все статуи гробницы Юлия, которые ему показались достойными изумления, в особенности же Моисей, о котором кардинал Мантуанский сказал, что одна эта статуя уж достаточно прославляет папу. Увидав картоны и рисунки, которые Микеланджело подготовлял для стены капеллы, папа нашел их изумительными и снова настойчиво стал просить его идти к нему на службу, обещая добиться того, что герцог Урбинский удовлетворится тремя статуями, а остальные можно заказать по моделям Микеланджело другим выдающимся мастерам. Так и сговорился его святейшество с агентами герцога, и заключен был новый договор, подписанный герцогом; добровольно взял Микеланджело на себя обязательство оплатить три статуи и постройку самой гробницы и для этого внес он в банк Строцци тысячу пятьсот восемьдесят дукатов. Эту сумму считал он достаточной для покрытия его обязательств по этому, отнявшему столько времени и доставившему ему столько неприятностей произведению, которое впоследствии он и вделал в стену церкви Сан Пьетро-ин-Винкоели.

Вот какой вид имела гробница. Внизу выступали четыре пьедестала, насколько было нужно для предполагавшихся сначала фигур пленников, которых теперь он заменил гермами; а так как эти гермы были не высоки, то он укрепил их снизу опрокинутыми консолями на каждом из этих четырех пьедесталов. Между гермами были три ниши, две из них завершались сверху полукругом, они предназначались для Побед, вместо которых он в одну нишу поставил дочь Лавана – Лию. Она олицетворяет Жизнь деятельную и держит в одной руке зеркало в знак того, как внимательно следует нам относиться к своим поступкам, в другой – цветочную гирлянду, знак добродетелей, украшающих бытие наше при жизни и прославляющих его после смерти. В другой нише – Рахиль, ее сестра, олицетворяющая Жизнь созерцательную; она сложила руки и преклонила колено, лицом своим выражая стремление вверх к духу. Эту статую собственноручно выполнил Микеланджело менее чем в год. Посередине еще ниша, но четырехугольная, так как по первоначальному плану здесь была одна из дверей для входа в круглую часовню гробницы. Теперь дверь заменена

нишей, и в ней на кубической мраморной подставке помещена грандиозная и прекрасная статуя Моисея, о которой достаточно мы говорили. Над головами герм, представляющими собой капитель, идет архитрав, фриз и карниз с богатой резьбой из листвы, гроздьев и кружев и прочими украшениями; над карнизом начинается верхний ряд гробницы, более простой, без резьбы, без тех сложных герм, которым здесь соответствуют пилястры с разнообразными карнизами. Верхний ряд согласован с нижним, и на том месте, где внизу находится четырехугольная ниша Моисея, здесь имеется просвет, в котором на выступе карниза поставлен мраморный гроб, на нем покоится статуя папы Юлия, сделанная скульптором Мазо даль Боско; над нею в нише – Мадонна с ребенком на груди, которую по модели Микеланджело выполнил скульптор Скерано да Сеттиньяно. Обе статуи сделаны хорошо. В двух других четырехугольных нишах над Жизнью деятельной и Жизнью созерцательной находятся две сидящие фигуры пророка и сивиллы больших размеров, обе они сделаны Рафаэлло да Монтелупо, как мною рассказано в «Жизнеописании» Баччо, его отца, причем Микеланджело остался мало доволен их выполнением. Завершается это сооружение сложным карнизом, выступающим со всех сторон, как и внизу, а над гермами поставлены канделябры и между ними герб папы Юлия. Над головами пророка и сивиллы в стене ниш сделано по окошку для удобства монахов, отправляющих в этой церкви службы; позади устроены хоры, с которых при богослужении воссылаются голоса в церковь и можно видеть богослужение. Поистине все это произведение хорошо удалось, хотя и лишено цельности, присущей первоначальному плану.

Так как выхода другого не было, Микеланджело согласился служить папе Павлу, который пожелал, чтобы он выполнял заказ Климента⁵⁵, нисколько не меняя ни композиции, ни плана. Он ценил талант Микеланджело и относился к нему с такой любовью и почтением, что всячески старался сделать ему приятное. Примером тому служит следующее: пожелал его святейшество, чтобы в капелле под изображением Ионы, где был первоначально герб папы Юлия II, Микеланджело поместил его собственный герб, но тот, чтобы не быть несправедливым по отношению к Юлию и Клименту, отказался, говоря, что так будет нехорошо: его святейшество, чтобы с ним не спорить, удовлетворился таким ответом и даже – что редко бывает с правителями – оценил правоту Микеланджело, стремившегося к должному и правильному без угодничества и лести. Итак, Микеланджело приказал к прежней стене капеллы приделать новую, наклонную, из отборных, хорошо обожженных и пригнанных друг к другу кирпичей, так, чтобы верхний край выступал на пол-локтя, не давая задерживаться пыли и грязи. Не буду касаться сюжетных и композиционных подробностей этой картины – столько существует рисунков и гравюр больших и малых размеров, что нечего терять времени на ее описание. Достаточно заметить, что намерение этого необыкновенного человека сводилось не к чему иному, как к тому, чтобы написать образцовое и пропорциональнейшее строение человеческого тела в различнейших позах, передавая вместе с тем движение страстей и спокойное состояние духа. Он удовлетворялся той областью, в которой превзошел всех художников, – в создании монументального искусства изображать нагое тело при любых трудностях рисунка. Он показал путь к главной задаче искусства, каковой является человеческое тело, и, обращая внимание только на нее, оставлял в стороне игру красок, причуды подробностей и тонкостей, которыми не все художники пренебрегают, может быть, и основательно. Поэтому кое-кто, не столь совершенно владеющий рисунком, пытался добыть первенствующее положение среди художников разнообразием в тонах и оттенках красочных пестрыми, необычными и новыми выдумками, словом, другими путями⁵⁶. Но Микеланджело, твердо держась самых основ искусства, показал людям сведущим, как достичь совершенства.

Вернемся к повествованию. Уже закончил Микеланджело свое произведение больше чем на три четверти, когда явился взглянуть на него папа Павел; вместе с ним пришел в капеллу мессер Биаджо да Чезена, церемониймейстер, человек придирчивый, который на вопрос, как он находит это произведение, ответил: «Полное бесстыдство – изображать в месте столь священном столько голых людей, которые, не стыдясь, показывают свои срамные части; такое произведение годится для бань и кабаков, а не для папской капеллы». Не понравилось это Микеланджело, который, желая ему отомстить, как только он ушел, изобразил его, списав с натуры, в аду в виде Миноса с большой змеей, обвившейся вокруг его ног, среди кучи дьяволов⁵⁷. Сколько ни просил мессер Биаджо папу и Микеланджело уничтожить это изображение, последний сохранил его для памяти, об этом, так что и сейчас можно его видеть.

Случилось ему в это время; упасть с немалой высоты с подмостков, и разбил он себе ногу, но от боли и гнева не позволял никому лечить. Тогда был еще в живых маэстро Баччо Ронтини, флорентиец, друг его, медик искусный и очень ценивший талант Микеланджело; сжалившись, однажды он пошел к: дому Микеланджело и постучался, но ответа не получил ни от него, ни от соседей; тогда он попытался проникнуть черным ходом и, пройдя через ряд комнат, нашел наконец Микеланджело; он был в отчаянном положении. И решил тогда маэстро Баччо не покидать его и не отлучаться из его дома, пока он не выздоровеет. Оправившись от болезни, Микеланджело вернулся к работе и, неотступно ею занимаясь, в немногие месяцы довел ее до конца, такую силу придав живописным изображениям, что оправдалось изречение Данте: «Мертвые кажутся мертвыми, живые – живыми»; понятной здесь становится скорбь грешников и радость праведников. Когда открыт был «Страшный суд», Микеланджело не только показал себя победителем прежних мастеров, работавших в капелле, но и самого себя захотел он победить, свой потолок, столь прославленный, далеко превзойти, и превзошел сам себя, изобразив ужас тех дней и представив к большей еще муке грешников все страсти Христовы, ибо вверху в воздухе различные наше фигуры несут крест, колонну, копье, губку, гвозди, венец: их трудные и разнообразные позы выполнены с легкостью. И восседает Христос. Ликом грозным и непреклонным повернулся он к грешникам, проклиная их, к великому ужасу Мадонны, которая, съежившись в своем плаще, слышит и видит всю эту погибель. Христа окружают бесчисленные фигуры пророков и апостолов, и особняком среди них – Адам и св. Петр, находящиеся здесь: один – в знак того, что он предок людей, явившихся на суд, другой – в знак того, что он основа христианской религии. У его ног прекрасная фигура св. Варфоломея, показывающего содранную с него кожу. Здесь и св. Лаврентий, равным образом нагой, и счета нет бесчисленнейшим святым мужского пола и женского и прочим фигурам, женским и мужским; вблизи и вдали они обнимают друг друга и ликуют, получив вечное блаженство по милости Божьей ивнаграду за содеянное ими. Ниже Христа – семь ангелов с семью трубами, описанных евангелистом Иоанном, они призывают на суд, и волосы дыбом встают у того, кто смотрит на них, от ужаса, явленного на лицах; у двух ангелов по книге жизни в руке. Недаром изображены рядом с ними с одной стороны семь смертных грехов; в дьявольском обличии они влекут вниз к аду души, пытающиеся улететь к небу; прекрасны их позы, и перспективные сокращения удивительны. Не преминул он показать миру, как мертвые, воскресая, облекаются костьми и плотью из той же земли и как, поддерживаемые другими ожившими людьми, они взлетают к небу, причем души, уже вкусившие блаженство, оказывают им помощь. Микеланджело принял во внимание все, приличествующее подобному произведению; для него он изучал и упражнялся, применив свой опыт равномерно во всей картине, как это особенно ясно видно по барке Харона, который яростно бьет веслом души, сброшенные дьяволами в барку, в подражание тому, что изобразил Данте, любимейший поэт Микеланджело, словами:

И бес Харон со взором огневым

Их побуждал сигналом торопиться

А промедлявших бил веслом своим⁵⁸.

Представить себе невозможно, сколько разнообразия в лицах этих дьяволов, поистине адских чудовищ. Лица же грешников выражают греховность и вместе с тем боязнь вечного проклятья. Помимо исключительной красоты картины нужно отметить такую цельность ее колорита и всего ее выполнения, точно она сделана в один день, притом столь тонко, что никакому миниатюристу так не сделать. Нельзя описать, сколько здесь фигур, столь выразительно и грандиозно произведение, изумительно передающее всевозможные человеческие страсти. Гордеца, завистника, скупца и развратника и иного грешника отличит здесь всякий мыслящий человек, обратив внимание на выражение лица или на позу, или на другую какую-нибудь черту в их внешности. Такая способность, как она ни велика и удивительна, оказалась для него достижимой, потому что он всегда был внимателен и зорок, много видел людей и таким образом приобрел такие познания путем знакомства с жизнью, какие философы приобретают из книг и размышлений. Человек рассудительный и сведущий в живописи поймет, какой силы может достичь искусство, и откроет в этих фигурах мысли и чувства, еще никем до Микеланджело не изображенные. Также увидит он, как можно разнообразить позы мужчин и женщин, старых и молодых, в зависимости от своеобразных и изменчивых движений. Кто же не постигнет мощи искусства вместе с чувством изящного, которым одарила Микеланджело сама природа! Ведь он потрясает сердца и людей несведущих, и людей, понимающих толк в этом ремесле. Перспективные сокращения кажутся здесь рельефными и в то же время так мягко написаны. А то, что требовало нежной трактовки, сделано так тонко, что поистине он дает пример, какой должна быть живопись настоящего, правдивого художника. Одни лишь очертания того, что можно было передать единственно этим способом, никому, кроме него, недоступным, изображают подлинный Страшный суд, подлинное проклятье и воскрешение. В нашем искусстве это произведение является образцом. Богом дана людям на земле его великая живопись, дабы видели они волю рока в ниспослании на землю умов высшего порядка, одаренных духом изящного и божественной мудростью; оно пленяет тех, кто убежден в своих художественных познаниях, и, видя, какие знамения живут в предметах, им изображенных, трепещет человек и страшится: не грозный ли дух воплотился в живописца. А когда обратишь внимание на то, сколько трудов положено на это произведение, то чувства цепенеют от одной мысли, что в сравнении с нею другие картины прошлого и будущего. Счастливцем может назвать себя и счастливой своею память видевший это поистине изумляющее чудо нашего века⁵⁹. О счастливейший, блаженнейший Павел III, ибо Богу было угодно, чтобы под твоим покровительством порожден восторг, который памяти о нем и о тебе посвятят писатели! Сколь возвеличиваются твои заслуги от его! Какое благодеяние принесено его рождением художникам нашего века, ибо сдернуто покрывало трудностей благодаря тому, что смог он измыслить и сделать в своих живописных, скульптурных и архитектурных произведениях.

Он трудился над этим произведением восемь лет и открыл его в 1541 году, кажется, в день Рождества, к изумлению и восторгу всего Рима и даже всего мира; и я, живший тогда в Венеции, в этом году поехал в Рим посмотреть на него и остался в оцепенении.

Заказал папа Павел, как об этом мною упоминалось, Антонио да Сангалло построить в этом же этаже капеллу, названную Паолина, в подражание капелле Николая V, и решил, что здесь Микеланджело напишет два больших события на двух картинах. На одной он изобразил обращение св. Павла; в воздухе парит Иисус Христос, и множество нагих ангелов, причем прекрасно переданы их движения, а внизу на земле сброшенный конем, ошеломленный и устрашенный Павел; вокруг него воины; одни из них готовы оказать ему помощь, другие – разбегаются в ужасе от гласа и сияния Христова; прекрасны, разнообразны их позы и изумительны движения; мчится конь и в бешеной скачке как будто увлекает за собой того, кто пытается его удержать; картина выполнена искусно, и рисунок в ней исключительно хорош. На другой картине – распятие св. Петра: нагим пригвожден он к кресту, и на редкость хороша его фигура; изобразил Микеланджело и распинающих, в то время как они роют в земле яму, желая водрузить крест, притом так, чтобы апостол был распят вверх ногами; много здесь прекрасного и достойного быть отмеченным. Совершенства в искусстве Микеланджело достиг без каких бы то ни было вспомогательных средств, как было уже сказано, нет у него ни видов местности, ни деревьев, ни построек: никакой пестроты, никаких прикрас, ибо к этому он не стремился, может быть, не желая унизить свой большой талант подобными мелочами. Это были последние его живописные произведения, выполненные им в 75-летнем возрасте и, по его словам, с большим трудом, потому что годы прошли, живопись, особенно фресковая, не годится для стариков⁶⁰.

Микеланджело поручил превосходному живописцу Перино дель Вага покрыть потолок гипсовыми узорами и живописью по его рисункам. Такова была воля папы Павла III, который, однако, только и сделал, что надолго ее отложил; как много вещей остается неоконченными, потому ли, что у художников не хватает энергии, или потому, что правители забывают их подгонять. Задумал папа Павел укреплять Борго и пригласил собраться Антонио да Сангалло и многих других, пожелав, чтобы присутствовал и Микеланджело, так как знал, что укрепления вокруг холма Сан – Миньято во Флоренции строились под его наблюдением. После долгих споров обратились к Микеланджело. Он держался взглядов, противоположных тому, что думали Сангалло и другие, и открыто высказался. Тогда Сангалло сказал ему, что его дело – скульптура и живопись, не фортификация. Микеланджело ответил, что в первых двух он смыслит мало, что же касается фортификации, то так долго о ней размышлял, таков его опыт по постройкам, что, кажется ему, знает он гораздо больше, чем Сангалло и вся его свита; и в присутствии всех доказал, как много тот наделал ошибок. Разгорелись споры. Папа восстановил молчание. Немного времени спустя Микеланджело принес план всех укреплений Борго, и взорам открылось все то, что впоследствии было здесь устроено. Вот почему ворота Санта-Спирито, которые Сангалло почти довел до конца, так и остались недостроенными.

Ум и талант Микеланджело не могли оставаться праздными, и так как писать он был уже не в силах, то взялся за мраморную глыбу, желая высечь четыре свободные фигуры больше натуральной величины, изображающие мертвого Христа, чтобы не сидеть без дела и еще, как говорил он, потому, что упражнения резцом сохраняют здоровье в его теле. Снятого с креста Христа снизу поддерживает Мадонна, которой помогает стоящий сзади Никодим и одна из Марий, видя, что мать лишается сил и, побежденная скорбью, не может его удержать. Члены тела Христова ослабели, он падает, и не может сравниться с ним никакое изображение мертвеца, такой позы не встречалось еще ни у Микеланджело, ни у других художников. Многих трудов стоило это произведение, редкостное и тем, что при своей божественности оно высечено из одной глыбы. К несчастью, оно осталось, как будет сказано ниже, неоконченным, хотя Микеланджело предполагал, что у подножия того алтаря, где он поставил эту скульптуру, будет его могила⁶¹.

В 1546 году умер Антонио да Сангалло, и некому стало руководить постройкой собора св. Петра. Папа и соборные депутаты много спорили, кому ее поручить. Наконец его святейшество, думаю, по внушению Божьему, решил послать за Микеланджело, но тот отказался занять это место и, чтобы снять с себя такую обузу, сказал, что архитектура не его дело. В конце концов, так как просьбы ни к чему не вели, папа приказал ему принять эту работу. Тогда с великой неохотой и против воли пришлось ему к ней приступить. Однажды, отправившись в собор св. Петра, чтобы посмотреть сделанную Сангалло деревянную модель и саму постройку, он нашел там всю компанию сангалловскую; они собрались возле него и лучшего ничего не нашли, как сказать, что поручение этой работы ему их очень радует и что эта модель – пастбище, которое никогда не перестанет доставлять им корм. – «Правду говорите», – ответил им Микеланджело, разумея (так объяснил он другу), что они не смыслящие в искусстве бараны и быки; и часто потом публично заявлял, что Сангалло оставил храм без света, а с наружной стороны слишком много колонн, один ряд поверх другого, и что благодаря всем этим выступам, пирамидам и мелочности частей он гораздо ближе к немецким творениям, чем к хорошему античному стилю или ласкающей взгляд красивой манере современной; помимо того, можно было сберечь пятьдесят лет времени и больше трехсот тысяч скуди расходов, сделав храм более величественным, грандиозным, легким для выполнения, более правильным, красивым и удобным. Все это он и показал потом на сделанной им модели, доведя храм до той формы, какую имеет он сейчас, и доказав, что все сказанное им – сущая правда. Модель эта обошлась в 25 скуди и сделана была в пятнадцать дней, а Сангалло, как мы упоминали, потратил больше четырех тысяч и тянул работу много лет. Эти два различных способа работать показывают, что постройка собора была лавочкой, доходным местечком; те, кто взялся за нее ради барышей, ее затягивали и не собирались кончать. Их поведение было не по душе честному Микеланджело, и так как папа понуждал его взять на себя руководство постройкой, он решил их удалить и объявил им однажды открыто, что они вместе с друзьями все меры принимали к тому, чтобы не допускать его до постройки, а раз она теперь ему поручена, то ни в ком из них он не нуждается. Эти слова, произнесенные публично, как легко себе представить, были встречены дурно, и в них причина той ненависти, которая возрастала с каждым днем, когда становились видны перемены в ходе постройки и внутри и извне. Житья они ему не давали, каждый день изобретая новые и разнообразные способы ему помешать, о чем своевременно будет рассказано.

Наконец папа именным указом назначил⁶² его полновластным начальником постройки с правом строить и сносить что угодно, увеличивать, уменьшать и видоизменять, как ему заблагорассудится, и подчинил его воле всех помощников. Тогда Микеланджело, видя к себе такое доверие папы, показал свое бескорыстие и потребовал, чтобы в указе было упомянуто о том, что он ведет постройку ради любви Божией без всякого вознаграждения. Так он поступил, хотя со смертью герцога Пьера Луиджи Фарнезе он потерял доход с пармской переправы, пожертвованный ему папой и дававший ему шестьсот скуди, взамен чего ему дали незначительную должность по Римини. Но и это его не озаботило, а когда папа неоднократно посылал ему жалованье, он всегда отказывался его принять, как свидетельствуют мессер Алессандро Руффино, тогда папский Камерарий, и мессер Пьер Джованни Алиотти, епископ Форлийский.

В конце концов, папа одобрил сделанную Микеланджело модель, сообщавшую собору меньшие размеры, но большую грандиозность, к удовольствию всех людей сведущих, хотя кое-кто из слывущих знатока ми (на самом деле таковыми не являющихся) ее неодобрили. Он нашел, что четыре основных пилястра сделанных Браманте и сохраненных Антонио да Сангалло, на которых держится вся тяжесть купола, слишком слабы, и дополнил их двумя витыми лестницам со ступеньками настолько пологими, что по ним на ослах возят груз до самого верха, равным образом люди могут ехать на конях до верха арок. Сделал он над травертиновыми арками карниз, идущий кругом, – произведение удивительное, изящное, не похожее на другие; лучше в таком роде, и сделать нельзя. Принялся он и за обе большие ниши трансепта, и где прежде по плану Браманте, Бальдассаре⁶³ и Рафаэля которому последовал также Сангалло, как мы упоминали, делалось восемь табернаклей, там, со стороны кладбища, доведя их число до трех, он устроил три капеллы, а над ними травертиновый свод и ряд светлых окон разной формы и огромных размеров. Так как они существуют и так как напечатаны рисунки для них, сделанные не только Микеланджело, но и Сангалло, я не стану их описывать, надобности в этом нет. Достаточно сказать, что он с большим вниманием принялся за перестройку всех тех частей здания, где нужно было что-нибудь изменить с тем намерением, чтобы оно стояло как можно прочнее, и чтоб никто его не переделывал: предусмотрительность, внушенная мудростью и осторожностью. Ибо недостаточно хорошо строить, нужно еще предохранить постройку от искажений. Если будешь судить по словам, а не по делам, тогда самомнение и смелость мнимых знатоков, порою и благорасположение невежд много могут причинить неприятностей.

Пожелал римский народ с милостивого разрешения папы придать Капитолию красивый, соответствующий его назначению вид, поставив колонны, устроив подъемы, пологие лестницы с широкими ступенями и античными статуями, и по этому поводу просипи совета у Микеланджело, который сделал для них прекрасный и очень богатый гитан. С восточной стороны, где дворец Сенатора⁶⁴, он спроектировал травертиновый фасад и лестницы, поднимающиеся с двух сторон на террасу, посередине которой вход в залу дворца; у лестниц величественные изгибы с балюстрадами, которые служат опорою и парапетом. Чтобы сделать лестницы пышнее, он поместил перед ними на постаментах две античные мраморные статуи, одна из этих лежащих фигур изображает Тибр, другая Нил, каждая в десять, локтей, произведения редкостные; посередине в. большой нише предполагалось поставить Зевса. Затем с южной стороны облек он палаццо деи Консерватори богатым и сложным фасадом, устроил, внизу лоджии с колоннами и нишами, предназначенными для античных статуй, а. вокруг различные орнаменты, оконные и дверные, частью уже сделанные; напротив его, с северной стороны, намеревался он выполнить другой такой ж фасад, под церковью Арачели, и рядом пологую лестницу, спускающуюся в западном направлении, с оградой и парапетом в виде балюстрады; здесь должен быть главный вход, украшенный постаментами для благородных статуй, которыми так богат Капитолий, Посреди площади на овальном постаменте поставлен знаменитый бронзовый конь, на котором восседает Марк Аврелий; эту скульптуру тот же папа Павел приказал перенести с Латеранской площади, куда ее поместил Сикст IV. Вся постройка уже и сейчас выглядит прекрасно, ее стоит назвать среди произведений, достойных Микеланджело, теперь она заканчивается римским дворянином мессером Томмазо де Кавальери, который был, да и сейчас остается, лучшим из всех друзей Микеланджело, о чем речь пойдет ниже.

Когда еще был жив Сангалло, папа Павел III приказал ему достраивать палаццо Фарнезе, и, так как для завершения крыши с наружной стороны оставалось наверху провести карниз, пожелал он, чтобы Микеланджело сделал это по своему рисунку и плану. Микеланджело не мог отказать папе, так ценившему и ласкавшему его, и, заказав деревянную модель величиной в шесть локтей, изображавшую, каким будет карниз, поместил ее на одном из углов палаццо, чтобы показать, какой будет иметь вид строение. Папе и всему Риму карниз понравился, впоследствии он был исполнен и вышел прекраснее и богаче, чем на каком бы то ни было здании, древнем или нынешнем. Поэтому после смерти Сангалло папа пожелал, чтобы Микеланджело еще принял участие и в этой постройке, и он сделал над главным входом мраморное окно с прекрасными колоннами из пестрого мрамора и над ним большой мраморный герб строителя этого дворца – папы Павла III, очень красивый и сложный. Затем он сделал со стороны двора во втором и третьем этаже палаццо прекрасные узорчатые изящные окна, орнаменты и верхний карниз, каких не было нигде; благодаря его трудам и таланту стал этот дворик самым красивым в Европе. Расширил он и сделал просторнее большую залу, перестроил рядом с ней сени в новом вкусе, придав потолку полуовальную форму.

В этом году в Антониновых термах нашли античную мраморную группу размерами по семи локтей с каждой стороны, где изображен Геркулес; он стоит на горе, и схватил быка за рога при помощи другого юноши, а вокруг этой горы разные пастухи, нимфы и животные, произведения исключительной красоты, особенно если принять во внимание, что все эти столь совершенные фигуры высечены из единой глыбы, без всяких добавочных кусков; вероятно, оно украшало фонтан. Микеланджело посоветовал поместить его во второй дворик и реставрировать его так, чтобы по- прежнему метал он воду; мысль Микеланджело была одобрена, и с этой целью, по распоряжению семьи Фарнезе, оно реставрируется⁶⁵. Также предложил тогда Микеланджело провести отсюда мост над Тибром, по которому можно было бы пройти из этого дворца в Трастевере к другому саду и дворцу Фарнезе, так чтобы от главного входа со стороны Кампо ди Фиоре сразу был виден двор, фонтан, улица Джулиа, мост, красоты другого сада, вплоть до ворот, выходящих на улицу по ту сторону Тибра: нечто редкостное, достойное такого папы, а также таланта, вкуса и рисунка Микеланджело.

В 1547 году умер венецианец Себастьяно дель Пьомбо, а папа хотел реставрировать для своего дворца античные статуи; и тогда Микеланджело оказал покровительство миланскому скульптору Гульельмоделла Порта, подававшему надежды юноше, которого направил к Микеланджело фра Себастьяно. Микеланджело нравились его работы, и он устроил его к папе Павлу для приведения в порядок этих статуй, даже передав ему мастерскую дель Пьомбо и наметив план реставрации, результаты которой можно и теперь видеть в папском дворце. Но фра Гульельмо, забыв о полученных им благодеяниях, стал впоследствии врагом Микеланджело. В 1549 году умер Павел III, и после избрания папы Юлия III кардинал Фарнезе задумал сделать большое надгробие папе Павлу, своему родственнику, резца фрате Гульельмо, который предполагал поместить его в соборе св. Петра под трибуной главной арки нового храма, что мешало постройке, да и по правде было не на своем месте; поэтому Микеланджело основательно заметил, что здесь гробница и не может и не должна помещаться. Фрате возненавидел его, считая, что тот поступает по зависти, но потом согласился с тем, что Микеланджело сказал правильно, что ошибку сделал он сам, и по его вине гробница осталась неоконченной. Я думаю, так на самом деле и было, об этом я ниже расскажу.

В 1550 году по приказанию папы Юлия III я приехал работать в Рим и, к моему удовольствию, был поддержан советами Микеланджело; он думал, что подходящим для гробницы местом будет та ниша, где сейчас стоит колонна бесноватых, и я старался склонить Юлия III к тому, чтобы свою гробницу он сделал напротив гробницы папы Павла и в том же стиле; этому воспротивился фра Гульельмо, вот почему делаемая им гробница так и осталась неоконченной, и гробницу другого папы также не пришлось делать; все это Микеланджело предвидел. Пожелал папа Юлий, чтобы в этом году в церкви Сан Пьетро-ин-Монторио была сделана мраморная капелла с двумя гробницами: дяди его, кардинала Антонио де Монти, и деда мессера Фабиано – основоположника величия этого знаменитого рода; для последней сделал Вазари рисунки и модели. Папа Юлий, всегда высоко ценивший талант Микеланджело и любивший Вазари, распорядился, чтобы Вазари условился о вознаграждении с Микеланджело, но Вазари умолял папу сделать так, чтобы Микеланджело взял работу под свое наблюдение: для резной работы Вазари предложил Симоне Маска, а для статуй – Рафаэлло да Монтелупо, причем Микеланджело посоветовал не вырезывать, ни листьев, ни каких бы то ни было живописных деталей, говоря: «Где мраморные фигуры, ничего, кроме них, быть не должно». Вазари колебался, не сделать ли все-таки резьбы, чтобы произведение не оказалось бедноватым; но когда посмотрел на него в законченном виде, признался, что тот был прав и вполне. Микеланджело возражал против того, чтобы поручать Монтелупо статуи, убедившись по его работам для гробницы Юлия II, что скульптор он плохой, и скорее соглашался на новое предложение Вазари – передать их Бартоломео Амманати, хотя Буонарроти немножко сердился на него и на Нанни Баччо Биджо. Если хорошенько разобраться, повод для того был пустячный: будучи совеем еще мальчиками, не потому, чтобы они хотели его обидеть, а любя искусство, они пробрались в его дом и ловко украли у Антонио Мини, ученика Микеланджело, много листов с рисунками, которые впоследствии при помощи комиссии Восьми все были ему возвращены, и он через каноника церкви Сан Лоренцо и друга своего мессера Джованни Норкьяти просил не подвергать их наказанию. Рассуждая однажды с Микеланджело об этом случае, Вазари, смеясь, сказал ему, что они нисколько, как он думал, не достойны порицания и что если бы он сам имел возможность, то похитил бы не только несколько рисунков, а все, что только оказалось бы у него под рукой, для того лишь, чтобы научиться искусству; кто ищет искусства, тех надо хвалить и даже награждать; совсем нельзя на них смотреть так же, как на ворующих деньги, платье или иные нужные вещи; так дело повернулось в шутку. Таковы обстоятельства, положившие начало этому памятнику в церкви на Монторио, и в том же году поехали Вазари и Амманато за мрамором в Каррару, чтобы привезти его в Рим для упомянутой работы. Каждодневно бывал в те времена Вазари у Микеланджело, и раз утром папа милостиво благословил их обоих объехать верхом семь церквей, за что ввиду наступления святого года полагалось им прощение грехов вдвойне; по дороге между церквами вели они немало бесед об искусстве, полезных, прекрасных и остроумных, которые Вазари записал в виде диалога и при удобном случае издаст вместе с другими рассуждениями об искусстве. В этом же году папа Юлий III подтвердил указ папы Павла III касательно постройки собора св. Петра. Много дурного говорилось об этой постройке клевретами Сангалло, но ничего из того папа и слушать не захотел. Вазари ему доказал (сущая была то правда), что Микеланджело вернул жизнь постройке, убедив его святейшество ничего не предпринимать касающегося живописи без совета Микеланджело, что тот и сделал. И в виноградниках Юлия ничего не начинал без его совета, и на Бельведере, где Микеланджело переделал лестницу и взамен прежней, полукруглой, восемь ступеней которой поднимались прямо, а следующие восемь делали изгиб внутрь, которая сделана была еще Браманте и помещалась посреди Бельведера, Микеланджело нарисовал, а затем и сделал ту прямоугольную лестницу с пепериновыми перилами, которая и теперь являет свою красоту.

В этом же 1550 году окончил Вазари печатание | своей книги «Жизнь живописцев, скульпторов и архитекторов флорентийских» и ни о ком из живых художников, хотя и преклонного возраста, в ней не упоминалось, кроме Микеланджело, которому Вазари подарил свое произведение, доставив тем большое удовольствие ему. В этой книге немало воспоминаний о том, что слышал Вазари из уст его, мастера более зрелого годами и суждением. Вскоре Микеланджело, прочитав книгу, прислал Вазари следующий сонет собственного сочинения⁶⁶, который на память о его добром отношении ко мне приятно привести здесь:

И карандаш и краски уравняли
С благой природой ваше мастерство
И так высоко вознесли его,
Что в ней красы еще прекрасней стали.
Ученою рукой теперь нам дали
Вы новый плод усердья своего
И, не презрев из славных никого,
Нам многих жизней повесть начертали.
Напрасно век, с природой в состязанье,
Прекрасное творит, – оно идет
К небытию, в урочный час отлива,
Но вы вернули вновь воспоминанье
О поглощенных смертию – и вот,
Ей вопреки оно навеки живо.

Уехал Вазари во Флоренцию, предоставив заботам Микеланджело работы на Монторио. Флорентийским консулом тогда был мессер Биндо Альтовити, большой друг Вазари, который и сказал ему однажды по этому поводу, что лучше было бы поставить эти гробницы в церкви Сан Джованни деи Фьорентини, что об этом он переговорил уже с Микеланджело, обещавшим содействие, и это может быть поводом для того, чтобы достроить эту церковь. Такая мысль понравилась мессеру Биндо, и, будучи лицом весьма приближенным к папе, он стал горячо доказывать папе, что хорошо бы поставить в церкви флорентийцев эти гробницы и здесь устроить капеллу, которую его святейшество предполагал делать на Монторио; он добавлял, что это обстоятельство побудит флорентийцев дать средства, необходимые для окончания церкви; если его святейшество возьмет на себя главную капеллу, то купцы флорентийские сделали бы шесть капелл, и потом сообща справятся и со всем остальным. Тогда папа переменил свое решение и, хотя модель была готова и расходы сделаны, отправился на Монторио и послал за Микеланджело; Вазари писал ему каждый день и получил по поводу всех этих дел от него ответ. Об изменившемся решении папы Микеланджело собственноручно написал Вазари 1 августа 1550 года в таких выражениях⁶⁷:

«Любезный мой мессер Джорджо! О новых работах в Сан Пьетро-ин-Монторио я вам не писал, так как папа о них и слышать не захотел, и мне известно, что об этом вы осведомлены вашим человеком, находящимся здесь. А должен сказать я вам следующее: вчера утром пошел папа на Монторио и послал за мной. Я встретил его возвращающимся на мосту, имел с ним долгий разговор об установке гробниц там, и в заключение сказал он мне, что хочет ставить названные гробницы не на этом холме, а в церкви флорентийцев. Он просил меня высказать свое мнение и приготовить рисунки; я вполне с ним согласился, полагая, что таким образом церковь будет доведена до конца. Ваши три письма я получил, но перо отказывается отвечать на такие похвалы. Если бы я желал быть хоть в какой- нибудь части таким, как вы меня изображаете, то желал бы только того ради, чтобы слугою своим вы имели человека достойного. Однако не дивлюсь я тому, что вы, воскреситель людей умерших, удлиняете жизнь живым и что на нескончаемые времена смерти обрекаете дурно проживших. Без дальних слов остаюсь весьма к вашим услугам Микеланджело Буонарроти в Риме».

Пока все это подготовлялось, и нация флорентийская собирала деньги, появились некоторые затруднения, вследствие которых ни к какому результату не пришли: дело так и замерло. Тем временем Вазари и Амманати добыл и весь нужный мрамор, и большую его часть в сопровождении Амманати отправил Вазари в Рим, написав Микеланджело, чтобы тот поговорилс папой, где угодно ставить ему гробницы, и чтоб, получив распоряжение, приступали к работе. Едва получив письмо, Микеланджело беседовал с нашим повелителем и собственноручно написал мне об его решении:

«Любезный мой мессер Джорджо. Едва прибыл сюда Бартоломео, я пошел поговорить с папой и, узнав, что он вновь хочет делать гробницы на Монторио, сговорился с одним из соборных каменщиков. «На все руки» узнал о том и захотел прислать кого-то из своих, а я, чтобы с ветрогоном не состязаться, отстранился; человек он легкомысленный, и боюсь впутаться в беду, О церкви флорентийцев, очевидно, нечего и думать. Возвращайтесь скорее и будьте здоровы. Больше писать не о чем. 13 октября 1550».

«На все руки» называл Микеланджело форлийского епископа потому, что тот во все вмешивался. Будучи папским камерарием, он смотрел за медалями, драгоценностями, камеями, бронзовыми статуэтками, картинами и рисунками, но хотел распоряжаться всем. Микеланджело избегал этого человека, шедшего постоянно ему наперекор, опасаясь к тому же, как бы по честолюбию своему тот не впутал его в беду. А что нация флорентийская упустила прекраснейший случай для своей церкви и Бог знает, получит ли она его еще когда-нибудь, это огорчило меня бесконечно. Я не захотел опустить это краткое упоминание, чтобы все видели, как Микеланджело старался служить своей нации, друзьям своим и искусству⁶⁸. Едва вернулся Вазари в Рим, как в самом начале 1551 года партия сангалловская устроила против Микеланджело заговор, добиваясь того, чтобы папа созвал в соборе конгрегацию, собрал всех мастеров и всех лиц, причастных к этому делу, и чтобы клеветами доказать его святейшеству, какой ущерб нанес Микеланджело работе. В это время он уже возвел царскую нишу, в которой находятся три капеллы с тремя окнами вверху; они же, не зная, что собирается он устроить в своде, слабыми аргументами убедили кардинала Сальвиати Старшего и Марчелло Червино, впоследствии избранного в папы, что собор св. Петра темен. Когда все собрались, папа передал Микеланджело мнение депутатов о том, что в этой нише мало света. Тот возразил: «Я хотел бы услыхать от самих депутатов». Кардинал Марчелло ответил: «Да, это наше мнение». Микеланджело сказал: «Ваше преосвященство, над этими окнами будет травертиновый свод, и в нем имеется еще три окна». – «Об этом никогда вы не говорили», – заметил кардинал. Микеланджело добавил:«Я не обязан и не хочу быть обязанным рассказывать вашему преосвященству и кому бы то ни было про то, что должен и что хочу делать. Ваше дело следить за тем, чтобы были деньги, да охранять от воров, а планы работы предоставьте мне». И, обратившись к папе, сказал: «Святой отец, вы видите мои заработки; если и душе моей никакой нет радости от моей работы, значит, и время у меня даром пропадает и труды». Папа, его любивший, положил ему руки на плечи и сказал: «Вы зарабатываете и для души и для чела, не сомневайтесь». И оттого, что сумел он оправдаться, еще бесконечно возросла к нему любовь папы, и приказал ему папа вместе с Вазари прийти на следующий день в виноградники Юлиев, где имел с ними долгие совещания, благодаря которым эта постройка доведена до ее теперешнего красивого вида и где он ничего не делал и не замышлял без мнения и суждения Микеланджело. И, между прочим, так как он нередко прогуливался вместе с Вазари, случилось им однажды застать его святейшество вместе с двенадцатью кардиналами у фонтана Девы, и папа захотел насильно посадить Микеланджело рядом с собой, хотя тот смиреннейше отказывался, так всячески показывал папа свое уважение к его таланту. Заказал он ему модель фасада для дворца, который его святейшество задумал построить рядом с Сан Рокко, желая в качестве другой стены воспользоваться мавзолеем Августа; найти на свете невозможно фасада столь разнообразного и хорошо украшенного в столь новой манере и стиле. По всем его произведениям видно, что никогда не хотел он подчинять архитектуру законам древним или нынешним, как человек, талант которого всегда способен найти нечто новое и сложное, но от того не менее прекрасное. Эта модель находится теперь у герцога Козимо Медичи, который при поездке своей в Рим получил ее в подарок от папы Пия IV и бережет ее как одну из самых дорогих своих вещей. Такое питал этот папа⁶⁹ уважение к Микеланджело, что постоянно поддерживал его, когда кардиналы или кто другой пытались его оклеветать, и как бы ни был значителен и знаменит какой-нибудь мастер, всегда папа приказывал ему самому пойти к Микеланджело, и так почтителен и внимателен был к нему его святейшество, что не осмеливался, щадя его силы, просить о многих вещах, которые Микеланджело, несмотря на свой преклонный возраст, мог бы еще сделать. При Павле III приступил еще Микеланджело к исправлению моста возле церкви св. Марии Римской, который от течения воды и старости расшатывался и разрушался. Микеланджело решил при помощи кессонов укрепить и поправить устои и уже исполнил большую часть работы и порядочно израсходовал на лес и травертин для этой постройки. При Юлии III на церковном совете был поставлен вопрос об окончании постройки, и архитектор Нанни ди Баччо Биджо заявил, что если с ним будет заключен договор, то она будет закончена в короткое время и с небольшими расходами; и ссылались тогда на то, что действуют будто бы в интересах Микеланджело, снимая с него бремя, ибо по старости своей он не печется о постройке, и если так пойдет дело дальше, конца ей не будет. Избегая распрей и не думая о том, что из этого произойдет, папа предоставил церковному совету взять это дело на свое попечение, и позже они без ведома Микеланджело отдали эту постройку со всеми материалами в полное распоряжение Нанни; он не обратил должного внимания на укрепление устоев, только облегчил мост, продав много травертина, которым был он прежде облицован по бокам и. вымощен и от которого делался он тяжелее, но зато крепче и устойчивее, и заменил его гравием и мусором, притом так, что по внешности никакого изъяна не было видно; он устроил перила и тому подобное, как будто все подновил, а на самом деле расшатал всю постройку и ослабил. Пятью годами позже приключилось большое половодье 1557 года, мост рухнул в доказательство того, как мало смыслил церковный совет и какой ущерб нанесли Риму, не послушавшись советов Микеланджело, который много раз предсказывал его разрушение своим друзьям и мне; помню, однажды мы ехали вместе по мосту верхом; и он мне сказал: «Джорджа, мост под нами трясется, подшпорим коней, как бы не рухнул, пока мы едем».

Но вернемся к прежнему предмету повествования. Закончили работу на Монторио, к великому моему удовольствию, и я снова уехал во Флоренцию на службу к герцогу Козимо в 1554 году. Жалел Микеланджело; что нет с ним Вазари, равным образом жалел и Джорджо, а как раз в это время каждый день его противники тем или иным путем причиняли ему неприятность; ввиду этого мы дня не пропускали без писем; в апреле того же года известил его Вазари о том, что у племянника его Леонардо родился сын и что на крестины его собрался целый кортеж знатных дам, ибо продлился род Буонарроти. Микеланджело отвечал Вазари таким письмом:

«Любезный друг Джорджо. Громаднейшее удовольствие доставило мне ваше письмо и тем, что вы помните о бедном старике, и еще больше описанием торжества, на котором вы присутствовали по случаю появления на свет еще одного Буонарроти, за каковое известие приношу вам великую благодарность; но вся эта пышность мне не по душе, ибо не к чему человеку смеяться, когда все плачут; к тому же не следовало бы Леонардо устраивать подобное празднество новорожденному с тем веселием, которое нужно приберегать для смерти человека, хорошо прожившего свою жизнь. Не удивляйтесь, что я не отвечаю вам немедленно. Делаю так, не желая походить на купца. Что же касается тех похвал мне, которых вы написали такое множество, то, заслужив хотя бы одну из них, я выплатил бы лишь самую малую часть того, относительно чего я остаюсь вашим должником. Постоянно признаю вас кредитором на сумму гораздо большую, чем сколько могу уплатить; так как я стар, то и не надеюсь расквитаться в этой жизни, разве что б другой; все же прошу вас иметь терпение, оставаясь неизменно преданным вам».

Еще при Павле III герцог Козимо послал Триболо в Рим разузнать, не сможет ли он убедить Микеланджело вернуться во Флоренцию для завершения сакристии Сан Лоренцо; но Микеланджело ссылался на свою старость, из-за которой не вынести ему бремени трудов, и на многие личные причины, лишающие его возможности уехать из Рима. Тогда Триболо спросил о лестнице в библиотеке Сан Лоренцо⁷⁰, многие ступени которой по указанию Микеланджело были сделаны, но из-за отсутствия модели не было уверенности в ее форме; хотя остались знаки на земле, на кирпичном полу, и кое-какие наброски из глины, не хватало окончательного авторского решения. На просьбы Триболо, к которым тот присоединял имя герцога, он ответил только, что ничего не помнит. Герцог Козимо приказал Вазари запросить Микеланджело о том, как надо достраивать эту лестницу; может быть, по своей дружбе и любви сообщит ему Микеланджело что-нибудь и таким образом станет известно его решение и удастся ее докончить.

Вазари написал Микеланджело о пожелании герцога и о том, что он сам берется быть исполнителем всех этих работ и выполнит их так же внимательно, как если бы это были его собственные произведения. Вследствие этого Микеланджело прислал ему распоряжение, как делать эту лестницу, в собственноручном письме от 28 сентября 1555 года. «Мессер Джорджо, друг мой любезный. По поводу лестницы и библиотеки, о которой столько было со мною говорено, поверьте, что если бы мог я вспомнить, как была она мною задумана, то не заставлял бы себя просить. Мне приходит на ум, точно во сне, какая-то лестница, но не уверен, в точности ли это та, которую я тогда задумывал; неуклюжей кажется она мне сейчас. Все-таки опишу ее вам, а именно: мне казалось, будто бы я положил некоторое количество овальных ящиков, высотою все они в одну пядь, но разной ширины и длины, самый большой из них я положил бы вниз на пол настолько далеко от стены с дверью, насколько хотите сделать лестницу крутой или пологой, и на него я положил бы другой ящик меньших размеров настолько, чтобы ноге удобно было стоять при подъеме на лестницу, и далее все уменьшал бы и отодвигал бы в направлении к двери так, чтобы размеры последней ступеньки соответствовали прорези двери. У овальной лестницы должны быть два крыла, с одной стороны и с другой, по стольку же ступенек, но уже не овальных. Из этих лестниц средняя предназначена для правителя; от середины доверху изгибы помянутых крыльев повернуты к стене, а от середины до полу они отстоят, так же как и вся лестница, на три пяди от стены, так, чтобы цоколь прихожей нигде не был занят и со всех сторон оставался открытым. Пишу смешные вещи, но знаю, что вы найдете, чем воспользоваться».

Около того же времени Микеланджело писал Вазари о том, что ввиду смерти Юлия III и избрания Марчелло враждебная ему партия с избранием нового папы вновь начала причинять ему неприятности. Об этом услыхал герцог, которому такое обращение с Микеланджело не понравилось, и он велел Джорджо написать, чтобы уезжал тот из Рима и переселялся во Флоренцию и что герцог ничего иного не желает, только бы спрашивать иногда у него совета по поводу построек, и что получит от герцога все, чего захочет, и ничего не придется ему делать своими руками. И еще раз личный секретарь герцога мессер Леонардо Мариноцци доставил ему письмо, писанное его светлостью, а также письмо Вазари, но в это время умер папа Марцелл и избрали Павла IV⁷¹, с которым у Микеланджело снова установились такие отношения, что он отправился лобызать ему ногу и получил предложение касательно постройки собора св. Петра. Таким образом, принятое им на себя обязательство удержало его от переезда, и, изыскивая себе извинения, писал он герцогу, что теперь не в состоянии ему служить, и написал также Вазари следующее собственноручное письмо: «Мессер Джорджо, любезный друг мой. Бога призываю в свидетели того, что против моей воли великим усилием папы Павла III был я привлечен к постройке собора св. Петра десять лет тому назад, и если бы вплоть до сегодняшнего дня я продолжал работать на этой постройке, как работал тогда, то продвинул бы ее настолько, что исполнил бы свое желание и уехал бы. Но из-за недостатка денег она очень затянулась и продолжает затягиваться; покинуть ее теперь, когда она доведена до самых утомительных и трудных частей, таким образом, значило бы не что иное, как к величайшему стыду и греху потерять награду за труды, длившиеся ради любви Божьей десять лет. Пишу это в ответ на ваше письмо и потому, что получил письмо от герцога, очень поразившее меня тем, что его высочество удостоил меня столькими любезностями. Великая благодарность Господу и его светлости. Пишу без толку, так как потерял память и ум, и писать мне в тягость; не мое это дело. А в заключение поймите, чтопоследует, если я покину названную постройку и уеду отсюда. Первым делом это доставит удовольствие кое, каким ворам и будет причиной разрушения, а может быть, и прекращения постройки навсегда».

Дальше Микеланджело писал Джорджо, оправдываясь перед герцогом, что в Риме у него дом и много вещей, стоящих несколько тысяч скуди, кроме того он страдает болезнью почек и колотьем в боку, как все старики, что может засвидетельствовать его медик Аральдо, которого вторым после Создателя восхваляет он за сохранение его жизни, по этим причинам он не может уехать, и ни на что уже духу у него не хватает, разве что на смерть. И просил он Вазари, так же как и во многих других своих письмах, извиниться за него перед герцогом, помимо того, что и самому герцогу (как я упоминал) он писал, оправдываясь. И если бы Микеланджело мог сесть на коня, он, мол, тотчас же приехал бы во Флоренцию; отсюда я заключаю, что не для того предполагал он ехать, чтобы по том вернуться в Рим: настолько повлияла на него преданность и благодарность герцога. Но в разных местах собора оставалась еще работа, которую он хотел довести до такого состояния, чтобы ничего нельзя было переделывать⁷². В это время ему сообщили, что папа Павел IV задумал привести в пристойный вид ту стену капеллы, где написан «Страшный суд», говоря, что люди, здесь изображенные, бесстыдно кажут свои срамные части; когда намерение папы стало известно Микеланджело, тот ответил: «Скажите папе, что это – дело маленькое, и удалить его легко, пусть он мир приведет в пристойный вид, а картины привести в него можно очень быстро»⁷³. Лишили Микеланджело его должности в Римини. С папой говорить он не захотел, так как тот об этом деле не знал; эту должность перехватил у него папский кравчий, взамен чего предполагалось платить ему по сто скуди в месяц в счет построек в соборе; но когда принесли ему домой жалованье за месяц, он отказался его принять. В том же году умер у него слуга Урбино, которого Микеланджело правильно называл своим другом. Он поступил к Микеланджело во Флоренции в 1530 году по окончании осады, когда ученик его Антонио Мини поехал во Францию, и служил ему очень хорошо. За 26 лет службы и забот Микеланджело его обогатил и очень его любил, потому что за ним, стариком больным, он ухаживал и ночи спал не раздеваясь, будучи у него сиделкой. По поводу его смерти Вазари писал ему в утешение и тот ответил в таких словах:

«Любезный мой мессер Джорджо, трудно мне писать, все же в ответ на ваше письмо кое-что выскажу. Вы знаете о смерти Урбино; так явлена мне величайшая милость Божия, к великому моему горю и к скорби бесконечной. Милость в том, что, живя, он во мне поддерживал жизнь, умирая, меня научил умирать не с отвращением, а с желанием смерти. Служил он у меня 26 лет, был он слугою на редкость верным, и теперь, когда я дал ему богатство и ждал, что станет он опорою и успокоением моей старости, он у меня отнят, и осталась одна только надежда на встречу с ним в раю. В знак чего Господь послал ему счастливейшую смерть, и не умирать было ему больно, а меня покидать в предательском этом мире со столькими бедствиями, впрочем, большая часть меня с ним исчезла, и остается скудость нескончаемая. Пребываю готовым к услугам».

При Павле IV привлекли его к устройству в Риме укреплений в разных местах. Привлек его к работе также и Саллустио Перуцци, которому этот папа, о чем в другом месте рассказано, поручил сделать ворота в замке Сант-Анджело, теперь полуразрушенные. Занимался он также тем, что распределял заказы между скульпторами, осматривал их модели и исправлял их. В это время по соседству с Римом появилось французское войско⁷⁴, Микеланджело подумал, что городу плохо придется, и поэтому решил вместе с Антонио Франчезе из Кастель Дуранте, которого оставил ему для услуг на случай своей смерти Урбино, бежать из Рима и тайком направился в горы возле Сполето, где посетил скиты отшельников. Как раз тогда Вазари писал ему и прислал книжечку, которую гражданин флорентийский Карло Ленцони перед смертью завещал напечатать мессеру Козимо Бартоли и послать Микеланджело; как только она была готова, тотчас же Вазари отправил ее Микеланджело, который по получении ее ответил так:

«Мессер Джорджо, любезный друг. Я получил книжечку мессера Козимо, пересланную вами. Прошу вас передать ему благодарность. Эти дни немало было у меня неприятностей и расходов, но получил я и великое удовольствие, побывав у отшельников в горах у Сполето. Меньшая моя часть вернулась в Рим, большая осталась у них, ибо поистине только в лесах и обретаешь спокойствие. Писать больше не о чем. Радуюсь тому, что вы здравы и веселы, и препоручаю себя вам. 18 сентября 1556 года».

Для времяпрепровождения почти каждодневно работал Микеланджело над Скорбью Богоматери с четырьмя фигурами, о которой уже упоминалось, которую он в это время разбил на куски по той причине, что в камне оказалось много наждаку, был он крепок и часто резец высекал огонь, а может быть, и потому, что требования его были слишком высоки и никогда не удовлетворялся он сделанным. Истинность этой мысли доказывается тем, что в зрелом возрасте он закончил очень немногие из своих статуй; законченные действительно сделаны им в юности, как Вакх, «Скорбь о Христе» из собора св. Петра, флорентийский Гигант, Христос из храма Минервы; без вреда невозможно здесь ничего прибавить, ни убавить на самое малое зернышко. Прочие же статуи, кроме герцога Джулиано и Лоренцо, Ночи и Утра, Моисея и обеих фигур возле него – их всего и одиннадцати не насчитать, прочие, повторяю, остались неоконченными. Таких много. Он часто говорил, что если бы захотел быть вполне удовлетворенным своими работами, то многих из них не выставил бы; может быть, ни одной. Так возрастали его мастерство и требования к искусству, что если, сняв покров со статуи, он находил в ней малейшую ошибку, то бросал ее и принимался за другой кусок мрамора, рассчитывая на лучший результат. По его собственным уверениям, в этом причина того, что он сделал так мало статуй и картин. Эта «Скорбь о Христе» в разбитом виде подарена им Франческо Бандини. Флорентийский скульптор Тиберио Кальканьи, которого ввели в дом Микеланджело Франческо Бандини и мессер Донато Джанотти, однажды, придя к нему и увидав эту разбитую «Скорбь», после долгих разговоров спросил у Микеланджело, зачем он ее разбил и испортил результаты достойных изумления трудов; тот отвечал, что причина тому – надоедливость слуги его Урбино, который каждый день приставал с вопросом, когда он ее кончит, к тому же отломился кусочек с локтя Мадонны и что еще раньше он ее возненавидел, так много было ему труда и возни с появившейся здесь трещиной, а когда терпение у него лопнуло, он ее разломал, хотел и совсем разбить, да слуга Антонио попросил подарить ему ее, хотя бы и в таком виде. Узнав про это, Тиберио рассказал Бандини, желавшему иметь какую-нибудь собственноручную работу Микеланджело. По просьбе Бандини он обещал Антонио 200 золотых скуди и просил у Микеланджело разрешения, руководствуясь его моделями, закончить ее для Бандини, чтобы труды его не пропали даром. Микеланджело согласился и подарил им ее. Сейчас же ее перенесли, а потом Тиберио ее поправлял и доделывал какие-то из ее кусков, но все же она осталась неоконченной вследствие смерти Бандини, Микеланджело и Тиберио. Теперь, она находится у Пьерантонио Бандини, сына Франческо в его виноградниках на Монтекавалло

Но вернемся к Микеланджело. Нужно было еще добыть мрамор, дав ему возможность работать резцом каждый день, из этого нового куска он высек еще на бросок «Скорби о Христе" отличающийся от предыдущего своими меньшими размерами

Поступил на службу к Павлу IV для работы в соборе архитектор Пирро Лигорио, и снова начались неприятности для Микеланджело, стали поговаривать, что он впадает в детство. Раздраженный этим, он собирался вернуться во Флоренцию, но все же медлил с возвращением, и снова Джорджо принялся убеждать его письмами. Дожив до 81 года, Микеланджело чувствовал себя одряхлевшим, он посылал Вазари различные сонеты на духовные темы и писал, что жизнь его подходит к концу, просил Вазари вникнуть в его мысли и понять, что час его уже настал. Только о смерти он и думал. Вот одно из его писем

«Богу было угодно, Вазари, послать мне трудный год. Знаю, вы скажете, что я стар и из ума выжил, если собираюсь писать сонеты, но таккак по мнению многих я впал в детство, то и захотел это мнение оправдать. По вашему письму вижу вашу любовь го мне, считайте вопросом решенным, что я хотел бы сложить свои бренные кости возле моего отца, о чемвы меня спрашиваете, а уехав отсюда, я стал бы причиной великого разорения постройки св. Петра, великого стыда, величайшего греха. А когда доведу ее до такого состояния, чтобы нельзя будет ничего изменить, я надеюсь поступить, как вы пишете, не грех ставить препоны корыстолюбцам, ожидающим скорого моего отъезда» К этому письму был приложен собственноручно им написанный сонет⁷⁵.

Таким образом, было видно, что он удалялся к Творцу, уже не заботясь об Искусстве, из-за интриг коварных своих помощников и по вине кое-кого из лиц, наблюдающих за постройкой, которым хотелось, как он выражался, запустить туда руки. По приказанию герцога Козимо Вазари послал Микеланджело, укрепляя его в мысли о возвращении на родину, коротенькое письмо, заключавшее в себе также сонет на те же рифмы. Охотно уехал бы Микеланджело из Рима, но так он утомился, так постарел, что решил, как ниже будет сказано, ехать, и в душе был готов, а немощная плоть удерживала его в Риме.

В июне 1557 года Микеланджело сделал модель свода, который возводили из травертина в царской капелле, но сам он пойти на постройку уже не смог, и была допущена ошибка производителем работ, который для всего свода мерою взял одно кружало, где нужно бы иметь их много; Микеланджело, питая доверие и дружбу к Вазари, послал ему собственноручные свои рисунки, с такими приписками под двумя из них:

«Обозначенное красным кружало производитель работ использовал для всего свода, потом, дойдя до средней арки в самом верху свода, заметил ошибочность этого кружала, как показывают на рисунке черные отметки. Из-за этой ошибки свод выведен так, что придется разбирать много камней, ведь весь этот свод из травертина без всякой кирпичной кладки и диаметр арок, не считая опоясывающего их кирпича, 22 пяди. Несмотря на модель, нарочно сделанную, как делаю я всегда, произошла ошибка, потому, что часто из-за старости я не могу ходить; я думал, что теперь свод будет готов, но и целой весны не хватит для его окончания; если бы люди умирали от стыда и огорчения, меня не было бы уже в живых. Сообщите, прошу вас, герцогу, что во Флоренцию теперь я не еду».

И на другом рисунке, где он нарисовал план, подписано было: «Джорджо, чтобы лучше понять трудности в возведении свода, наблюдая зарождение его от самой земли, следовало разделить его на три свода в тех местах, где нижние окна отделены друг от друга пилястрами, которые, как вы видите, поднимаются в виде пирамид к верхней точке свода, образовывая собою центр и боковые стороны свода. Нужно было руководствоваться бесконечным числом кружал, и настолько они изменяют свое направление от одного пункта к другому, что не может быть постоянной меры; круги и четырехугольники, заканчивающиеся в центре их оснований, во все стороны уменьшаются и увеличиваются столькими точками, обусловливающими их направление, что трудно найти точную меру. Тем не менее, раз была модель, которую я делаю для всех построек, не следовало допускать столь большой ошибки, одним кружалом измеряя все эти три полукруга, отчего и явилась необходимость переделывать все, к стыду и ущербу, и разбирать столько камней. Свод и все украшения сделаны из травертина, также и нижние части, – способ в Риме неизвестный»⁷⁶.

Приняв во внимание все эти затруднения, герцог Козимо избавил его от приезда во Флоренцию, заверяя, что ему всего дороже здоровье Микеланджело, прося его продолжать постройку собора и не тревожиться, Поэтому в том же письме Микеланджело писал Вазари, что всячески благодарит герцога за великую его доброту, и добавлял: «Господь да подаст мне силы служить ему моею бедной особой, чья память и ум готовы в иных краях ожидать его». Датою этого письма является август 1557 года, когда Микеланджело узнал, что герцог больше его самого дорожит его жизнью и честью и обожает его. Обо всем этом и многом другом, не относящемся к предмету нашего повествования, мы имеем его собственноручные письма.

Хотя Микеланджело и видел, что дело с собором подвигалось мало, все же к этому времени он уже выполнил большую часть фриза над окнами изнутри и извне – двойные колонны крутом тамбура, на котором, как будет рассказано, поместят купол. Лучшие его друзья – кардинал ди Карпи, мессер Донато Джанотти, Франческо Бандини, Томмазо деи Кавальери и Франческо Лоттини убеждали его, раз он сам видит, как затягивается возведение купола, сделать, по крайней мере, модель. Несколько месяцев он не решался, наконец, приступил к работе и мало-помалу выполнил из глины небольшую модель, чтобы можно было по ней, по начерченным им планам и профилям сделать деревянную модель больших размеров, которую в год с небольшим и выполнил по его указаниям мастер Джованни Франчезе очень аккуратно и внимательно, притом такой величины, чтобы все измерения и пропорции этого маленького храма, имея основою масштаба древнеримскую пядь, совершенно соответствовали размерам храма большего. Тщательно исполнены все части постройки: колонны, постаменты, капители, двери, окна, карнизы, выступы – словом, каждая частность. Он знал, что для такой постройки меньшего сделать и нельзя, чтобы у христиан и даже во всем мире не было здания лучше украшенного и более грандиозного⁷⁶.

Окончание модели чрезвычайно обрадовало не только всех его друзей, но и весь Рим. Однако потом произошла задержка и приостановка постройки по случаю смерти Павла IV и избрания на его место Пия IV, который поручил возведение павильона в Бельведерском садике Пирро Лигорио, сделав его дворцовым архитектором. Впрочем, и Микеланджело он не оставил без милостей и заказов. Он подтвердил указы Павла III и Павла IV касательно его участия в постройке собора св. Петра и вернул ему часть доходов и вознаграждений, отнятых у него Павлом IV, и во многих своих начинаниях нашел применение силам Микеланджело, со временем понудив его энергично приняться за постройку собора. В частности, он воспользовался им для проекта гробницы своего брата маркиза Мариньяно, которую его святейшество заказал поставить в миланском соборе кавалеру Лионе Лиони из Ареццо⁷⁷, превосходному скульптору, большому другу Микеланджело; о форме этой гробницы своевременно будет рассказано. В это же время кавалер Лионе сделал очень живой портрет Микеланджело на медали и ему в угоду на обороте ее изобразил слепца, ведомого собакою, с такой надписью: «Docebo iniquos vias tuas et impii ad te convertentui» (Недругов путям твоим научу, и нечестивцы обратятся к тебе.). Микеланджело очень понравилась эта медаль, и он подарил Лионе собственноручно сделанную им из воска статуэтку Геркулеса, который душит Антея, и также несколько своих рисунков. Существует только два живописных портрета Микеланджело, один – руки Буджардино, другой – Якопо дель Конте, затем есть бронзовый рельеф работы Даниелло Риччарелли, и, наконец, упомянутый портрет руки кавалера Лионе; они все столько раз воспроизводились, что я много раз видал их в разных городах Италии, а также и за границей.

В том же году сын герцога Козимо Джованни Медичи приехал в Рим к Пию IV по случаю посвящения своего в кардиналы и взял с собой Вазари в качестве слуги и домочадца. Он охотно согласился и пробыл там почти месяц, наслаждаясь обществом Микеланджело, который встретил его очень радушно и не отпускал от себя. По приказанию его светлости захватил с собой Вазари деревянную модель всего флорентийского герцогского дворца, а также проекты новых покоев, построенных и расписанных им; их хотел посмотреть Микеланджело, хотя бы в модели и проектах, так как по старости своей не мог увидать самих произведений, а были они обильны и разнообразны, с разными выдумками и фантазиями, начиная с оскопления Урана, с Сатурна и матери Земли, Цереры, Юпитера, Юноны и Геркулеса, в каждом покое было изображено какое-нибудь из этих божеств и его история в нескольких частях; каждая из комнат и зал нижнего этажа носила имя кого-нибудь из героев дома Медичи: Козимо Старшего, Лоренцо, Льва X, Климента VII, Джованни, герцога Алессандро и герцога Козимо, в каждом покое изображены не только истории их деяний, но также портреты их и их детей и всех особ, причастных к правлению в былые времена, писанные в натуральную величину вместе с гербами и инициалами; обо всем этом Вазари написал диалог, изъясняя все эти истории и цели своих измышлений и то так же, как истории, изображенные внизу, соответствуют мифам вверху. Когда Аннибале Каро прочел этот диалог Микеланджело, это доставило ему большое удовольствие. Как только у него будет больше свободного времени, Вазари его издаст.

Желал также Вазари приняться за Большую залу, потому что она, о чем в другом месте нами рассказано, из-за низкого потолка была вроде как карлица подслеповатая, но его желанию сделать ее повыше воспротивился герцог Козимо, боялся он не расходов, как после обнаружилось, а того, не опасно ли поднимать стропила на 13 локтей, и в качестве человека рассудительного решил его светлость спросить мнение Микеланджело. Он осмотрел на модели залу в первоначальном виде, а потом в новом, когда балки сняты и положены по-иному, потолок и окна устроены так, как и в действительности потом были они сделаны, а вместе с тем нарисованы в ней и все сюжеты; план этот он одобрял и стал уже не советчиком, а участником, обратив внимание на то, каким способом лепте будет поднять стропила и крышу и как выполнить всю работу в короткое время. По возвращении Вазари он письмом посоветовал герцогу принять этот план, достойный его величия. В том же году поехал в Рим Козимо с супругой своей герцогиней Леонорой. По прибытии герцога Микеланджело явился к нему, герцог принял его очень приветливо, ценя великие его таланты, усадил рядом с собою и запросто беседовал с ним обо всем, что в живописи и скульптуре сделано во Флоренции при его светлости и что предполагал он сделать, в частности беседовали о зале. Снова Микеланджело укрепил его в принятом решении и сожалел, что, любя герцога, не так уже он молод, чтобы герцогу служить. Его светлость рассказал, что найден способ работать по порфиру, чему тот не поверил; тогда герцог показал ему, о чем мы упоминали в первой главе нашего введения, голову Христа работы скульптора Франческо дель Бадда, и очень он дивился; много раз, пока тот пребывал в Риме, посещал его Микеланджело с великим удовольствием. Точно так же, когда немного времени спустя приехал его сын, славнейший дон Франческо Медичи, Микеланджело очень был обрадован оказанным ему дружеским и любезным приемом; беседуя с ним, дон Франческо держал шляпу в руке, ибо питал он безграничное уважение к такому исключительному человеку. Микеланджело писал Вазари, как ему досадны немощи его и старость, хотел бы он что-нибудь сделать для его светлости или хотя бы купить какое-нибудь античное красивое изделие и послать во Флоренцию. В это время папа пригласил Микеланджело по поводу проекта Порта Пиа, и сделал он их три, один другого необыкновеннее и прекраснее; из них папа выбрал тот, который требовал меньших расходов, по нему и построены ворота теперь, к великой его славе; и, узнав о намерении папы перестроить остальные римские ворота, он сделал еще много проектов. От того же папы получил он поручение построить новую церковь Санта Мария дельи Анджели в термах Диоклетиана, переделав их на христианский лад, причем его проект братья картезианцы предпочли многим другим, сделанным превосходными архитекторами; теперь он почти совсем приведен в исполнение, причем его святейшество, все прелаты и придворные изумились, как разумно использованы остатки терм; получился прекраснейший храм с порталом необычным с точки зрения всех архитекторов; за него Микеланджело добыл себе честь и славу нескончаемые. Для этого же храма по поручению его святейшества он нарисовал бронзовую дароносицу, вылитую мастером Якопо Чичильяно, прекрасным литейщиком, который работает так, что получаются чрезвычайно тонкие изделия без накипи, очищающиеся очень легко; редким мастером был он в этом ремесле и очень нравился Микеланджело.

Много раз тогда флорентийская колония вРиме обсуждала, как бы получше перестроить церковь Сак Джованни на улице Джулиа, собирались главы семейств, кто побогаче, каждый назначал, какой взнос по своему состоянию может он сделать для постройки; таким образом, они уже располагали большой суммой денег, но спорили между собой, держаться ли им старого стиля или сделать что-нибудь поновее. Решили строить все на старом фундаменте и с этой целью выбрали из своей среды троих кураторов постройки, а именно Франческо Бандини, Уберто Убальдини и Томмазо деи Барди, которые обратились за проектом к Микеланджело, положившись на него, ибо позором было для нации бросить столько денег без всякой пользы. И говорили, что если его таланты не помогут им довести дело до конца, то нет у них иного прибежища. С тем большей готовностью обещал он приготовить им проект, что в старости охотно брался за святые дела, возвеличивавшие славу Божью, а также и ради всегдашней его любви к своим землякам. Микеланджело привлек к этим переговорам флорентийского скульптора Тиберио Кальканьи, юношу, горячо изучавшего искусство и по приезде в Рим обратившегося к архитектуре. Микеланджело его любил и дал ему, как упоминалось, завершить мраморную «Скорбь о Христе», разбитую им; кроме того, дал ему закончить мраморный бюст Брута, несколько превышающий натуральную величину. Только голову его Микеланджело тщательнейше выполнил, взяв за образец портрет Брута на античном сердоликовом интальо, принадлежавшем Джулиано Чезарино. Этот бюст – произведение редкостное – сделан для кардинала Ридольфи по просьбе мессера Донато Джанотти⁷³.

В делах архитектурных из-за старости Микеланджело не мог вычерчивать своих проектов и тщательно проводить контуры. Поэтому для своих архитектурных проектов он пользовался услугами любезного и скромного Тиберио. Желая прибегнуть к ним и в этом предприятии, он поручил ему снять план местоположения этой церкви, план был снят, тотчас же доставлен Микеланджело, и в то время, когда думали, что ничего еще не сделал он, Микеланджело дал через Тиберио знать кураторам, что все готово, и затем показал им пять прекраснейших проектов храма. Увидав проекты, они подивились, и Микеланджело предложил им выбрать один по их вкусу; они не хотели выбирать, полагаясь на его суждение, он же настаивал, чтобы они сами приняли решение; тогда все они единогласно остановились на проекте самом богатом, и когда они приняли такое решение, сказал им Микеланджело, что если они выполнят этот проект, то храмом своим превзойдут и греков и римлян. Подобных слов ни прежде, ни впоследствии не исходило из уст Микеланджело, ибо был он человеком чрезвычайно скромным. Согласились к общему удовольствию тогда на том, что все руководство принадлежит Микеланджело, а труды по выполнению постройки берет на себя Тиберио, который дал обещание как можно лучше им служить. Поручив Тиберио перечертить проект набело и аккуратно, Микеланджело приказал ему приготовить также профили внешний и внутренний и глиняную модель, научив сделать ее так, чтобы она стояла прочно. В десять дней Тиберио исполнил модель в восемь пядей; она очень понравилась представителям колонии, и с нее потом сделали модель деревянную, которая теперь находится во флорентийском консульстве; произведение настолько редкостное, что ни в какие времена ничего не видали подобного по красоте, богатству и великому разнообразию. Потом приступили к постройке и израсходовали 5000 скуди, но за недостатком средств дело тем и ограничилось, что было для Микеланджело величайшей неприятностью. Передал он Тиберио выполнявшийся под его руководством заказ на капеллу в церкви Санта Марии Маджоре, начатую для кардинала Санта – Фьоре и оставшуюся неоконченной вследствие смерти и самого кардинала, и Микеланджело, и Тиберио; огромной потерей была смерть этого юноши. В течение тех 17 лет, в которые Микеланджело принимал участие в постройке собора св. Петра, депутаты много раз пытались удалить его, и так как им это не удавалось, то они при всяком удобном случае делали какое-нибудь нелепое возражение, нынче одно, завтра другое, чтобы взять его измором, ведь был он стар и сил у него не хватало. Надсмотрщиком по постройке состоял Чезаре да Кастельдуранте; он умер в это время, и Микеланджело, чтобы дело не пострадало, послал на его место по собственному выбору Луиджи Гаета, который был очень молод, но для этой должности вполне подходил. Депутаты, часть которых, чтобы захватить в свои руки постройку, много раз пытались привлечь Нанни ди Баччо Биджо, подстрекавшего их на то и сулившего им великие выгоды, не приняли Луиджи Гаета; узнав об этом, Микеланджело вне себя от гнева не захотел руководить постройкой; тогда начали они повсюду распространять слухи, что он никуда не годится, что нужно ему найти заместителя и что будто бы и сам он не захотел связываться с собором. Все это дошло до Микеланджело, он послал Даниелло Риччарелли да Вольтерра к одному из наблюдателей, епископу Ферратино, который передавал кардиналу ди Карпи про слова, сказанные Микеланджело одному из своих слуг, будто он не хочет больше возиться с постройкой. Даниелло сказал, что совсем не того хочет Микеланджело. Ферратино сожалел, что Микеланджело своего мнения не сообщил, и говорил, что хорошо бы назначить ему заместителя и что охотно он принял бы на это место Даниелло, на назначение которого согласился бы, вероятно, и Микеланджело; потом он дал знать депутатам от имени Микеланджело, что заместитель найден, но представил им не Даниелло, а вместо него Нанни Биджо, который явился и был принят наблюдателями, но дело вперед не двинул, только приказал устроить деревянные мостки с той стороны, где папские конюшни, чтобы отсюда с холма прямо был проход к большой нише, обращенной в эту сторону, и спилил несколько толстых елей, говоря, что слишком много истратится канатов, если поднимать наверх материалы, гораздо лучше перетаскивать по этим мосткам. Узнав об этом, Микеланджело тотчас же пошел к папе и нашел его на площади Капитолия; там стоял такой шум, что Микеланджело просил его пойти во дворец и сказал ему: «Святой отец, депутаты назначили мне заместителя; не знаю, кто он такой, однако если им и вашему святейшеству известно, что я уже не у дел, то я уеду отдыхать во Флоренцию, буду служить великому герцогу, он так этого хотел, жизнь свою окончу у себя дома, отпустите меня с миром». Папа огорчился и, милостивыми словами его, одобрив, приказал ему явиться для переговоров в тот же день в церковь Арачели; он собрал там депутатов и пожелал узнать о причинах происшедшего; они отвечали, что постройка гибнет и что им допущены ошибки; поняв, что это неправда, папа поручил Габрио Сербеллони отправиться на постройку и все осмотреть и узнать, что предполагал делать Нанни. Так и было исполнено. Габрио убедился в том, что все это коварные выдумки без всякой правды, и прогнал Нанни с постройки, изругав его в присутствии многих особ, и упрекал его за то, что по его вине рухнул мост Санта-Мария, и зато, что, взявшись дешево очистить анконскую гавань, он в один день ее так засорил, как море не засорило бы в десять лет. Так кончилась работа Нанни по постройке собора, которую Микеланджело в течение 17 лет всячески старался так скрепить, чтобы после его смерти завистливые преследователи ее не исказили, но теперь от этого она вполне защищена и спокойно можно возводить купол. Из этого явствует, что Бог, покровитель праведных, защищал его в течение всей его жизни и содействовал всему, клонящемуся ко благу постройки и к защите Микеланджело, вплоть до его смерти. Переживший его папа Пий IV отдал распоряжение лицам, наблюдающим за постройкой, чтобы они ничего не меняли в планах Микеланджело, и более еще настойчиво рекомендовал следовать им преемник его Пий V, который во избежание разногласий объявил проекты Микеланджело не подлежащими никакому изменению и исполнение их поручил архитекторам Пирро Лигорио и Якопо Виньола; так как Пирро самонадеянно захотел нарушить и изменить план Микеланджело, он позорно был удален с постройки, предоставленной одному Виньоле. Этот папа, заботившийся, о постройке не менее усердно, чем о религии христианской, беседовал с Вазари, явившимся к его стопам в 1565 году и вторично вызванным в 1566 году, о том, как в точности соблюсти проекты Микеланджело. Для большего порядка его святейшество приказал Вазари и своему личному казначею мессеру Гульельмо Сангаллетти передать заведовавшему постройкой епископу Ферратино папское распоряжение, чтобы он внимательно отнесся ко всем указаниям и важным сведениям, которые имеет ему сообщить Вазари, дабы замечаниями какого-нибудь коварного и самонадеянного человека не исказился план, завещанный талантами покойного Микеланджело; при этом присутствовал мессер Джованбаттиста Альтовити, друг Вазари и поклонник Микеланджело. Ферратино выслушал речь Вазари, отнесся внимательно к каждому его указанию и обещал, что он сам соблюдет нерушимо и другим прикажет соблюдать планы и проекты, оставленные после Микеланджело, что он будет покровителем и защитником и хранителем заветов великого человека.

Возвращаясь к Микеланджело, признаюсь, что еще почти за год до его смерти Вазари тайком принимает меры к тому, чтобы герцог Козимо Медичи через своего посла мессера Аверардо Серистори убедил папу ввиду дряхлости Микеланджело установить наблюдение за его прислужниками и посетителями и в случае внезапной кончины, обычно постигающей стариков составить опись и наложить арест на все вещи, рисунки, картоны, модели, деньги и все его имущество чтобы передать на постройку собора все относящееся к ней и точно так же поступить со всем относящимся к сакристии, библиотеке и фасаду Сан Лоренцо и чтобы ничего не выносили из дому, как это часто случается. Эти, не лишенные оснований, распоряжения и были выполнены.

Племянник его Леонардо собирался послом папы ехать в Рим. Предчувствуя, что дни Микеланджело сочтены; Микеланджело был обрадован его намерениями и, захворав изнурительной лихорадкой, сейчас же велел Даниелло написать, чтобы Леонардо приезжал. Но болезнь усиливалась, несмотря на уход людей близких и врача мессера Федериго Донати, и тогда, сохраняя полное сознание, он составил завещание в трех словах: душу свою отдает в руки Бога, тело – земле, имущество – ближайшим родственникам. Наказал он близким при отходе его из здешней жизни напомнить ему о страстях Христовых, и в 23 часа 17 февраля 1563 года по флорентийскому числению, 1564-го – по римскому, испустил он дух отправляясь в лучший мир.

Большие имел склонности Микеланджело заниматься искусством, все самое трудное ему удавалось, от природы был дан ему талант рисовать с исключительной силой; чтобы достигнуть совершенства, много лет изучал он анатомию, познавая связь костных частей, мускулы, жилы, сосуды и тому подобное, а также все положения человеческого тела; изучал он строение не только людей, но также и животных, в особенности лошадей, которых постоянно держал для собственного удовольствия; в целях искусства желал он постигнуть анатомическое строение всех существ, И обнаруженные им во всех его произведениях познания выше, чем бывают у человека, специально занимающегося этой наукой. И кистью и резцом работал он почти неподражаемо, в его произведениях, как уже упоминалось, столько мастерства, изящества и жизни, что превзошел он – да не будет это сказано никому в обиду – и победил древних, легко справляясь со всякими сложностями, как будто работал он без всякого труда, хотя трудно даже срисовывать его произведения. Талант Микеланджело получил себе Признание при жизни его, не после смерти, как это бывает со многими, и все верховные правители церкви: Юлий II, Лев X, Климент VII, Павел III, Юлий III, Павел IV и Пий IV дорожили им. Известно, что и Coлиман, император турецкий, Франциск Валуа, король французский, император Карл V, Синьория венецианская и, как мы упоминали, герцог Козимо Медичи Почетом и деньгами оделили его не за что иное, как за великий талант. Это выпадает на долю только таких выдающихся людей, как он, и является признанием того, что все три искусства доведены им до такого совершенства, какое Богом никому не было дано ни из древних, ни из нынешних за много-много лет, с тех пор как движется солнце. Он обладал воображением чрезвычайно сильным, идея вещей приобретала над ним такую власть, что руки его не могли передать столь великих и поразительных замыслов, он часто бросал свои произведения недоконченными и даже многие из них уничтожал. Так, мне известно, что незадолго до смерти он сжег немало своих рисунков, набросков и картонов, чтобы никто не видал его упорных трудов и опытов, чтобы являлся он людям только в совершенных своих обнаружениях. В моей книге рисунков есть несколько подлинников Микеланджело, найденных мною во Флоренции, и, хотя по ним ясным становится величие его таланта, все же понимаешь, что ему для высвобождения Минервы из головы Юпитера необходим был молот Вулкана. Для своих статуйон обыкновенно делал по девяти и двенадцати эскизов головы, стараясь соединить их все вместе и добиться такого целостного изящества, какого не встречается в натуре; он говорил, что циркуль – в глазах, не в руке, ибо руки работают, а глаз оценивает; еще более относится это к архитектуре.

Никому не должно показаться новостью, что Микеланджело любил уединение: он обожал искусство, которое обязывает человека к одиночеству и размышлению; кто хочет предаться искусству, тот да бежит общества, ибо, посвятив себя художественным созерцаниям, никогда не бываешь одинок, никогда не лишен мыслей, и неправы те, кто считалэто у него чудачеством или странностью; кто хочет хорошо работать, тому надлежит удаляться от забот и беспокойства, ибо таланту требуется размышление, уединение и покой, а не блуждание ума. Со всем тем во благовремении он ценил дружбу многих особ высокопоставленных образованных, а также людей талантливых и умел приковывать к себе их расположение. Так, великий кардинал Ипполито Медичи, очень его любивший, узнав, что принадлежащий ему конь Турко красотою своей понравился Микеланджело, по щедрости своей послал этого коня ему в дар вместе с 10 мулами, нагруженными овсом, и слугою, который ходил бы за ним, и Микеланджело принял охотно такой подарок. Весьма большим его другом был славнейший кардинал Поло, обожавший талант и добрый нрав Микеланджело, кардинал Фарнезе, кардинал Санта-Кроче (впоследствии папа Марцелл), кардинал Ридольфи, кардинал Маффео, монсиньор Бембо, Карпи и многие еще кардиналы, епископы, прелаты, которых всех не перечислить, а также монсиньор Клавдио Толомеи и великолепный мессер Оттавиано Медичи, приходившийся ему кумом, так как Микеланджело крестил у него сына, и мессер Биндо Альтовити, которому он подарил картон к той картине в капелле, где над опьяневшим Ноем глумится один из сыновей, а двое других прикрывают его стыд, мессер Лоренцо Ридольфи, мессер Аннибале Каро, мессер Джованни Франческо Лоттини из Вольтерры⁷⁹. Но бесконечно больше всех любил он мессера Томмазо деи Кавальери, римского дворянина, который был юн и очень склонен к искусствам, и вот Микеланджело, чтобы тот учился рисовать, сделал для него много изумительных рисунков красным и черным карандашом с изображением божественных ликов, потом нарисовал ему Ганимеда, похищаемого на небо птицей Зевсовой, Тития, у которого коршун пожирает сердце, падение в По колесницы солнца с Фаэтоном и вакханалию младенцев, каждый из этихрисунков – произведение редкостное, подобных им никогда не найти⁸⁰. Изобразил Микеланджело мессера Томмазо на картоне в натуральную величину, ни прежде, ни после того портретов он не делал, ибо ужасала его мысль срисовывать живого человека, если он не обладает необычайной красотой. Эти рисунки дали повод мессеру Томмазо, которому они доставили и много радости, впоследствии присоединить к ним часть тех, которые Микеланджело сделал для фра Бастиано из Венеции в качестве эскизов к картинам; все эти рисунки изумительны; мессер Томмазо дорожит ими как реликвиями, однако любезно предоставляет пользоваться ими художникам⁸¹. Вообще Микеланджело дружил с людьми благородными, уважаемыми и достойными; разум и вкус обнаруживался во всем. Впоследствии мессер Томмазо не раз заказывал Микеланджело живописные произведения для своих друза так, для кардинала ди Чезие он написал недавно картину «Благовещение», которую потом Марчелло из Мантуи исполнил в красках и поместил в мраморной капелле, построенной по заказу этого кардинала римской церкви делла Паче; другое «Благовещение» на доске, исполненное в красках тем же Марчелло, находится в Сан Джованни-ин-Латерано⁸²; после смерти Микеланджело племянник его Леонардо; подарил эскиз к этой картине герцогу Козимо Медичи, который почитает этот рисунок за драгоценность. Кроме того, у герцога Козимо находятся «Христос молящийся в саду», много других рисунков, набросков и картонов руки Микеланджело, статуя «Победа и пленник у ее ног» в пять локтей, а также четыре незаконченных «Пленника». По ним можно научиться верному способу высекать мраморные фигуры, не испортив камня; способ этот заключается в следующем делая фигуру из воска или из более твердого материала, он клал ее в сосуд с водой, так как вода по природе своей имеет ровную поверхность; фигура понемногу поднималась над ее уровнем, открывались сначала верхние части, а более глубокие, то есть нижние части фигуры, еще были скрыты под водой, и наконец вся она выступала наружу. Таким же способом следует высекать резцом мраморные фигуры, сначала обнажая части более выдающиеся вперед и постепенно переходя к частям более глубоким; этот способ можно наблюдать на упомянутых пленниках, которых его светлость ставит примером своим академикам.

Микеланджело любил товарищей своих по искусству и поддерживал общение с ними, как, например с Якопо Сансовино, Росси, Понтормо, Даниелло да Вольтерра и Джорджо Вазари из Ареццо. Последнему он оказал бесконечно много услуг, дав, между прочим, толчок к его занятиям архитектурою, так как рассчитывал когда-нибудь сделать его своим сотрудником; с ним Микеланджело охотно беседовал и рассуждал о вопросах искусства. Те, кто утверждает, будто бы он был плохим учителем, виноваты сами; своим друзьям он всегда помогал советом, если они о том просил и. Мне не раз случалось быть тому свидетелем, но из скромности я умолчу, не желая обнаруживать чужих недостатков. Справедливость требует указать, что с теми, кто жил у него в доме, ему мало везло, все они оказались неспособными ему подражать: Пьеро Урбано из Пистойи, ученик его, был человек талантливый, но работать не хотел; Антонио Мини и хотел бы работать, да способностей не было, а если воск тверд, плохо из него лепить; Асканио из Рипа Трансоне⁸³ очень трудился, но так и не получилось плодов, ни законченных произведений, ни рисунков; много лет возился он с одной картиной, эскиз для которой дал ему Микеланджело, и в конце концов дымом разлетелись возлагавшиеся на него надежды; помню, как Микеланджело, из сострадания к его потугам, собственной рукой стал ему помогать, но толку получилось мало. Часто говаривал мне Микеланджело, что если бы он имел подходящего ученика, то и в старости занялся бы анатомией и написал бы руководство по ней на пользу ученикам, хотя и обманулся во многих из них. И своим силам он не доверял, думая, что письменно не умеет выражать своих мыслей и даром речи не владеет, хотя и в прозе, как показывают его письма, он умел кратко и удачно передавать свою мысль. Произведения поэтов, писавших по-итальянски, доставляли ему большое удовольствие, особенно Данте, который его восхищал, мыслям и приемам которого он подражал; также подражал и Петрарке, любя сочинять мадригалы и величавые сонеты, на которые написаны комментарии; мессер Бенекетто Варки во Флорентийской академии читал лекцию, посвященную его сонету, который начинается словами: «Нет у мастера мыслей, которые нельзя было бы передать в мраморе». Бесконечное число своих стихотворений послал он преславной маркизе Пескара⁸⁴, получая и от нее ответы в стихах и прозе; в ее достоинства влюблен был Микеланджело; таким же образом и она относилась к нему и многократно приезжала из Витербо в Рим, чтобы посетить его. Для нее Микеланджело сделал изумительнейший рисунок, изобразив тел Христа на руках Мадонны и, двух ангелочков около них и другой – с изображением Христа, распятого на кресте, поднимающего взор к небу и дух свой воссылающего к Отцу, произведение божественное, и, кроме того, нарисовал Христа с самаритянкою у колодца.

Очень охотно читал он Священное писание, будучи превосходным христианином, и чтил сочинен и Джироламо Савонаролы, ибо и с кафедры слышал голос этого монаха. Чрезвычайно любил он красоту человеческую, подражая ей своим искусством, прекрасное выбирая в прекрасном, ибо без подражания невозможно создать совершенное произведение, но не ради мыслей распутных и бесчестных, что доказал он своим образом жизни. Был он очень умерен, юности довольствовался куском хлеба и вином, усердно занимаясь искусством, а в старости, когда работал над Страшным судом в капелле, лишь закончив свой день, подкреплялся умереннейшим ужином. Хотя бы он богат, но жил в бедности, друзей своих никогда не угощал или редко, не любил получать подарки, думая, что если кто что-нибудь ему подарит, тому он всегда останется обязанным. От такого скромного образа жизни всегда он был бодр и нуждался в недолгом сне, очень часто вставал он ночью, страдая бессонницей, и брался за резец, сделав себе картонный шлем, в макушку которого вставлялась зажженная свеча, освещавшая его работу, так что руки оставались свободными. Вазари много раз видел этот шлем и, заметив, что Микеланджело употребляет не воск, а свечи из чистого козьего сала, послал их ему четыре пачки, то есть сорок фунтов. Исполнительный слуга принес ему их в два часа ночи и подал, Микеланджело отказывался, говоря, что они ему не нужны. Тот сказал: «Господин, они мне руки обломили, пока я нес их к вам через мост, а у вашего входа – кучи густой грязи, я повтыкаю их туда, они будут отлично стоять, и все их зажгу». Микеланджело ответил: «Положи здесь, а дурачеств возле моего дома не устраивай». Рассказывал он мне, что в молодости часто спал не раздеваясь, потому что, измучившись от работы, не хотел снимать, а потом опять надевать платье.

Некоторые обвиняют его в скупости. Они ошибаются, ибо обратное доказывается тем, как он распоряжался произведениями искусства и своей собственностью. Рисунками, имеющими немалую цену, он одарил, как упоминалось, мессера Томмазо деи Кавальери, мессера Биндо и фра Бастьяно, и воспитаннику своему Антонио Мини он подарил все рисунки, все картоны, картину «Леда», все восковые и глиняные модели, так и оставшиеся, о чем упоминалось, во Франции. Дворянину флорентийскому Герардо Перини, другу своему, подарил три листа с божественно нарисованными черным карандашом головами, которые после его смерти перешли в руки славнейшего дона Франческо, наследного принца флорентийского, почитавшего их за драгоценности, что и соответствовало действительности. Для Бартоломео Беттини он исполнил и принес ему в дар картон «Венера с целующим ее Купидоном», произведение божественное, находящееся теперь у его наследников во Флоренции⁸⁵; для маркиза дель Васто он исполнил картон «Noli me tangere», произведение редкостное⁸⁶, то и другое превосходно написал красками Понтормо, как мы упоминали. Двух пленников подарил он Роберто Строцци, а своему слуге Антонио и Франческо Бандини – разбитую им мраморную «Скорбь о Христе». Не знаю, кто мог бы обвинять в скупости человека, раздарившего столько произведений, за которые он получал бы тысячи скуди.

Находясь при нем, я знал, сколько он сделал рисунков, сколько раздавал советы по поводу картин и зданий, не требуя никакой платы. Что же касается денег, то никаких доходов у него не было, торговлей он не занимался, в поте лица заработал он их трудами и прилежанием. Можно ли назвать скупцом того, кто, как он, приходил на помощь беднякам и, не разглагольствуя, давал приданое девушкам, обогащал помощников своих по работе и служителей, например, сделав богатейшим человеком слугу своего Урбино. Однажды на вопрос Микеланджело: «Что будешь делать, если я умру», Урбино отвечал: «Пойду служить еще кому-нибудь». – «Бедняжка, – сказал ему тогда Микеланджело, – скудости твоей я помогу», и сразу подарил ему две тысячи скуди, что впору цезарям или великим папам. Своему племяннику он давал три или четыре раза по тысяче скуди, а в конце жизни оставил 10000 скуди помимо своего римского имущества. Микеланджело обладал памятью глубокой и верной; достаточно ему было только раз увидать чужое произведение, чтобы точно его запомнить и им воспользоваться так, что никто и не замечал. Ни разу не случилось ему сделать произведения, похожего на другие его работы, так хорошо помнил он все сделанное им. Однажды за ужином, когда он был еще молод, его друзья-живописцы в шутку предложили ему нарисовать фигуру совершенно неправильную, вроде тех уродов, которыми пачкают стены люди, не умеющие рисовать. Память пришла ему на помощь, он вспомнил, что видал на какой-то стене одну из таких уродин, и, точно сейчас была она у него перед глазами, ее нарисовал, одержав верх над всеми этими живописцами. Такая удача – дело нелегкое для человека, владеющего превосходным рисунком и изысканностью вкуса.

Бывал он гневен, это правда, когда кто-нибудь его оскорблял, но никогда не прибегал к мщению, скорее он был очень терпелив, образа скромного, в речи разумен и мудр, в ответах величав, а порою изобретателен, приятен и остроумен. Мы записали много его изречений, приведем из них некоторые, так как сообщить все было бы делом долгим. Однажды зашел разговор о смерти, и один из друзей сказал, что, вероятно, не хочется ему умирать, так как он постоянно трудился ради искусства и покоя себе не знал, на что Микеланджело возразил: «Пустяки, раз жизнь нам приятна, то и смерть, изделие того же мастера, должна нам понравиться». Один гражданин увидал, что, остановившись возле Ор Сан-Микеле во Флоренции, Микеланджело рассматривает статую св. Марка работы Донателло, и спросил, как ему нравится эта статуя; тот отвечал: «Никогда еще не видал статуи, столь похожей на порядочного человека; если таким был св. Марк, можно поверить и его писаниям». Раз показали ему рисунок и обратили его внимание на мальчика, учившегося рисовать, и в извинение приводили то, что недавно принялся он за искусство. «Это и видно», – заметил Микеланджело. Также и насчет художника, написавшего не очень удачно «Скорбь о Христе», сказал: «Поистине скорбь смотреть на нее». Узнав, что Себастьяно из Венеции собирался в капелле Сан Пьетро-ин-Монторио изобразить монаха, сказал, что этим можно все дело испортить, и на вопрос, почему так, ответил: «Весь мир, который так велик, они испакостили⁸⁷, немудрено ему испакостить капеллу, которая так мала». Один живописец великим усилием и долгими трудами создал картину, которая дала ему немалый заработок, и Микеланджело на вопрос, что он думает об авторе, ответил: «Хотя он будет богат, но всегда останется бедняком». Один из его приятелей, принявший монашеский сан, шел по Риму в грубой одежде с остриями, коловшими ему тело; на его поклон Микеланджело не ответил, делая вид, что его не узнает; тогда тот принужден был назвать себя, и Микеланджело, изобразив на лице удивление, что видит его в таком платье, радостно воскликнул: «Вы прекрасно одеты; если и внутри вы таковы, каким вижу я вас снаружи, благо душе вашей». Он же рекомендовал Микеланджело своего приятеля, прося сделать для него статую, да получше, что Микеланджело и исполнил, а тот на самом деле думал, что делать ее не следовало, и, видя, что просьба его исполнена, от зависти к своему приятелю огорчился. Узнав об этом, Микеланджело сказал: «Не нравятся мне люди с двойным дном», этой метафорой выражая, что трудно иметь дело с теми, кто одно думает, а другое говорит. На вопрос еще одного приятеля, каково его мнение о неком художнике, который делал мраморные копии самых знаменитых античных статуй и хвастался, что своими имитациями он намного превзошел античных мастеров, Микеланджело ответил: «Кто идет за другими, никогда их не обгонит, и кто сам не умеет работать как следует, никогда не сумеет как следует воспользоваться чужими произведениями»⁸⁸. Какой-то живописец написал картину, на которой лучше всего удался бык, и на вопрос, почему он живее всего остального, Микеланджело сказал: «Всякий художник хорошо пишет самого себя». Однажды он проходил мимо Сан Джованни во Флоренции, и спросили его мнение о дверях этой церкви, он сказал: «Они так прекрасны, что годились бы и для райских врат». Работал он для одного правителя, который каждый день менял планы и ни на одном не мог остановиться, и так сказал про него Микеланджело своему другу: «Ум этого правителя точно флюгер на колокольне, от всякого ветерка вертится». Пошел он взглянуть на скульптурное произведение, которое собирались уже выставлять, так как было оно готово, и художник всячески старался поставить его так, чтобы оно выигрывало от освещения; тогда Микеланджело сказал ему: «Не трудись, важно то, как осветят его на площади», имея в виду, что когда произведения выставляют публично, народ решает, хороши они или дурны. В Риме одному вельможе пришла в голову фантазия прослыть архитектором, и построил он для статуй ниши с кольцами вверху и пробовал ставить в эти ниши разные статуи, но ничего из этого не выходило; тогда он спросил Микеланджело, что в них поместить, а тот ответил: «Подвесьте к каждому кольцу по связке угрей». К управлению по постройке собора св. Петра был приставлен некий господин, считавший себя знатоком Витрувия и ценителем искусства; Микеланджело сказали: «У вас на постройке великий гений», тот ответил: «Это правда, да вкуса он лишен». Один живописец написал картину, воспользовавшись для нее чужими рисунками и картонами, так что все в этом произведении оказалось заимствованным. Когда ее показали Микеланджело, то на вопрос одного из ближайших своих друзей, каково его мнение о ней, он ответил: «Прекрасная картина, только не знаю, что с ней будет в день Страшного суда, когда всякий станет собирать части своего тела, ведь от нее ничего не останется», – урок тем, кто, занимаясь искусством, не привык работать самостоятельно. Проездом в Модене он видел очень понравившиеся ему прекрасные терракотовые статуи мастера Антонио Бигарино, моденского скульптора, раскрашенные под мрамор, и так как этот скульптор не умел работать по мрамору, то заметил: «Если бы глина эта стала мрамором, горе античным статуям». Однажды сказали Микеланджело, что пора бы дать волю его гневу на Нанни ди Баччо Биджо, который каждый день чем-нибудь ему досаждал, а он ответил: «Если бороться с ничтожеством, победа ничего не стоит». Один священник, его приятель, сказал: «Жаль, что вы не женились, у вас было бы много детей, вы оставили бы им плоды ваших почтенных трудов». Микеланджело возразил: «И без женщин достаточно терзаний доставило мне искусство, детьми моими будут произведения, которые я оставлю после себя; если они немногого стоят, все же поживут; горе было бы Лоренцо ди Бартолуччо Гиберти⁸⁹, если бы он не сделал дверей Сан Джованни; его дети и внуки распродали и пустили по ветру все, что он им завещал, а двери еще стоят».

Однажды поздно вечером Юлий III послал Вазари за рисунком к Микеланджело, который работал тогда над разбитой им впоследствии мраморной группой «Скорбь о Христе». Догадавшись по стуку в двери, что пришел именно он, Микеланджело оторвался от работы, взял в руку светильник и, когда Вазари сообщил ему о цели своего посещения, послал Урбино наверх за рисунком. Стали они разговаривать о разных делах, и в это время Вазари бросил взгляд на ногу Христа, которую по-новому переделывал Микеланджело. Но, не желая, чтобы Вазари видел его работы, он выпустил светильник из рук, и все погрузилось в темноту. Тогда он велел Урбино принести свет и, выйдя из-за перегородки, сказал: «Я так стар, что смерть часто хватает меня за плащ и зовет с собой; настанет день, и я упаду, как этот светильник, и погаснет свет жизни».

При всем том ему нравились люди вроде Менигеллы, посредственного живописца и чудака из Вальдарно, весельчака, захаживавшего к Микеланджело, который нарисовал ему св. Рока или св. Антония, чтобы тот написал картину крестьянам. Микеланджело неохотно работал для царей, но для него оставлял другие дела и принимался за простенькие рисунки, приспособляясь к его манере и вкусу, как выражался Менигелла. Между прочим, для него он сделал прекраснейшую модель распятия, по которой тот смастерил распятия из бумаги и разных мастик, распродав их потом на деревне, от чего до слез хохотал Микеланджело. Часто с ним случались такие, например, замечательные истории: один крестьянин заказал Менигелле написать св. Франциска и не одобрил, что тот одел его в серое платье, так как крестьянину хотелось бы чего-нибудь поярче; тогда Менигелла написал ему сзади парчовую ризу, и крестьянин остался доволен. Также любил Микеланджело каменотеса Тополино, которому пришла в голову фантазия считать себя выдающимся скульптором, хотя талантом был он очень слаб. Много лет посылал он Микеланджело мрамор из каррарских гор и ни одной барки не нагрузил без того, чтобы не послать на ней трех-четырех фигурок собственного изделиям, над которыми Микеланджело помирал со смеху. Вернувшись в Рим, он заканчивал мраморный эскиз Меркурия и, когда работа приближалась к концу, пожелал ее показать Микеланджело, строго-настрого приказав сказать свое мнение. «Ты с ума сошел, Тополино, что хочешь стать скульптором, – сказал Микеланджело, – разве не видишь, что у твоего Меркурия целой трети локтя не хватает от колена до ступни; ведь он карлик, как это у тебя так вышло?» – «О, это пустяки, если только об этом идет речь, поправить нетрудно, предоставьте дело мне». Микеланджело снова рассмеялся над его простоватостью и ушел, а Тополино взял кусок мрамора, срезал Меркурия на четверть ниже колена, поставил его на мрамор, ловко укрепил, сделал Меркурию пару сапог, край которых проходил как раз по скрепе и, удлинив его таким образом, сколько полагалось, позвал потом Микеланджело и показал ему свое произведение; тот снова рассмеялся и подивился, что таким дурачкам от нужды приходят в голову решения, которые и умным людям не придут. Когда он заканчивал гробницу Юлия II для церкви Сан Пьетро-ин-Винколи, он приказал одному каменотесу сделать герму, сказав при этом: «Это срежь, здесь подровняй, там подчисти», так чтобы он закончил фигуру уже без участия Микеланджело. Окончив работу, каменотес посмотрел на нее удивленно. Спросил его Микеланджело: «Как по-твоему?» – «По-моему, хорошо, – отвечал тот, – очень вам обязан». – «Чем же?» – «При вашей помощи обрел в себе талант. Думал, что у меня его нет». Но сократим рассказ. Телосложения был он очень крепкого, суховатого и жилистого и, хотя вдетстве здоровьем не отличался и в зрелых годах перенес две тяжелые болезни, все же всякое недомогание смог побороть и недугов не имел, исключая того, что в старости страдал от песка в моче, впоследствии превратившегося в камни, из-за чего мастер Реальдо Коломбо, близкий его друг, в течение многих лет подвергал его спринцеванию и лечил его заботливейшим образом. Роста был он среднего, в плечах широк, во всем теле складен. Старея, стал постоянно носить сапоги из собачьей кожи на босу ногу, носил их по целым месяцам, так что когда пытался их снять, то вместе с ними часто стаскивал и собственную кожу. А поверх чулок обычно носил сафьяновые башмаки с застежкой, так как боялся простуды. Лицо было у него круглое, лоб четырехугольный с семью морщинами, виски выступали немного вперед ушей; уши скорее были великоваты и оттопыривались, всоотношении с лицом тело казалось несколько крупным; нос немного сплющен, как упоминалось в«Жизнеописании» Торриджано, разбившего ему нос кулаком; глаза скорее маленькие, рогового цвета, сжелтоватыми и синеватыми искорками, брови редкие, губы тонкие, причем нижняя потолще и немножко выступала вперед, подбородок хорошего сложения и пропорциональный всему прочему, борода черная с сильной проседью, не очень длинная, раздвоенная и не очень густая.

Поистине появление его на свет, как говорил я в Введении, было посланным от Бога уроком всем представителям нашего искусства, чтобы по его жизни они учились образу поведения, по его творениям – как надо делаться истинно высоким мастером. А я, благодарю Бога за бесконечное счастье, столь редко выпадающее на долю людей нашей профессии, более всего полагаю его в том, что родился в то время, когда жил Микеланджело, чтоудостоился иметь его покровителем, что стал он мне таким близким другом, о чем всем известно и свидетельствуют письма, писанные им мне и находящиеся у меня. Ради истины и в благодарность за его любовь ко мне я смог записать многое, представляющее собой истинную правду, чего другие не мог ли сделать. О другом моем счастье он мне говорил так: «Джорджо, будь благодарен Богу за то, что он дал тебе служить герцогу Козимо, который расходов не жалел, чтобы ты в постройку и живопись воплотил свои мысли и планы; если ты взглянешь на других, чьи жизни ты писал, никто из них не получил ничего подобного»⁹⁰.

Торжественно, при стечении всех художников, всех его друзей и нации флорентийской, был погребен Микеланджело в церкви Санто Апостоло, в присутствии всего Рима, и его святейшество имел намерение воздвигнуть ему в римском соборе св. Петра особый памятник и гробницу. Племянник егоЛеонардо прибыл, когда уже все было кончено, хотя и ехал на почтовых. Осведомленный о его смерти, герцог Козимо, раз не удалось заполучить его и почтить живым, задумал перевезти его прах во Флоренцию и хотя бы после смерти торжественно его почтить. Тогда под видом товара в тюке переправили его прах, не возбуждая в Риме никаких слухов, чтобы не задержали тела Микеланджело и не помешали перевезти его во Флоренцию. А когда тело его прибыло и все узнали о его смерти, тотчас же собрались всеглавнейшие живописцы, скульпторы и архитекторы, созванные вице-президентом их Академии. Вице-президент, каковым тогда был высокочтимый дон Винченцо Боргини⁹¹, напомнил им что согласно их уставу они обязаны почтить смерть всех своих собратьев, и если с общего согласия торжественными похоронами был почтен фра Джо ни Аньоло Монторсоли⁹², впервые с основания Академии, то следует им обсудить, что следует устроить в честь Буонарроти, которого они единогласно избрали первым академиком, возглавляющим их всех. На это предложение все ответили, что они преисполнены сознанием своего долга и любви по отношению к высоким его дарованиям и что надлежит принять меры к тому, чтобы почтить его всеми имеющимися в их распоряжении способами. Тогда, чтобы ежедневными собраниями не беспокоить стольких людей, и для того, чтобы дело пошло спокойнее, избрали для подготовки похорон и торжества четверых: живописцев Аньоло Бронзино и Джорджо Вазари, скульпторов Бенвенуто Челлини и Бартоломео Амманати⁹³, достаточно известных и прославившихся своим искусством, которые должны были обсудить и совместно с вице-президентом решить, что именно и как следует устроить с правом привлекать весь состав их собраний и Академии. Это поручение приняли они очень охотно, и все, и молодые, и старые, взялись каждый соответственно своей профессии изготовить картины и статуи, приличествующие такому торжеству. Затем они решили, что вице-президент по долгу службы и консулы от имени собраний и Академии обо всем доложат герцогу, прося у него необходимых на то средств и милостей, особенно же о том, чтобы было разрешено устроить похороны в церкви славнейшего дома Медичи Сан Лоренцо, где находится большинство из имеющихся во Флоренции его произведений, и сверх всего этого, чтобы его светлость разрешил мессеру Бенедетто Варки⁹⁴ произнести надгробную речь, дабы превосходные дарования Микеланджело восславил превосходным своим красноречием такой оратор. Варки, состоя на службе у его светлости, не принял бы без разрешения герцога такого поручения, Хотя все мы были уверены, что сам по себе он ни за что не откажется, так как по своей натуре очень любезен и памяти Микеланджело всецело предан. Приняв такие решения, академики разошлись, а вышеназванный вице-президент написал герцогу письмо в точности нижеследующего содержания:

«Академия и Товарищество живописцев и скульпторов, обсудив, как надлежит почтить, заслуживая одобрение вашей славнейшей светлости, память Микеланджело Буонарроти, величайшего художника из всех когда-либо существовавших, принимая во внимание общее значение его дарований для их профессии и блага нашего отечества, а также то, сколь великая польза профессиями этими получена от его произведений и изображений, и считая долгом своим приветствовать в меру своих сил его дарования, настоящим доводят до сведения вашей славнейшей светлости о своих пожеланиях, испрашивая у своего покровителя необходимого вспомоществования. По их поручению и в качестве вице-президента их Товарищества, с соизволения вашей славнейшей светлости, добавляю, что означенное решение представляется мне благопристойным, достодолжным и благородным, более же всего полагаясь на вашу славнейшую светлость, благодетеля дарований, прибежище и покровителя всех талантов нашего века, превзошедшего своих предков, которые, однако, оказали исключительные милости превосходным представителям искусств, ибо по распоряжению Лоренцо Великолепного поставлена в соборе статуя Джотто, задолго до того умершего, и на собственные его средства воздвигнут прекраснейший мраморный памятник фра Филиппо, а также оказаны в разных случаях многим другим высочайшие и полезные почести. Принимая все это во внимание, дерзаю направить вашей славнейшей светлости петицию Академии об оказании почестей талантам Микеланджело, питомца и любимца школы Лоренцо Великолепного, каковые почести доставят чрезвычайное удовлетворение академикам, величайшее удовольствие всем, немалое поощрение представителям искусств и всей Италии – доказательство великодушия и благорасположения вашей славнейшей светлости, каковую Бог да сохранит на долгие годы в благополучии к благу подвластных ей народов и к защите дарований».

На это письмо герцог отвечал в таких словах:

«Достойнейший отец. Явленная и ныне являемая нашей Академией готовность почтить память Микеланджело Буонарроти, отошедшего в лучшую жизнь, доставила нам большое утешение в потере столь исключительного человека, и нам было угодно не только удовлетворить просьбу, содержащуюся в мемориале, но также распорядиться о том, чтобы прах его был перевезен во Флоренцию, согласно его воле, насколько нам известно; все это сообщаем мы Академии, еще более побуждая ее всеми способами прославить дарования сего мужа. Бог да поможет вам».

Затем Академией было послано письмо или, как выше названо, мемориал нижеследующего содержания:

«Славнейший и пр. Академия и члены Товарищества живописцев и скульпторов, учрежденного с милостивого соизволения вашей славнейшей светлости, получив сведения о том, с какой заботой и любовью приняли вы через своего посла в Риме меры к перенесению праха Микеланджело Буонарроти во Флоренцию, на общем собрании единодушно обсуждали, как наилучше по мере их сил и умения устроить его отпевание. Зная, как почитал Микеланджело вашу славнейшую светлость, равно как и вы любили его умоляют они по вашей нескончаемой доброте и щедрости, во-первых, предоставить им для торжества

означенных похорон церковь Сан Лоренцо, которая воздвигнута вашими предками, изобилует превосходными его произведениями, архитектурными и скульптурными, и по соседству с которой вы имеете намерение воздвигнуть мастерскую названной Академии и Товарищества живописцев для непрерывных занятий архитектурой, скульптурой и живописью. Во-вторых, просят вас разрешить мессеру Бенедетто Варки не только написать надгробную речь, но и самому произнести ее, на что нами получено любезнейшее его согласие, буде последует разрешение вашей славнейшей светлости. В-третьих, умоляют и просят вас с той же добротой и щедростью оказать вспомоществование для устройства похорон, помимо того, что позволяют сделать их собственные незначительнейшие средства. Все означенные пункты и каждый из них в отдельности обсуждены и приняты в присутствии и с согласия высокочтимого монсиньора мессера Винченцо Боргини, приора Воспитательного дома, заместителя вашей славнейшей светлости по названной Академии и Товариществу живописцев».

На это письмо Академии герцог дал такой ответ: «Любезнейшие академики. С большим удовольствием удовлетворяем мы все ваши просьбы, по великому нашему расположению прежде – к редкостным дарованиям Микеланджело Буонарроти и ныне – ко всем представителям вашей профессии; а посему не расходуйте сумм, предназначенных вами на его погребение, мы не преминем прийти на помощь нуждам вашим; в том же смысле писано мессеру Бенедетто Варки о надгробной речи, а приору Воспитательного дома сверх того – чтобы помог нам в этом деле. Будьте здоровы».

Письмо к Варки таково: «Любезнейший наш мессер Бенедетто. Почитание, с каким мы относимся к дарованиям Микеланджело Буонарроти, заставило нас желать, чтобы память его была почтена и отмечена всеми возможными способами. Поэтому нам было бы приятно, если бы ради нас вы взяли на себя труд составить надгробную речь на его похоронах, согласно решению, принятому депутатами Академии, и еще более приятно, если вашими устами она будет произнесена. Будьте здоровы».

Также и мессер Бернардино Грацини писал этим депутатам, что герцог желает того как нельзя более пламенно и что им обещана всяческая помощь и милость со стороны его славнейший светлости.

Пока шли эти совещания во Флоренции, племянник Микеланджело Леонардо, который, узнав о болезни дяди, на почтовых приехал в Рим, но не застал его в живых, услыхал от Даниелло да Вольтерра, ближайшего друга Микеланджело, а также от многих других, близко стоявших к святому старцу, об его просьбах и мольбах перевезти его тело во Флоренцию, благороднейшее его отечество, всегда нежнейше им любимое, и поспешно с большой осторожностью тайком вывез его тело из Рима, под видом товаров в тюке переправил его во Флоренцию. Но, чтобы пояснить это последнее решение Микеланджело, не следует умалчивать, вопреки мнению многих, о той истине, что отсутствовал он во Флоренции много лет только вследствие ее климата. По своему опыту он знал, что климат ее, пронзительный и резкий, крайне вреден для его здоровья, и гораздо более мягкий, умеренный климат римский поддерживал его здоровье до девяностого года, все чувства его остались живыми и цельными, как прежде, и силы его, несмотря на возраст, сохранились так, что до последнего дня он не отказывался ни от какой работы.

Тело Микеланджело прибыло во Флоренцию так быстро, почти неожиданно, что невозможно было все сразу устроить, и сперва, согласно воле депутатов, гроб был поставлен в самый день его прибытия, то есть в субботу 11 марта, в помещении братства Успения, под главным алтарем и под лестницами церкви в Сан Пьетро Маджоре, причем к гробу и не прикоснулись. На следующий день, то есть в воскресенье второй недели поста, все живописцы, скульпторы и архитекторы почти тайком собрались в Сан Пьетро, захватив с собой бархатный покров с золотыми вышивками и каймой, которым покрыли гроб и носилки, а на гробе было положено распятие. И когда к половине первого все собрались вокруг его тела, тотчас мастера более пожилые и почтенные взяли по факелу, которых запасено было большое количество, а более молодые с таким рвением взялись за гроб, что блажен был тот, кто вовремя пришел и мог подставить плечи свои и похвалиться тем, что он нес прах величайшего художника, какого когда-либо знало их искусство. Когда около Сан Пьетро увидали подобное сборище, то, как обычно бывает в подобных случаях, собралось много людей, тем более, что разнесся слух о прибытии тела Микеланджело и о том, что понесут его в Санта Кроче. И хотя, как я уже это говорил, всячески старались все это скрывать, чтобы не разнеслась весть по городу и не сбежалось великое множество народу, при котором нельзя было бы избежать некоторого беспорядка и смятения, и хотя желали исполнить то немногое, что можно было тогда сделать, скорее спокойно, чем торжественно, откладывая все прочее до более удобного и подходящего времени, однако ни то ни другое желание не осуществилось. Из одних уст в другие передавалось известие, и в мгновение ока такая толпа наполнила церковь, что с величайшим трудом перенесли тело из церкви в сакристию, чтобы снять с гроба упаковку и выставить его напоказ. Что же касается торжественности, то невозможно не признать величественным и великолепным это стечение духовных лиц, участвующих в похоронной процессии, это огромное количество свечей, это множество людей, одетых в черное и с перевязями, и особенно то, сколько и с какой любовью и почтением собралось у его гроба выдающихся деятелей, которых ценят уже и теперь, и еще больше будут ценить впоследствии. Правда и то, что число художников во Флоренции всегда было чрезвычайно велико (а они собрались все), эти искусства всегда настолько процветали во Флоренции, что без всякой обиды для других городов можно, думаю, признать ее гнездом и домом искусств, как Афины были когда-то домом наук. Кроме многочисленных художников, столько позади их стояло горожан, такие толпы собрались на улицах, по которым проходило шествие, что больше и поместиться не могло бы, и, что более еще важно, со всех сторон слышались восхваление заслуг Микеланджело и признание огромной силы за истинным талантом, который, когда потеряна всякая надежда на то, что от него можно дождаться почестей и благ, тем не менее по заслугам оказывается любимым и чтимым. Подобная демонстрация была свидетельством всего этого, более живым и ценным, чем какая угодно пышность золота и шелков. При подобном прекрасном стечении людей перенесли тело в Санта Кроче, где монахи выполнили над покойником все полагающиеся обряды. Перенесли с величайшим трудом вследствие, как я уже говорил, стечения народа в сакристию. Там упомянутый вице-президент, который находился там по долгу службы, решил дать приказание открыть гроб, полагая доставить удовлетворение многим и желая, как признавался впоследствии, мертвым увидеть того, кого живым не видел, а если и видел, то будучи в таком возрасте, что не сохранил никакого воспоминания. Так и было сделано, причем он и все мы, присутствовавшие там, предполагали увидеть тело в состоянии тлена и разложения, так как Микеланджело умер уже 25 дней тому назад и 22 дня лежал в гробу, но тело оказалось совершенно нетронутым и отсутствовал, сколько бы то ни было неприятный запах, как будто он спал сладким и покойным сном; черты лица остались такими же, какими были при жизни, разве что цвет его стал мертвенным; ни один член его не подвергся разложению и не издавал отвратительного запаха, лицо и щеки на ощупь были такими, точно несколько часов прошло после смерти.

Когда возбуждение улеглось, распорядились поместить тело в усыпальницу между алтарем Кавальканти и дверью, ведущей в монастырский дворик. Тем временем молва пошла по городу, и собралось взглянуть на него столько молодежи, что закрыть усыпальницу было очень трудно; днем и ночью на много часов приходилось оставлять ее открытой, чтобы удовлетворить всех. На следующее утро живописцы и скульпторы начали подготовлять торжество, а многие талантливые поэты, которыми всегда очень богата Флоренция, оставляли над усыпальницей латинские и итальянские стихотворения, и так продолжалось еще довольно долго; хотя многие из этих стихов были тогда напечатаны, все же лишь малая часть того, сколько было их написано.

Но вернемся к похоронам. Их назначили сначала на следующий за праздником Сан-Джованни день, а затем отложили на четырнадцатое июля; три депутата (Бенвенуто Челлини с самого начала хворал, и участия не принял) выбрали распорядителем скульптора Дзаноби Ластрикати и решили устраивать нечто скорее талантливое и достойное их искусства, чем пышное и богатое. И в самом деле, говорили депутаты и распорядитель, раз торжество устраивается для Микеланджело, притом людьми его профессии, которые талантами богаче, чем деньгами, то и следует заботиться не о царской пышности, не об излишнем тщеславии, а о произведениях, умно и красиво задуманных, свидетельствующих о навыках наших в художестве, словом, искусство надо почтить искусством⁹⁵. И вот когда церковь была убрана соответствующим образом, освещена свечами и наполнилась несчетным множеством народа, причем всякий, оставив иные помыслы, сосредоточился на великолепном зрелище, тогда в сопровождении капитана и алебардистов герцогской гвардии прошел вице-президент Академии, за которым следовали консулы, академики и все живописцы, скульпторы и архитекторы флорентийские. Когда они заняли места между катафалком и главным алтарем, где уже ожидали их собравшиеся в большом количестве высокопоставленные особы и дворяне, то приступил и к торжественному отпеванию, сопровождаемому музыкой и церемониями всякого рода. По его окончании взошел на кафедру упомянутый Варки, прежде вступавший в подобной роли только для светлейшей герцогини Феррарской, дочери герцога Козимо, и с присущим ему изяществом и красноречием прекрасным своим голосом воздал хвалу заслугам, жизни и творениям божественного Микеланджело Буонарроти.

Поистине, каким величайшим счастьем оказалось для Микеланджело то обстоятельство, что умер он не раньше, чем была основана наша Академия, благодаря которой столькими почестями, такими великолепием и пышностью сопровождалось его погребение, великой удачей его следует счесть и то, что Варки проводил его к жизни вечной и блаженнейшей, ибо никто не произнес бы ему похвальную речь с таким красноречием и такой ученостью, как Бенедетто Варки, надгробное слово которого вскоре после того было напечатано. Немногим позже отпечатали и другую прекраснейшую речь во славу Микеланджело и живописи, составленную благороднейшим и ученейшим мессером Леонардо Сальвиати, которому было тогда не более 22 лет, но который обладал столь редкостным и счастливым талантом ко всякого рода сочинениям на латинском и тосканском языках, что уже и тогда прославился, а со временем он станет известен всему миру. Но не хватит у меня слов, чтобы достаточно восхвалить таланты, доброту и распорядительность

высокочтимого вице-президента дона Винченцо Боргини, скажу только, что члены Академии и Товарищества живописцев смогли устроить торжество его похорон только благодаря руководству и советам своего главы. Ибо если бы каждый из них и мог сделать гораздо больше, чем они дали, тем не менее, всякое начинание может быть доведено до удачного достохвального завершения только под руководством опытного кормчего и капитана, управляющего всеми. Так как весь город не смог бы осмотреть все это убранство в один день, то с разрешения герцога его не снимали в течение нескольких недель, удовлетворив желание всех его подданных и чужеземцев, съезжавшихся полюбоваться им из близлежащих местностей.

Не будем здесь приводить великого множества эпитафий и стихов, латинских и тосканских, сочиненных выдающимися людьми в честь Микеланджело, они составили бы целую книгу, к тому же другими писателями они записаны и изданы. Но непремину сказать в заключение, что впоследствии для надгробного памятника Микеланджело было отведено почетное место в церкви Санта Кроче, где он и желал быть погребенным рядом с могилами своих предков. Его светлость подарил племяннику Микеланджело Леонардо белого и пестрого мрамора для его памятника, который, так же как и бюст Микеланджело, поручено сделать выдающемуся скульптору Баттиста Лоренцо по рисункам Вазари. И так как предполагается поставить там три статуи – Живописи, Скульптуры, Архитектуры, то первая из них заказана тому же Баттиста Лоренцо, вторая – скульптору Джованни из соборных мастерских, третья – Валерио Чоли. Все они уже находятся в работе, так же как и памятник, вскоре они будут закончены, и мы увидим их на отведенном для них месте. Мрамор для этих работ получен от герцога, а прочие расходы взял на себя Леонардо Буонарроти. Но его светлость, желая всесторонне почтить столь великого человека, уже решил поставить мемориальную доску с его именем и бюстом в соборе, где можно видеть имена и изображения всех прославившихся флорентийцев⁹⁶.