• ПТОЛЕМЕЙ II КЕРАВН
  • АНДРОНИК I КОМНИН
  • ЛЖЕДМИТРИЙ I
  • НАПОЛЕОН III
  • ХАБИБУЛЛА
  • X. ТЁМНАЯ СТОРОНА СИЛЫ (Деспоты, распутники, безумцы…)
  • ЧЖОУ-СИНЬ
  • ПТОЛЕМЕЙ VII ФИСКОН
  • ИРОД I ВЕЛИКИЙ
  • КАЛИГУЛА
  • КЛАВДИЙ I
  • НЕРОН
  • КОММОД
  • КАРАКАЛЛА
  • ГЕЛИОГАБАЛ
  • ПЕДРО ЖЕСТОКИЙ
  • ВЛАД III ЦЕПЕШ
  • ИВАН IV ГРОЗНЫЙ
  • ЛЮДОВИК XV
  • ПЁТР III
  • ВИЛЬГЕЛЬМ II
  • IX. УСМЕШКА ФОРТУНЫ

    (Триумф и падение знаменитых авантюристов)

    ПТОЛЕМЕЙ II КЕРАВН

    Своё прозвище Керавн («Молния») Птолемей — сын египетского царя Птолемея Лага от его первой жены Эвридики — получил за то, что быстро и внезапно решался на смелые поступки и так же стремительно претворял их в жизнь. Незадолго до смерти в 283 году до Р.Х. царь объявил своим наследником и соправителем младшего сына от другой жены — Береники. Опасаясь преследований со стороны своего более удачливого брата, Птолемей бежал из Египта в Македонию к тамошнему царю Лисимаху. Когда в 281 году до Р.Х. Лисимах был разбит сирийским царём Селевком I и пал в бою, Птолемей Керавн перешёл на службу к победителю. Селевк принял его как несчастного сына своего старого друга, покровительствовал ему и всюду водил с собой. Но эта забота не смягчила сердца честолюбивого юноши. Птолемей узнал, что Селевк хочет ехать в Македонию и присоединить её к своим владениям. Улучив момент, он внезапно напал на старого царя и убил его. После этого Птолемей сам отправился в Македонию и овладел престолом. В 280 году до Р.Х. он разбил другого претендента на Македонское царство — Антигона Гоната. С Антиохом I (сыном умерщвлённого им Селевка) был заключён мир, а ещё с одним опасным соседом — эпирским царём Пирром — Птолемей породнился, выдав за него замуж свою дочь.

    Избавившись от внешней опасности, пишет Юстин, Птолемей замыслил преступления против своих родичей. Так, он начал строить козни против вдовы Лисимаха — своей единокровной сестры Арсинои. Прежде всего он хотел убить двух её сыновей, которые со временем могли стать для него опасными соперниками, а кроме того, Керавну очень хотелось отнять у бывшей царицы принадлежавший ей богатый город Кассандрию. Чтобы легче добиться желаемого, Птолемей, по своему обыкновению, решил действовать коварством: он притворился влюблённым и стал просить сестру выйти за него замуж. Иным путём, кроме как разыгрывая из себя друга сестры, он не мог подобраться к её детям, царством которых уже завладел. Но Арсиноя знала, что воля её братца всегда направлена ко злу, и потому долго не поддавалась на его ухаживания. Видя её недоверчивость, Птолемей громогласно объявил, будто хочет управлять государством совместно с её сыновьями и будто он не потому сражался с ними, что хотел отнять у них владения, но потому только, что желал вернуть Македонию потомкам Лисимаха как дар из своих рук. Пусть, говорил он, сестра пошлёт к нему свидетеля клятвы, которую он готов дать; в присутствии этого человека он поклянётся перед лицом отечественных богов и свяжет себя какими только захочет клятвами. Арсиноя колебалась, не зная, как ей поступить. Наконец, опасаясь больше за детей, чем за себя, и считая, что своим браком она обеспечит по крайней мере безопасность своим сыновьям, Арсиноя отправила к Птолемею одного из своих друзей — Диона. Птолемей привёл его в святилище Зевса, древнейшую македонскую святыню, и, возложив руки на жертвенник, коснувшись великих изображений и священных седалищ богов, поклялся неслыханными и самыми страшными клятвами в том, что совершенно искренне просит сестриной руки, что поименует её царицей и что не будет иметь других детей, кроме её сыновей. После этого Арсиноя исполнилась надежд и, отбросив опасения, сама переговорила с братом. Выражение его лица и глаза, полные ласки, обещавшие верность, не менее чем клятвы привели к тому, что она согласилась на брак с братом, несмотря на протесты своего старшего сына Птолемея, убеждавшего мать, что её обманывают.

    Свадьба была отпразднована с большой пышностью на радость всем. Птолемей возложил венец на голову своей сестры и провозгласил её царицей. Это привело Арсиною в восторг, так как она снова получила то, чего лишилась после смерти своего первого мужа Лисимаха. На радостях она пригласила своего мужа в свой город Кассандрию. (Она ведь не знала, что страстное желание Керавна обладать им и заставило его подстроить весь этот обман!) Прибыв в Кассандрию раньше супруга, царица объявила день его приезда праздничным днём, приказала украсить дома, храмы и все улицы, всюду разместила жертвенники и жертвы. Своим сыновьям, отличавшимся замечательной красотой, — шестнадцатилетнему Лиси и тринадцатилетнему Филиппу — Арсиноя приказала, надев венцы, выйти навстречу отчиму и самим приветствовать его. Так исполнились все надежды злокозненного царя!

    Чтобы скрыть коварный замысел, продолжает свой рассказ Юстин, Птолемей при встрече обнял обоих пасынков с горячностью, превосходившей искреннее и истинное чувство, и долго осыпал их поцелуями. Но когда праздничное шествие подошло к воротам города, Птолемей приказал занять крепость, а мальчиков немедленно зарезать. Спасаясь от убийц, они оба бросились к матери. Она, обняв несчастных, пыталась защитить их своим телом. Оба были умерщвлены на её глазах. После этого бедной матери не дали даже похоронить её детей-царевичей в разодранной одежде, с распущенными волосами выволокли вон из города и бросили неведомо где. Самой Арсиное Птолемей позволил покинуть страну, но перед этим отнял у неё всё имущество. Она удалилась в изгнание, сопровождаемая лишь двумя рабынями.

    Казалось, Птолемей добился всего, чего желал. Но, увы, добытую путём стольких преступлений власть он удерживал в своих руках менее двух лет. В 279 году до Р.Х. галлы, которых не вмещала их земля, послали 300 тысяч человек искать новых мест для поселения. Имя этих диких варваров внушало такой ужас, что многие цари торопились купить у них мир за громадные деньги. Только Птолемей не придал опасности никакого значения и вышел навстречу галлам, имея под началом небольшое и нестройное войско. Соседи-дарданцы хотели прислать ему 20 тысяч вооружённых воинов, но Птолемей высокомерно отверг их помощь. «Дело ведь идёт о Македонии, — сказал он, — если македонцы, сражаясь в одиночку, сумели покорить всю Азию, то неужели они нуждаются в дарданцах для защиты земли своих предков?» Когда эти слова были переданы царю дарданцев, тот с сожалением заметил, что Македонское царство, созданное трудами стольких славных людей, в скором времени падёт из-за дерзости одного незрелого юнца.

    Галлы отправили к Птолемею посольство, предлагая мир, если он захочет его купить. Птолемей собрал приближённых и хвастался перед ними, будто варвары вступили в переговоры только потому, что боятся с ним воевать. А послам царь высокомерно заявил: он согласен даровать галлам мир, но лишь тогда, когда они выдадут ему в качестве заложников своих старейшин и сдадут оружие. Так безумствовал он, не ведая в своём ослеплении, что уже стоит одной ногой в могиле! Спустя несколько дней произошло сражение. Как и следовало ожидать, македонское войско было побеждено несметными полчищами галлов и предано почти что поголовному истреблению. Сам Птолемей, покрытый многочисленными ранами, попал в плен. Ему отрубили голову, насадили её на копьё и для устрашения врагов пронесли перед всем строем.

    АНДРОНИК I КОМНИН

    Андроник был сыном севастократора Исаака, младшего брата византийского императора Иоанна II, и приходился двоюродным братом императору Мануилу I. Это близкое родство всегда внушало императору опасения. В 1143 году во время охоты Андроник был захвачен турками и провёл долгое время у них в плену. Мануил, тогда только что получивший престол, не спешил его выкупать, и Андроник потом никогда не мог ему этого простить. Возвратившись наконец в Константинополь, он повёл себя независимо и вольно. А поскольку он был искусный воин, имел острый язык, был богат и всеми почитаем, невозможно было оставить его выходки без внимания. Всегдашняя свобода Андроника в речах, его сила, которой он превосходил многих, его прекрасная наружность, достойная императорского сана, и его неукротимый характер делали из него опасного соперника. Кроме того, он был страстный и горячий любовник, по которому сходили с ума многие знатные женщины. Евдокия, одна из племянниц императора, лишившись мужа, жила с Андроником в преступной связи и делала это не тайно, но явно, у всех на виду. Когда Андроника упрекали за эту связь, он шутя говорил, что подданные любят подражать своему государю и что люди одной крови всегда бывают похожи один на другого. Этим он намекал на Мануила, который жил с дочерью своего родного брата (в то время как Андроник — только двоюродного). Подобные шутки бесили родственников Евдокии. Поэтому естественно, что против Андроника затевали и строили множество козней и тайно, и явно, но он, по словам историка Хониата, благодаря своему мужеству и уму, уничтожал их как нити паутины и рассеивал как детские забавы на песке. Не раз случалось, что враги устраивали засады и нападали на него, но он неизменно обращал их в бегство.

    Однако вскоре он навлёк на себя гнев самого императора. Андроника, управлявшего Враницовой и Белградом, обвинили в том, что он тайно соединился с сербами и условился с их вождём лишить Мануила власти. В оковах его препроводили в Константинополь и заключили в одной из башен Большого дворца, где он провёл довольно долгое время, не переставая искать путей для бегства. Наконец Андроник притворился больным, и ему назначили в услужение молодого наёмного слугу из иностранцев, плохо говорившего по-гречески. Этому слуге Андроник поручил унести потихоньку ключи от дверей башни в то время, когда стража, порядочно подвыпив, уснёт после обеда, и с этих ключей сделать из воска точные слепки. Слуга исполнил приказание и передал слепки сыну Андроника Мануилу. Мануил сделал из меди такие же ключи и переслал их отцу в амфоре с вином вместе с льняной верёвкой, клубком ниток и тонкими шнурками. Ночью Андроник отпер все замки и с верёвкой в руках вышел из темницы. Остаток ночи и два следующих дня он провёл в густой и высокой траве, которой поросли некоторые места дворцового двора. Когда искавшие его угомонились, Андроник устроил из палок лестницу и, спустившись со стены между двумя башнями, сел в лодку, ожидавшую его здесь по уговору. Едва они отплыли от берега, их задержала вуколеонская стража. Однако удивительная изобретательность спасла Андроника и на этот раз. Сменив греческий язык на варварский, он изобразил из себя беглого раба, которого хозяин везёт после наказания. Его сообщник подкупил стражу дарами и был отпущен. Добравшись наконец до берега, Андроник смог избавиться от кандалов. Домашние снабдили его лошадью и подорожными документами. Из столицы он отправился во Фракию. Конечной же целью его была Русь, где Андроник надеялся получить убежище и защиту. Ему удалось благополучно проехать большую часть пути, но в Болгарии его опознали и заключили под стражу. Зная, что Андроника разыскивает император и надеясь на большую награду, несколько болгар повезли его обратно в Константинополь. Чтобы обмануть своих стражников, Андроник притворился, что страдает поносом. Он часто сходил с лошади, отходил от спутников и готовился к отправлению естественной нужды. Много раз он проделывал это днём и ночью и наконец обманул своих стражей. Однажды, поднявшись в темноте, он воткнул в землю палку, на которую опирался в дороге как человек больной, надел на неё хламиду, положил сверху шляпу и таким образом сделал нечто похожее на присевшего человека. Предоставив стражам наблюдать за этим чучелом, он тайком пробрался в росший неподалёку лес и бросился бежать. Наконец он добрался до Галицкого князя Ярослава Осмомысла, был принят им с распростёртыми объятиями и прожил у него несколько лет. В 1165 году Мануил, считая длительное отсутствие двоюродного брата опасным для себя, вызвал его в Константинополь и примирился с ним.

    В 1166 году Мануил назначил Андроника правителем Киликии и отправил в Тарс. Здесь он часто вступал в битвы с Торусом, владетелем Армении, но потерпел от него несколько поражений. Вскоре, однако, Андроник отвлечён был от ратных подвигов новым романом: он вступил в связь с Феодорой, вдовой иерусалимского короля Балдуина и родной племянницей императора Мануила. Рассерженный император отправил правителям Сирии приказ схватить Андроника и лишить его зрения. Но грамота эта попала к Феодоре, которая предупредила своего любовника об опасности. Вместе они бежали из Иерусалима и после долгих странствий добрались до Салтуха, султана Колонии (в Каппадокии). Здесь он поселился с Феодорой и двумя прижитыми от неё детьми — Алексеем и Ириной. Мануил много раз пытался заполучить Андроника, но все его попытки были безуспешны. Наконец в 1177 году при помощи Никифора Палеолога, владевшего Трапезундом, императору удалось захватить Феодору. Тогда Андроник, увлекаемый страстной любовью к ней и детям, отправил к Мануилу послов и просил прощения за все свои поступки. Мануил разрешил ему вернуться. Перед тем как явиться к императору, Андроник надел на шею тяжёлую цепь, спускавшуюся до самых пят, и скрыл её до времени под одеждой. Допущенный к трону, он тотчас растянулся на полу во всю длину своего огромного роста и со слезами на глазах пламенно и трогательно попросил прощения. Мануил, изумлённый этим зрелищем, прослезился и приказал поднять его. Но Андроник встал не прежде, чем его протащили за цепь по ступеням престола. Вследствие этого Андроник был прощён, принят блистательным образом и удостоился великолепного угощения. Потом его переправили в Эней, с тем чтобы он поселился там и отдохнул от бродячей жизни.

    В 1180 году император Мануил умер. Власть после него наследовал малолетний сын Алексей II. Но в действительности распоряжение делами оказалось в руках его матери императрицы Марии, которая стала править на пару со своим любовником протосевастом Алексеем Комнином. В делах сразу начались беспорядки, казна расхищалась. Громко говорили о том, что Алексей, согласившись с императрицей, рассчитывает свергнуть юного императора и сам сделаться обладателем царства. Андроник, узнав о смерти Мануила, стал раздумывать над тем, как овладеть императорской властью. Прежде всего он ополчился на протосеваста Алексея Комнина, стал рассылать повсюду письма, возмущаясь его поведением и негодуя за связь с императрицей. Так как Алексею все завидовали, то многие соглашались с Андроником и склонялись на его сторону. Вскоре он объявил о своём намерении защищать права маленького Алексея, покинул Эней и двинулся в столицу. При этом известии взоры всех недовольных (а их было большинство) обратились к Андронику. Его прибытия, по словам Хониата, ждали как светильника во мраке и как лучезарной звёзды. Вельможи через тайные письма заверяли его, что никто не будет ему противодействовать, что никто не будет противиться даже его тени, но все примут его с распростёртыми объятиями.

    Протосеваст отправил к Андронику послов и уговаривал его прекратить войну. Он предлагал ему возвратиться в Эней и все споры решить миром. Андроник гневно отвечал, что готов уйти, но пусть прежде протосеваст будет свергнут со своего места и даст отчёт в своих беззаконных делах, пусть мать императора удалится в уединение и пострижётся, а император станет править по отеческому завещанию и не будет стеснён правителями. Эта демагогия имела огромный успех. Великий полководец Андроник Контостефан первый изменил протосевасту и перешёл вместе со всем своим флотом на сторону Андроника Комнина. Весть об этой измене совершенно сокрушила дух императрицы и её любовника. Их враги целыми толпами бежали через пролив к Андронику и, по словам Хониата, упивались медоточивостью его речей, удивлялись его росту, величественной красоте и почтенной старости и принимали всё, что он вещал им, как полевая трава принимает дождь. Лишь немногие с первого взгляда сумели разглядеть в нём волка, покрывшегося овечьей шкурой.

    Вскоре германские наёмники заключили протосеваста под стражу в его покоях. Затем его отправили к Андронику и ослепили. Так как придворные дела устроились по желанию Андроника, он сам сел на корабль и в апреле 1183 года переехал в столицу. Явившись перед юным императором, он отдал ему глубокий поклон, обнял его ноги и зарыдал. Императрице он лишь холодно поклонился. Затем Андроник стал по своему усмотрению распоряжаться общественными делами, а императору предоставил тешиться псовой охотой и проводить время в других забавах. На высшие должности он поставил или собственных сыновей, или людей ему верных, а многих из прежней знати сместил и заключил в темницу. Сделано это было так, что они сами не знали никакой, явно возводимой на них вины. На самом деле одни пострадали за то, что имели знатное происхождение, другие — за красивую наружность, третьи — за какие-то прежние мелкие оскорбления, нанесённые некогда Андронику. Подверглись гонениям не только заведомые противники Андроника, но и многие из усерднейших его слуг. Те, кому вчера подносил он лучший кусок хлеба, кого поил благовонным вином и включал в кружок своих приближённых, с теми сегодня он поступал злейшим образом. Не раз случалось и так, что один и тот же человек был в один и тот же день награждён и казнён. Прежде, пока он не достиг власти, никто не мог заподозрить Андроника в отравительстве, но потом оказалось, что он большой мастер растворять смертельные яды. Прежде других отравлена была кесариса Мария, дочь Мануила, которая раньше всех и больше всех желала возвращения Андроника в отечество. Вслед за своей супругой скончался и муж её, кесарь.

    Императору Алексею Андроник предложил короноваться самодержцем и сам, на виду у многих тысяч людей, принёс его на своих плечах на амвон Софии. Казалось, он любил его больше отца и был его правою рукой. Но этой коронацией он расчищал путь к трону для самого себя. Желая удалить прежде всего мать императора, он не переставал обвинять её и наконец принудил патриарха изгнать Марию из дворца. После этого Андроник Ангел, Андроник Контостефан и 16 их сыновей, все в полном расцвете лет, дромо-логофет Каматир и многие другие составили заговор против Андроника. Узнав об этом, он велел схватить Ангела, но тот счастливо спасся вместе со своими сыновьями. Зато Контостефан, четыре его сына и Каматир были заключены в темницу и ослеплены, равно как и все те, о ком удалось узнать. Одних Андроник заключил в тюрьму, других осудил на изгнание. Расправившись таким образом со своими врагами, он учредил суд над императрицей. Её обвинили в сношении с врагами государства и в том, что она побуждала к войне против Андроника венгерского короля, низложили, заключили в монастыре Святого Диомида и подвергли там многим лишениям и унижениям. Но так как она медлила умирать, Андроник собрал против Марии второй суд и на этот раз приговорил к смерти: императрица была задушена в тюрьме.

    Когда все враги Андроника были уничтожены, ничего не мешало больше осуществлению его тайных планов. В сентябре 1183 года толпа приверженцев провозгласила его императором. Столичная чернь встретила эту весть с ликованием, а маленький Алексей, услышав во дворце радостные крики, пришёл уговаривать дядю царствовать вместе с собой. Андроник поначалу жеманился и шутил, но несколько жарких приверженцев схватили его и посадили на златотканое ложе, другие облачили его в царские одежды. На следующий день он был коронован, а спустя всего несколько дней убийцы напали ночью на Алексея и удавили его тетивой от лука. Голову мальчика принесли Андронику, а тело бросили в море.

    По окончании этого страшного дела Андроник вступил в брак с женой убитого, тринадцатилетней принцессой Агнессой, которая хотя и была повенчана с Алексеем, однако по малолетству ещё не жила с ним.

    Многим этот брак казался непристойным, но Андроник не обращал на это внимания. Негу и роскошь он, по словам Хониата, любил подобно Сарданапалу. Своё правление новому императору пришлось начать с подавления мятежей. Исаак Ангел, Феодор Кантакузин и многие другие его враги бежали в Никею. Собрав войска, Андроник долго осаждал город и ничего не мог поделать против мужества осаждённых. Камнемётные машины и тараны, которые он строил, защитники сжигали и разламывали. Андроник приказал привезти из столицы мать Ангела Евфросинью и то ставил её вместо прикрытия перед машинами, то сажал на таран и в таком виде придвигал орудие к стене. Эти выдумки не принесли ему, впрочем, никакой пользы: выйдя ночью, никейцы сожгли все осадные орудия, а Евфросинью доставили в город. Только после гибели Кантакузина дух защитников упал, и они сдались, выговорив почётные условия. Ангела Андроник простил и отослал в Константинополь, а сам пошёл на Прусу. Здесь война оказалась такой же ожесточённой, как в Никее. Однако после того как осаждавшие разбили машинами стену, этот город также покорился Андронику. Многие жители были перебиты и казнены.

    Царствование Андроника вообще было отмечено казнями и жестокими репрессиями, в особенности в последние месяцы его правления. Тогда, не разбирая вины, он велел умертвить всех заключённых в темнице, а затем обратил свой гнев на их родственников. Было составлено несколько проскрипционных списков, в которые судьи по приказу императора занесли всех подозрительных с указанием казни, для них назначенной. Ближайшие приспешники императора должны были опасаться за свою судьбу ничуть не меньше его врагов. Так, Андроник велел побить камнями Константина Макродука и Андроника Дуку, после того как Исаак Комнин, за которого они поручились, изменил императору и захватил Кипр. Зятя своего Алексея Комнина он ослепил, заподозрив во властолюбивых замыслах. Та же судьба постигла его любимца Константина Трипсиха. Но при Андронике было сделано и немало хорошего. По свидетельству Хониата, он обуздал хищничество вельмож, стеснил руки, жадные до чужого, строго карал произвол сборщиков податей, был доступен для всех, кто приходил жаловаться на самоуправство и насилия. Кроме того, он потратил огромные суммы на то, чтобы восстановить старый водопровод и снабдить город здоровой водой.

    Однако все эти поступки не спасли Андроника от гнева сограждан. Возмущение против него вспыхнуло неожиданно в сентябре 1185 года. Всё началось с того, что власти попытались схватить и предать смерти старого врага Андроника Исаака Ангела. Ангел бежал в Софию и попросил защиты у народа. Огромная толпа, сбежавшаяся к храму, провозгласила его императором. В это время Андроника не было в городе. Когда он приехал, то застал столицу в сильнейшем возбуждении. Поначалу император был полон воодушевления: собирал стражников, хотел вступить в бой с толпой и сам сквозь щели башни пускал стрелы в мятежников. Потом он объявил, что отречётся от власти в пользу сына Мануила. Но народ не желал идти на соглашение. Чернь разломала ворота и ворвалась во дворец. Увидев, что всё потеряно, Андроник скинул пурпурные сапоги и обратился в бегство. На царской триере он отплыл в Милудийский дворец, взял там двух женщин — жену Агнессу и любовницу Мараптику, которую он страстно и до безумия любил, и велел плыть в Азию. Исаак между тем занял дворец и послал вслед за Андроником погоню. Низложенного императора захватили в Хиле, одели на него ошейник и в таком виде отправили к Исааку. Ангел выдал его на поругание толпе. Чернь неистово надругалась над своим прежним повелителем. После множества мучений низвергнутый император испустил дух.

    ЛЖЕДМИТРИЙ I

    Русский царь Иван Грозный имел от своих пяти жён восемь детей, но, умирая, оставил после себя лишь двух сыновей: слабоумного Фёдора от первой жены Анастасии Романовой и маленького Димитрия от последней — Марии Нагой. Судьба обоих наследников решилась в первые дни после погребения Ивана IV: Фёдора, поддержанного большинством бояр, посадили править в Москве, а Димитрия с матерью и дядьями сослали на житьё в Углич. Здесь 15 мая 1591 года царевич при загадочных обстоятельствах погиб. Спустя семь лет — в январе 1598 года — Фёдор Иванович умер. Собравшийся в феврале Земский собор избрал новым царём Бориса Годунова. И хотя всё сложилось так, как он хотел, основать новой династии Борису не удалось. С первых лет его царствования стал распространяться упорный слух о том, что царевич Димитрий не погиб в Угличе и теперь скрывается в Польше. В 1604 году, когда о Димитрии заговорили в полный голос во всех уголках России, человек, выдававший себя за сына Грозного, действительно объявился в Кракове.

    Кто был этот неизвестный, теперь установить трудно. Некоторые историки полагают, что он вполне мог быть настоящим Димитрием. Другие считают его самозванцем (называют и подлинное имя ловкого авантюриста — Григорий Отрепьев), однако и в этом случае нельзя не увидеть во многих его поступках несомненной внутренней убеждённости в том, что он именно тот, за кого себя выдаёт. В 1603 году будущий претендент на русский престол поселился в Брагине, где поступил на службу к князю Адаму Вишневецкому. Опасно заболев, юноша открылся духовнику и назвался царевичем Димитрием, чудесным образом избежавшим смерти от рук подосланных Годуновым убийц. Вишневецкие стали покровительствовать изгнаннику. Большую поддержку молодому человеку оказал также их родственник Юрий Мнишек, в дочь которого Марину Дмитрий страстно влюбился. В конце марта 1604 года царевича привезли в Краков и представили королю Сигизмунду III, который позволил своим вельможам частным образом, неофициально содействовать его воцарению в России. За эту незначительную помощь Дмитрий обещал, по восшествию на престол возвратить польской короне Смоленск и Северскую землю, дозволить сооружать в своём государстве костёлы, ввести иезуитов, помогать Сигизмунду в приобретении шведской короны и содействовать соединению Московского государства с Польским. Мнишек собрал в польских владениях для будущего зятя 1600 человек всякого сброда. Донские казаки прислали в его войско ещё 2 тысячи человек, таким образом, общие силы претендента составляли 4 тысячи человек.

    15 августа Дмитрий выступил в поход, а в октябре 1604 года вошёл в область Московского государства. Моравск и Чернигов перешли на его сторону. Их примеру последовали некоторые другие укреплённые города. Но в январе 1605 года царевич потерпел сильное поражение при Добрыничах, после чего отступил в Путивль. В апреле того же года внезапно скончался Борис Годунов. Его юный сын Фёдор II не пользовался авторитетом, и дела царевича сразу пошли на лад. Царские войска, стоявшие под Кромами, присягнули на верность Дмитрию. В июне в результате народного восстания Фёдор II был свергнут с престола и вскоре задушен. 20 июня претендент торжественно въехал в столицу, приветствуемый радостными восклицаниями народа. 30 июля Дмитрий венчался царским венцом.

    Было дано прощение всем опальным прежнего царствования. Всем служилым людям удвоили содержание; помещикам увеличили их земельные наделы; всё судопроизводство объявлено было бесплатным. Для того чтобы пресечь злоупотребления при сборе податей, землям предоставили самим доставлять собираемые налоги в Москву. Дмитрий запретил давать потомственные кабалы, крестьянам разрешено было уходить от помещиков, если те не кормили их во время голода. Уничтожены были всякие препятствия к выезду из государства, а также к переездам внутри него. «Я не хочу никого стеснять, — говорил Дмитрий, — пусть мои владения будут во всём свободны. Я обогащу своё государство свободной торговлей».

    Новый государь был человек деятельный и смышлёный. Не проходило дня, в который бы царь не присутствовал в Думе. Иногда, слушая долговременные бесплодные споры думных людей о делах, он смеялся и говорил: «Столько часов вы рассуждаете и всё без толку!» — и в минуту ко всеобщему удивлению решал такие дела, над которыми бояре долго думали. Он любил и умел поговорить; как все тогдашние грамотеи любил приводить примеры из истории разных народов, рассказывал и случаи из собственной жизни. По средам и субботам он сам принимал челобитные и всем предоставлял возможность объясняться с ним по своим делам. Вопреки обычаю прежних царей, Дмитрий, пообедав, ходил пешком по городу, заходил в разные мастерские, толковал с мастерами, заговаривал со встречными на улицах. Без посторонней помощи вскакивал он на горячего коня и изумлял подданных своим искусством верховой езды. Подобно Грозному Дмитрий любил поговорить о религии. Но речи его были новы для московских и звучали соблазнительно. «У нас, — говорил он духовным и мирянам, — только одни обряды, а смысл их укрыт. Вы поставляете благочестие только в том, что сохраняете посты, а никакого понятия не имеете о существе веры… Зачем вы презираете иноверцев? Что же такое латинская, лютеранская вера? Все такие же христианские, как и греческая. И они в Христа веруют». Когда ему говорили о семи соборах и о неизменности их постановлений, он на это отвечал: «Если было семь соборов, то отчего же не может быть и восьмого, и десятого, и более? Пусть всякий верит по своей совести. Я хочу, чтобы в моём государстве все отправляли богослужение по своему обряду». Монахов он определённо не любил, называя их тунеядцами и лицемерами.

    Дмитрий внёс свежую струю не только в церемониальный дворцовый обряд, но и в политику. Наслушавшись в Польше толков о всеобщем христианском ополчении против турок, о котором во всей Европе говорили, не приступая к делу, Дмитрий хотел привести эту мысль в исполнение, тем более что русских она касалась ближе, чем другие народы, во-первых, по духовному родству с порабощёнными греками, а во-вторых, по соседству с крымскими татарами. С самого приезда в Москву намерение воевать с турками и татарами не сходило с языка у Дмитрия. На Пушечном дворе лили новые пушки, мортиры, ружья. Царь часто ездил туда, сам испытывал новые пушки, стреляя из них замечательно метко, сам учил ратных людей в примерных приступах к земляным крепостям, лез в толпе на валы, несмотря на то что иногда его толкали, сшибали с ног и давили.

    Готовившаяся война с Турцией побуждала Дмитрия поддерживать дружеские отношения с папой, но он не поддавался папским уловкам о соединении церквей и в своих посланиях искусно обходил этот вопрос. В дошедших до нас письмах Дмитрия нет даже намёка, похожего на прежние обещания ввести католичество в Русской земле. Он толковал с папой о союзе против турок, и вскоре иезуиты совершенно разочаровались насчёт своих блестящих надежд. Предоставив католикам свободу совести в своём государстве, Дмитрий равным образом предоставил её протестантам всех толков. Ясно было, что он не думал исполнять тех обещаний иезуитам, которые он поневоле давал, будучи в Польше (хотя, несомненно, что в душе он был всецело за соединение церквей, но вовсе не из религиозных, а из прагматических целей). Так же мало расположен он был исполнить свои вынужденные обещания отдать Польше Смоленск и Северскую область. Польскому послу Корвин-Гонсевскому Дмитрий напрямик объявил, что отдача русских земель решительно невозможна. Он отказал Сигизмунду в требовании заводить костёлы и вводить римско-католическое духовенство, особенно иезуитов, во вред православной вере.

    С деятельностью Дмитрий соединял любовь к весёлой жизни и забавам. Ему не по душе был старый дворец с его мрачными воспоминаниями. Он приказал построить в Кремле для себя и для будущей жены два деревянных дворца. За обедом у Дмитрия была музыка, что не делалось при прежних царях. Вообще Дмитрий часто говорил, что желает, чтобы все кругом веселились. Но современники рассказывают, что благодушный царь был слишком падок до женщин: обольщал боярских жён, дочерей и даже молоденьких монахинь. Дочь Бориса Годунова Ксения была его первой любовницей, и он, кажется, совершенно не стремился этого скрывать. Об этой связи знали не только в Москве, но и в Польше, и Мнишек в своих письмах вынужден был намекнуть, что ему неприлично везти дочь в Россию, пока Дмитрий держит при себе любовницу. Только тогда Дмитрий отослал Ксению в монастырь, где, по некоторым источникам, она родила сына.

    Исполняя обещание вступить в брак с Мариной, Дмитрий отправил в Краков послом дьяка Афанасия Власьева, который, представляя лицо своего государя, 12 ноября совершил за него акт обручения в присутствии Сигизмунда. Дмитрий настойчиво звал невесту в Москву, но будущий тесть долго медлил с отъездом, выжидая, как сложится судьба его протеже. В Польшу приходили противоречивые слухи о новом государе. С одной стороны, говорили, что народ его любит и ласкает, а с другой — что не доверяет ему вполне и подозревает в самозванстве. И то и другое было верно. Почти что с первого дня по столице пошёл ропот недовольных. Говорили, что царь любит иноземцев, ест и пьёт с ними, не соблюдает постов, ходит в иноземном платье, завёл музыку, хочет от монастырей отобрать достояние, тратит без толку казну, затевая войну с турками, раздражает шведов в угоду Сигизмунду и намерен жениться на поганой полячке. В числе недовольных был князь Василий Шуйский.

    24 апреля 1606 года в Москву прибыл наконец Мнишек с дочерью. С ним приехало несколько знатных панов с толпою всякой челяди и шляхтичей. Всех гостей было более 2 тысяч человек. Начались роскошные обеды, балы и празднества. 8 мая Марина была предварительно коронована царицею, а потом совершилось бракосочетание. Царь в упоении любви всё забыл, предавался удовольствиям, танцевал, не уступая полякам в ловкости, и раздражал тем чопорность русских. Но к эксцентричности своего государя они уже привыкли. Гораздо более вызывало возмущение поведение приехавших гостей. Среди них было множество гайдуков-малороссиян, людей буйных и неуёмных. В пьяном разгуле они бросались на женщин на улицах, врывались даже в дома, где замечали красивую хозяйку или дочь. Марина также очень не понравилась русским как своим западным платьем, так и тем, что оставалась католичкою.

    Всё это вместе — наплыв буйных иноземцев на улицах Москвы, пренебрежение к православию, выказанное царицей, а также множество нелепых слухов, усиленно разносимых врагами царя, вызвало возбуждение и брожение среди москвичей. Этим и решили воспользоваться заговорщики. Но и теперь они вовсе не были уверены в поддержке народа и избрали к своей цели лукавый и коварный путь. В ночь со вторника на среду, с 13 на 14 мая, Василий Шуйский собрал к себе единомышленников, между которыми были и служилые и торговые люди, раздражённые поступками поляков. Положили сначала отметить дома, в которых стоят поляки, а утром рано в субботу ударить в набат и закричать народу, будто те хотят убить царя и перебить думных людей: народ бросится бить поляков, а заговорщики покончат с царём. В четверг 15 мая какие-то русские донесли о заговоре царскому любимцу Басманову. Басманов доложил Дмитрию. «Я этого слышать не хочу, — отвечал тот, — не терплю доносчиков и буду наказывать их самих». И Мнишек, и Басманов советовали не пренебрегать предостережениями. Дмитрий ничему не верил и вечером созвал гостей в свой новый, красиво украшенный дворец. Заиграло сорок музыкантов, начались танцы; царь был особенно весел, танцевал и веселился. По окончании бала Дмитрий ушёл к жене в её новопостроенный и ещё неоконченный дворец, а в сенях царского дворца расположилось несколько человек прислуги и музыкантов.

    Рано утром он был разбужен набатным звоном. Дмитрий побежал в свой дворец и встретил там Дмитрия Шуйского, который сказал ему, что в городе пожар. Дмитрий хотел вернуться к жене, чтоб успокоить её, а после ехать на пожар, как вдруг неистовые крики раздались у самого дворца.

    Басманов отворил окно и спросил: «Что вам надобно? Что за тревога?» Ему отвечали: «Отдай нам твоего вора, тогда поговоришь с нами». — «Ахти, государь, — сказал Басманов царю, — не верили мне, а вся Москва собралась на тебя». Алебардщики стали было у входа, но по ним дали несколько выстрелов. Они увидели, что ничего не могут сделать, и пропустили толпу. Дмитрий выхватил у одного из них алебарду, подступил к дверям и крикнул: «Прочь! Я вам не Борис!» Басманов выступил вперёд царя, сошёл вниз и стал уговаривать бояр, но тут один из заговорщиков ударил его ножом в сердце. Дмитрий захлопнул дверь и побежал по переходам в маленький дворец, но выхода не было ниоткуда. Он глянул в окно, увидел вдали стрельцов и решил выскочить в окно, чтобы спуститься по лесам, приготовленным для иллюминации, но оступился, упал с высоты 15 сажен на житный двор, вывихнул себе ногу и разбил грудь.

    Стрельцы, державшие караул, подбежали к нему, облили водой и положили на каменный фундамент сломанного Борисова дома. Дмитрий, придя в чувство, стал упрашивать стрельцов, чтоб они приняли его сторону, обещая им в награду жён и имения изменников-бояр. Стрельцы внесли его снова во дворец, уже опустошённый и разграбленный. Когда заговорщики попытались отнять раненого, стрельцы начали стрелять из ружей. Тогда те закричали: «Пойдём в Стрелецкую слободу, истребим их жён и детей, если они не хотят нам выдать изменника, плута и обманщика». Стрельцы заколебались. Из толпы выскочил сын боярский Григорий Валуев и выстрелил в Дмитрия. Другие дорубили несчастного и бросили труп его с крыльца на тело Басманова. Чернь, овладевши трупами и обнажив их, вытащила через Спасские ворота на Красную площадь. Тело умерщвлённого царя положили на маленьком столике. К ногам его приволокли тело Басманова. На грудь мёртвому Дмитрию положили маску, а в рот воткнули дудку. В продолжение двух дней москвичи ругались над его телом. Потом Басманова погребли у церкви Николы Мокрого, а Дмитрия — на убогом кладбище за Серпуховскими воротами. Но пошли разные слухи: говорили, что сильные морозы стоят благодаря волшебству расстриги, что над его могилой делаются чудеса. Тогда труп его вырыли, сожгли на Котлах и, смешав пепел с порохом, выстрелили из пушки в ту сторону, откуда он пришёл.

    НАПОЛЕОН III

    Луи Наполеон, будущий император французов, родился в апреле 1808 года и первые годы своей жизни провёл в Голландии, где правил его отец Людовик-Наполеон. После реставрации он вместе с матерью поселился в Констанце. Несмотря на скромное положение, принадлежность к фамилии Бонапартов и близкое родство с великим императором, делало Луи заметной фигурой. Разные партии стремились привлечь бывшего принца на свою сторону. Луи не сразу нашёл свой путь в политике. В 1830 году он вступил в тайное общество карбонариев и поклялся отдать все свои силы борьбе за единство и освобождение Италии. В 1831 году он принял участие в движении итальянской молодёжи против папы Григория XVI. После подавления выступления ему пришлось скрываться. Австрийцы гнались за ним по пятам, и только благодаря находчивости королевы Гортензии Луи Наполеон избежал тогда ареста. В 1832 году мать и сын приехали во Францию и были здесь благосклонно приняты королём Луи-Филиппом. В июле, после смерти сына Наполеона I (известного под именем Наполеона II), Луи Наполеон сделался главным наследником династических традиций Бонапартов. В это время он выпустил свои первые сочинения, посвящённые рассмотрению общей политики и швейцарских государственных учреждений. Одним из них он заслужил швейцарское гражданство и некоторое время служил капитаном в Бернском полку.

    Вскоре Луи Наполеону удалось установить знакомства с несколькими офицерами 4-го артиллерийского полка, расквартированного в Страсбурге. С помощью 15 единомышленников он решил взбунтовать солдат страсбургского гарнизона и с их помощью овладеть престолом. Заговорщикам казалось, что едва Наполеон предстанет перед солдатами, они горячо поддержат его. Поначалу это рискованное предприятие имело успех. 30 октября 1836 года полковник Водрэ собрал свой полк во дворе казармы и представил солдатам Наполеона, одетого в мундир времён империи и украшенного знаменитыми орденами своего дяди. Солдаты приветствовали его восторженными криками, но другие полки отказались поддерживать мятежников. Наполеон вскоре был арестован и под конвоем отправлен в Париж. Уже тогда он мог поплатиться головой за свою авантюру. Однако в поступке его было столько наивности и легкомыслия, что Луи-Филипп отнёсся к нему очень снисходительно. Король дал Наполеону 15 тысяч франков и отправил его в Нью-Йорк. Он, впрочем, провёл в Америке не более года, вскоре возвратился в Швейцарию, а потом переселился в Лондон. В Англии Наполеон вёл жизнь джентльмена: увлекался лошадьми, скачками, сделался хорошим охотником. Его имя было известно в светских кругах. Многие хотели быть представленными ему, но при ближайшем знакомстве часто бывали разочарованы, так как Луи Наполеон имел достаточно заурядную внешность и вялые черты лица. Его речь не обнаруживала в нём большого ума, а политические брошюры — оригинальности. Необычной в этом молодом человеке была только твёрдая вера в своё предназначение и в то, что рано или поздно он сделается императором Франции.

    В 1840 году по желанию Луи-Филиппа прах Наполеона I был торжественно погребён в Париже, в Доме инвалидов. Вся Франция отдавала покойному императору почести как национальному герою. Луи-Наполеон решил воспользоваться этим событием и вновь сделал попытку захватить власть. 6 августа он вместе с 16 сподвижниками высадился в Булони и попробовал поднять восстание в 42-м пехотном полку. Он действовал точно так же, как четыре года назад в Страсбурге. Участвовавшие в заговоре офицеры вывели своих солдат на плац, а затем внезапно представили им Наполеона в мундире героя Аустерлица. Некоторые солдаты громко приветствовали его. Другие оказались более благоразумными и попытались арестовать заговорщиков. В этот критический момент Луи-Наполеон случайно выстрелил из пистолета, но попал не в своих противников, а в одного из солдат, стоявшего на его стороне. Трагикомическое несчастье положило конец всей авантюре — солдаты вытеснили заговорщиков за ворота казармы. Вскоре все они были арестованы. На этот раз король Луи-Филипп был настроен к своему противнику не так милостиво: 6 октября палата пэров приговорила Луи Наполеона к пожизненному заключению в крепости Гам.

    Будущий император провёл в тюрьме шесть лет. За это время он не только написал несколько сочинений на общественно-политические темы, но и умудрился стать отцом двух детей. Между тем единомышленники не забывали о своём вожде и готовили ему побег. В мае 1846 года в крепости начались переделки. Рабочие свободно входили и выходили из неё. Наполеон несколько дней изучал привычки рабочих и их походку. Потом, сбрив усы и бороду, он переоделся в рабочую блузу и без всякого труда вышел из крепости. Через несколько часов он уже был в Бельгии, а затем укрылся в Англии.

    После февральской революции 1848 года Наполеон приехал в Париж, был через несколько дней выслан Временным правительством и окончательно вернулся только в сентябре, уже после кровавых июльских событий, при совершенно другом состоянии умов: рабочие к этому времени потеряли веру в политиканов-республиканцев, а буржуазия громко требовала порядка и «сильного правительства». Таким образом, всё способствовало успеху бонапартистов. Первую победу Луи Наполеон одержал 18 сентября во время довыборов в Национальное собрание, когда он победил своих соперников в шести департаментах провинции и в Париже, причём в столице с преимуществом более чем в 100 тысяч голосов. Этот успех вдохновил Наполеона принять участие в более крупной игре. По конституции 1848 года вся законодательная власть была сосредоточена в Национальном собрании, а исполнительная отдавалась в руки президента, избираемого всеобщей, непосредственной подачей голосов на четыре года. Ему была подчинена армия, в которой он мог назначать всех генералов, и правительство, где он волен был менять министров. В октябре Наполеон объявил о своём намерении принять участие в президентских выборах. Самым серьёзным его противником был генерал Кавеньяк, но его репутация была подмочена страшными жестокостями во время июньских боёв в Париже.

    На выборах 10 декабря Луи Бонапарт, получил 5 миллионов 400 тысяч голосов, в то время как Кавеньяк — лишь 1 миллион 400 тысяч. Можно сказать, что он собрал голоса всей оппозиции, недовольной существующим режимом. За Бонапарта проголосовали роялисты и католики; за него же была масса крестьян и рабочих, не получивших никакого политического воспитания и знавших только имя Наполеона. По вступлении Луи Бонапарта в должность обнаружилось, что между ним и Собранием нет никакого согласия. Особенно острые противоречия проявились летом 1849 года, когда вопреки воле депутатов президент отправил французские войска в Рим на помощь папе и для борьбы с революцией. В следующие годы отношения между двумя ветвями власти оставались крайне напряжёнными. В июле 1851 года Законодательное собрание отклонило предложенную Бонапартом поправку к конституции, позволявшую ему в 1852 году вновь выставить свою кандидатуру на президентских выборах (по конституции 1848 года одно и то же лицо не могло два раза подряд избираться президентом). Как в этих, так и в других случаях общественное мнение было на стороне президента, потому что Законодательное собрание не принесло французам ничего, кроме новых лишений и разочарований. Ввиду этого Бонапарт не без основания рассчитывал, что большинство нации останется равнодушно к разгону Собрания, другие прямо поддержат его, а республиканцы будут в меньшинстве.

    Зимой 1851 года сторонники президента стали готовить государственный переворот. Он начался поздно вечером 1 декабря, когда жандармы заняли государственную типографию. К утру было напечатано множество прокламаций с извещением, что Законодательное собрание, это гнездо заговоров, объявляется президентом распущенным, что восстанавливается право выборов без всякого ценза и предлагается новая конституция. Вскоре были арестованы все политические деятели, которые своим авторитетом могли помешать Бонапарту. Военные отряды разместились в главных пунктах города. Хотя имелось много недовольных, в большинстве своём французы отнеслись к разгону Собрания спокойно. Плебисцит, проведённый 14 и 21 декабря, показал, что 7 миллионов французов проголосовали за президента и только 700 тысяч были против.

    14 января 1852 года была опубликована новая конституция. Она предоставляла Бонапарту много новых исключительных прав, а срок его правления был продлён до 10 лет. По существу, он превращался в настоящего диктатора. Место Законодательного собрания занял Законодательный корпус, причём депутаты не обладали законодательной инициативой и имели очень ограниченное влияние на формирование бюджета. Законодательный корпус не мог быть даже открытой трибуной, так как дебаты не публиковались в прессе. Гораздо большее участие в управлении страной принимал сенат, но члены его прямо или косвенно назначались президентом. Режим, установившийся после переворота 2 декабря, был первым шагом на пути к монархии. Весь 1852 год шла усиленная агитация за восстановление империи. 21 ноября на всенародном референдуме 7,8 миллиона французов проголосовало за империю, 253 тысячи против, около 2 миллионов воздержалось. 2 декабря для главы государства было восстановлено императорское достоинство, и бывший президент принял имя Наполеона III.

    В первые годы империи политическая жизнь во Франции как бы замерла. Палаты были бессильны. Цензуры формально не существовало, но издание газет и журналов оказалось чрезвычайно затруднено. Зато создавались широкие возможности в экономической сфере. Наполеон был человеком прогресса. Ему хотелось играть роль просвещённого деспота и обеспечить народу благосостояние. Снятие ограничений на деятельность акционерного капитала, учреждение в 1852 году банков, заключение договора о свободной торговле с Великобританией, реконструкция Парижа, сооружение Суэцкого канала, проведение Всемирных выставок, массовое строительство железных дорог — всё это и многое другое способствовало усилению деловой активности и ускорению индустриализации. Торговые обороты увеличились и расширились. Правительство содействовало основанию дешёвых жилищ для рабочих в крупных промышленных центрах и пыталось организовать врачебную помощь в городах и деревнях.

    Блестящие успехи были достигнуты Наполеоном также на поприще внешней политики. Всё время его правления сопровождалось чередой больших и малых войн. В тесном союзе с Великобританией император взял на себя роль защитника Турции против России, что привело в 1855 году к началу тяжёлой Крымской войны. Хотя победа в ней стоила Франции огромных жертв и не принесла никаких приобретений, она придала новый блеск и величие самому императору. Парижский конгресс 1856 года, на котором присутствовали представители ведущих европейских стран, показал, что Франция опять сделалась на континенте первой великой державой. В Вене и в Берлине стали внимательно прислушиваться к каждому слову из Парижа. Русское влияние в Центральной и Юго-Восточной Европе ослабело. Ещё более важные последствия для Франции и всей Европы имело вмешательство Наполеона в итальянские дела. В феврале 1859 года, когда Австрия начала войну против Сардинии, французские войска пришли на помощь итальянцам. В июне австрийцы потерпели поражение у Мадженты и Сольферино. В ноябре был подписан мир в Цюрихе. По его условиям Ломбардия присоединилась к Сардинскому королевству, а Ницца и Савойя отошли к Франции.

    Последние годы правления Наполеона прошли под знаком реформ, на которые он должен был решиться ввиду подъёма либерального движения. В 1867 году была восстановлена свобода печати и собраний. В 1869 году император внёс в сенат проект новой конституции, значительно расширявшей права представительных органов: Законодательный корпус получил право законодательной инициативы, обсуждения и вотирования законопроектов и бюджета. Министерства были подчинены контролю палат. В мае 1870 года всенародное голосование большинством голосов утвердило новую конституцию. Таким образом, военный режим империи постепенно преобразовывался в конституционную монархию классического типа. По существу, Наполеону удалось то, перед чем спасовали в своё время Карл X и Луи-Филипп — реформирование режима в соответствии с духом времени и требованиями либеральной оппозиции. Но судьба его правления тем не менее оказалась столь же плачевной.

    В июле 1870 года испанские кортесы предложили корону наследному принцу Гогенцоллерн-Зигмарингенскому. Наполеон объявил по этому поводу свой резкий протест. Прусское правительство проявило несговорчивость, и 15 июля Наполеон объявил Пруссии войну. Сознательно провоцируя конфликт, император рассчитывал на стремительное вторжение французской армии в пределы Германии ещё до завершения мобилизации в Пруссии. Это позволило бы ему изолировать Северогерманский союз от южногерманских государств. Однако когда 28 июля император прибыл в Мец, он обнаружил, что численность его армии составляет всего 100 тысяч человек. Мобилизация протекала крайне медленно, на железных дорогах царил беспорядок, не хватало амуниции, снаряжения, боеприпасов.

    Пруссия закончила мобилизацию раньше Франции. В начале августа прусская армия перешла границу. Французы значительно уступали врагу не только числом, но также боеспособностью. Выиграв приграничные сражения, пруссаки развернули наступление на Мец и Нанси. Одна из французских армий отступила к Мецу и была здесь окружена; другая потерпела 30 августа поражение близ Бомона, после чего была отброшена к Седану. 1 сентября на военном совете французское командование признало, что дальнейшее сопротивление бесполезно, и решило сдать Седан врагу. Тогда Наполеон отправил своего адъютанта к королю Вильгельму I. «Так как мне не удалось умереть посреди моего войска, — писал он, — то мне остаётся только вручить мою шпагу Вашему Величеству».

    Вильгельм принял капитуляцию императора с рыцарственным великодушием. Выразив при личной встрече Наполеону своё сочувствие, он предложил ему для жительства замок Вильгельмгёге, близ Касселя. Едва в Париж пришло известие о Седанской катастрофе, здесь началась революция. Вторая империя была низвергнута, а вместо неё провозглашена республика. В марте 1871 года низложенному императору позволили уехать в Англию. Вместе с императрицей и юным принцем он обосновался в Кэдмен-Хаусе недалеко от Лондона. Так как он почти не имел состояния за границей, жизнь семьи была очень скромной. В конце 1872 года у низложенного монарха обострилась болезнь почек. В начале января 1873 года Наполеону сделали операцию. Врачи попробовали раздробить камень в мочевом пузыре, но распад почек зашёл так далеко, что у больного началась уремия. Утром 9 января он скончался.

    ХАБИБУЛЛА

    Хабибулла родился в 1890 года в кишлаке Калакан севернее Кабула. Его отец Аминулла во время службы в армии выполнял обязанности водоноса. Вследствие этого его прозвали «Сакао», а за Хабибуллой закрепилось прозвище «Бача-и Сакао» (сын водоноса). В детстве Хабибуллу отдали в учение местному мулле, однако из-за непокорности и прямоты характера он был вскоре выдворен из медресе и на всю жизнь остался неграмотным.

    До 1919 года Хабибулла работал в саду Хусайнкоста, принадлежавшему тогдашнему министру финансов мирзе Хусайн-хану. Тогда же он женился на девушке из своего села, которая позже стала известна как Беби Сангари. В 1920 году Хабибуллу на два года призвали в армию. Потом он в течение некоторого времени воевал против советской власти в Средней Азии в одном из басмаческих отрядов Энвер-паши. В 1924 году его вновь призвали в армию для прохождения резервной службы. Тогда он участвовал в подавлении мятежа в Южной провинции и был награждён за отличную службу орденом «Хедмат».

    В 1924 году Хабибулла покинул свою часть вместе с оружием и с того времени считался дезертиром. (История эта очень тёмная и неясная. По одному из рассказов, Хабибулла застрелил какого-то известного бандита, за голову которого правительство обещало 6 тысяч рупий. Однако начальник кабульского котвали (штаба безопасности города), к которому он обратился за деньгами, желая присвоить эту сумму, бросил Хабибуллу в тюрьму и объявил, что убийство бандита — заслуга его людей. Вскоре Хабибулле удалось бежать из тюрьмы и с этого времени ему приходилось скрываться.) Спустя короткое время вокруг него собралась целая шайка, во главе которой он стал грабить богачей. При этом большую часть добычи Хабибулла раздавал бедным крестьянам. Местное население горячо сочувствовало и помогало ему. Когда против Хабибуллы направили отряд регулярных войск, он бежал в английский Пешавар. Там (по его собственным рассказам) он некоторое время торговал чаем, скопил денег, затем перебрался в Тутаки и открыл там свою чайную. По другим сведениям, он занимался воровством в Парачинаре и был посажен за это в тюрьму на 11 месяцев. Однако ещё до истечения срока наказания его освободили и вернули в Афганистан. (Неизвестно, какое участие принимали в его судьбе английские власти; враги Хабибуллы считали его английским агентом.)

    Возвратившись на родину, Хабибулла организовал в 1928 году боевой отряд численностью в 80 бойцов и начал войну с правительством. Поскольку в стране ширилось недовольство королём-реформатором Аман-Аллах-шахом, число последователей Хабибуллы вскоре значительно увеличилось. В ноябре 1928 года он был уже настолько силён, что смог перекрыть дорогу, соединявшую Кабул с северными провинциями. Все попытки правительственных войск подавить это восстание оказались тщетны. 11 декабря в крепости Кала-е Вайсудин собралось несколько ханов и мулл, которые решили объявить Аман-Аллах-шаха безбожником и призвали афганцев к священной войне против него. Однако поскольку объявить джихад по мусульманским законам мог только эмир, собравшиеся недолго думая провозгласили Хабибуллу эмиром. С этого времени его имя стало поминаться в пятничной молитве вместо имени Аман-Аллах-шаха. Население Тагаба, Горбанда, Панджшера, Сурхи-Парсы и Бамиана немедленно присягнуло ему. О своей поддержке нового эмира объявили также некоторые ханы. В тот же день Хабибулла начал поход на Кабул, но был остановлен шахской гвардией. В одном из сражений он получил ранение в плечо и его увезли для лечения в кишлак Хусайн-Кот. Командование повстанцами взял на себя брат Хабибуллы. В январе наступление на Кабул возобновилось. 14 января 1929 года король Аман-Аллах отрёкся от престола. 15 января восставшие овладели столицей. В тот же день в Кабул приехал сам Хабибулла. Сообщают, что его люди вошли в город, соблюдая строгий порядок. Не было бесчинств и грабежей. Все иностранные миссии немедленно были взяты под охрану.

    Явившись в столицу, новый эмир выступил перед горожанами со своей программой. «Я объявил священную войну во имя защиты истинной веры, чтобы спасти вас, братья, от безбожия и нищеты, — заявил он, — чтобы не тратить государственную казну на строительство школ, а раздать её солдатам, чтобы они были сыты, и муллам, чтобы они творили молитвы». Хабибулла отменил все реформы своего предшественника и простил недоимки за прошлые годы. Были закрыты все светские школы, упразднены министерство образования и юстиции, правосудие вновь отдано во власть шариатских судов. Вслед за тем были закрыты все газеты и журналы, издававшиеся при прежнем короле, а музеи и библиотеки — разграблены. Отменялось ношение европейской одежды и вновь вводилась чадра для женщин. Ликвидировалась всеобщая воинская повинность. Был образован новый законодательный орган — совет «Исламие», состоящий из мулл и крупных ханов.

    Хотя эти мероприятия отвечали чаяниям большей части простых афганцев, победа Хабибуллы не привела к умиротворению страны. Власть нового эмира признали в провинциях Катаган, Балх и Маймана, а также в Герате. Но в областях с пуштунским населением новый эмир с самого начала встретил противодействие. Власть здесь перешла в руки местных ханов, лишь номинально признававших главенство Кабула. Никаких налогов оттуда новый эмир не получал и вскоре стал остро нуждаться в деньгах. Чтобы как-то свести концы с концами, он реквизировал имущество короля, его сторонников, а также многих купцов, но денег всё равно не хватало. На зарубежные займы также не приходилось рассчитывать, так как ни одно иностранное государство не признало нового эмира. Внешняя торговля замерла. Закрылись многие государственные и частные мастерские. В этих условиях Хабибулле пришлось взять назад свои обещания о прощении недоимок. Ещё до наступления очередных фискальных сроков с крестьян стали собирать все прежние налоги. В ответ на это восстали некоторые провинции и племена. Трудностями эмира воспользовался дальний родственник Аман-Аллах-шаха, генерал Надир-хан, также происходивший из рода Баракзаи. Он собрал армию и в конце сентября начал наступление против повстанцев. 6 октября армия Хабибуллы была разбита в тяжёлом бою в районе Чарасья. 8 октября сторонники Надир-хана овладели Кабулом. Свергнутый эмир бежал из столицы. 15 октября Надир-хан был провозглашён королём. Он призвал своих противников сложить оружие и поклялся на Коране, что пощадит Хабибуллу и не причинит ему никакого вреда. Но как только тот сдался в плен, его казнили.

    X. ТЁМНАЯ СТОРОНА СИЛЫ

    (Деспоты, распутники, безумцы…)


    ЧЖОУ-СИНЬ

    Чжоу-синь был младшим сыном императора И из династии Шан, но в то время, как старшие братья были рождены от наложниц, его произвела на свет законная супруга государя. Поэтому в 1154 году до Р.Х. после смерти отца именно Чжоу-синь занял престол. По свидетельству всех источников, этот император отличался красноречием, живостью и остроумием, легко вникал в суть самых сложных вопросов, а способностями и физической силой превосходил всех окружающих. (О невероятной физической силе этого императора древние китайские авторы сообщают много легендарных подробностей: пишут, что Чжоу-синь мог голыми руками побеждать диких хищников или перетягивать девять быков; пока он поддерживал крышу дома плечами, рабочие могли сменить опорные балки.) Однако все эти хорошие задатки не пошли на пользу императору, а только усугубили его порочность. Свои обширные познания Чжоу-синь использовал на то, чтобы ловко отвергать всякие увещевания, а своё красноречие — на то, чтобы приукрашать неправду. Он бахвалился перед подчинёнными своими способностями, славой вознося себя над Поднебесной и считая всех остальных неизмеримо ниже себя. Более всего Чжоу-синь любил вино, распутство и развлечения, к женщинам же питал поистине неодолимую страсть. Этим не раз пользовались его враги. Так, в 1147 году до Р.Х. владетель местности Су поднял знамя бунта. Чжоу-синь собрал войска, чтобы поразить мятежника. Последний, не рассчитывавший, вероятно, на то, что государь способен к таким энергичным действиям, смирился и послал ему богатые дары. Вместе с ними он отправил к императору свою дочь — красавицу по имени Та-цзи. Прелести этой женщины привели Чжоу-синя в восторг, и он простил князя Су. Та-цзи стала женой императора и вскоре довела Шанское государство до полного краха. Порочностью она даже превосходила своего супруга. Отнимая имущество у богатых фамилий, она приобрела огромные средства, которые и стала расточать, устраивая неслыханные со времён Цзе-гуя (последнего императора династии Ся) пиршества. В местечке Ша-цю, увеселительной резиденции государя, был вырыт резервуар, который наполнялся вином. Пирующие пили вино прямо из бассейна и закусывали мясом, развешенным на ветвях деревьев. В столице двери императорского дворца почти не закрывались — люди всех сословий входили в него, пировали, не разбирая ни дня ни ночи, предавались разврату и завязывали драки, нередко кончавшиеся убийствами. Не довольствуясь всем этим, Та-цзи выстроила из мрамора Лу-тай («Оленью башню»), собрала в ней толпу юношей и девушек, приказала им снять свои одежды (что, вероятно, и сама сделала) и начала постыдную оргию, которая длилась целых шесть месяцев.

    Поскольку Чжоу-синь не был расположен заниматься государственными делами, он сделал своими главными министрами князей Си-бо (более известного по своему посмертному титулу Вэнь-ван), Цзю и Ао, препоручив им все заботы. Князь Цзю, желая освободить государя от влияния порочной Та-цзи, представил ему свою красавицу дочь. Но прежде чем та сумела овладеть сердцем императора, Та-цзи успела захватить соперницу, изжарила её расчленённое на части тело и угостила этим блюдом князя Цзю. После этого он сам и его друг князь Ао были преданы смертной казни. Частью для забавы, частью для устрашения своих врагов Та-цзи изобрела тогда особый род мучений: по её приказу раскаляли нарочно сделанную для того медную колонну и привязывали к ней человека, обречённого на смерть. Император Чжоу-синь во всём потакал Та-цзи и исполнял все её непристойные прихоти (так, он заставил композитора Ши-цзюня писать для императрицы неприличную разнузданную музыку, исполнявшуюся потом во время оргий). Как государь он был для своих подданных настоящим бедствием. Проводя всё время в веселье и никчёмных забавах, он заботился лишь об одном — об увеличении податей и обложений. Поскольку в его царствование участились мятежи и всяческие проявления неповиновения, Чжоу-синь усилил наказания и ввёл пытку огнём. Князь Вэнь-ван позволил себе открыто порицать поведение государя и за это был заключён в тюрьму Ю-ли. Его сын, У-ван, желая освободить отца, послал к Чжоу-синю богатые дары и красивую девицу из местности Ю-синь. Император прельстился красотой девицы и выпустил Вэнь-вана из заточения. Тот немедленно уехал в свой удел Чжоу.

    После этого всё окружение императора состояло лишь из льстецов и корыстолюбцев. Особенно преуспевал среди них некий Э-лай, который умел ловко манипулировать Чжоу-синем, прибегая к наговорам и клевете. По этой причине владетельные князья ещё больше отдалились от императора. Многие из них открыто восстали против него и перешли на сторону Вэнь-вана. Таким образом, сила последнего разрасталась и увеличивалась с каждым годом, а Чжоу-синь постепенно утрачивал власть и влияние. Когда Вань-ван умер (1135 до Р.Х.), князем Чжоу стал его сын У-ван, обладавший, подобно отцу, высокими душевными качествами. Многие вельможи и высшие чиновники Чжоу-синя охотно переходили к нему на службу. Между тем император продолжал утопать в удовольствиях и, не задумываясь, совершал всё новые и новые злодейства. (Пишут, что под старость Чжоу-синь увлёкся анатомическими опытами: приказывал разрезать животы беременным женщинам и рассматривал, какое положение имеют дети в утробах матерей. Он приказал также зарезать своего министра Би-ганя для того, чтобы посмотреть, как устроено его сердце.) Известия об этих преступлениях внушали омерзение подданным. Владетельные князья не раз являлись к У-вану и призывали его выступить против императора. Но князь Чжоу каждый раз отказывался, так как считал такой поступок вероломством и большим грехом. Только после того как многие знамения подтвердили, что Чжоу-синь неугоден Небу, он согласился начать против него войну. Едва слух об этом прошёл по империи, под знамёна У-вана собралось 800 владетельных князей. Прибыли также отряды восьми инородческих племён Юга. С этой армией У-ван перешёл реку Хуанхэ и на равнине Муе встретился с Чжоу-синем. В сражении армия императора была разбита. Чжоу-синь бежал в столицу, оделся в украшенные драгоценной яшмой одежды, бросился в огонь и погиб. У-ван сохранил жизнь его сыну Лу-фу, но велел казнить виновную во многих преступлениях Та-цзи. Так пала династия Шан и началось семисотлетнее правление династии Чжоу.

    ПТОЛЕМЕЙ VII ФИСКОН

    В 170 году до Р.Х. Птолемей Фискон был впервые призван на египетский престол александрийцами, прогнавшими его старшего брата Птолемея Филометра, а в следующем году он был осаждён в Александрии сирийским царём Антиохом IV, который объявил, что намерен защищать интересы старшего брата. Хотя сирийцам и не удалось тогда овладеть городом, Фиском, стеснённый со всех сторон, принял мирные предложения Филометра. Братья договорились отныне править сообща. Но едва ли можно было всерьёз рассчитывать на длительный мир между ними. В 163 году до Р.Х. Фискон поднялся на старшего брата и изгнал его из страны. Римлянам опять пришлось вмешаться в смуту. Под их руководством царство было разделено между братьями. Филометру достались собственно Египет и Кипр, а Фискону отошла Кирена.

    В 162 году до Р.Х. Фискон приплыл в Рим и стал хлопотать о том, чтобы произведённый между ним и братом раздел был отменён; при этом он уверял, что согласился на предъявленные к нему требования не по доброй воле, но по необходимости. Он просил сенат отделить Кипр ему, ибо в противном случае его доля окажется гораздо меньше доли брата. Филометр тоже прислал в Рим послов, которые показали, что только благодаря вмешательству старшего брата младший Птолемей смог получить Кирену. Не будь этого, он бы вообще остался без надела, так неприязненно и зло был настроен против него народ. Сенат всё же принял сторону Фискона и отправил в Египет новое посольство для более справедливого раздела страны. При этом сенаторы, конечно, исходили из собственных интересов. Понимая огромную силу Египта, римляне боялись, как бы он, получив искусного правителя, не предъявил неумеренных притязаний. Вместе с римскими послами Фискон приплыл в Апис. Послы отправились в Александрию, но здесь, после многих разговоров со старшим Птолемеем, стали всё более склоняться на его сторону. Тем временем к младшему Птолемею пришла весть о возмущении киренцев. Он оставил в стороне все прочие заботы и поспешно отправился к Кирене. Горожане в количестве 8 тысяч ожидали его в поле. Узнав о приближении царя, они тотчас выступили против него, и в конце концов Птолемей был побеждён. Тем не менее киренцам всё же пришлось принять к себе Фискона, а в 155 году до Р.Х. в римском сенате он отсудил в свою пользу также и Кипр.

    В 145 году до Р.Х. Филометр погиб в Сирии. Тогда послы явились к Фискону в Кирену и предложили царскую власть, а в жёны — его сестру царицу Клеопатру II, вдову его брата. Сама царица хотела возвести на престол своего сына Птолемея Неоса. Фискон знал, что того же желают многие влиятельные люди в государстве. Будучи поэтому враждебно настроен против всех, Птолемей, как только прибыл в Александрию, приказал умертвить сторонников мальчика. Его самого царь убил прямо в объятиях матери в день свадьбы, когда вступил с ней в брак. После чего, по словам Юстина, он взошёл на ложе своей сестры, обагрённый кровью её сына. Сразу вслед за тем царь развернул жестокий террор против александрийцев. Иноземным солдатам было дано разрешение на убийство, и ежедневно всё утопало в крови. Перепуганное насмерть население стало разбегаться во все стороны из страха смерти, покидать родину, превращаться в изгнанников. Таким образом, Птолемей остался в огромном городе один со своими приближёнными и когда увидел, что царствует не над людьми, а над пустыми зданиями, особым эдиктом призвал иностранцев. Юстин пишет, что лицом этот царь был безобразен, низок ростом; ожиревший живот делал его похожим не на человека, а на животное. Гнусность его вида увеличивала чрезмерно тонкая и прозрачная ткань его одежды, как будто он задался целью искусно выставить напоказ то, что скромный человек стремится обычно тщательно прикрыть. Прибывшие отовсюду иноземцы вскоре возненавидели Фискона не меньше, чем сами египтяне.

    Со своей сестрой и женой Клеопатрой Птолемей находился в постоянном разладе. В 142 году до Р.Х. он изнасиловал и взял в жёны её дочь (свою племянницу) Клеопатру III, а её мать прогнал вон. Клеопатра II стала плести против бывшего мужа интриги. В 132 году до Р.Х. она подняла против него восстание в Александрии. Птолемей бежал на Кипр, захватив с собой сына, которого он имел от сестры. Набрав наёмное войско, он вскоре начал против Клеопатры войну. Но прежде он вызвал из Кирены своего собственного сына и убил его, чтобы жители Александрии не провозгласили этого сына царём в противовес ему. После этого народ ниспроверг статуи Птолемея и уничтожил его изображения. Птолемей убил и того сына, которого имел от сестры, а труп убитого приказал рассечь на куски, сложить в ящик и поднести матери во время пира в день её рождения.

    В 129 году до Р.Х. Клеопатра II, нагрузив корабль египетскими богатствами, бежала в Сирию и стала побуждать тамошнего царя Деметрия II начать с Птолемеем войну. Узнав об этом, Птолемей отправил в Сирию большое войско во главе с Александром Забиной. Тот захватил страну, убил Деметрия и сделался царём. Но, получив всё благодаря Птолемею, Александр стал пренебрежительно относиться к нему. В 123 году до Р.Х. Птолемей поддержал притязания деметриевого сына Антиоха VIII, послал ему на помощь новое войско и посадил его на царство. Одолев всех своих врагов, Птолемей Фискон в последующие годы правил спокойно и умер глубоким стариком в 116 году до Р.Х. Своё царство он завещал жене Клеопатре III.

    ИРОД I ВЕЛИКИЙ

    Ирод был вторым сыном идумянина Антипатра — могущественного фаворита иудейского первосвященника Гиркана II из династии Хасмонеев. Благодаря этой близости Антипатр имел большое влияние на государственные дела и смог обеспечить высокое положение своим детям. В 48 году до Р.Х., когда Ироду было всего 25 лет, отец поручил ему управление Галилеей. Несмотря на молодость, Ирод проявил на этой должности доблесть и рассудительность, сумел быстро очистить страну от разорявших её разбойников и приобрести расположение местных жителей. Однако рост его могущества и популярности вызвал у иудейской знати опасение. Молодому наместнику поставили в вину несанкционированные казни и вызвали в суд. Прежде чем предстать перед синедрионом, Ирод заранее принял меры предосторожности и едва почувствовал, что дело идёт к его осуждению, бежал в римскую Сирию. Секст Цезарь, стоявший во главе этой провинции, отдал ему в управление Келесирию. Собрав там войска, Ирод двинулся на Иерусалим и нагнал на Гиркана II такого страха, что тот снял с него все обвинения и вновь отдал под управление Галилею.

    В 44 году до Р.Х., после убийства Юлия Цезаря, в Риме началась очередная гражданская война. Тогда власть над восточными провинциями по постановлению сената получил Кассий. Ирод сумел снискать его особенную дружбу благодаря тому, что внёс от лица Галилеи значительную сумму на формирование армии республиканцев. Собрав войско, Кассий назначил Ирода правителем Келесирии и дал ему в подчинение флот, конные и пешие отряды. Однако в 42 году до Р.Х. его армия была разбита Марком Антонием при Филиппах. Кассий покончил с собой, а Антоний двинулся в Вифинию. Противники Ирода воспрянули духом, так как ожидали его неминуемого падения. Но тот приехал к Антонию с большим количеством подарков и сумел не только оправдаться во всех возводимых на него обвинениях, но и стать другом могущественного триумвира. Антоний назначил Ирода и его старшего брата Фасаила тетрархами и поручил им заведовать всеми делами иудеев. В 41 году до Р.Х., захваченный своим романом с египетской царицей Клеопатрой, он бросил все дела и уехал к ней в Египет. Враги Ирода и Гиркана поспешили воспользоваться этим.

    В 40 году до Р.Х племянник Гиркана Антигон заключил союзе парфянским царевичем Пакором. Он обещал дать парфянам тысячу талантов и пятьсот женщин из самых знатных семейств, если те лишат Гиркана власти и убьют приверженцев Ирода. Парфяне пошли войной на Иудею, — сам Пакор двинулся по прибрежной полосе, а его сатрап Барзафарн вторгся во внутренние области страны. Некоторые города принимали Антигона, другие, напротив, закрывали перед ним ворота. В Иерусалиме враги Гиркана попытались взять штурмом царский дворец, но Ирод и Фасаил отразили это нападение. Однако установить контроль над всем городом они были не в силах. Ежедневно происходили кровопролитные стычки. Вскоре в Иерусалим приехал с небольшим отрядом Пакор. Делая вид, что хочет решить дело миром, он предложил Гиркану и Фасаилу отправиться для переговоров к Барзафарну. Они так и поступили. Сатрап сначала принял их очень любезно, но потом приказал заключить в оковы. Когда Ирод узнал об этом, он тайком ночью с оставшимися ему верными солдатами ушёл из Иерусалима в крепость Масаду. По дороге ему пришлось часто сражаться с выступавшими ему навстречу и преследовавшими его парфянами, но он постоянно оставался победителем. Из Масады Ирод отправился сначала в Египет, а потом в Рим. Здесь он получил полную поддержку не только от Антония, но и от молодого Цезаря (Октавиана), а также сената. В самом деле, Ироду было несложно изобразить поведение Антигона в чёрных красках, ведь тот утвердился у власти вопреки воле римлян при помощи парфян. Антоний, который готовился тогда к походу в Парфию, объявил, что для предстоящей войны ему было бы полезно провозгласить Ирода царём. Это предложение было единогласно принято сенатом. Но его ещё предстояло утвердить силой оружия.

    В 39 году до Р.Х. Ирод высадился в Птолемаиде и с помощью римлян повёл против своего противника успешную войну. Через два года, весной 37 года до Р.Х., он осадил Антигона в Иерусалиме. Пока шла осада, он женился на его племяннице Мариамне (с этой девушкой его обручил в своё время Гиркан II). После пяти месячных боёв римляне ворвались в город и устроили на его улицах жестокую резню. Чтобы не оказаться в результате своей победы царём над кладбищами и развалинами, Ирод пообещал выплатить из своих средств крупное вознаграждение победителям. Только после этого убийства и грабежи прекратились. Антигон был взят в плен и по приказу Антония обезглавлен. Таким образом, больше ничего не мешало Ироду утвердиться на престоле.

    Он начал с того, что велел казнить 45 главных приверженцев Антигона, а всё их имущество забрал себе. Гиркана II, отпущенного парфянами, Ирод лишил первосвященства, но сохранил ему свободу как частному человеку. Первосвященником он провозгласил шестнадцатилетнего брата своей жены Аристобула. Сделал он это, впрочем, не по собственному желанию, а для того чтобы угодить тёще Александра. Но вскоре он понял, что совершил ошибку. Ибо когда Александр в первый раз приступил к алтарю, чтобы принести жертву, его красота и статность вызвали в народе бурное ликование. Сам царь, имевший множество недоброжелателей, далеко не пользовался такой любовью. Ирод сообразил, что со временем этот юноша, происходивший к тому же из царского рода Хасмонеев, станет для него опасным конкурентом, и распорядился умертвить его. Короткое время спустя Александра утопили во время купания в пруду. Этому преступлению постарались придать вид несчастного случая, но все понимали, что произошло гнусное убийство. Весть о нём дошла до Антония, и Ироду пришлось ехать в Египет, чтобы отвести возводимые на него обвинения. Враги опять ожидали, что эта поездка окончится его казнью, но Ирод сумел во всём оправдаться и даже приобрёл ещё большее расположение триумвира.

    По его поручению в 31 году до Р.Х. Ирод предпринял войну против арабов. Сначала иудеи одерживали в ней победы, но потом потерпели сокрушительное поражение у Канафы в Келесирии. Едва Ирод успел оправиться от разгрома, как на его долю выпали новые испытания — сначала пришло известие о победе Октавиана над армией Антония в битве при Акциуме. А затем Иудею постигло сильнейшее землетрясение, во время которого погибло более 30 тысяч человек. Все города лежали в развалинах. От этих многочисленных бедствий иудеи начали терять мужество, однако Ирод сумел воодушевить их речами, вновь выступил против арабов и в сражении под Филадельфией (за Иорданом) одержал над ними победу. Избавившись от одной опасности, он должен был пустить в ход всё своё искусство, чтобы отвести от себя другую. Октавиан, разгромивший Антония, двинулся вслед за ним на Восток. Многолетнее господство Антония кончилось. Казалось невероятным, чтобы Ирод, известный своей тесной дружбой с этим триумвиром, мог бы теперь остаться безнаказанным. Он и сам ощущал шаткость своего положения и прежде всего постарался избавиться от своего бывшего повелителя Гиркана II, который мог стать для него опасным конкурентом. Старика обвинили в тайных сношениях с арабским царём и поспешно казнили. Тёщу и жену Ирод поместил в Александреуме и приказал немедленно убить их, если придёт известие о его казни. Сделав такие распоряжения и вручив власть брату Ферору, он отправился навстречу императору в Родос. Когда ему удалось добиться аудиенции, он явился к Октавиану без диадемы, но во всём прочем царском убранстве. При встрече он в полной мере высказал всю свою неустрашимость, а именно, не прибег, как то делается обыкновенно в таких случаях, к просьбам и не высказал ни малейшего опасения за все свои совершённые поступки, но безбоязненно дал отчёт о своём поведении. Он рассказал императору о своей большой дружбе с Антонием, о том, что он не участвовал в его походах, так как сам был вовлечён в войну с арабами, но посылал ему деньги и хлеб. И даже позже, после поражения при Акциуме, он не перешёл на сторону того, кому улыбнулось счастье, но остался товарищем того, кому обязан был своим теперешним высоким положением. Этой прямой и независимой речью Ирод добился того, чего никогда не смог бы приобрести иным путём. Октавиан вновь возложил на его голову диадему, оставил без внимания все доносы против Ирода и просил только об одном — чтобы он был ему таким же другом, каким раньше был Антонию. В дальнейшем император включил его в число своих друзей и всегда оказывал ему исключительное внимание. Он не только закрепил за Иродом все его прежние владения, но и присоединил к его царству ещё Гадару, Гиппос и Самарию, а также приморские города Газу, Анфедон, Яффу и Стратонову башню. Таким образом, Ирод ничего не утратил в своём положении и даже укрепил его, чем крайне поразил своих врагов, ожидавших совершенно обратной развязки.

    Но сколько царь выиграл в результате политических интриг (здесь ему действительно не было равных), столько же он проиграл в своём семейном счастье. Мариамне стало известно о тайном приказе Ирода убить её в том случае, если бы встреча с императором завершилась не так удачно. С этого момента она стала чрезвычайно холодна с мужем и даже не старалась скрыть своей ненависти. Некоторое время Ирод терпеливо сносил её резкость, так как очень любил жену и был сильно к ней привязан. Но потом враги Мариамны (среди которых главными были сестра и мать царя) сумели раздуть в его сердце пламя ревности и добились согласия Ирода на её казнь. Но сейчас же после смерти жены Ирода охватило раскаяние. Он как будто даже помутился в рассудке — часто громко призывал её к себе, предавался слезам и запустил все государственные дела. В конце концов он свалился в жестоком приступе горячки, так что почти не было надежд на его выздоровление. Как раз в это время Иудею поразила страшная чума, от которой умерло множество людей. Воспользовавшись всем этим, тёща царя Александра сделала попытку овладеть укреплениями Иерусалима. Однако гарнизон остался верен царю. Едва Ирод пришёл в себя и узнал об этих происках, он распорядился казнить её. Вообще, после своей болезни он сделался крайне раздражительным и нетерпимым и стал казнить людей по самым ничтожным поводам.

    Оценивая личность этого государя, современники и потомки часто испытывали двойственное чувство. Без всякого сомнения, Ирод был очень даровитым и деятельным правителем. Иудея при нём превратилась в богатую и цветущую страну. Огромные богатства позволили царю перестроить многие старые города и основать новые. Много прекрасных зданий было сооружено в Иерусалиме. В 20 году до Р.Х. Ирод с неимоверными затратами, с беспримерной роскошью и великолепием осуществил перестройку храма. Свою поистине царскую щедрость он простирал и на заграничные города. Трудно даже перечислить благодеяния, которыми он осыпал Сирию и Элладу, равно как и другие местности, куда ему приходилось заезжать во время своих путешествий. Он помогал также многим частным лицам, так что справедливо имел славу одного из самых щедрых государей своего времени. Многих поэтому изумляли противоречия в характере Ирода и то, как отвага, глубокий ум и подлинное величие духа уживались в нём с безжалостностью, несправедливостью и злобным коварством. Однако, по свидетельству Иосифа Флавия, в этих противоречиях не было ничего удивительного: как его великодушная щедрость, так и его деспотическая жестокость имели основанием одну причину — безмерное честолюбие. Ради желания снискать себе славу и бессмертие Ирод был готов к самым непосильным денежным затратам и к самому бесчеловечному насилию. Несмотря на свой эллинский лоск, он оставался настоящим восточным деспотом. Ярче всего это проявлялось в его отношениях с приближёнными и домашними. Те, кто умел ему угодить, могли на себе ощутить, сколь безмерна его щедрость. Но если кто-либо не льстил ему на словах, или не признавал себя его рабом, или возбуждал к себе подозрения в смысле злоумышления против царской власти, то таковых Ирод совершенно не терпел и свирепствовал против них без всякой меры.

    Разумеется, быть счастливым семьянином в этих обстоятельствах было невозможно. Именно по этой причине, в то время как внешние успехи царя превосходили всякие ожидания, в своей домашней жизни он был невыразимо несчастен и не знал из-за постоянных распрей ни минуты покоя. Когда подросли Аристобул и Александр — сыновья казнённой Мариамны, начались ссоры между ними и их тёткой Саломеей, сестрой Ирода, которая перенесла на них ненависть, прежде питаемую к их матери. В свою очередь сыновья Мариамны сильно враждовали со старшим сыном Ирода от первого брака Антипатром. Как обычно в таких случаях, сразу образовались различные партии, и вскоре в придворном кругу установился такой разлад, какой бывает только в момент междоусобной войны: всюду чувствовалась ненависть, выражавшаяся в чудовищных взаимных наветах. Антипатр постоянно ковал крамолу против братьев, причём очень ловко навлекал на них обвинения извне, тогда как сам нередко притворялся их заступником. Действуя таким хитрым способом, он сумел совершенно убедить отца в том, что Александр подготовляет заговор против Ирода. Несчастного юношу бросили в тюрьму, а его друзей подвергли жестоким пыткам. Понимая, что судьба его предрешена, Александр постарался оговорить как можно больше приближённых отца и заявил, что все они участвовали в заговоре. Когда царь ознакомился с этими показаниями, его обуяли гнев и ужас. Он стал очень жестоким ко всем его окружающим и приближённым. Одни были замучены в пытках, другие обезглавлены, не подвергаясь даже допросу, третьи томились в заточении, а те, которые были пощажены, не были уверены в завтрашнем дне и с минуты на минуту ожидали своей смерти. Это безумие смог прекратить только царь Каппадокии Архелай, дочь которого была замужем за Александром. Приехав в Иудею, он мягкими и ловкими внушениями сумел достичь почти невозможного — несколько успокоил Ирода и отчасти примирил его с сыном. Но полного мира в этом несчастном семействе уже не могло быть. Через некоторое время после отъезда Архелая спартанец Эврикл вновь внушил Ироду, что сыновья Мариамны ищут его смерти. Царь велел их схватить и учинить новое следствие. Опять начались пытки и казни подозреваемых. Затем в Берите было устроено судилище, приговорившее Александра и Аристобула к смерти. Вскоре оба сына были задушены в Себасте. В тоже время были казнены 300 их мнимых сообщников.

    Больше всех от этого убийства должен был выиграть Антипатр. Но случилось так, что после гибели противной партии он сам попал под подозрение отца. Вскоре умер Ферор, младший брат Ирода, с которым он в последние годы был в ссоре, но которого всё-таки очень любил. Царь провёл следствие и установил, что Ферора отравила его жена. Попутно открылись многие коварные проделки Антипатра против братьев и отца. Выяснилось, в частности, что тот достал в Египте смертельный яд, которым собирался отравить царя. За эти преступления Антипатр был схвачен, подвергнут суду и приговорён к смерти. Однако сам Ирод прожил после казни сына всего пять дней. Его уже давно мучили внутренние нарывы и страшные боли в желудке. Теперь же из-за глубоких душевных переживаний болезнь ещё усугубилась. Несмотря на то, что его лечили лучшие врачи, оправиться от этих недугов Ирод уже не смог. Он умер в 4 году до Р.Х.

    КАЛИГУЛА

    Гай Юлий Цезарь Август Германик, прозванный Калигулой, приходился внучатым племянником римскому императору Тиберию. Дед его, Друз, был младшим братом императора, а отец — знаменитый и чрезвычайно любимый римлянами Германик — был усыновлён Тиберием по приказу Октавиана Августа. В детстве Гай (он родился в 12 году) постоянно проживал вместе с родителями в военных лагерях. Прозвищем своим «Калигула» («Сапожок») он обязан был шутке легионеров, потому что подрастал он среди воинов, в одежде рядового солдата.

    Тяжёлые удары, постигшие позже семейство Германика, миновали Гая стороной. Вместе с отцом он совершил в 19 году поездку в Сирию. Воротившись оттуда после его смерти, он воспитывался сначала у матери Агриппины, потом у Ливии, своей прабабки, а когда она умерла, перешёл жить к своей бабке Антонии. Девятнадцати лет, в 31 году, он был вызван Тиберием на Капри. К этому моменту старший брат его Нерон уже был убит, а мать и другой брат находились в заточении. На Капри многие хитростью или силой пытались вызвать у Гая выражение недовольства, но он ни разу не поддался искушению: казалось, он вовсе забыл о судьбе своих ближних, словно с ними ничего не случилось. А всё, что приходилось терпеть ему самому, он сносил с таким невероятным притворством, что справедливо о нём было сказано: «Не было на свете лучшего раба и худшего государя». Однако уже тогда не мог он обуздать свою природную свирепость и порочность. Он с жадным любопытством присутствовал при пытках и казнях истязаемых, по ночам в накладных волосах и длинном платье бродил по кабакам и притонам, с великим удовольствием плясал и пел на сцене. Тиберий это охотно допускал, надеясь укротить его лютый нрав. Проницательный старик видел его насквозь и не раз предсказывал, что Гай живёт на погибель и себе и всем, и что в нём он вскармливает ехидну для римского народа.

    Немного позже он женился на Юнии Клавдилле, дочери Марка Силана, одного из знатнейших римлян. Затем он был назначен авгуром на место своего брата Друза, но ещё до посвящения введён в сан понтифика. Это было важным знаком признания его родственных чувств и душевных задатков: дом Тиберия уже лишён был всякой иной опоры, и Гай всё больше получал надежду на наследство. Чтобы ещё крепче утвердиться в ней, он, после того как Юния умерла в родах, вступил в связь с Эннией Невией, женой Макрона, стоявшего во главе преторианских когорт; ей он обещал, что женится на ней, когда достигнет власти, и дал в этом клятву и расписку. Через неё он вкрался в доверие к Макрону и тогда, как полагают, извёл Тиберия отравой. Умирающий ещё дышал, когда Гай велел снять у него перстень: казалось, что старик сопротивлялся, тогда Гай приказал накрыть его подушкой и своими руками стиснул ему горло; а вольноотпущенника, который вскрикнул при виде этого злодеяния, тут же отправил на крест.

    Так Калигула достиг власти во исполнение лучших надежд римского народа. Пишут, что он был самым желанным правителем и для большинства провинций и войск, где многие помнили его ещё младенцем, и для всей римской толпы, которая любила Германика и жалела его почти погубленный род. Поэтому когда Гай выступил из Мизена, несмотря на то что он был в трауре и сопровождал тело Тиберия, народ по пути встречал его с зажжёнными факелами, напутствуя добрыми пожеланиями. А когда Калигула вступил в Рим, ему тотчас была поручена высшая и полная власть по единогласному решению сената и ворвавшейся в курию толпы.

    Гай и сам делал всё возможное, чтобы возбудить любовь к себе в людях. Тиберия он с горькими слезами почтил похвальной речью перед собранием и торжественно похоронил. Тотчас затем отправился на Пандатерию и Понтийские острова, спеша собрать прах матери и братьев, приблизился к их останкам благоговейно, положил их в урны собственными руками и с великой пышностью доставил в Рим. В память их были установлены ежегодные поминальные обряды. После этого в сенатском постановлении Гай сразу назначил бабке своей Антонии все почести, какие воздавались когда-то Ливии, вдове Августа; дядю своего Клавдия взял себе в товарищи по консульству; своего троюродного брата Тиберия Гемелла (родного внука Тиберия) в день его совершеннолетия усыновил и поставил главою юношества. Он помиловал осуждённых и сосланных по всем обвинениям, оставшимся от прошлых времён. Должностным лицам Гай разрешил свободно править суд и даже сделал попытку восстановить народные собрания. Он облегчил налоги и многим пострадавшим от пожара возместил их убытки. Дважды раздавал по триста сестерциев каждому римлянину. Устраивал много раз и всевозможные зрелища на потеху всему народу. В первый же год Гай завершил строительство храма Августа, который Тиберий начал было строить, но так и не закончил, несмотря на то что правил двадцать с лишком лет. При Гае же начали строить водопровод из области Тибура. По сделанное им добро ни в коей мере не могло перевесить тяжкий груз злодеяний и сумасбродств, которым он стал предаваться почти сразу после получения верховной власти.

    Бабку Антонию, воспитавшую его, он вдруг невзлюбил, начал третировать и многими обидами и унижениями (а по мнению некоторых — и ядом) свёл в могилу. После смерти Калигула не воздал ей никаких почестей и из обеденного покоя любовался на её погребальный костёр. Своего троюродного брата и приёмного сына он неожиданно казнил в 38 году, обвинив его в том, что от него пахнёт лекарством и что он принял противоядие, перед тем как явиться на его пир. Префекта преторианцев Макрона, доставившего ему власть, принудил покончить жизнь самоубийством, а его жену и свою любовницу Энниею велел казнить. Точно так же довёл до самоубийства тестя Силана за то, что тот не захотел плыть вместе с ним в бурную погоду в Пандатерию за останками его матери.

    Со всеми своими сёстрами Гай жил в преступной связи, и на всех званых обедах они попеременно возлежали на ложе ниже его, а законная жена — выше его. Говорят, одну из них, Друзиллу, он лишил девственности ещё подростком, и бабка Антония, у которой они росли, однажды застигла их вместе. Потом её выдали за Луция Кассия Лонгина, сенатора консульского звания, но Калигула отнял её у мужа, открыто держал как законную жену и даже назначил её во время болезни наследницей своего имущества и власти. Когда в 38 году она умерла, он установил такой траур, что смертным преступлением считалось смеяться, купаться, обедать с родителями, женой или детьми. С этих пор все свои клятвы о самых важных предметах, даже в собрании перед народом и перед войсками, он произносил только именем божественной Друзиллы. Остальных двух сестёр он любил не так страстно и почитал не так сильно: не раз даже отдавал их на потеху своим любимчикам, а потом лицемерно судил за разврат и, обвинив в намерении убить сестёр, сослал на Понтийские острова.

    О браках его трудно сказать, что в них было непристойнее: заключение, расторжение или пребывание в браке. Ливию Орестиллу, выходившую замуж за Гая Пизона, Калигула сам явился поздравить, тут же приказал отнять у мужа и через несколько дней отпустил, а два года спустя отправил в ссылку, заподозрив, что она за это время опять сошлась с мужем. Лоллию Павлину, жену Гая Меммия, консулярия и военачальника, он вызвал из провинции, прослышав, что её бабушка была когда-то красавицей, тотчас развёл с мужем и взял в жёны, а спустя немного времени отпустил, запретив ей впредь сближаться с кем бы то ни было. С последней своей женой Цезонией Гай сошёлся в 39 году. Хотя она не отличалась ни красотой, ни молодостью и уже родила от другого мужа трёх дочерей, Калигула любил её жарче всего и дольше всего. Именем же супруги он удостоил её не раньше, чем она от него родила, и в один и тот же день объявил себя мужем и отцом её ребёнка.

    Его государственные деяния были смесью нелепых чудачеств и злого фарса. Он словно задался целью смешать с грязью всё, чем привыкли гордиться римляне, высмеять предания и обычаи, утрируя их до невероятной степени. Начать с того, что он присвоил множество прозвищ: его величали и «благочестивым», и «сыном лагеря», и «отцом войска», и «Цезарем благим и величайшим». Не довольствуясь этим, он объявил, что решил обожествить себя ещё при жизни, не дожидаясь суда потомства, и распорядился привезти из Греции изображения богов, прославленных и почитанием и искусством, в их числе даже Зевса Олимпийского, — чтобы снять с них головы и заменить своими. Палатинский дворец он продолжил до самого форума, а храм Кастора и Поллукса превратил в его прихожую и часто стоял там между статуями близнецов, принимая божеские почести от посетителей. Своему божеству он посвятил особый храм, где находилось его изваяние в полный рост. Он назначил жрецов, а должность главного жреца заставил отправлять по очереди самых богатых граждан.

    Войной и военными делами он занялся один только раз в 39 году совершенно неожиданно для всех. Гай ехал в Меванию посмотреть на источник и рощу Клитумна. Тут ему напомнили, что пора пополнить окружавший его отряд батавских телохранителей. Тогда ему и пришло в голову предпринять поход в Германию; и без промедления, созвав отовсюду легионы и вспомогательные войска, произведя с великой строгостью новый повсеместный набор, заготовив столько припасов, сколько никогда не видывали, он отправился в путь. Двигался он то стремительно и быстро, так что преторианским когортам иногда приходилось вопреки обычаям вьючить знамёна на мулов, чтобы догнать его, то вдруг медленно и лениво, когда носилки его несли восемь человек, а народ из окрестных городов должен был разметать перед ним дорогу и сбрызгивать пыль. Прибыв в лагеря, он захотел показать себя полководцем деятельным и строгим: легатов, которые с запозданием привели вспомогательные войска, уволил с бесчестием, старших центурионов, из которых многим оставались считанные дни до отставки, он лишил звания под предлогом их дряхлости и бессилия, а остальных выбранил за жадность и выслуженное ими жалованье сократил вдвое. Однако за весь этот поход он не совершил ничего: только когда под его защиту бежал с маленьким отрядом Аминий, сын британского короля Кинобеллина, изгнанный отцом, он отправил в Рим пышное донесение, будто ему покорился весь остров, и велел гонцам не слезать с колесницы, пока не прибудут прямо на форум, к дверям курии, чтобы только в храме Марса, перед лицом всего сената передать его консулам. А потом, так как воевать было не с кем, он приказал нескольким германцам из своей охраны переправиться через Рейн, скрыться там и после дневного завтрака отчаянным шумом возвестить о приближении неприятеля. Всё было исполнено; тогда он с ближайшими спутниками и отрядом преторианских всадников бросился в соседний лес, обрубил с деревьев ветки и, украсив стволы наподобие трофеев, возвратился при свете факелов. Тех, кто не пошёл за ним, он разбранил за трусость и малодушие, а спутников и участников победы наградил венками. В другой раз он велел забрать нескольких мальчиков-заложников из школы и тайно послать их вперёд, а сам внезапно, оставив званый пир, с конницей бросился за ними и в цепях привёл назад. Участникам этой погони он предложил занять место за столом, не снимая доспехов, и даже произнёс, ободряя их, известный стих Вергилия:


    Будьте тверды и храните себя для грядущих успехов.


    В то же время он гневным эдиктом заочно порицал сенат и народ за то, что они, между тем как Цезарь сражается среди стольких опасностей, наслаждаются несвоевременными пирами, цирком, театром и отдыхом на прекрасных виллах. Наконец, словно собираясь закончить войну, он выстроил войско на морском берегу, и вдруг приказал всем собирать раковины в шлемы и складки одежд — это, говорил он, добыча Океана, которую он шлёт Капитолию и Палатину. В память победы он воздвиг высокую башню. Воинам он пообещал в подарок по сотне динариев каждому и, словно это было беспредельной щедростью, воскликнул: «Ступайте же теперь счастливые, ступайте же богатые!» После этого он обратился к заботам о триумфе. Не довольствуясь варварскими пленниками и перебежчиками, он отобрал из жителей Галлии самых высоких и, как он говорил, пригодных для триумфа. Триремы, на которых он выходил в океан, было приказано почти все доставить в Рим сухим путём. Но прежде чем покинуть провинцию, он задумал казнить каждого десятого из тех легионов, которые бунтовали после смерти Августа, за то, что они держали в осаде когда-то его самого, младенцем, и отца его Германика. Но, увидев, что солдаты готовятся дать отпор, он бежал в Рим. Возвращаясь, он осыпал сенат угрозами, якобы за то, что ему было отказано в триумфе, а посланцам сената, вышедшим его встречать, ответил громовым голосом: «Я приду, да, приду, и со мною — вот кто», — и похлопал по рукояти меча, висевшего на поясе. Таким образом отменив или отсрочив свой триумф, он с овацией вступил в столицу в самый день своего рождения.

    То же мрачное шутовство видно во множестве его поступков. Через залив между Байями и Путеоланским молом, шириной в 3600 шагов, он велел перекинуть мост. Для этого он собрал отовсюду грузовые суда (чем вызвал даже голод, так как не осталось кораблей для подвозки хлеба), выстроил их на якорях в два ряда, насыпал на них земляной вал и выровнял по образцу Аппиевой дороги. По этому мосту он два дня разъезжал взад и вперёд со свитой преторианцев. По мнению многих, Гай выдумал этот мост в подражание Ксерксу, который вызвал такой восторг, перегородив более узкий Геллеспонт. Сенаторов, занимавших самые высокие должности и облачённых в тоги, он заставлял бежать за своей колесницей по несколько миль, а за обедом стоять у его ложа, подпоясавшись полотном, словно рабов. На театральных представлениях он раздал даровые пропуска раньше времени, чтобы чернь заняла места всадников, и потом потешался, наблюдая за их ссорами. На гладиаторских играх он вдруг вместо обычной пышности выводил изнурённых зверей и убогих дряхлых гладиаторов.

    Он часто сетовал на то, что правление его скоро сотрётся из памяти, так как не было отмечено ничем величественным — ни разгромом войск, ни голодом, ни чумой, ни пожаром, ни хотя бы землетрясением. Впрочем, как выяснилось, об этом он сокрушался напрасно. Одежда и обувь его часто поражали своей нелепостью. Он то и дело выходил к народу в цветных, шитых жемчугом накидках, с рукавами и запястьями, иногда — в шелках и женских покрывалах, обутый то в сандалии или котурны, то в солдатские сапоги, а то и в женские туфли. Много раз он появлялся с позолоченной бородой, держа в руке молнию или трезубец. Триумфальное одеяние он носил постоянно даже до своего похода.

    В роскоши он превзошёл своими тратами самых безудержных расточителей. Он выдумал неслыханные омовения, диковинные яства и пиры — купался в благовонных маслах, горячих и холодных, пил драгоценные жемчужины, растворённые в уксусе. При этом он приговаривал: «Нужно жить или скромником, или цезарем!» Он велел выстроить либурнские галеры в десять рядов вёсел, с жемчужной кормой, с разноцветными парусами, с огромными купальнями, портиками, пиршественными покоями, даже с виноградниками и плодовыми садами всякого рода: пируя в них средь бела дня, он под музыку и пение плавал вдоль побережья Кампании. Сооружая виллы и загородные дома, он забывал про всякий здравый смысл, думая лишь о том, чтобы построить то, что построить, казалось, невозможно. Таким образом, меньше чем за год он промотал колоссальное наследство Тиберия — 2 миллиарда 700 миллионов сестерциев (а по некоторым сведениям даже больше).

    Затем он обратился к самым преступным способам, не брезгуя никакими злодеяниями, для того чтобы присвоить себе чужие деньги. Он объявлял незаконными завещания, заставлял покупать за баснословные цены всю утварь, оставшуюся после больших зрелищ, заседая в суде, присуждал к конфискации имущество всех, без оглядки на их вину (говорили, что однажды он одним приговором осудил сорок человек по самым разным обвинениям, а потом похвалялся перед Цезонией, проснувшейся после дневного сна, сколько он дела переделал, пока она отдыхала). Налоги он собирал новые и небывалые: так, он обложил пошлиной все съестные товары, продававшиеся в городе, носильщики платили одну восьмую дневного заработка, проститутки — цену одного сношения. Не останавливался он и перед прямым грабежом. Рассказывали, что однажды он играл в кости с друзьями и проигрался. Тогда он вышел из дворца, увидел двух всадников, велел схватить их и лишить имущества, а затем вернулся и продолжил игру.

    Из искусств Гай больше всего занимался риторикой, и действительно достиг больших успехов. Он легко находил слова, и мысли, и нужную выразительность, а голос его доносился до самых задних рядов. Однако с особенной страстью занимался он искусствами другого рода, самыми разнообразными. Гладиатор и возница, певец и плясун, он сражался боевым оружием, выступал в выстроенных им цирках, а пением и пляской так наслаждался, что даже на всенародных зрелищах не мог удержаться, чтобы не подпевать трагическому актёру и не вторить у всех на глазах движениям плясуна. Своего коня Быстроногого он так любил, что построил ему конюшню из мрамора и ясли из слоновой кости, говорят, что если бы Гай не был убит, то непременно сделал бы коня консулом.

    Среди этих безумств и разбоев многие готовы были покончить с императором, но успех выпал на долю Кассия Хереи, трибуна преторианской когорты. Известно было, что Гай постоянно потешался и издевался. Заговорщики напали на Гая 24 января 41 года в то время, когда он в сопровождении нескольких сенаторов шёл по узкому проходу по направлению к театру. Первый удар сделал Херея, пробив ему затылок, затем остальные нанесли ему более тридцати ран. Зарубили и жену его Цезонию, а дочери разбили голову о стену. Труп императора был кое-как сожжён наполовину и закопан в саду (позже его погребли более достойно вернувшиеся из изгнания сёстры). Власть была передана дяде Калигулы Клавдию.

    КЛАВДИЙ I

    Клавдий приходился родным племянником Тиберию и дядей Гаю Калигуле. Отец его, Друз Германик, был известным полководцем, воевавшим как с иллирийцами, так и с германцами, а мать, Антония Младшая, была дочерью триумвира Марка Антония и племянницей Августа. В течение всего детства и юности Клавдий страдал долгими и затяжными болезнями, от которых так ослабел умом и телом, что в совершенных летах считался неспособным ни к каким общественным или частным делам. Даже после того как он вышел из-под опеки, он ещё долго оставался в чужой власти и под присмотром дядьки. Правда, в благородных науках он с юных лет обнаруживал незаурядное усердие и не раз даже издавал свои опыты в той или иной области; но и этим не мог он ни добиться уважения, ни внушить надежды на лучшее своё будущее. Бабка его Ливия всегда относилась к нему с глубочайшим презрением, говорила с ним очень редко и даже замечания ему делала или в записках, коротких и резких, или через рабов. Собственная мать Антония говорила, что он урод среди людей, что природа начала его и не кончила, и, желая укорить кого-нибудь в тупоумии, говорила: «Глупей моего Клавдия». Октавиан Август прямо выражал сомнения в его умственной полноценности и долго колебался: допустить ли ему Клавдия к прохождению должностей, или сразу махнуть на него рукой. Наконец он отстранил его от всех должностей, кроме авгурства (наблюдения за полётом и криком птиц).

    Тиберий оставил это решение в силе и, даровав племяннику знаки консульского достоинства, не допускал его до исполнения никакой должности. Клавдий, удалившись от всяких дел, укрывался то в садах, то в загородном доме и имел славу игрока и пьяницы. Только в 37 году, в правление Гая Калигулы, своего племянника, когда тот по приходе к власти всяческими заискиваниями старался приобрести добрую славу, Клавдий был допущен к высоким должностям и два месяца разделял с ним консульство. Назначено было ему и второе консульство через три года. Но и это не избавило его от оскорблений, причём Калигула первый дал тому пример, всячески потешаясь над Клавдием на своих пирах. Под конец он и вовсе разорил дядю, заставив купить за 8 миллионов должность жреца при своём культе, а когда Клавдий не смог расплатиться с долгами, пустил его имущество с торгов.

    Несмотря на своё жалкое положение, Клавдий удивительным образом достиг императорской власти. Случилось так, что, когда заговорщики, готовясь напасть на Калигулу, оттеснили от него толпу, будто император желал остаться один, Клавдий был вытолкнут вместе с остальными и скрылся в комнату, называемую Гермесовой; оттуда при первом слухе об убийстве он в испуге бросился в соседнюю солнечную галерею и спрятался за занавесью у дверей. Какой-то солдат, пробегавший мимо, увидел его ноги, захотел проверить, кто там прячется, узнал его, вытащил, и когда тот в страхе припал к его ногам, приветствовал его императором и отвёл к своим товарищам, которые попусту буйствовали, не зная что делать дальше. Они посадили его на носилки, и так как носильщики разбежались, то сами, поочерёдно сменяясь, отнесли его к себе в лагерь, дрожащего от ужаса, а встречная толпа его жалела, словно его невинного тащили на казнь. Ночь он провёл за лагерным валом, окружённый стражей, успокоившись за свою жизнь, но тревожась за будущее. Дело в том, что консулы, сенат и городские когорты заняли форум и Капитолий в твёрдом намерении провозгласить всеобщую свободу. Его также приглашали через народных трибунов в курию, чтобы участвовать в совете, а он отвечал, что его удерживают сила и принуждение. Однако на следующий день, когда сенат, утомлённый разноголосицей противоречивых мнений, медлил с выполнением своих замыслов, а толпа стояла кругом, требовала единого властителя и уже называла его имя, — тогда он принял на вооружённой сходке присягу от воинов и обещал каждому по 15 тысяч сестерциев — первый среди цезарей купивший за деньги преданность войска. Утвердившись у власти, он велел казнить Херею и Лупа, главных участников заговора против Калигулы, — как для примера, так и за то, что они, мечтая о восстановлении республики, собирались убить самого Клавдия.

    В своём возвышении Клавдий держался скромно, как простой гражданин. Постройки он создал не столько многочисленные, сколько значительные и необходимые. Главнейшие из них — водопровод, начатый Гаем Калигулой, а затем — водосток из Фуцинского озера. При нём же была построена гавань в Остии: сооружены молы и волноломы, а также построен высокий маяк по образцу Фаросского. Поход он совершил только один, да и тот незначительный. В 43 году он отправился в Британию и за несколько дней без единого боя или кровопролития подчинил себе часть острова.

    Таковы были деяния Клавдия, которые, после жестокостей Тиберия и безумств Калигулы, снискали ему заслуженную любовь и привязанность народа. Впрочем, по большей части всё это направлялось не им, а волею его жены и вольноотпущенников, и он почти всегда и во всём вёл себя так, как им было угодно или выгодно. Он даже до такой степени был у них в подчинении, что держал себя не как правитель, а как служитель: ради выгоды, желания, прихоти любого из них он щедро раздавал и должности, и военачальства, и прощения, и наказания, обычно даже сам ничего не зная и не ведая об этом. Даже Аппия Сплана, своего тестя, даже двух Юлий, своих племянниц, дочь Друза и дочь Германика, он предал смерти, не доказав обвинения и не выслушав оправдания, по одним наветам жены своей Мессалины, а вслед за ними — Гнея Помпея, мужа старшей своей дочери. Тридцать пять сенаторов и более трёхсот римских всадников были казнены им с редким безразличием. При этом он был так рассеян, что многих приговорённых к казни и уже умерщвлённых на следующий день звал на совет или на игру в кости.

    Глупость Клавдия засвидетельствована многими анекдотами, но всё же далеко не очевидна. Ещё Август становился в тупик перед вопросом: в здравом уме Клавдий или нет, так как явное тупоумие постоянно соседствовало в нём со столь же несомненным здравым смыслом. В дальнейшем сохранялась та же неопределённость. Многие речи принцепса в сенате доказывают, что он обладал и здравостью суждений, и широкой образованностью. Но вместе с тем и в словах, и в поступках он часто обнаруживал такую необдуманность, что казалось, он не знает и не понимает, кто он, с кем, где и когда говорит.

    Женат Клавдий был несколько раз, и все его браки оказались неудачны. Первой женой его была Плавтия Ургуланилла. Он развёлся с ней из-за наглого разврата и из-за подозрения в убийстве. Второй женой стала Элия Петина, которую он тоже отверг из-за мелких ссор. После них в 39 году он женился на Валерии Мессалине. Эта третья его жена своей невероятной развращённостью превзошла всех своих современниц. По свидетельству Аврелия Виктора, она совершала прелюбодеяния повсюду и как бы по праву, предаваясь разврату совершенно открыто, на глазах у всего города. Клавдий был единственным, кто ни о чём не знал. Наконец Мессалина преисполнилась такой дерзости, что, не таясь ни от кого, сыграла свадьбу со своим любовником Силием. Тогда вольноотпущенники Клавдия, Каллист и Нарцисс, вершившие от его имени всеми делами, стали опасаться за свою судьбу: как бы Силий, бывший праправнуком Августа, набрав такую власть, не совершил государственный переворот и сам не сделался принцепсом. В этой крайности они рискнули донести Клавдию о происках его жены и изобразили дело так, что жизнь его подвергается серьёзной опасности. Клавдий от этого внезапного известия впал в такую растерянность, что не мог ни на что решиться, и Нарцисс своей властью довёл дело до конца. По его настоянию сначала был казнён Силий, а потом умерщвлена Мессалина.

    В день смерти жены Клавдий поклялся перед воинами, что отныне он пребудет безбрачным, а если не устоит, то пусть они заколют его своими руками. Но прошло немного времени, и он был обольщён лукавой Агриппиной — дочерью его брата Германика, пользовавшейся своим правом на поцелуи и родственные ласки. Новый брак Клавдия явился причиной решительных перемен в государстве: всем стала управлять женщина, которая вершила делами Римской державы отнюдь не побуждаемая разнузданным своеволием, как Мессалина; она держала узду крепко натянутой, как если бы та находилась в мужской руке. Все усилия она сосредоточила на том, чтобы устроить судьбу своего сына от первого брака Луция Домиция. В 50 году по её настоянию Клавдий усыновил Луция под именем Тиберия Клавдия Нерона, а потом назначил его своим наследником. Когда всё это было сделано, Агриппина, опасаясь, как бы Клавдий по какой-нибудь причине не изменил своего решения, решила умертвить его. Сначала яд был примешан к изысканному грибному блюду. Клавдий отравился, но потом ему полегчало. Тогда врач Ксенофонт, как бы для того, чтобы вызвать рвоту, ввёл в горло Клавдия смазанное быстродействующим ядом перо. Агриппина несколько дней скрывала смерть мужа и тем временем подготовила всё для принятия власти Нероном.

    НЕРОН

    Нерон, или Луций, как его звали в детстве, принадлежал от рождения к древнему патрицианскому роду Домициев Агенобарбов. Отец его, Гней Домиций Агенобарб, был человек буйный и порочный. При Тиберии он обвинялся и в оскорблении величества, и в разврате, и в кровосмешении с сестрой своей Лепидой, но смена правителей его спасла. Он скончался в 37 году от водянки. Мать Нерона Агриппина, женщина вероломная и жестокая, известна была тем, что открыто находилась в сожительстве с братом своим Гаем Калигулой, а потом была им сослана за разврат. Говорят, что Агенобарб в ответ на поздравления друзей по случаю рождения сына, отвечал, что от него и Агриппины ничего не может родиться, кроме ужаса и горя для человечества. Слова его оказались пророческими.

    Трёх месяцев Луций потерял отца, мать его вскоре была сослана, а на их имущество наложил руку Калигула, так что первые годы его прошли в нищете и нужде в доме тётки Лепиды. Но когда Клавдий принял власть, ему не только возвращено было отцовское имущество, но и добавлено наследство его отчима Пассиена Криспа. А благодаря влиянию и могуществу матери, возвращённой из ссылки и восстановленной в правах, он достиг видного и высокого положения. В 49 году Агриппина стала женой Клавдия, в 50 году тот усыновил Луция под именем Тиберия Клавдия Нерона, хотя у него был и собственный сын Британик, лишь немного моложе пасынка. Воспитателем Нерона был назначен известный философ Луций Анней Сенека. В 53 году Нерон женился на дочери Клавдия Октавии, а год спустя, после смерти Клавдия (отравленного Агриппиной), он объявлен был в завещании его наследником.

    Поначалу Нерон был во всём послушен своей матери. Но влюбившись в 55 году в вольноотпущенницу по имени Акте, стал понемногу выходить из-под опеки Агриппины. Поскольку известно было, что к своей жене Октавии он всегда испытывал неодолимое отвращение, никого не удивила эта связь принцепса с блестящей гетерой. Но Агриппина, едва до неё дошли слухи об Акте, накинулась на Нерона со всем женским неистовством. И чем яростнее она осыпала его упрёками, не желая выжидать, когда он одумается или пресытится, тем сильнее распалялась в нём страсть, пока он совсем не вышел из повиновения. Таким образом, Агриппина навсегда лишилась расположения сына, хотя при более благоразумном поведении могла бы ещё долгое время руководить им. В её горячности видели не столько гнев матери, сколько ревность влюблённой женщины, покинутой своим любовником.

    Вне себя от ярости Агриппина сказала однажды, что Британик, её пасынок, уже подрос, что он кровный сын Клавдия и достоин того, чтобы унаследовать отцовскую власть. Встревоженный этими словами, Нерон стал размышлять о неукротимом характере брата и о том, что тот имеет немало сторонников. В конце концов он устранил его с помощью яда. После этого наглость, похоть, распущенность, скупость, жестокость стали проявляться в его поведении. Как только смеркалось, он надевал накладные волосы или войлочную шапку и шёл слоняться по кабакам или бродить по переулкам. Забавы его были небезобидны: людей, возвращавшихся с ужина, он то и дело колотил, а при сопротивлении наносил им раны и сбрасывал в сточные канавы.

    В 58 году Нерон увлёкся Поппеей, женой своего друга Оттона. По свидетельству Тацита, она была знатна, красива и богата, но с ранней юности поставила все эти достоинства на службу своему любострастию и своему тщеславию. Едва познакомившись с Нероном, она сделала вид, что покорена его красотой и не в силах противиться нахлынувшей на неё страсти. Принцепс вскоре попал в её сети и сделался её любовником. Под влиянием этой женщины семена пороков стали быстро прорастать в его душе. Именно Поппея в 59 году толкнула Нерона на убийство матери, так как не надеялась при жизни Агриппины добиться его развода с Октавией и бракосочетания с ней самой. После нескольких неудачных попыток отравить её Нерон послал на виллу матери отряд убийц. Говорят, что Агриппина, увидев их, пыталась сначала умолить о пощаде, но, заметив, как центурионы обнажают мечи, подставила им живот и воскликнула: «Поражай в чрево!». Её убили, нанеся множество ран.

    Окончательно избавившись от опеки, Нерон изгнал Октавию, объявив, что она бесплодна, и тотчас же сочетался браком с Поппеей. Но даже добившись своего, Поппея не перестала преследовать прежнюю соперницу: она побудила одного из слуг Октавии обвинить госпожу в связи с рабом. Началось следствие, которое, хоть и велось со многими злоупотреблениями, не смогло доказать этой наглой клеветы. Тогда Аникет, убийца Агриппины, снова поспешил оказать Нерону грязную услугу и стал повсюду распространяться о том, что Октавия была его любовницей. Несчастную заточили на острове Пандатерии, а спустя несколько дней объявили, что она должна умереть. Поскольку сама она никак не хотела покончить с собой, ей насильно вскрыли вены на руках и ногах. Поппея даже этим не была удовлетворена: в ознаменование своего торжества она велела отрезать Октавии голову и привезти её в Рим.

    После этого принцепс предался самому необузданному разврату. И сам он, и его приближённые давали множество пиров, на которых забывались всякие приличия. Пиршества Нерон затягивал с полудня до полуночи, время от времени освежаясь в купальнях; пировал он и при народе, на искусственном пруду или в Большом цирке, где прислуживали гетеры и танцовщицы со всего Рима.

    Наблюдая за этими безумствами, римляне в ужасе ожидали возмездия со стороны богов, и действительно, в этот самый год в столице разразился невиданный по силе пожар, уничтоживший большую часть города и погубивший бесчисленное множество людей. Впрочем, и в этой беде обвиняли принцепса. Говорили, что ему претили безобразные старые дома и узкие кривые переулки, поэтому он и велел поджечь Рим, притом настолько открыто, что многие консуляры ловили у себя во дворах его слуг с факелами и паклей, но не осмеливались их трогать. Шесть дней и шесть ночей свирепствовало бедствие, а народ искал убежища в каменных памятниках и склепах. Нерон смотрел на пожар с Меценатовой башни, наслаждаясь, по его словам, великолепным пламенем, и в театральном одеянии пел «Крушение Трои».

    Страшное бедствие позволило осуществить давнюю мечту принцепса — отстроить Рим заново. В постройках, как и во всём прочем, он не знал меры. От Палатина до самого Эсквилина он велел выстроить дворец, назвав его сначала Проходным, а потом, после пожара и восстановления, — Золотым. О размерах его и убранстве достаточно сказать, что прихожая в нём была такой высоты, что в ней стояла колоссальная статуя императора ростом в 120 футов, площадь его была такова, что тройной портик по сторонам был в милю длиной; внутри был пруд, подобный морю, окружённый строениями, подобными породам, а затем — поля, пестреющие пастбищами, лесами и виноградниками, и на них — множество домашней скотины и диких зверей. В остальных покоях всё было покрыто золотом, украшено драгоценными камнями и жемчужными раковинами; в обеденных палатах потолки были штучные, с поворотными плитами, чтобы рассыпать цветы, с отверстиями, чтобы рассеивать ароматы; главная палата была круглая и днём и ночью безостановочно вращалась вслед небосводу; в банях текли солёные и серные воды. И когда такой дворец был закончен и освящён, Нерон только и сказал, что теперь наконец он будет жить по-человечески.

    Вся не отошедшая к дворцу территория города в дальнейшем застраивалась не так скученно и беспорядочно, как раньше, а с точно отмеренными кварталами и широкими улицами между ними, причём была ограничена высота зданий, дворы не застраивались, а перед фасадами доходных домов возводились скрывавшие их портики. Сами здания Нерон приказал возводить без применения брёвен, сплошь из габийского или альбанского туфа, ибо этот камень огнеупорен; было запрещено сооружать дома с общими стенами, но всякому зданию надлежало быть наглухо отгороженным от соседнего. Все эти меры, принятые для общей пользы, послужили вместе с тем и к украшению города. Чтобы пресечь бесчестящую его молву, что пожар был устроен по его приказу, Нерон, по словам Тацита, приискал виноватых и предал изощрённым казням тех, кого толпа называла христианами. Сначала были схвачены все, кто открыто признавал себя принадлежащими к вере Христа, а затем и великое множество прочих. Их умерщвление сопровождалось издевательствами, ибо их облачили в шкуры диких зверей, дабы они были растерзаны собаками, распинали на крестах или обречённых на смерть в огне поджигали с наступлением темноты ради ночного освещения.

    В 65 году был раскрыт большой заговор, во главе которого стоял Гай Пизон. В него были втянуты многие сенаторы, всадники, воины и даже женщины, как из ненависти к Нерону, так и из расположения к Пизону. Заговорщики держали ответ в оковах из тройных цепей: одни добровольно признавались в преступлении, другие даже вменяли его себе в заслугу — по их словам, только смертью можно было помочь человеку, запятнанному всеми пороками. Дети осуждённых были изгнаны из Рима и убиты ядом или голодом. После этого Нерон казнил уже без меры и без разбора кого угодно и за что угодно. По площадям, домам, селениям и ближайшим муниципиям рыскали пехотинцы и всадники. Отсюда непрерывным потоком гнали они толпы закованных в цепи и приводили их ко входу в сады. И когда задержанные входили туда и подвергались допросу, им вменялись в преступление радость, обнаруженная когда-то при виде того или иного из заговорщиков, случайный разговор, уличные встречи, совместное присутствие на пиршествах или на представлении. Воспользовавшись случаем, Нерон послал приказ покончить с собой всем своим врагам, которых прежде не решался тронуть и которые лишь слегка касались или даже вообще не были замешаны в заговоре. Вскоре после этого Нерон убил жену Поппею, ударив ногой больную и беременную, когда слишком поздно вернулся со скачек, а она встретила его упрёками. В 66 году Нерон велел казнить Антонию, дочь Клавдия, которая после смерти Поппеи отказалась выйти за него замуж, обвинив её в подготовке переворота. Пасынка своего Руфрия Криспина, сына Поппеи, он велел утопить в море во время рыбной ловли, так как слышал, что мальчик, играя, называл себя полководцем и императором. Затем он женился на Статилии Мессалине, муж которой Аттик Вестин был незадолго до этого казнён.

    Вскоре все греческие города, в которых бывали музыкальные состязания, зная о горячем увлечении принцепса пением, постановили послать ему венки кифаредов. Он принял венки с великой радостью, а послов, прибывших с ними, допустил к себе прежде всех и даже пригласил на дружеский обед. За обедом некоторые из них упросили его спеть и наградили шумными рукоплесканиями. Тогда он заявил, что только греки умеют его слушать, и только они достойны его стараний. Без промедления он собрался ехать в Грецию и пустился в путь. Тотчас по приезде он выступил в Кассиопе с пением перед алтарём Юпитера, а потом объехал одно за другим все состязания. Для этого он велел в один год совместить праздники самых разных сроков, хотя бы их пришлось повторять, и даже в Олимпии, вопреки обычаю, устроил музыкальные игры. Когда Нерон пел, никому не дозволялось выходить из театра, даже по необходимости. Поэтому, говорят, некоторые женщины рожали в театре, а многие, не в силах более его слушать и хвалить, перебирались через стены, так как ворота были заперты, или притворялись мёртвыми, чтобы их выносили на носилках.

    Из Греции Нерон отправился в 68 году в Неаполь, где выступил когда-то в первый раз, и въехал в город на белых конях через пролом в стене, по обычаю победителей в играх. Таким же образом вступил он и в Акций, и в Альбан, и в Рим. В столицу он въезжал на той колеснице, на которой справлял триумф Август, в пурпурной одежде, в расшитом золотыми звёздами плаще, с олимпийским венком на голове и пифийским — в правой руке; впереди несли остальные венки с надписями, где, над кем и в каких трагедиях или песнопениях он одержал победу, позади шли его хлопальщики, крича, что они служат Августу и солдатами идут в его триумфе. Он прошёл через Большой цирк, где снёс для этого арку, через Велабр, форум, Палатин и храм Аполлона; на всём его пути люди приносили жертвы, кропили дорогу шафраном, подносили ему ленты, певчих птиц и сладкие яства. Священные венки он повесил в своих опочивальнях возле ложа и там же поставил свои статуи в облачении кифареда. Но и после этого он нимало не оставил своего усердия и старания: ради сохранения голоса он даже к солдатам всегда обращался лишь заочно через глашатая; занимался ли он делами или отдыхал, при нём всегда находился учитель пения, напоминавший ему, что надо беречь горло и дышать через платок. И многих он объявлял своими друзьями или врагами, смотря по тому, охотно или скупо они ему рукоплескали.

    Между тем правлению Нерона приходил конец. Высадившись в Неаполе, он узнал о восстании галльских легионов во главе с Виндексом. Затем к восстанию присоединились испанские легионы во главе с Гальбой. Узнав об этом, Нерон рухнул и в душевном изнеможении долго лежал как мёртвый, не говоря ни слова; а когда опомнился, то, разодрав платье, колотя себя по голове, громко кричал, что всё уже кончено. Успокоившись затем немного, он сместил обоих консулов и один занял их место. Но и здесь принцепс остался верен себе — готовясь к галльскому походу, он прежде всего позаботился собрать телеги для перевозки театральной утвари, а наложниц, сопровождавших его, велел остричь по-мужски и вооружить секирами и щитами как амазонок. В разгар приготовлений пришло известие, что и остальные легионы — и на востоке и на западе — отложились и готовы выступить против Рима. В ужасе Нерон стал готовиться к бегству и упрашивал преторианцев последовать за ним, но те отказались. До вечера он колебался между различными планами: то хотел отдаться в руки Гальбы, то обратиться с мольбой к народу, то ехать в Египет. Дальнейшие размышления он отложил на следующий день. Но среди ночи, проснувшись, он увидел, что телохранители покинули его. Вскочив с постели, он послал за друзьями и, ни от кого не получив ответа, сам пошёл по их покоям. Все двери были заперты, никто не отвечал; он вернулся в спальню — оттуда уже разбежались и слуги. Нерон, как был босой, в одной тунике, накинув тёмный плащ, закутав голову и прикрыв лицо платком, вскочил на коня; с ним было лишь четверо спутников. Впятером они пробрались в усадьбу вольноотпущенника Фаона между Соляной и Номентанской дорогами. Плащ принцепса был изорван о терновник, когда он захотел пить, ему пришлось утолять жажду из какой-то лужи. Фаон укрыл его в жалкой каморке, где лежала тощая подстилка, прикрытая старым плащом. Когда Нерон захотел есть, ему предложили грубый хлеб, когда же он обратился за советом, эти последние, ещё оставшиеся ему верными друзья предложили ему покончить с собой и тем избежать позора. Он велел снять с него мерку и по ней вырыть у него на глазах могилу, собрать куски мрамора, какие найдутся для надгробья, принести воды для обмывания трупа и дров для костра. При каждом приказании он всхлипывал и всё время повторял: «Какой великий артист погибает!» Пока он медлил, пришло известие, что сенат объявил его врагом и разыскивает, чтобы казнить по обычаю предков. В ужасе он схватил два кинжала, взятые с собой, попробовал остриё каждого, потом опять спрятал, оправдываясь тем, что роковой час ещё не наступил. Только когда сообщили, что к вилле приближаются всадники, он вонзил себе в горло меч. Он ещё дышал, когда ворвался центурион и, зажав платком его рану, сделал вид, что хочет ему помочь. Нерон только и мог ответить «Поздно!» и «Вот она, верность!» — и с этими словами испустил дух.

    КОММОД

    Отец Коммода, римский император Марк Аврелий, который был одним из самых учёных людей того времени, с детства постарался преподать сыну свои нравственные правила и правила великих и выдающихся мужей. Его учили и литературе, и риторике, и философии, но никакой пользы эти занятия не принесли из-за дурных задатков, которые рано проявились у Коммода. Едва ли не с самого детства он отличался постыдным поведением, был бесчестен, жесток, развратен. Искуснее всего он был в тех занятиях, которые не соответствовали положению императора: лепил чаши, танцевал, пел, свистел, наконец, проявлял способности превосходного шута и гладиатора. Признаки жестокости обнаружил он на двенадцатом году жизни. Однажды, когда его мыли в слишком тёплой воде, он велел бросить банщика в печь. Тогда дядька его, которому приказано было это сделать, сжёг в печи баранью шкуру, дабы зловонным запахом гари доказать, что наказание приведено в исполнение.

    В 175 году Коммод сопровождал отца в его поездке в Египет и Сирию. После этого, в 176 году, он был провозглашён императором, а в следующем году получил первое консульство. Уже тогда, благодаря мягкости отца, он устраивал в Палатинском дворце попойки и кутежи, собирал у себя женщин, отличавшихся красивой наружностью, и, издеваясь над стыдливостью, устроил публичный дом. Он завёл у себя также упряжку коней, нарядившись возницей, правил колесницами и пировал с гладиаторами. Стараясь смягчить его нрав, Марк Аврелий взял сына на войну с германцами. Но вскоре император заразился чумой и умер, оставив Коммода своим наследником. Тогда Коммод немедленно прекратил войну, которую отец его почти что закончил, одни требования врагов он принял, дружбу других купил деньгами и поспешил после этого в Рим.

    В течение некоторого времени молодой император оказывал всяческий почёт отцовским друзьям и во всех делах пользовался их советами. Но потом он поставил во главе преторианцев Перениса, родом италийца, который, злоупотребляя возрастом юноши, совершенно развратил его и отвадил от подобающих государю забот. Охотно поддавшись его влиянию, Коммод стал безумствовать во дворце на пирах и в банях вместе с наложницами, которых он набрал из матрон и блудниц, а также взрослыми развратниками, которых он собрал из простого народа и из знати, насильно и за деньги, причём дело решала красота. Он дошёл до такого позора, пишет Лампридий, что сам отдавался молодым людям…

    Между тем, позволив Коммоду заниматься удовольствиями и попойками, Перенис постепенно приобрёл такую силу, что всё управление государством взял на себя. Влияние своё он всецело использовал в корыстных целях и первым делом начал клеветать на самых достойных друзей и сподвижников Марка Аврелия. Успеху его козней много способствовал заговор против императора, раскрытый как раз в это время. Во главе заговорщиков стояла сестра принцепса Луцилла, а убить Коммода должен был близкий к нему человек Клавдий Помпеян. Но, войдя к Коммоду с обнажённым мечом и имея возможность действовать, он выкрикнул: ¦«Этот кинжал посылает тебе сенат». Таким образом, он только выдал существование замысла, но не выполнил дела, так как был в ту же минуту обезоружен. Покушение стало первой и главной причиной ненависти юноши к сенату; сказанное ранило его душу, и он стал считать всех сенаторов врагами. Коммод беспощадно казнил всех, кто состоял в заговоре, а также и многих попавших под подозрение. Луциллу он сначала отправил на Капри, а потом велел умертвить. Впрочем, Перенис ненадолго пережил своих врагов. Вскоре он был обвинён в подготовке покушения на жизнь императора и казнён вместе со своим сыном.

    С кончиной обоих вскрылись многочисленные злоупотребления, творимые ими якобы волей императора. Коммод отменил многие распоряжения своего прежнего фаворита и даже объявил о своём намерении лично заняться государственными делами. Но в таком настроении он пробыл не более месяца, а потом всё пошло по-старому. Место Перениса занял вольноотпущенник Клеандр. Он достиг такой чести и могущества, что ему были доверены личная охрана, заведование опочивальней государя и командование войсками. Произволу этого временщика не было никаких границ. Но все, кто пытался раскрыть Коммоду глаза на злоупотребления Клеандра, немедленно подвергались опале. Однако и этого самовластца в конце концов постигла расплата. В 189 году Клеандр скупил в огромном количестве хлеб и держал его под замком, чем вызвал голод в столице. Коммод тем временем настолько отошёл от дел государства, что ничего об этом не знал. Когда же толпа народа двинулась к его дворцу, чтобы принести жалобу на Клеандра, на неё были пущены войска. В результате на улицах города разыгралось настоящее сражение между разъярённой чернью и всадниками. Только тогда Коммоду осмелились донести о происходящем и он распорядился немедленно казнить Клеандра. Едва голову ненавистного вольноотпущенника показали римлянам, волнения улеглись сами собой. Между прочим, выяснилось и то, что Клеандр вступал в связь с наложницами Коммода и имел от них детей, которые после его гибели были убиты вместе со своими матерями.

    Испытав потрясения, Коммод стал относиться с недоверием ко всем, беспощадно убивая и легко веря всем наветам. В поведении своём он вскоре откинул всякий стыд и раскрыл перед римлянами всю безмерную пропасть своей разнузданности. Прежде всего вместо Коммода он велел именовать себя Геркулесом; сняв римское и императорское одеяние, он натягивал на себя львиную шкуру и носил в руках дубину. (Этой дубиной он убил несколько человек, одних в припадке гнева, других — просто в шутку.) Иногда он надевал пурпурную златотканую одежду, так что становился смешным, подражая одновременно и расточительству женщин, и силе героев. Изменил он и названия месяцев года, отменив древние и назвав все месяцы своими собственными именами. Август стал именоваться коммодом, сентябрь — геркулесом, октябрь — непобедимым, ноябрь — преодолевающим, декабрь — амазонским. Амазонским он был назван в честь любимой наложницы императора Марции, портретом которой в облике амазонки он любовался.

    Не сдерживая себя, Коммод опустился наконец до того, что стал обнажённым участвовать в публичных зрелищах как простой гладиатор. Он велел отрубить голову колоссальной статуе, почитаемой римлянами как изображение солнца, и поместил на её место свою голову, подписав на основании «Победивший тысячу гладиаторов». В самом деле, он победил или убил столько ретиариев, что количество гладиаторских пальмовых ветвей доходило у него до тысячи. Впрочем, все его поединки проходили таким образом, что Коммод подвергался минимальной опасности. Часто он убивал своих противников под видом оборонительной битвы, в то время как у него самого было оружие, снабжённое свинцовым остриём. После того как он уже многих заколол таким образом, один из гладиаторов по имени Сцева, полагаясь на свою смелость, физическую силу и на искусство биться, отбросил тупой меч и воскликнул, что достаточно для двоих того оружия, которым был вооружён сам Коммод. Император испугался, как бы он не выхватил у него в бою кинжал — что бывает — и не заколол его. Поэтому он отпустил Сцеву, стал больше опасаться и других борцов и обратил свою ярость против диких зверей.

    Он устроил грандиозное зрелище и дал обещание собственной рукой убить всех зверей. Молва об этом распространилась повсюду, и со всей Италии, а также из соседних провинций сбегались люди, чтобы посмотреть на то, чего они раньше никогда не видали. Ведь разговоры о силе Коммода и о необычайной меткости его руки шли уже давно. При императоре постоянно находились чрезвычайно опытные в стрельбе из лука парфяне и лучшие метатели копья мавританцы. Однако даже их он в конце концов превзошёл своей ловкостью!

    Когда же наступили дни зрелищ, амфитеатр был наполнен битком. Для Коммода была устроена ограда в виде кольца, чтобы он не подвергался опасности, сражаясь со зверями лицом к лицу, но, бросая копьё сверху, из безопасного места, выказывал при этом больше меткости, нежели мужества. Оленей, газелей и других рогатых животных, какие ещё есть кроме быков, Коммод поражал, бегая вместе с ними по арене. Но львов, леопардов и других благородных зверей он убивал копьём сверху, обегая вокруг. И никто, пишет Геродиан, не увидел ни второго дротика, ни другой раны, кроме смертоносной; как только животное выскакивало, император наносил удар в лоб или в сердце и никогда не метал в другую цель, и дротик его не попадал в другую часть тела. Вслед за этим зрелищем последовали другие. Отовсюду для Коммода привозили разнообразных зверей, и, убивая, он показал римлянам множество животных из Индии, Эфиопии, из южных и северных земель, дотоле им неизвестных. Как-то раз из подземелий была одновременно выпущена сотня львов, и он убил их всех таким же количеством дротиков — трупы их лежали долго, так что все спокойно пересчитали их и не увидели лишнего дротика. При избиении зверей Коммод проявлял необыкновенную силу, пронзая пикой насквозь слона, прокалывая рогатиной рог дикой нумидийской козы и убивая громадного зверя с первого удара.

    Но если во всём этом Коммод был достаточно силён, то в остальном оказывался слаб и немощен. У него была большая опухоль в паху, и римский народ замечал этот его недостаток сквозь шёлковые одежды. Лень и небрежность его доходили до того, что на многих прошениях он писал одно и то же, а почти все его письма ограничивались единственной фразой: «Будь здоров». Все же остальные государственные дела делались другими с великими злоупотреблениями. Погиб Коммод в 192 году в результате заговора, который составили против него ближайшие к нему люди. Говорят, что, поссорившись со своей любовницей Марцией, он составил список тех, кого хотел казнить этой ночью. Кроме Марции и ещё нескольких известных людей в него внесены были Лет, префект претория, и Эклект, императорский спальник. Но случилось так, что Филокоммод, маленький мальчик, с которым император любил возиться и спать, играя вытащил этот список из кабинета Коммода. Таким образом, он попал в руки Марции, а она показала его Лету и Эклекту. Хотя эта история и кажется очень неправдоподобной, она вполне вероятна; во всяком случае несомненно, что именно эти трое задумали умертвить принцепса и осуществили свой замысел. Когда Коммод после бани пришёл к Марции, она напоила его отравленным вином. Сначала яд подействовал усыпляюще, но потом у Коммода началась сильная рвота. Заговорщики испугались, что после этого сила яда окажется недостаточной и император догадается о покушении. Тогда они подослали к нему вольноотпущенника Нарцисса, мастера натираний. Как бы занимаясь своим искусством, тот надавил Коммоду локтем на горло и таким образом задушил его.

    КАРАКАЛЛА

    По свидетельству Геродиана, оба сына императора Септимия Севера — Каракалла и Гета — были испорчены роскошью и столичным образом жизни, чрезмерной страстью к зрелищам, приверженностью к конным состязаниям и танцам. Братья постоянно ссорились между собой из ребяческого самолюбия, из-за перепелиных боёв и петушиных сражений или когда происходили драки между другими мальчиками. Их увлечения зрелищами или музыкой всегда приводили к ссорам; им никогда не нравилось что-нибудь общее: всё приятное одному, другому было ненавистно. С обеих сторон их подзадоривали льстецы и слуги, угождая их детским прихотям и сталкивая братьев между собой. Отец, зная об этом, пытался сблизить и образумить сыновей, но все его усилия были тщетны. Чтобы приучить детей к власти, он брал их с собой в походы: и в Парфянский, и в Британский. Каракаллу он рано женил на дочери префекта претория Плавтиана, рассчитывая, что в результате брака он образумится. Но не слишком довольный браком и женившийся более по принуждению, чем по своей воле, Каракалла враждебно относился к молодой женщине: не делил с ней ни ложа, ни трапезы, чувствовал к ней отвращение и часто грозил убить её, как только станет единственным обладателем власти. Говорят, что он даже не скрывал своего намерения занять престол любой ценой. В Британии, когда Септимий Север окончательно слёг в постель, сражённый тяжёлым недугом, Каракалла стал усиленно заискивать перед солдатами, а на брата клеветал самым недостойным образом. Тяжелобольной, немощный, отец казался ему тягостным и обременительным. Он уговаривал врачей и прислужников как-нибудь повредить старику во время лечения, чтобы скорее от него избавиться. Врачи отказались исполнить этот бесчеловечный приказ. Поэтому, когда Септимий в 211 году всё-таки умер, Каракалла первым делом велел перебить всех домочадцев и врачей, которые не послушались его указаний, а потом воспитателей, которые обучали их с братом, так как они надоели ему, настоятельно упрашивая жить в согласии. Наедине богатыми дарами и обещаниями он угождал военачальникам для того, чтобы они убедили войско провозгласить императором его одного. Воинов он, однако, не соблазнил: они оказывали одинаковое почтение и преданность обоим.

    Вторая жена Септимия Севера императрица Юлия Домна, а также высокопоставленные лица пытались примирить братьев. Каракалла, поскольку все противодействовали ему в его желаниях, больше по необходимости, чем по доброй воле склонился к дружбе и согласию, скорее показному, нежели истинному. По возвращении в Рим братья, не доверяя друг другу, поспешили разделить дворец пополам. По их приказу были наглухо забиты все проходы между двумя частями дворца. Каждый делал всё что мог, лишь бы как-нибудь освободиться от брата и получить в свои руки всю власть. Перепробовав все виды коварства, Каракалла потерял терпение и решил действовать открыто. 26 февраля 212 года он внезапно напал на Гету в спальне Юлии Домны и заколол его мечом. Осуществив убийство, он выскочил из спальни мачехи и с громким криком бросился вон из дворца. Воинам дворцовой стражи он велел, чтобы они без промедления проводили его в преторианский лагерь, где под охраной у него будто бы есть ещё надежда спастись: оставаться здесь во дворце — значит идти на верную гибель. Не зная, что произошло внутри дворца, те поверили и, так как он бежал без оглядки, все выбежали вслед за ним. Оказавшись в лагере и в храме, где преклоняются перед войсковыми значками и статуями, Каракалла, бросившись на землю, стал давать благодарственные обеты и приносить жертвы за спасение. Когда об этом сообщили воинам, все они, поражённые, сбежались к нему. Каракалла выступил перед ними, но не стал прямо рассказывать, что, собственно, произошло, а кричал только, что избежал опасности и козней заклятого врага, что в тяжкой борьбе еле-еле осилил врагов, что под угрозой были они оба, и в его лице милостивая судьба сохранила хотя бы одного государя. Тут же он пообещал выдать каждому войну за своё спасение и единовластие по две тысячи пятьсот аттических драхм, а также в полтора раза увеличить получаемое ими довольствие. Закончив речь, он велел преторианцам разойтись и сразу получить эти деньги из храмов и казнохранилищ. Услыхав о таких суммах и сообразив, что произошло, воины объявили Каракаллу единственным императором, а Гету провозгласили врагом.

    В скором времени были убиты все близкие и друзья брата, а также и те, кто жил во дворце на его половине; слуг перебили всех; возраст, хоть бы и младенческий, во внимание не принимался. Откровенно глумясь, трупы убитых сносили вместе, складывали на телеги и вывозили за город, где, сложив их в кучу, сжигали, а то и просто бросали как придётся. Вообще погибал всякий, кого Гета хоть немного знал. Уничтожали атлетов, возниц, исполнителей всякого рода музыкальных произведений — словом, всех, кто услаждал его зрение и слух. Сенаторов, кто родовит или побогаче, убивали по малейшему поводу или вовсе без повода — достаточно было для этого объявить их приверженцами Геты. Были перебиты все, кто происходил из императорского рода. Умерщвлён был и двоюродный брат самого Каракаллы, также носивший фамилию Севера, и некоторые другие. Из сенаторов погибли все представители патрицианских родов. Каракалла засылал своих людей и в провинции, чтобы истреблять тамошних правителей и наместников как друзей брата. Каждая ночь несла с собой убийства самых разных людей. Весталок он заживо зарыл в землю за то, что они якобы не соблюдают девственность. Рассказывают, что однажды император был на скачках, и случилось так, что народ чуть посмеялся над возницей, к которому он был особенно расположен; приняв это за оскорбление, он велел воинам броситься на народ, вывести и перебить всех, кто дурно говорил о его любимце. Поскольку невозможно было отделить виноватых от невиновных, воины беспощадно отводили и убивали первых попавшихся. Жена императора Плавтилла также была сослана и умерщвлена. После этого Каракалла взял в жёны свою мачеху Юлию Домну, которая была очень красива. Говорят, что она сама, для того чтобы соблазнить его, будто случайно обнажила перед ним большую часть своего тела. Каракалла сказал: «Я пожелал бы, если бы это было дозволено». На что она ответила: «Если угодно, то и дозволено». Когда он услышал это, его необузданная страсть усилилась. Вопреки всем законам он справил свадьбу, прибавив к братоубийству ещё и кровосмесительство.

    После всех этих событий Каракалла весной 213 года отправился в Галлию. Прибыв туда, он немедленно убил нарбонского проконсула. Совершив вслед за тем множество других беззаконий, он отправился на Восток и остановился в Дакии. Здесь, чтобы упражнять своё тело, император много занимался ездой на колесницах и избиением разных зверей с близкого расстояния. Всех тамошних германцев он расположил к себе и вступил с ними в дружбу; кое-кого из них брал к себе в отряды и в личную свою охрану. Часто, сняв с себя римский плащ, он менял его на германскую одежду. Варвары радовались, глядя на это, и любили его чрезвычайно. Римские воины тоже не могли нарадоваться на него, особенно благодаря тем прибавкам к жалованью, на которые он не скупился, а ещё потому, что он вёл себя совсем как воин: первый копал, если нужно было копать, рвы, навести мост через реку или насыпать вал, и вообще первым брался за всякое дело, требующее рук и телесного усилия. У него был простой стол; случалось, что для еды и питья он пользовался деревянной посудой. Хлеб ему подавали своего изготовления: он собственноручно молол зерно — ровно столько, сколько нужно было на него одного, замешивал тесто и, испёкши на углях, ел. От всего дорогостоящего он воздерживался; пользовался только самым дешёвым, тем, что доступно и беднейшему воину. Он старался создать у солдат впечатление, что ему очень приятно, когда его называют не государем, а боевым товарищем. В походах он чаще всего шёл пешком, редко садился в повозку или на коня; своё оружие носил сам. Случалось, он на своих плечах нёс значки легиона, огромные, да ещё щедро украшенные золотом, так что самые сильные воины едва могли нести их. Благодаря этим и другим такого рода поступкам в нём полюбили воина; его выносливость вызывала восхищение; да и как было не восхищаться, видя, что такое маленькое тело приучено к столь тяжёлым трудам.

    Из Фракии Каракалла переправился в Азию, пробыл некоторое время в Антиохии, а потом прибыл в Александрию. Александрийцы приняли его очень торжественно и с большой радостью. Никто из них не знал о тайной ненависти, которую император уже давно питает к их городу. Дело в том, что Каракалле несколько раз доносили о насмешках, которыми будто бы его осыпали горожане. Решив примерно наказать александрийцев, он велел самым цветущим юношам собраться за городом якобы для военного смотра, окружил их войсками и предал поголовному истреблению. Смертоубийство было такое, что кровь потоками текла по равнине, а огромное низовье Нила и всё побережье близ города было окрашено кровью. Поступив таким образом с городом, он вернулся в Антиохию и начал войну с парфянами.

    Чтобы лучше скрыть свои замыслы, Каракалла посватался к дочери парфянского царя. Получив согласие на брак, он вступил в Месопотамию, беспрепятственно, как будущий зять, а затем внезапно напал на тех, кто вышел его приветствовать. Перебив множество людей и разграбив все встречные города и селения, римляне с большой добычей возвратились в Сирию. За этот позорный набег Каракалла получил от сената прозвание «Парфянский». Зиму он провёл в Эдессе, а весной 217 года прибыл в город Карры ради того, чтобы принести жертву богу Луны. В то время как он по дороге отошёл для отправления естественных надобностей, его неожиданно для всех убил центурион Марциалий. Известно, что сам Марциалий был подвигнут на это деяние префектом претория Макрином, который и был провозглашён императором после Каракаллы.

    ГЕЛИОГАБАЛ

    Антонин Гелиогабал по отцу принадлежал к сирийскому аристократическому роду Вариев и от рождения именовался Бассианом Варием Авитом. Его прадед, дед и отец были жрецами финикийского солнечного бога Эль-Габала, покровителя Эмеса. С материнской же стороны Бассиан состоял в родстве с императорской фамилией: его бабка Юлия Меса была родной сестрой Юлии Домны, супруги императоров Септимия Севера и Каракаллы. Но, возможно, его связь с родом Северов была ещё ближе и непосредственнее: мать будущего императора, Юлия Соэмия, в юности состояла в любовной связи с Каракаллой, и говорили, что сын её родился именно от младшего Севера, а не от законного супруга.

    В 217 году, после убийства Каракаллы, император Макрин велел Месе возвратиться на родину и поселиться в своих имениях. С этого же времени Бассиану как старшему в роде Вариев было вверено отправление культа Эль-Габала. Он находился в цветущем возрасте и считался красивейшим из всех юношей своего времени. Когда Бассиан священнодействовал и плясал у алтарей под звуки флейт и свирелей, на него собирались смотреть толпы народа. Среди зевак были и воины, поскольку под Эмесом располагался лагерь Третьего Галльского легиона. Некоторые солдаты были клиентами Месы и находились под её покровительством. В то время азиатские легионы уже стали тяготиться властью Макрина и с сожалением вспоминали Каракаллу, всегда пользовавшегося горячей любовью воинов. Слух о том, что Бассиан — сын Каракаллы, разошёлся по всему войску. Поговаривали также, что у Месы груды денег и что она охотно отдаст их все солдатам, если те помогут вернуть власть её семейству. Много толкуя между собой об этих предметах, легионеры наконец согласились провозгласить Бассиана императором. Однажды ночью клиенты Месы впустили её в лагерь вместе с дочерьми и внуками, а сбежавшиеся воины сейчас же облачили Бассиана в пурпурный плащ и провозгласили его Антонином.

    Когда об этом сообщили Макрину в Антиохию, он выслал против Галльского легиона войска, но те немедленно перешли на сторону Антонина. Тогда сам Макрин двинулся в Финикию и 8 июня 218 года встретился на её границах с мятежниками. Началось упорное сражение, однако ещё прежде, чем определился победитель, Макрин бежал. Легионы его перешли на сторону Антонина, а сам он вскоре был убит. Сенат утвердил выбор воинов, и в 219 году, покончив со всеми делами на Востоке, Меса привезла внука в Рим. Народ приветствовал нового императора с величайшим воодушевлением, возлагая на него все свои лучшие надежды. Но вскоре поведение его вызвало всеобщее недоумение, а потом и возмущение. С первого же дня Гелиогабал явно показал, что намерен, как и прежде, отдаваться служению своему богу. На Палатинском холме вблизи дворца для Эль-Габала был построен храм, который отныне должен был стать главной святыней Рима. Сюда перенесли и лепное изображение Матери богов, и огонь Весты, и Палладий, и священные щиты — словом, все реликвии, чтимые римлянами. Гелиогабал добивался, чтобы в столице почитался только один его бог. Он говорил, что сюда надо перенести и религиозные обряды иудеев, а равно и христианские богослужения, для того чтобы жречество Эль-Габала держало в своих руках все тайны культов. Всех остальных богов он называл служителями своего бога: его спальниками и рабами.

    Вместе с тем император стал предаваться всяким неистовствам: он с упоением плясал около статуи бога, не признавал римские одежды, облачаясь по своему обыкновению в пышные варварские наряды, украшал себя золочёными пурпурными тканями, ожерельями и браслетами, а также румянился и красил глаза. Каждое утро он закалывал и возлагал на алтари гекатомбы быков и огромное число мелкого скота, нагромождая различные благовония и изливая перед алтарями множество амфор старого вина. Затем он пускался в бурный танец под звуки кимвалов и тимпанов, вместе с ним плясали женщины, а всадники и сенат стояли кругом как зрители. Не гнушался он и человеческими жертвами, заклав в честь Эль-Габала нескольких знатных и красивых мальчиков. Многих он принуждал участвовать в своих оргиях, возбуждавших в римлянах чувство омерзения и негодования. Своих любовников, людей самого низкого звания, он сделал потом консулами, префектами, наместниками и военачальниками. Префектом претория при нём был плясун Эвтихиан, префектом охраны — возница Кордий, префектом снабжения — цирюльник Клавдий.

    Всё, что до него делали тайно, Гелиогабал стал совершать открыто, на глазах у многих людей. Любовникам он оказывал прилюдно интимные знаки внимания; своего любимчика Гиерокла он при встрече всегда целовал в пах. Сам он, говорят, не имел такой полости тела, которая не служила бы для похоти, и гордился тем, что к бесчисленным видам разврата прежних императоров сумел добавить несколько новых. Иногда он появлялся на пирах обнажённым в колеснице, влекомой голыми блудницами, которых он погонял бичом. В бане он обычно тоже мылся с женщинами и сам натирал их мазью для удаления волос. В 221 году он объявил своей женой девушку-весталку, хотя ей по священным законам положено было хранить девство. Это была уже вторая его жена, и с ней он поступил так же, как с первой — отослал от себя через короткое время для того, чтобы жениться на третьей. Однако и с ней брак его не был долгим. В конце концов Гелиогабал вышел замуж как женщина за своего любовника Зотика, пользовавшегося во всё время его правления огромным влиянием.

    Роскошь и мотовство императора, по словам Лампридия, доходили до таких пределов, что он ни разу в жизни не надел дважды одну и ту же одежду и даже одни и те же драгоценности. А некоторые утверждали, что он ни разу не помылся дважды в одной и той же бане, приказывая после мытья ломать их и строить новые. Купался он исключительно в водоёмах, заполненных душистыми мазями или эссенцией шафрана, а для согревания своих апартаментов распорядился жечь индийские благовония без угольев. Роскошью своих пиров Гелиогабал затмил всё, что бывало прежде. Не раз горох у него подавали с золотыми шариками, бобы — с янтарём, рис — с белым жемчугом, а рыб вместо перца посыпали жемчугом и трюфелями. Собак он приказывал кормить гусиными печёнками, а в ясли лошадям сыпать анамейский виноград.

    Видя всё это и подозревая, что воинам не нравится подобная жизнь государя, Меса убедила Гелиогабала объявить цезарем и соправителем Алексиана — другого своего внука от второй дочери Мамеи. В 221 году Гелиогабал усыновил своего двоюродного брата под именем Александра. Вскоре он, правда, раскаялся в этом, потому что вся знать и воины обратили свои мысли к Александру и стали возлагать лучшие надежды на этого мальчика, прекрасно и разумно воспитывавшегося. Гелиогабал попробовал было отобрать у Александра титул цезаря. Но, узнав об этом, воины возмутились, и Гелиогабал, объятый страхом, взял Александра в свои носилки и отправился с ним в преторианский лагерь. Он, очевидно, хотел примириться с войском, однако увидев, с каким воодушевлением легионеры приветствуют его соправителя, опять вспылил. Он распорядился схватить тех, кто особенно приветствовал Александра, и наказать их как зачинщиков мятежа. Возмущённые этим приказом воины набросились на императора, умертвили его и его мать. Тела их они позволили тащить и бесчестить каждому желающему: их долго таскали по всему городу, а потом, изуродованные, бросили в сточные воды, текущие в Тибр. Императором был провозглашён Александр.

    ПЕДРО ЖЕСТОКИЙ

    Педро получил кастильскую корону в 1350 году шестнадцатилетним юношей. Первое время он находился под влиянием матери, королевы Марии, и её фаворита Хуана Альбукерке, которое едва ли могло быть благотворно. Долгие годы королева должна была терпеть связь её мужа Альфонса XI с Леонорой де Гусман. Альфонс имел от этой любовницы семь сыновей, носивших громкие титулы и обладавших большим богатством. Теперь Мария потребовала, чтобы сын отомстил ненавистной фаворитке. Педро заманил Леонору в Севилью, арестовал её и через некоторое время велел казнить в Талавера-де-ла-Рейне.

    Подобному началу соответствовало и всё дальнейшее правление Педро. От природы он имел горячий и жестокий характер. Мать ещё более возбуждала его свирепость, поэтому Педро рано привык к злодействам. Всё его царствование было отмечено кровавыми преступлениями, на которые он решался с удивительной лёгкостью и немедленно приводил в исполнение. Королева Мария и Альбукерке, приучавшие короля к разврату и жестокости, каждый на свой лад старались укрепить своё влияние. Альбукерке, заметив любовь Педро к Марии де Падилья, дочери одного кастильского гранда, свёл его с ней, стараясь этой услугой повысить своё значение. В то же время мать устроила брак Педро с Бланкой, дочерью герцога Бурбонского. Король с большой неохотой согласился на свадьбу и не скрывал своего отвращения к невесте. Едва принцесса приехала в Вальядолид, Педро ускакал в Андалусию и четыре месяца не показывался в столице под предлогом разных дел. Наконец он всё-таки обвенчался с Бланкой, но едва кончился свадебный пир, сел на коня и вернулся к Марии де Падилья в замок Монтальван. Молодая жена тотчас после свадьбы была отправлена в замок Аревало. Король держал её здесь под таким строгим надзором, что даже мать его не имела к ней доступа. Оскорблённые таким дурным обращением с королевой, вельможи сделали её центром всех последующих волнений.

    Прежде всего несчастьем её воспользовался Альбукерке, для того чтобы вернуть своё прежнее влияние, отнятое у него родственниками фаворитки, и в особенности её дядей Фернандо де Гинестросою. Альбукерке вступил в заговор с гроссмейстером ордена Калатравы и многими другими грандами. Целью заговорщиков было восстановить королеву Бланку во всех её правах; но замысел их оказался открытым. Педро воспользовался этим случаем, чтобы прижать кастильскую знать. Альбукерке и гроссмейстеру удалось бежать за границу, но Педро выместил свою злобу на невинных вассалах первого, а последнего хитростью убедил вернуться в Кастилию и приехать к нему в замок Альмагро. Здесь гроссмейстера бросили в темницу, мучили до тех пор, пока он не согласился сложить с себя звание, а потом умертвили. Капитулу ордена было приказано передать сан гроссмейстера брату королевской любовницы Диего де Падилья. Новый гроссмейстер сделался правителем государства вместе со своим дядей Гинестросою. Другой брат Марии, несмотря на своё незаконное происхождение и на то, что он уже был женат, был избран по воле короля гроссмейстером ордена святого Иакова на место сына Леоноры Гусман дона Федериго, насильственно лишённого этого звания.

    Папа Иннокентий VI стал угрожать королю и его фаворитке отлучением, если они не прекратят своё незаконное сожительство. На Марию де Падилья эти угрозы, казалось, произвели впечатление. По крайней мере, она неожиданно прервала сношения с королём и удалилась в монастырь. Тогда Педро стал ухаживать за Хуаной де Кастро, молодой вдовой бискайского владетеля Диего де Гаро. Она не согласилась быть любовницей короля, и, чтобы овладеть ею, Педро предложил ей вступить в формальное супружество. Двое епископов — Саламанки и Авилы — по приказу короля развели его с Бланкой, а затем он обвенчался с Хуаной. Проведя с молодой женой ночь, Педро на другой день бросил её и вернулся к де Падилья, которая вновь стала открыто жить с королём.

    Наглость Педро возбудила в Кастилии всеобщее негодование. Оскорблённые им или опасавшиеся его злобы вельможи взялись за оружие и съехались в Сиудад-Родриго. Вождём восстания стал Альбукерке. К нему присоединились сыновья Леоноры Гусман, а также брат прогнанной Педро Хуаны — Перес Кастро, один из могущественнейших вельмож Галисии. Заговорщики потребовали, чтобы Педро восстановил Бланку в правах законной супруги, а де Падилья со всей её роднёй удалил от двора и всех должностей. Король французский и папа одобрили это намерение. Вся Северная Кастилия восстала. Педро опасался, что инсургенты овладеют Аревало, где он держал Бланку, потому он велел перевести её в толедский алькасар (укреплённый дворец) и отдал там под стражу Гинестросе. Граждане Толедо, решившие присоединиться к восстанию, вступились за несчастную королеву. Ей было позволено посещать соборный храм и, воспользовавшись этим, она ушла в убежище, находившееся возле него и пользовавшееся привилегией неприкосновенности. Граждане окружили этот азиль и не дозволили страже увести из него королеву.

    Вслед за тем инсургенты стали одерживать одну победу за другой. Педро отступил в Тордесильяс; они осадили эту крепость. В разгар войны Альбукерке умер. По общему мнению, он был отравлен врачом-итальянцем, подкупленным Педро. Однако смерть главного вождя коалиции не расстроила её. Инсургенты, руководимые сыновьями Леоноры Гусман, инфантами Энрике и Федериго, продолжали осаду и взяли в плен Гинестросу. Педро увидел, что находится в безнадёжном положении и решился на переговоры с мятежниками. Но когда он приехал в Таро на свидание с вождями заговора, они взяли его под стражу и принудили согласиться на все требования. Братья Марии де Падилья, которых Педро сделал гроссмейстерами калатравским и сантьягским, были казнены. Педро притворился, что раскаивается во всех прежних поступках и так ловко играл свою роль, что ввёл врагов в заблуждение. Условия мира договорились представить на решение кортесов, которые соберутся в Бургосе. Кастильские инфанты и многие другие вожди коалиции, решив, что война кончена, уехали из Торо; там остались только решительные противники короля, а люди умеренные отправились в Бургас. Этот город был столицей Старой Кастилии. Жители его ревниво относились к Новой Кастилии и её столице Толедо. Поэтому на кортесах, собравшихся в Бургосе, мятежники оказались в меньшинстве и верх взяли сторонники короля. Было проведено решение о выделении королю денег на содержание войска. Сторонники Педро навербовали наёмников. Когда всё было готово, король во время охоты бежал из-под стражи и прискакал в Сеговию. Война возобновилась. Энрике и Федериго отступили в Толедо, который стал главным оплотом восставших. Но когда Педро со своей армией подошёл к столице, горожане оробели и впустили его внутрь. Это, впрочем, не спасло город от разгрома. Свирепый король велел казнить 22 человека без всякого суда, а затем отдал Толедо на разграбление своим наёмникам. Сотни христиан и евреев при этом были убиты. Королеву вывели из священного убежища и опять заключили в Алькасар. Отомстив толедцам, Педро пошёл на Торо, куда бежали его братья Энрике и Федериго. Инсургенты оборонялись, насколько хватало сил, но сдались в 1356 году после осады, продолжавшейся почти целый год. Правда, сыновья Леоноры опять ускользнули (Энрике бежал в Ла-Рошель и поступил на службу к французскому королю), но многие их сторонники были схвачены и убиты. Тогда же был захвачен один из сыновей Леоноры де Гусман, инфант Хуан. Педро, воспользовавшись этим, попытался завладеть его женой, славившейся своей красотой. Он послал звать её в Севилью, обещал передать ей мужа. Но она, предчувствуя намерения короля, скрылась в монастыре. Педро не оставил её в покое и там, и, чтобы не сделаться жертвой насилия, она страшно обезобразила себя. Король велел убить дона Хуана и отослал несчастной его труп.

    Педро отпраздновал свою победу блестящими турнирами и пирами в Тордесильясе и уехал на юг. Он мирно занимался в Севилье рыбной ловлей, когда арагонский адмирал Перельиос, плывший с десятью галерами в Атлантический океан, захватил у Кадиса два генуэзских купеческих корабля. Педро рассердился на это самоуправство у берегов его государства. Он арестовал всех каталонских купцов, живших в Севилье, конфисковал их товары и потребовал от арагонского короля выдачи Перельиоса. Арагонский король отказал Педро в удовлетворении. Между двумя государствами началась упорная война. На стороне арагонского короля выступили король Наварры и правитель Марокко. К нему же приехал сражаться против своего брата инфант Энрике и другие бежавшие из Кастилии вельможи. Они бились очень отважно и захватили несколько кастильских крепостей. В отместку Педро конфисковал их владения и сурово преследовал их родных. Своего брата, инфанта Федериго, помирившегося с ним, Педро пригласил во дворец и велел забить до смерти палками на своих глазах В 1359 году, после того как в одном из сражений погиб Гинестроса, Педро приказал казнить двоих младших сыновей Леоноры Гусман, которых уже давно держал в заключении. В 1361 году по его приказу была задушена в тюрьме королева Бланка.

    Мария де Падилья ненадолго пережила свою соперницу и умерла через несколько месяцев после неё. В 1362 году Педро публично и торжественно объявил, что он был повенчан с Марией до брака с Бланкой, и это объявление было подтверждено под присягой многими епископами и другими свидетелями брака. Вслед за тем Педро представил кортесам сына де Падилья. Он был признан законнорождённым инфантом и наследником престола. В случае если бы он умер прежде отца, право наследования должно было перейти к дочери Падильи Беатрисе. Её сосватали за сына и наследника короля арагонского. Однако этот брак не состоялся, так как Педро нарушил мир, вторгся в Арагон, взял несколько крепостей и осадил Калатаюд. Эта крепость упорно сопротивлялась и сдалась лишь после долгой борьбы. В 1364 году король арагонский заключил союз с инфантом Энрике. Энрике был признан законным претендентом на кастильский престол и в награду за помощь должен был уступить Арагону Мурсию и несколько других важных крепостей на кастильской границе.

    Навербовав множество наёмников, союзники возобновили войну с Кастилией. Дела Педро на этот раз пошли плохо, и в 1365 году он был вынужден уйти из арагонских владений. В марте 1366 года в Калагоре Энрике провозгласили королём Кастилии. Вскоре он короновался в монастыре Лас-Гуэльгас близ Бургоса. Советники предлагали Педро переманить к себе всех наёмников брата, пообещав им более высокое жалованье, но он из скупости не принял этого предложения. Между тем вся Кастилия встретила Энрике как законного государя. Города, опираясь на принадлежащее им ещё со времён вестготов право избирать королей, выбрали Энрике на место Педро. Покинутый всеми Педро бежал сначала в Португалию, а потом в Галисию. Вначале дворянство этой провинции изъявило готовность вступиться за него, но когда Педро велел умертвить галисийского архиепископа и его деканов, чтобы овладеть их сокровищами, его прогнали и из Галисии.

    Педро бежал в Гиень, бывшую тогда английским владением, к Эдуарду Чёрному Принцу, сыну английского короля. Он смог захватить с собой самую незначительную часть своих несметных сокровищ; остальные он припрятал в Кастилии или перенёс на корабли, которые предались потом его сводному брату. Энрике завладел престолом брата, но власть его ещё не была прочна. Король арагонский требовал, чтобы он по договору, заключённому с ним раньше, отдал Мурсию. Энрике не соглашался на это, и между союзниками произошёл разрыв. Тем временем Педро заключил в Либурне договор с Чёрным Принцем. Он обещал выплатить ему 500 тысяч флоринов и отдать под власть англичан Бискайю, если они помогут ему возвратить престол. Педро обещал также огромное жалованье всем рыцарям и баронам, собравшимся под его знамёна. Чёрный Принц согласился помочь кастильскому королю и двинул свою армию в Испанию. Под его началом были тогда лучшие в Европе войска, а сам он был выдающимся полководцем. Энрике мог противопоставить ему только 12 тысяч своих кастильских сторонников (наёмников он уже распустил). Решительная битва произошла в апреле 1367 года при Наваррете на юге от Эбро и завершилась полным разгромом Энрике. Он сам по чистой случайности избежал смерти и спасся бегством, но его брат Санчо, а также множество его друзей и сторонников оказались в плену у англичан. Педро утвердился у власти, но принцу этот поход не принёс ничего, кроме разочарования. Множество воинов его погибло в сражениях и от болезней, он сам получил в Испании тяжёлый недуг, навсегда подорвавший его силы. Педро, обещавший ему несметные сокровища, не смог сдержать своего обещания. Английское войско стало во всём терпеть недостаток. Принц не только не приобрёл никаких денег, но истратил собственную казну и залез в огромные долги. Печальный и больной, он возвратился в Гиень, оставив вероломного Педро наедине со своим народом.

    Через пять месяцев после ухода англичан Энрике возобновил войну, при содействии французского короля собрал новое войско и опять напал на Кастилию. Педро был всем ненавистен. Когда Энрике пришёл на Эбро, Старая Кастилия восстала и поддержала его. В сентябре он вступил в Калаорру и Бургос. Кордова тоже была на стороне Энрике. Но Толедо и Севилья сохранили верность Педро. В течение года в Андалусии и Новой Кастилии свирепствовала опустошительная война. В 1369 году сдался Толедо. Педро оставалось прибегнуть к крайним средствам. Он считал спасение Толедо вопросом чести и в то же время понимал, что этот город является ключом ко всей Кастилии. Поэтому Педро, несмотря на малочисленность своего войска, решил сразиться с соперником в открытом поле. Решительная битва произошла близ Монтьеля. Хотя король и проявил личное мужество, армия его была наголову разбита и рассеяна. Только с четырьмя спутниками он ускакал в замок, стоявший по соседству. Энрике осадил его здесь. Пробиться сквозь заслон осаждавших не было никакой возможности, и Педро решил прибегнуть к последнему средству: он вступил в тайные переговоры с командиром наёмников брата дю Гекленом и стал склонять его на свою сторону обещанием большой награды. Дю Геклен пригласил Педро ночью на свидание в свою палатку и дал знать об этом Энрике. Таким образом, ничего не подозревавший король встретил в палатке своего брата. Между ними завязалась потасовка, в которой Энрике нанёс сопернику несколько ударов кинжалом. От этих ран Педро скончался на месте. Никто не жалел о его смерти, и большая часть страны незамедлительно признала королём Энрике.

    ВЛАД III ЦЕПЕШ

    Середина XV века была в Валахии периодом смут. Среди длинной череды господарей, сменявших друг друга на престоле, самую яркую память оставил о себе Влад Цепеш («Колосажатель»), известный в более поздние времена как Дракула. Он сделался господарем в 1456 году в возрасте двадцати пяти лет и путём жестоких мер вскоре установил в своём государстве образцовый порядок. За каждое преступление — будь то воровство или грабёж — Влад карал виновных мучительной смертью. Обычным способом умерщвления при нём стало сажать провинившихся на кол. И ничто: ни богатство, ни знатность, ни священнический сан — не могли смягчить судьбы виновного. Наказания в то время следовали с такой неотвратимой суровостью, что люди трепетали от ужаса и не решались совершать даже незначительные проступки. На этот счёт существует множество дошедших до наших дней анекдотов. Рассказывают, что возле одного колодца, располагавшегося в безлюдном месте, Влад поставил большую золотую чару, чтобы всякий, кто захочет пить, пил из неё и ставил на место. И так продолжалось в течение нескольких лет — никто не посмел её украсть! Утверждают также, что в то время в Валахии можно было спокойно оставлять дома незапертыми, а купцы могли ночевать на постоялых дворах, оставляя свой товар и деньги на улице: никто не смел трогать чужое.

    Цепеш проявил также горячую заботу о нравственности своих подданных. Если какая-нибудь женщина изменяла мужу, Влад приказывал вырезать ей срамное место и сдирать с него кожу. Потом виновную привязывали нагой на базарной площади посреди города, а кожу вешали рядом в назидание другим. Также поступали с девицами, не сохранившими девственности, и с вдовами. Иным из них отрезали груди, другим сдирали кожу со срамных мест, или, раскалив железный прут, вонзали его в срамное место, так что он выходил через рот. И в таком виде нагой труп стоял, привязанный к столбу, пока не истлевала плоть и не распадались кости.

    Цепеш очень не любил нищих и бездельников. Встретив однажды крестьянина в рваной рубахе, господарь пожелал осмотреть его дом. Убедившись, что муж исправно работает, имеет хороший достаток, но ходит оборвышем из-за нерадения своей жены, Влад велел отрубить бездельнице обе руки. В другой раз он собрал в специально построенных хоромах множество праздных стариков, нищих, больных и убогих. Для них принесли вдоволь еды и вина. Гости пировали и веселились. Наконец Цепеш спросил у них: «Хотите, сделаю вас счастливыми, так что вы больше ни в чём не будете нуждаться?» Те, ожидая новых благодеяний, закричали хором: «Хотим, государь!» Тогда Влад повелел запереть хоромы, зажечь их и спалить всех гостей живьём. Он считал, что так исполнил он своё обещание.

    Грозный владыка обладал особенным, только ему присущим чувством юмора. Он находил особенное удовольствие в том, чтобы обедать среди трупов посаженных на кол людей, многие из которых находились уже в состоянии разложения. Приближённые и слуги неизменно присутствовали на этих трапезах. Однажды слуга, подававший господарю яства и не умевший сносить трупного запаха, заткнул нос и отвернулся. «Что это ты делаешь?» — спросил у него Цепеш. «Не могу, государь, вынести зловония!» — признался он. Влад велел тотчас подготовить высокий острый кол и посадил на него слугу. «Вот видишь, — заметил он несчастному, — теперь ты выше всех, и смрад до тебя не достаёт».

    В 1461 году в Валахию явились послы от турецкого султана Мехмеда II. Допущенные к господарю, они, несмотря на уговоры, отказались снять свои тюрбаны. Цепеш спросил их: «Почему вы так поступили?» Они отвечали: «Таков обычай в нашей земле». — «Тогда следуйте ему неуклонно!» — отвечал Влад и велел прибить тюрбаны к их головам железными гвоздиками. Мехмед был страшно разгневан тем, как обошлись с его людьми, и выступил против Влада. Но против ожидания война с валахами оказалась чрезвычайно тяжёлой. Местные жители были отличными воинами, да и сам Цепеш внимательно следил за тем, чтобы в его войске не было трусов. Если он встречал после боя человека, раненного в спину, то немедленно отправлял его на кол.

    Так ничего и не добившись, Мехмед отступил. Но в 1462 году во время войны с венграми Цепеш был схвачен изменниками и выдан врагам. Венгерский король Матиаш Хуньяди велел заключить пленника в замок Вышеград, где тот провёл в строгом заключении четырнадцать лет. Говорят, он и здесь не оставлял своих жестоких привычек: ловил мышей или птиц и мучил их — одних сажал на кол, другим отрезал голову, а птиц отпускал на волю, выщипав им все перья. В 1476 году Цепеш согласился принять католичество, был отпущен на свободу и вновь ненадолго воцарился в Валахии. В конце того же года он погиб в сражении с турками. Убили его, как гласит предание, свои же воины.

    ИВАН IV ГРОЗНЫЙ

    Иван Васильевич Грозный, сын великого князя всея Руси Василия III, был и остаётся одной из самых таинственных и противоречивых фигур русской истории. Ему было три года, когда скоропостижно скончался его отец. Пять лет спустя внезапно умерла его мать, великая княгиня Елена Глинская. Следующие десять лет несовершеннолетия Грозного были периодом боярского самовластия и всяческих беспорядков. Самостоятельное правление Ивана началось с того, что 13 декабря 1546 года юный государь позвал к себе митрополита и объявил, что хочет жениться. Это было его первое государственное решение. Митрополит и бояре, говорит летописец, даже заплакали от радости, видя, что государь так молод, а между тем уже ни с кем не советуется. Но молодой Иван вскоре удивил их и другим поступком — 16 января 1547 года он (первым из московских государей) официально принял царский титул и торжественно венчался на царство. Вскоре после этого была сыграна свадьба. В жёны Иван избрал боярскую дочь Анастасию Романовну, дочь умершего окольничего Романа Юрьевича Захарьина-Кошкина. Судя по всему, это была во всех отношениях достойная девушка. По крайней мере, в своих описаниях современники приписывали молодой царице все женские добродетели, для которых только находили имя в русском языке: целомудрие, смирение, набожность, чувствительность и благость, соединённые с основательным умом; не говоря уже о красоте.

    В 1552 году Иван выступил в поход на располагавшееся в Среднем Поволжье Казанское ханство, представлявшее собой один из крупных и сильных осколков прежней Золотой Орды. Казань, защищённую только деревянными стенами, обороняло 30 тысяч татар. И христиане, и мусульмане были настроены очень решительно. Осадные работы шли безостановочно: ставили туры, снабжали их пушками, где нельзя было ставить тур, там ставили тын, так что Казань со всех сторон окружена была русскими укреплениями. Казанцы беспрестанно делали вылазки, бились отчаянно с защитниками тур, но были постоянно оттесняемы в город. От беспрерывной пальбы по городу в нём гибло много людей; стрельцы и казаки, закопавшись во рвах перед турами, также не давали казанцам входить на стены, снимали их оттуда меткими выстрелами. Таким образом, всё было подготовлено к генеральному штурму. Он начался 2 октября, после того как мощным взрывом была снесена значительная часть стены. Татары оказывали отчаянное сопротивление; несколько часов русские не могли сделать ни шага вперёд, несмотря на то, что царь подъехал к самым стенам города и воодушевлял их. Наконец христиане ворвались внутрь по крышам домов. Самая жаркая сеча разгорелась у мечети. Видя своё поражение, 6 тысяч татар попробовали прорваться из города, но были почти полностью истреблены. Лишь немногим удалось добежать до леса. В самом городе не осталось в живых ни одного из защитников, потому что Иван велел всех вооружённых побивать, а в плен брать только женщин и детей. Взятие Казани отдало под власть русского царя всё Поволжье. В 1556 году московское войско захватило Астрахань. Территория Астраханского ханства и волжские степи до самого Каспийского моря были включены в состав России.

    Сразу вслед за тем завязалась большая война в Прибалтике с Ливонским рыцарским орденом меченосцев. Успех, который сопутствовал русским в её начале, превзошёл все ожидания. В мае 1558 года была взята Нарва, в следующем месяце — Нейгаузен. В июле капитулировал Дерпт. К осени в русское подданство перешло более 20 городов. Одни ревельцы продолжали обороняться и в 1559 году обратились к датскому королю с просьбой принять их в своё подданство. Ливонский магистр Кетлер последовал их примеру и осенью 1559 года заключил союз с польским королём Сигизмундом Августом. Ливонцы отдали Польше 9 волостей с условием, что король окажет им помощь против России. К 1560 году ясно обозначилось, что вместо слабой Ливонии России предстоит война с Данией, Польшей, а возможно и Швецией.

    Всё это сулило Грозному большие внешнеполитические осложнения. Ситуация внутри государства тоже становилась напряжённой. В августе 1560 года умерла горячо любимая жена Ивана Анастасия Романовна. Образ жизни царя сразу разительно изменился. В нём неожиданно открылась любовь к пирам и веселью, сначала носившим вполне пристойный характер. Но постепенно новые любимцы всё более и более брали на них тон, веселье обратилось в буйство, выходки стали непристойными. Непременным условием было напиваться до бесчувствия, а тем, кто пил мало, вино лили на голову. Самый разнузданный разврат стал обыкновенным делом. В августе 1561 года Иван женился на черкесской княжне Марии Темрюковне. По свидетельству современников, также как Анастасия, Мария имела на царя большое влияние, но совсем в другом роде. От природы наделённая диким нравом и жестокой душой, она ещё более разжигала в сердце Ивана ненависть и подозрительность.

    К прежним своим соратникам и к старой родовой знати царь испытывал всё большее недоверие. Оно возрастало с каждым годом, превратилось в какую-то маниакальную болезнь и в конце концов вылилось в чреду диких и безумных поступков. В конце 1564 года царь приказал собрать из городов в Москву дворян с жёнами и детьми, детей боярских и приказных людей, выбрав их поимённо. Разнёсся слух, что царь собирается ехать неизвестно куда. Своим окружающим Иван объявил: ему сделалось известно, что многие не терпят его, не желают, чтобы царствовал он и его наследники, злоумышляют на его жизнь; поэтому он намерен отказаться от престола и передать управление всей земле. Говорят, что с этими словами Иван сложил с себя свою корону, жезл и царскую одежду. Оставив столицу, он поселился в Александровской слободе. Его отъезд породил в Москве всеобщую растерянность. В начале 1565 года духовенство и бояре явились в Александровскую слободу и объявили Ивану общую мольбу: пусть правит как ему угодно, только бы принял снова в руки правление. Иван согласился на их просьбу, но с тем условием, что ему на всех изменников и ослушников опалы класть, именье их брать в казну и утвердить себе на своём государстве опричнину (так стала называться та часть русского царства, которая перешла под самовластное управление Грозного; другая его половина, где формально правила боярская дума, именовалась земщиной).

    Для всей России началось тяжкое и лихое время. Царь поселился в Александровской слободе и жил тут в окружении своих любимцев-опричников, число которых простиралось до 6 тысяч. Им раздавались в пределах опричнины поместья и вотчины, отнимаемые у прежних владельцев, долженствующих терпеть разорение и переселяться со своих пепелищ на территорию земщины. Опричники давали царю особую присягу, которой обязывались не только доносить обо всём, что они услышат дурного о царе, но не иметь никакого дружеского сообщения, не есть и не пить с земскими людьми. Им даже вменялось в долг, как говорят летописцы, насиловать, предавать смерти земских людей и грабить их дома. Современники-иноземцы пишут, что символом опричников было изображение собачьей головы и метлы в знак того, что они кусаются как собаки, оберегая царское здравие, и выметают всех лиходеев.

    Иван завёл у себя в Александровской слободе подобие монастыря, сам сочинил для опричников монашеский устав и сам лично с сыновьями ходил звонить на колокольню. В четыре часа утра ежедневно по царскому звону вся братия (в число которой входило 300 ближайших к царю опричников) собиралась к заутрене на богослужение. Оно длилось от четырёх до семи часов. Сам Грозный так усердно клал поклоны, что у него на лбу образовались шишки. В восемь часов шли к обедне. Все наедались и напивались досыта. Нередко после обеда Иван ездил пытать опальных. Современники говорят, что он постоянно дико смеялся, глядя на мучения своих жертв. В назначенное время отправлялась вечерня, затем братия собиралась на вечернюю трапезу, отправлялось повечерие, и царь ложился в постель. Гванини передаёт мрачные слухи, ходившие о разврате царя. Говорили, что опричники похищали для него девиц и замужних женщин, и муж должен был ещё радоваться, если жену возвращали живой. Рассказывали, что, отняв у одного дьяка жену и узнав, что тот воспринял это как обиду, Грозный приказал повесить изнасилованную над порогом его дома. У другого дьяка жена была повешена над его столом.

    Вскоре жестокий нрав царя почувствовали на себе и более отдалённые области. Летом 1569 года к Грозному явился какой-то Пётр, родом волынец, и донёс, что новгородцы хотят предаться польскому королю, что у них уже написана и грамота об этом и положена в Софийском соборе за образом Богоматери. Иван отправил в Новгород вместе с волынцем доверенного человека, который действительно отыскал грамоту за образом (большинство современников считали её подложной) и привёз к царю. В Новгороде со страхом ждали кары, все знали, как страшен царь в гневе, но то, что случилось, превзошло все ожидания. 6 января 1570 года Грозный прибыл в опальный город. На другой день дано было повеление перебить дубинами до смерти всех игуменов и монахов, которые стояли на правеже, и развести тела их на кладбище, каждого в свой монастырь. 8 января опричники схватили архиепископа Пимена и бросились грабить его владычную казну, а также все городские церкви. Сам Иван поехал на Городище и начал там суд над владычными боярами, детьми боярскими, выборными людьми и знатнейшими купцами. С ними вместе были приведены их жёны и дети. Собравши всю эту толпу перед собою, Иван приказал опричникам раздевать их и терзать «неисповедимыми», как говорит современник, муками, между прочим, поджигать их каким-то изобретённым им составом, который у него назывался «пожар». Потом он велел измученных, опалённых привязывать сзади к саням, шибко вести за собою в Новгород, волоча по замёрзшей земле, и метать в Волхов с моста. За ними везли их жён и детей; женщинам связывали назад руки с ногами, привязывали к ним младенцев и в таком виде бросали в Волхов; по реке ездили царские слуги с баграми и топорами и добивали тех, которые всплывали. Так делалось каждый день в продолжение пяти недель. Однако последствия произведённого погрома сказывались в Новгороде и много позже. Истребление хлебных запасов и домашнего скота произвело страшный голод и болезни не только в городе, но и в окрестностях его; доходило до того, что люди поедали друг друга и вырывали мёртвых из могил. Всё лето 1570 года свозили умерших кучами к церкви Рождества в Поле и погребали вместе с телами утопленных и всплывших на поверхность. По возвращении в Москву розыск по новгородскому делу продолжился. К следствию было привлечено множество людей, в том числе прежние любимцы царя. Схватили около 300 человек, пытали их всех и приговорили к смерти. В день казни 25 июля Грозный простил из них 180 человек, остальных казнил мучительным образом.

    Тем временем успех, сопутствовавший Ивану во внешних предприятиях, стал постепенно изменять ему. Весной 1571 года неожиданно явился под Москвой крымский хан со 120-тысячным войском. Иван бежал, бросив столицу на произвол судьбы. 24 мая татары зажгли предместья. Сильный ветер быстро разнёс огонь. В один день сгорел весь город, за исключением Кремля. Количество погибших жителей невозможно определить, но оно простиралось до нескольких сотен тысяч, так как в Москву сбежалось много народа из окрестностей. До 150 тысяч татары увели в полон. Возвратившись в Москву, Иван, по свидетельству Флетчера, отменил опричнину. С этого года видно также некоторое ослабление террора, хотя до конца его было ещё далеко. Ситуация на западном театре военных действий также становилась для России всё более тяжёлой. Шведы напали на Нарву, а поляки явились в Южной Ливонии и брали здесь один город за другим. В 1578 году русские потерпели серьёзное поражение под Венденом. В 1579–1580 годах поляки взяли Полоцк, Великие Луки, Велиж, Невель, Озерище, Заволосье, Торопец. Тогда же шведы захватили Карелию, Ижорскую землю и Везенберг. В 1581 году поляки приступили к Пскову, а шведы взяли Нарву, Ям и Копорье. Ливонские города были отняты у русских почти все. На этом враги выдохлись. Многолетняя война, истощившая силы всех трёх государств, должна была наконец закончиться. Начались мирные переговоры.

    Терпя неудачу во внешних делах, Грозный в ноябре 1581 года испытал также сильное личное потрясение — смерть старшего сына Ивана. Виною всему была необузданная ярость царя. В ослеплении гнева Иван ударил царевича жезлом в голову, тот упал без чувств, обливаясь кровью. В ту же секунду царь опомнился, стать рвать на себе волосы и звать на помощь. Призвали медиков, но всё было напрасно — царевич умер на пятый день. Царь ужасно мучился, не спал ночи, метался как в горячке. Потом стал посылать богатые милостыни по монастырям. Возможно, в это время в нём пробудилось некоторое сожаление о содеянном в прежние годы.

    Три месяца спустя после убийства, в начале 1582 года, было заключено перемирие с Польшей. По его условию Грозный отказался от Ливонии, вернул Полоцк и Велиж. В мае 1583 года заключили перемирие со Швецией. Кроме Эстонии шведы удержали за собой русские города Ям и Копорье. Грозный ненадолго пережил своё поражение. В начале 1584 года у него открылась болезнь — какое-то внутреннее гниение. Здоровье его быстро разрушалось. Ещё совсем не старый человек, он вскоре стал выглядеть дряхлым старцем. Ноги отказывались служить. Иван уже не мог ходить, и его носили в креслах. 18 марта Грозный уселся играть в шахматы со своим последним любимцем князем Богданом Бельским, но, не успев кончить игры, упал и умер.

    ЛЮДОВИК XV

    В 1710 году, когда Людовик (получивший при рождении титул герцога Анжуйского) появился на свет, ничто не предвещало, что он станет когда-либо королём, — он был всего лишь вторым сыном старшего внука правившего короля Людовика XIV и занимал в порядке наследников четвёртое место. Но страшное несчастье, разразившееся над династией Бурбонов в 1711–1712 годах, неожиданно расчистило ему дорогу к трону. В эти годы один за другим умерли дофин Людовик, его сын герцог Бургундский и старший брат Людовика, герцог Бретанский. Так двухлетний герцог Анжуйский сделался наследником своего прадеда, 73-летнего Людовика XIV, а после его смерти в 1715 году был объявлен королём Людовиком XV. Регентом при нём стал двоюродный дед герцог Орлеанский.

    С шести лет Людовик был отдан на воспитание аббату Флери, которого он любил нежно, как отца. Король учился прилежно и знал много; особенно он любил математику и географию. Кроме обычных предметов его приучали к государственным делам: регент заставлял его присутствовать на важных совещаниях и подробно объяснял дипломатические дела. С 1723 года король считался совершеннолетним. В 1725 году он женился на польской принцессе Марии. По словам герцога Ришельё, Людовик в это время представлялся многим самым красивым юношей в королевстве. Все восхищались благородством и приятностью его наружности. Но уже тогда он тяготился своими королевскими обязанностями и старался перепоручить их министрам. С 1726 по 1743 год первым министром был детский наставник Людовика аббат Флери.

    В двадцать лет Людовик был чист и непорочен сердцем, а его двор представлял собой картину самых невинных и простодушных нравов. Король страстно увлекался охотой, любил утончённое общество, игру, роскошный стол и тулузские вина. Он был ловок на руку и не чурался кропотливой работы: с удовольствием рассаживал лук, вышивал по канве и вытачивал табакерки. В своей частной жизни он был добр и любезен. Робкий при большом стечении людей, он становился очень остроумен в частной беседе. Несмотря на большое количество красивых соблазнительных женщин, король долгое время хранил верность своей супруге. Первые годы их брака были безоблачными. Но родив с 1727 по 1737 год десять детей, Мария стала проявлять к королю усталость и холодность. «Что же это? — сказала она однажды. — Всё лежать да быть беременной, да беспрестанно рожать!..» Она начала отказывать мужу в исполнении супружеских обязанностей, сделалась холодна и очень набожна. Оскорблённый Людовик постепенно удалился от жены. Пишут, что однажды, обиженный упорным нежеланием королевы принять его у себя вечером, он поклялся никогда больше не требовать от неё исполнения её долга. С тех пор их совместная жизнь ограничивалась только церемониальными отношениями, а место Марии в сердце чувственного короля заняли другие женщины.

    Г-жа де Мальи была его первой фавориткой. Людовик по своей робости, не любил слишком шумного общества и двора, стеснённого этикетом, но отдавал предпочтение тесной компании, состоявшей из нескольких друзей и красивых женщин. Малые апартаменты короля составляли ту часть двора, куда никто не допускался без особого приглашения его фаворитки. Здесь всё было исполнено вкуса и изящества. Чтоб иметь ещё более свободы, Людовик купил Шуази. Положение этого места сразу понравилось ему: кругом густой, полный дичи лес и река, змеящаяся среди парков. Он велел совершенно перестроить замок и роскошно украсить его. Всё здесь было устроено по его вкусу: покои, украшенные статуями и полотнами знаменитых художников, роскошные диваны, обитые персидским бархатом; ложа, на которых можно было без посторонней помощи перемещаться повсюду; сады, где посреди мраморных бассейнов и фонтанов были расставлены столы с яствами и висели клетки с экзотическими певчими птицами, боскеты из роз и жасминов. В Версале король появлялся только в торжественные дни. Тут он был превосходным супругом, добрым отцом семейства и постоянно присутствовал на церковных службах. Всё остальное время Людовик жил в Шуази. В этом святилище любви впервые появились механические столы, избавлявшие остроумное общество пирующих на вечерних оргиях от присутствия нескромных и болтливых слуг. Всякий собеседник имел подле себя столик с прибором из золота и хрусталя, писал на нём, какое хочет иметь кушанье и какое вино. Посредством пружины стол исчезал на минуту под пол и поднимался обратно, уставленный разнообразными яствами. Графиня де Мальи умела как никто другой придавать очарование таким обедам: она была так увлекательна своей весёлостью, так наивно, от всего сердца, смеялась, что король, склонный по характеру к меланхолии, начинал веселиться и хохотать как ребёнок. Однако графиня де Мальи недолго властвовала над сердцем Людовика. Вскоре у него появились и другие увлечения. Сначала он влюбился в её старшую сестру — герцогиню де Вантимиль, но она умерла от родов, а потом всерьёз увлёкся её младшей сестрой — пылкой маркизой де ла Турнель, пожалованной позже в герцогини де Шатору. С ней вместе к руководству пришла воинственная партия, требовавшая разрыва с Австрией. Под её нажимом Людовик в 1740 году поддержал Пруссию и Баварию в их войне за австрийское наследство.

    Летом 1741 года две французские армии перешли Рейн. В ноябре французы взяли Прагу. Однако в августе 1742 года австрийцы блокировали её и принудили французов отступить. В следующем году умер аббат Флери. Людовик объявил, что он утомился господством первого министра, которое потворствовало его лени, и что отныне он решил править сам, подобно Людовику XIV. Действительно, он стал вести жизнь более деятельную, работал с государственными секретарями и часто председательствовал в совете. Он имел достойные качества, острый ум и сильное чувство власти, но непреодолимая слабость характера никогда не позволяла ему быть самим собой, так что он всегда уступал чужому влиянию. В государственных советах король обычно выказывал много ума, но никогда не настаивал на своём мнении. Летом 1743 года французы отступили к Рейну, а в сентябре был взят Эгер — последняя крепость, которой они владели в Германии. В мае 1744 года 80-тысячная французская армия, одушевляемая присутствием короля, вступила в Западную Фландрию. В мае-июле были взяты Менэн, Куртрэ, Фюрн, Ипр и Диксмюйден. Тем временем австрийцы переправились через Рейн и заняли Нижний Эльзас. Узнав об этом, король бросился защищать восточные провинции. Но тотчас по прибытии в Мец (5 августа) он схватил опасную лихорадку и слёг в постель. Положение Людовика было так плохо, что все ждали его смерти. Королева поехала навестить мужа, поэтому герцогиня Шатору, которая до этого неотлучно находилась при короле, должна была удалиться из лагеря и вскоре скоропостижно скончалась. Её смерть была полной неожиданностью для всех. Что касается короля, то он вскоре пошёл на поправку. Оправившись от болезни, Людовик переправился через Рейн и три месяца осаждал Фрейбург. Капитуляция этой крепости в ноябре 1744 года повлекла за собой оккупацию австрийской Швабии. Бавария была очищена от неприятеля. На других фронтах события развивались с переменным успехом. В 1745 году командовавший французской армией в Нидерландах Мориц Саксонский осадил Турн. Желая выручить этот город, голландцы и англичане атаковали в мае французские позиции. Таким образом, на глазах короля и дофина произошла битва при Фонтенуа. Союзники были оттеснены с поля боя, но не разбиты. В следующем месяце Людовик торжественно вступил в Турн, Гент и Брюгге. В феврале 1746 года Мориц овладел Брюсселем. К осени были взяты ещё несколько бельгийских городов, в том числе Анвер и Намюр. 11 октября Мориц разбил австрийскую армию на Маасе. В том же году франко-испанская армия потерпела поражение в Италии у Пьяченцы. Австро-сардинские войска вторглись в Прованс и дошли до стен Тулона, а затем, потерпев ряд неудач, отступили обратно в Италию. В апреле 1747 года Людовик объявил войну Голландии, однако натолкнулся в этой стране на упорное сопротивление. В Италии французы захватили часть Ниццы, но после поражения при Ассиете (19 июня) остановили своё продвижение. Все страны в это время стали искать мира. Он был заключён 30 октября 1748 года в Ахене. Людовик вернул австрийской императрице Марии Терезии все её владения в Бельгии. Таким образом, Франция не получила в эту войну никаких территориальных приобретений.

    Сердечные дела короля в эти годы обстояли следующим образом. Некоторое время Людовик оплакивал герцогиню Шатору, а потом впал в тягостное уныние. В задумчивости он вернулся в Париж, где начались торжества по случаю свадьбы дофина. Здесь в 1745 году на костюмированном балу Людовик увлёкся прелестной госпожой д'Этиоль, которой вскоре пожаловал титул маркизы де Помпадур. Она была очень красива и обворожительна, прекрасно музицировала, увлекалась живописью, была хорошо образована и остроумна. Сблизившись с королём, она вскоре стала больше чем фавориткой и приобрела такое влияние на Людовика, что была много лет настоящей некоронованной королевой Франции. Влияние её не всегда было положительно для страны, но она несомненно придала блеска царствованию Людовика. Поклонница наук и искусств, маркиза де Помпадур собрала вокруг себя артистов, писателей, философов и художников. Она стала законодательницей мод и целых направлений, которые потом носили её имя. Власть её, впрочем, заключалась не столько в её очаровании, сколько в удивительном умении разгонять непреодолимую скуку короля. Она была неистощима на выдумки и первым делом постаралась изменить всю обстановку его жизни. Из Шуази, который стал уже надоедать Людовику, она вывозила его в Белльвю — прекрасный павильон, возникший словно по волшебству. Здесь всё было употреблено для развлечения короля. Всякий день давались новые празднества и театральные представления. Но более всего укрепляла кредит маркизы её неоспоримая способность к делам и старание уменьшить их бремя для короля. Подобно всем ленивым людям, Людовик имел обыкновение привязываться к тем, кто нёс за него бремя обязанностей. Маркиза де Помпадур владела для этого совершеннейшим тактом: она старалась не утомлять короля пустяковыми делами, а проблемы самые затруднительные представляла ему коротко и ясно, уловив благоприятную минуту, так что работа становилась для Людовика приятной и лёгкой.

    Важным последствием войны за австрийское наследство стала перемена союзников. Австрия и Франция, в течение трёх веков непрерывно враждовавшие друг с другом, стали сближаться, а прежний союзник — Фридрих II делался всё более враждебен Людовику. Узнав в январе 1756 года об англо-прусском военном союзе, король в мае согласился заключить оборонительный союз с Австрией. Обе державы обещали друг другу помощь против всякого завоевателя. В конце года к этому договору присоединилась русская императрица Елизавета. С этими союзниками Людовик в августе 1756 года начал Семилетнюю войну против Англии и Пруссии. В мае 1757 года маршал Ришельё без труда занял Ганновер и Брауншвейг. В то же время главная французская армия под начальством Субиза соединилась с имперской армией на Майне. В ноябре у Росбаха 60-тысячная франко-германская армия вступила в бой с 20-тысячной прусской и потерпела поражение. В 1758 году пруссаки перешли в наступление на Рейне и разбили французов при Крефельде. Кампания 1759 года, отмеченная несколькими сражениями, была более успешна для французов, но они не смогли воспользоваться своими победами. Их флот был разбит англичанами. Это предрешило поражение в колониях. И в Америке, и в Индии англичане достигли решительных успехов. Канада перешла под их контроль в 1759 году, а в 1761 году в Индии сдался Пондишери. Кроме того, англичане овладели Сенегалом, Мартиникой, Гренадой и некоторыми другими островами. Вся Франция проклинала эту войну. Общество по-прежнему недолюбливало австрийцев и радовалось каждой победе Фридриха. Маркизу де Помпадур, которую считали виновницей австрийского союза, проклинали во всех слоях общества. Казна была истощена. В марте 1761 года французская армия в Европе добилась успеха при Грюнберге, но летом опять была разбита при Виллингаузене. Выход из войны в 1762 году России ускорил заключение всеобщего мира. Он был подписан в феврале 1763 года в Париже и положил конец колониальной империи Франции. Все завоевания англичан в Америке и на Индостане остались за ними. Франция утратила в этой войне свой военный престиж, свой флот и свои колонии.

    На другой год после Парижского мира скончалась маркиза де Помпадур. Её смерть мало что изменила в придворной жизни. Сначала думали, что король отказался от мысли иметь титулованную любовницу и удовлетворится своими наложницами в Оленьем Парке, но он возвращался оттуда скучным. Прошло немало времени, прежде чем нашлась замена маркизе. Последней фавориткой короля в 1768 году стала графиня дю Барри.

    С начала 1774 года все стали замечать сильную перемену в привычках и умонастроении короля. Он быстро постарел и одряхлел. Глубокая печаль не покидала его более ни на минуту. С величайшим благоговением он присутствовал на всех проповедях и строго соблюдал посты. Людовик словно предчувствовал свой близкий конец. В конце апреля 1774 года он неожиданно заболел. Это была оспа. 10 мая Людовик умер, оставив своему наследнику Людовику XVI огромные государственные долги, множество нерешённых проблем и королевство, находившееся в затяжном кризисе.

    ПЁТР III

    Мать Петра, Анна Петровна, скончалась от чахотки через два месяца после его рождения в небольшом голштинском городе Киле. Её сокрушили тамошняя жизнь и несчастное супружество. Отец Петра, голштинский герцог Карл Фридрих, племянник шведского короля Карла XII, был государь слабый, бедный, дурён собой, небольшого роста и слабого сложения. Он умер в 1739 году, а опеку над его сыном, которому было тогда около 11 лет, принял его двоюродный брат герцог Голштинский и епископ Любекский Адольф Фридрих, вступивший потом на шведский престол. Пётр был от природы слабым, хилым и невзрачным на вид ребёнком.

    Главными воспитателями были гофмаршал его двора Брюммер и обер-камергер Берхгольц. Ни тот ни другой не подходили на эту роль. По свидетельству француза Милле, Брюммер годен был только на то, «чтобы воспитывать лошадей, а не принцев». Он обращался со своим воспитанником чрезвычайно грубо, подвергал его унизительным и тягостным наказаниям, заставляя стоять на коленях на рассыпанном по полу горохе, оставлял без обеда и даже подвергал побоям. Унижаемый и стесняемый во всём, Пётр усвоил дурные вкусы и привычки, стал раздражителен, вздорен, упрям и фальшив, приобрёл печальную наклонность лгать, с простодушным увлечением веруя в свой собственный вымысел. Вместе с тем принц оставался тщедушным и непривлекательным как в физическом, так и в нравственном отношении. Он обладал странной, беспокойной душой, заключённой в узком, малокровном, преждевременно истощённом теле. Ещё в детстве он обнаружил склонность к пьянству, из-за чего воспитатели вынуждены были пристально следить за ним на всех приёмах.

    Сначала Петра готовили к восшествию на шведский престол и заставляли учить лютеранский катехизис, шведский язык и латинскую грамматику. Но Елизавета I, сделавшись русской императрицей и желая обеспечить наследование по линии своего отца, командировала майора Корфа с поручением во что бы то ни стало взять её племянника из Киля и доставить в Петербург. Пётр приехал в русскую столицу 5 февраля 1742 года и был вскоре объявлен великим князем и наследником русского престола. Пообщавшись с племянником, Елизавета поражена была его невежеством и велела немедленно заняться обучением. Из этого благого намерения вышло мало путного. Преподаватель русского языка Веселовский с самого начала являлся редко, а потом, убедившись в полной неспособности своего подопечного, и вовсе перестал ходить. Профессор Штелин, которому поручено было обучать наследника математике и истории, проявил больше настойчивости. Очень скоро он понял, что великий князь «не любит глубокого размышления».

    Он приносил на уроки книги с картинками, древние русские монеты и по ним рассказывал древнюю историю России. По медалям Петра I Штелин рассказывал историю его царствования. Читая ему газеты, он проходил так всеобщую историю.

    Впрочем, гораздо важнее для Елизаветы было приобщить племянника к православию. С этой стороны тоже столкнулись с немалыми трудностями, поскольку Пётр с детства усвоил правила самого строгого и наименее веротерпимого лютеранства. Наконец после многих для себя неприятностей он подчинился воле императрицы, но при этом несколько раз говорил, что ему приятнее было бы уехать в Швецию, нежели оставаться в России.

    Единственное занятие, которому Пётр предавался с самозабвенным упорством, была игра в солдатики. Он велел наделать себе множество самых разных солдатиков: восковых, свинцовых и деревянных и расставлял их в своём кабинете на столах с такими приспособлениями, что если дёрнуть за протянутые по столам шнурки, то раздавались звуки, похожие на беглый ружейный огонь. В табельные дни Пётр собирал свою дворню, надевал генеральский мундир и производил парадный смотр своим игрушечным войскам, дёргая за шнурки и с наслаждением вслушиваясь в батальные звуки. Любовь к этим ребяческим играм великий князь сохранял долгое время даже после женитьбы на Екатерине.

    Из записок Екатерины известно, какого рода забавам он любил предаваться вскоре после свадьбы. В деревне он устроил себе собачню и начал сам дрессировать собак. «Он с удивительным терпением, — пишет Екатерина, — обучал несколько собак, наказывая их палочными ударами, выкрикивая охотничьи термины и прохаживаясь с одного конца двух своих комнат до другого. Как скоро какая-нибудь собака уставала или убегала, он подвергал её жестоким истязаниям, отчего она выла ещё громче. Когда эти упражнения, невыносимые для ушей и спокойствия его соседей, наконец надоедали ему, он принимался за скрипку. Он не знал ни одной ноты, но имел сильное ухо и полагал главное достоинство игры в том, чтобы сильнее водить смычком и чтобы звуки были как можно громче. Игра его раздирала слух, и нередко слушателям приходилось сожалеть, что они не смеют заткнуть себе уши. Затем снова происходила дрессировка собак и истязание их, которое поистине казалось мне чрезвычайно жестоким. Раз я услышала страшный, непрекращающийся визг. Спальня моя, где я сидела, находилась возле комнаты, где происходила собачья выучка. Я отворила дверь и увидала, как великий князь поднял за ошейник одну из собак, велел мальчику калмычонку держать её за хвост и толстою палкою кнута своего из всей силы бил бедное животное. Я стала просить его, чтобы он пощадил несчастную собачку, но вместо того он стал бить её ещё сильнее. Я ушла к себе в комнату со слезами на глазах, будучи не в состоянии выносить такое жестокое зрелище. Вообще, слёзы и крики, вместо того чтобы возбуждать жалость в великом князе, только сердили его. Жалость была для его души тягостным и, можно сказать, нестерпимым чувством…»

    Через мадам Крузе Пётр доставал себе кукол и детские безделушки, до которых он был страстный охотник. «Днём он прятал их от всех под моей постелью, — вспоминала Екатерина. — Великий князь тотчас после ужина уходил в спальню, и как скоро мы были в постели, мадам Крузе запирала дверь на замок, и великий князь принимался играть до часу и до двух утра. Я наравне с мадам Крузе, рада не рада, должна была участвовать в этом приятном занятии. Иногда я забавлялась им, но гораздо чаще оно меня утомляло и даже беспокоило, потому что куклы и игрушки, иные очень тяжёлые, наполняли и заваливали собой всю кровать».

    Можно ли удивляться, что Екатерина родила ребёнка лишь через девять лет после свадьбы? Хотя находились и другие объяснения этой задержке. Шампо в донесении, составленном для Версальского двора в 1758 году, писал: «Великий князь, сам того не подозревая, был неспособен производить детей, вследствие препятствия, устраняемого у восточных народов посредством обрезания, но почитаемого им неизлечимым. Великая княгиня, не любившая его и не проникнутая сознанием иметь наследников, не была этим опечалена».

    Со своей стороны Кастера писал: «Он (великий князь) так стыдился несчастия, поразившего его, что у него не хватало даже решимости признаться в нём, и великая княгиня, принимавшая его ласки с отвращением и бывшая в то время такой же неопытной, как и он, не подумала ни утешить его, ни побудить искать средства, чтобы вернуть его в свои объятия».

    Если верить тому же Шампо, Пётр избавился от своего недостатка с помощью любовника Екатерины Сергея Салтыкова. Произошло это при следующих обстоятельствах. Однажды весь двор присутствовал на большом балу. Императрица, проходя мимо беременной Нарышкиной, свояченицы Салтыкова, разговаривавшей с Салтыковым, сказала ей, что ей следовало бы передать немного своей добродетели великой княгине. Нарышкина отвечала, что это, может быть, и не так трудно сделать, как кажется. Елизавета стала её расспрашивать и так узнала о физическом недостатке великого князя. Салтыков тут же сказал, что пользуется доверием Петра и попытается уговорить его согласиться на операцию. Императрица не только согласилась на это, но дала понять, что этим он оказал бы большую услугу. В тот же день Салтыков устроил ужин, пригласил на него всех хороших друзей Петра и в весёлую минуту все они обступили великого князя и просили его согласиться на их просьбы. Тут же вошёл хирург, — и в одну минуту операция была сделана и отлично удалась. Пётр наконец смог вступить в нормальное общение с женой и вскоре после этого она забеременела.

    Но если Пётр с Екатериной и соединились для зачатия ребёнка, после его рождения они чувствовали себя совершенно свободными от супружеских обязательств. Каждый из них знал о любовных увлечениях другого и относился к ним с полным равнодушием. Екатерина влюбилась в Августа Понятовского, а Пётр стал ухаживать за графиней Елизаветою Воронцовой. Последняя вскоре взяла над великим князем полную власть. Современники дружно выражали недоумение по этому поводу, поскольку совершенно не могли объяснить, чем она могла приворожить Петра. Воронцова была совершенно некрасива и даже более того. «Уродливая, грубая и глупая», — говорит про неё Массон. Другой свидетель выражается ещё жёстче: «Она божилась как солдат, косила, воняла и плевалась при разговоре». Ходили слухи, что Воронцова поощряла все пороки Петра, напивалась вместе с ним, бранила и даже поколачивала своего любовника. По всеобщему мнению, она была злой и невежественной женщиной. Тем не менее ничего Пётр не хотел так сильно, как жениться на ней, предварительно разведясь с Екатериной. Но пока жива была Елизавета, об этом можно было только мечтать.

    Все, кто более или менее знал Петра, не сомневались, что с приходом его к власти политика России изменится кардинальным образом. Прусские привязанности наследника были общеизвестны, поскольку он не считал нужным скрывать их (да и вообще, по самой природе своей он не мог хранить тайн и тут же выбалтывал их первому встречному; порок этот более всех других в дальнейшем повредил ему). Во время Семилетней войны прусские привязанности нисколько не уменьшились, поскольку большую часть времени Пётр проводил в кругу голштинских офицеров, которые все по северогерманскому патриотизму благоговели перед своим национальным героем Фридрихом II.

    25 декабря 1761 года скончалась Елизавета. В первую же ночь своего восшествия на престол Пётр разослал гонцов в различные корпуса русской армии с приказом прекратить неприятельские действия. В тот же самый день любимец нового императора бригадир и камергер Андрей Гудович отправлен был к принцу Анхальт-Цербстскому с извещением о восшествии на престол Петра и повёз грамоту императора к Фридриху. В ней Пётр III предлагал Фридриху возобновить согласие и дружбу. И то и другое было принято с величайшей благодарностью. Фридрих немедленно отправил в Петербург своего адъютанта полковника Гольца. 24 апреля был заключён мир, причём на самых выгодных для Фридриха условиях: прусскому королю возвращались все его земли, занятые русскими войсками в бывшую войну; отдельным параграфом провозглашалось желание обоих государей о заключении военного союза, который, очевидно, был направлен против бывшей союзницы России Австрии.

    Столь же радикально повёл себя Пётр во внутренней политике. 18 февраля был обнародован манифест о вольности дворянства. Отныне все дворяне, на какой бы службе они ни находились, военной или гражданской, могли продолжить её или выйти в отставку. Князь Пётр Долгоруков сообщает анекдот о том, как был написан этот знаменитый манифест. Однажды вечером, когда Петру хотелось изменить своей любовнице, он позвал к себе статс-секретаря Дмитрия Волкова и обратился к нему с такими словами: «Я сказал Воронцовой, что проработаю с тобой часть ночи над законом чрезвычайной важности. Мне нужен поэтому назавтра указ, о котором бы говорили при дворе и в городе». После этого Волкова заперли в пустой комнате с датской собакой. Несчастный секретарь не знал, о чём писать; наконец вспомнил, о чём всего чаще твердил государю граф Роман Ларионович Воронцов — именно о вольности дворянской. Волков написал манифест, который и был на другой день утверждён государем.

    21 февраля издан был очень важный манифест, упразднивший Тайную канцелярию, ведомство, известное своими многочисленными злоупотреблениями и явными злодеяниями. 21 марта появился указ о секуляризации церковных владений. Согласно ему монастыри лишались своих многочисленных земельных владений, а монахам и священникам были положены фиксированные государственные оклады.

    Между тем Гольц, который и после подписания мира продолжал оставаться в Петербурге и имел во всех делах большое влияние на Петра, с тревогой доносил Фридриху о растущем недовольстве против императора. О том же самом пишет в своих записках Болотов. Упомянув о некоторых постановлениях нового царствования, возбудивших удовольствие русских, он далее пишет: «Но последовавшие затем другие распоряжения императора возбудили сильный ропот и негодование в подданных, и более всего то, что он вознамерился было совершенно переменить религию нашу, к которой оказывал особенное презрение. Он призвал первенствующего архиерея (новгородского) Дмитрия Сеченова и приказал ему, чтоб в церквах оставлены были только иконы Спасителя и Богородицы, а других бы не было, также чтоб священники обрили бороды и носили платье, как иностранные пасторы. Нельзя изобразить, как изумился этому приказанию архиепископ Дмитрий. Этот благоразумный старец не знал, как и приступить к исполнению этого неожиданного повеления, и усматривал ясно, что государь имел намерение переменить православие на лютеранство. Он принуждён был объявить волю государеву знатнейшему духовенству, и хотя дело на этом до времени остановилось, однако произвело во всём духовенстве сильное неудовольствие».

    К неудовольствию духовенства прибавилось и неудовольствие войск. Одним из первых дел нового царствования был роспуск елизаветинской лейб-компании, на месте которой увидели тотчас же новую, голштинскую, гвардию, пользовавшуюся явным предпочтением императора. Это возбуждало ропот и возмущение в русской гвардии. Как признавалась позже сама Екатерина, ей предлагали план свержения Петра III уже вскоре после смерти Елизаветы. Однако она отказывалась участвовать в заговоре вплоть до 9 июня. В этот день, когда шло празднование мира с прусским королём, Пётр публично оскорбил её за обедом, а вечером приказал арестовать. Дядя принц Георгий заставил императора отменить этот приказ. Екатерина осталась на свободе, но более не отговаривалась и согласилась принять помощь своих добровольных помощников. Главными среди них были гвардейские офицеры братья Орловы.

    Переворот был произведён 28 июня 1762 года и увенчался полным успехом. Узнав, что гвардия единодушно поддержала Екатерину, Пётр растерялся и без долгих слов отрёкся от престола. Панин, которому поручили передать низложенному императору волю его жены, нашёл несчастного в самом жалком состоянии. Пётр порывался целовать ему руки, умолял, чтоб его не разлучали с любовницей. Он плакал, как провинившийся и наказанный ребёнок. Фаворитка бросилась к ногам посланца Екатерины и также просила, чтоб ей позволили не оставлять её любовника. Но их всё-таки разлучили. Воронцова была отправлена в Москву, а Петру назначили в качестве временного пребывания дом в Ропше, «местности очень уединённой, но очень приятной», по уверению Екатерины, и расположенной в 30 верстах от Петербурга. Здесь Пётр должен был прожить до тех пор, пока не будет подготовлено для него подходящее помещение в Шлиссельбургской крепости.

    Но, как выяснилось вскоре, эти апартаменты ему не понадобились. Вечером 6 июля Екатерине передали записку от Орлова, написанную нетвёрдой и едва ли трезвой рукой. Можно было понять лишь одно: в тот день Пётр за столом заспорил с одним из собеседников; Орлов и другие бросились их разнимать, но сделали это так неловко, что хилый узник оказался мёртвым. «Не успели мы разнять, а его уже не стало; сами не помним, что делали», — писал Орлов. Екатерина, по её словам, была тронута и даже поражена этой смертью. Однако никто из виновных в убийстве не был наказан. Тело Петра привезли прямо в Александро-Невский монастырь и там скромно похоронили рядом с бывшей правительницей Анной Леопольдовной.

    ВИЛЬГЕЛЬМ II

    Будущий германский император Вильгельм родился в январе 1859 года в берлинском дворце наследного принца. Родителями его были Фридрих Вильгельм Прусский и 18-летняя принцесса Виктория. Роды оказались очень тяжёлыми, и посвящённые всерьёз говорили о том, что принц вообще чудом остался жив. Он появился на свет с многочисленными родовыми травмами, последствия которых сказывались затем в течение многих лет. В левой руке произошёл разрыв нервов, связывавших плечевое сплетение со спинным мозгом. Она была значительно короче правой, атрофировалась и не действовала. Кроме того, несколько лет из-за врождённого искривления шейных позвонков Вильгельм должен был носить «машинку для поддержания головы», пока родители и врачи не решились на операцию, исправившую этот недостаток. Можно предположить, что новорождённый получил также лёгкое повреждение головного мозга. Отмечено, что такого рода патологии ведут обычно к раздражительности, к импульсивности, к неумению концентрировать внимание и неустойчивому поведению. Все эти недостатки проявились у Вильгельма уже в раннем детстве. Гордая принцесса Виктория очень страдала из-за физической и духовной неполноценности сына. Она мечтала вырастить из него замечательного государственного деятеля «второго Фридриха Великого» и страшно раздражалась оттого, что Вильгельм с трудом усваивает даже обычную школьную программу. Мать жаловалась на его верхоглядство и лень в учёбе, душевную холодность и высокомерие. Эта вообще-то очень умная женщина просто не в состоянии была смириться с тем, что поставленная ею цель на самом деле не соответствует возможностям её сына. Принц постоянно видел разочарование матери и в ответ пытался утвердить собственное «Я» через бунт. Его детство и юность были отмечены постоянными ссорами с родителями. Он возмущался их холодностью, несправедливостью, незаслуженными упрёками и платил той же монетой — не любил их и презирал. Характер Вильгельма с самого начала был очень неровный. Физически слабый и нескладный принц постоянно старался показать свою силу. Внутренне робкий и неуверенный в себе, он держался вызывающе и самоуверенно. Отсюда происходили его любовь к позе, его явное бахвальство, его неудержимое пустословие, так раздражавшее всех здравых и простых людей. Наставник будущего императора Хинцпетер постоянно сетовал на невнимательность, лень и «фарисейский» характер своего подопечного, а также на его «эгоизм, достигший почти кристаллической твёрдости». По всеобщему мнению, Вильгельм был «трудный, очень трудный» ребёнок. В возрасте 15 лет Виктория, по совету Хинцпетера, поставила над сыном «беспримерный эксперимент», отдав наследника прусского престола в открытую гимназию в Касселе, где он учился вместе с сыновьями обычных бюргеров. Принц вставал в пять утра и до занятий в гимназии, которые начинались в семь, должен был час заниматься с Хинцпетером. Наряду с домашними занятиями, с которыми он едва справлялся, Вильгельм получал уроки верховой езды, фехтования и рисования. Кроме того, преподаватели гимназии по вечерам проводили с ним дополнительные занятия по своим предметам. Тяжёлый день, расписанный буквально по минутам, заканчивался в десять вечера, когда принц, совершенно обессиленный, падал в постель. Он закончил гимназию с оценкой «хорошо», но его леность в учёбе продолжала приводить родителей в отчаяние. «Он от природы ужасный бездельник и тунеядец, он ничего не читает, разве что идиотские истории… — жаловалась мать в 1877 году, — я боюсь, что его сердце совсем невоспитанно». Она писала, что у Вильгельма нет «скромности, доброты, доброжелательности, уважения к другим людям, способности забывать о себе, смирения», и желала, чтобы удалось «сломить его эгоизм и его душевную холодность». На других людей Вильгельм производил сложное, неоднозначное впечатление. Болтливый, напыщенный и тщеславный, он был от природы груб и нетактичен, но при желании мог быть очень любезен и доброжелателен.

    Осенью того же года принц приступил к занятиям в Боннском университете, а с 1879 года начал проходить военную службу в Потсдаме. В это время ещё у всех на памяти были замечательные победы, одержанные при Садовой и Седане. Как и все пруссаки, Вильгельм гордился прусской армией и прусской боевой выучкой. Прежде всего и больше всего он хотел быть блестящим прусским офицером, а только потом всем остальным. Несмотря на то что он не мог владеть левой рукой, Вильгельм после упорных и мужественных упражнений преодолел этот недостаток и сделался ловким кавалеристом. В 1885 году он получил чин полковника, в 1888 году был произведён в генералы и в том же году унаследовал после скоропостижной смерти отца германский престол.

    Вскоре после коронации Вильгельма его мать, вдовствующая императрица, написала: «Я скорблю о Германии, теперь она станет другой. Наш сын молод, ослеплён, одержим. Он изберёт ложный путь и позволит дурным людям склонить себя на дурные дела». Лучше, чем кто-либо другой, она знала, что Вильгельм не имеет ни соответствующих знаний, ни личных качеств для того, чтобы быть правителем такой великой и могущественной страны как Германия. Но и для других этот изъян недолго оставался тайной. Хинцпетер заметил в 1889 году об императоре: «Он совершенно не приучен к труду. Всевозможные развлечения в обществе военных, путешествия и охота для него превыше всего. Он читает мало… Сам почти ничего не пишет, не считая пометок на полях отчётов». Неопытность нового государя постоянно давала себя знать в поступках, делах и речах, но он компенсировал её самоуверенностью и неистребимым апломбом. Как никакой другой монарх того времени, Вильгельм верил, что он — государь милостью Божьей, и держал себя соответствующим образом. На одном из банкетов в мае 1891 года он заявил: «В стране есть лишь один господин — это я, и другого я не потерплю». Подобные высказывания он произносил часто и по разным поводам. Немудрено, что при таких взглядах он не мог «сработаться» со старым канцлером Отто Бисмарком, привыкшим при его деде к почти неограниченной власти. Вильгельм относился к нему с внешним почтением, однако трения между императором и его канцлером постоянно усиливались. Наконец, в 1890 году старик попросил отставки и немедленно получил её. С этого времени Вильгельм стал решительно вмешиваться во все сферы управления. «Он никому не даёт говорить, — писал начальник генерального штаба Вальдерзе, — высказывает собственное суждение и не терпит никаких возражений». Императора вообще выводило из себя любое противодействие его воле. В 1891 году, выступая перед новобранцами, Вильгельм обрушился с нападками на рабочее движение. При этом он объявил, что солдаты должны, не задумываясь, «убивать своих отцов и братьев», если получат такой приказ от императора. В том же духе было его выступление в Кёнигсберге в 1894 году, когда император призвал к борьбе «за религию, нравственность и порядок» против подрывных партий. После того как законопроект о подрывных элементах провалился в рейхстаге, Вильгельм воскликнул: «Теперь нам ничего не остаётся, кроме ружейного огня в первой инстанции и картечи во второй!» И действительно, во время забастовки трамвайщиков от императора пришла телеграмма: «Я рассчитываю, что при вмешательстве войск будет убито не менее 500 человек». Жестокую агрессивность Вильгельм демонстрировал и в других своих выступлениях. Так, в знаменитой «гуннской» речи, которую император произнёс перед немецким экспедиционным корпусом, отправлявшимся в 1900 году в Китай, он дал солдатам приказ вести себя «подобно гуннам»: «Если вы встретитесь с врагом, то для того чтобы драться. Пощады не давать, пленных не брать. Тот, кто попадёт в ваши руки, в вашей власти». Все эти речи, скандализировавшие общественное мнение в Германии и Европе, были причиной многих отставок и конституционных кризисов. Однако близкие к императору люди вскоре поняли, что за этими громовыми выступлениями, в сущности, нет ни продуманной политики, ни даже определённого политического намерения. Они были прежде всего воинственной позой, которую Вильгельм считал нужным принимать перед всем миром. Ещё в 1890 году Вальдерзе писал: «Его поступки определяются исключительно стремлением к популярности… Он буквально гонится за овациями и ничего не доставляет ему такого удовольствия, как „ура“ ревущей толпы». Граф Цайдлиц-Трюцшлер в свою очередь писал об императоре: «Он ребёнок и останется ребёнком навсегда». Так оно и было на самом деле. Все, кто хорошо знал Вильгельма, в один голос утверждали, что он так никогда и не стал зрелым человеком. Он постоянно фантазировал, путал мечты и реальность, увлекался то одной идеей, то другой. Политика была для него игрой, которой он предавался с азартом и наслаждением, но не отдавая отчёта о последствиях своих действий.

    Если внутри Германии Вильгельм до некоторой степени был сдерживаем рейхстагом, то внешняя политика всецело находилась в сфере его компетенции. Вильгельм живо откликался на все мировые конфликты, в какой бы точке земного шара они ни возникали, постоянно впадая в пророческий и патетический тон. Он то предостерегал «народы Европы» от «жёлтой опасности», то присваивал себе титул «адмирала Атлантики», то высокомерно указывал русскому царю, что миссия России не в Европе, а в Восточной Азии. В 1894 году он потребовал аннексии Мозамбика, в 1896 году хотел отправить войска в Южную Африку, даже если это привело бы к «сухопутной войне» с Англией. В 1898 году во время посещения Палестины Вильгельм объявил себя покровителем всех мусульман мира. В 1899 году он выслал англичанам оперативные планы войны против буров, изготовленные германским оперативным штабом по его заказу. Он мечтал создать в Южной Америке немецкую колониальную империю, а США пообещал, что в случае их войны с Японией прусские войска возьмут на себя защиту Калифорнии. Напрасно во всех этих зигзагах курса было бы искать продуманную программу действий. Они также были следствием экспромта, минутного увлечения или дурного состояния духа. Но была одна идея фикс, вокруг которой вращались все остальные помыслы императора: Германия должна править миром! Вследствие этого любой сосед Германии был и потенциальным противником, и потенциальным союзником. Многочисленные комбинации складывались в голове Вильгельма, чтобы короткое время спустя смениться другими. Руководивший внешнеполитическим ведомством Гольштейн признался однажды, что на протяжении полугода он должен был трижды менять свой курс, подчиняясь воле императора. Сначала Вильгельм требовал сближения с Россией и Францией для того, чтобы защищать германские колонии от Англии. Потом он захотел союза с Англией, даже ценой уступок колоний. Наконец, стал подозрительно относиться к Англии и России и попытался искать поддержки у Франции.

    Но с тем или иным союзником, против того или иного врага Германия должна была воевать, и Вильгельм деятельно готовился к войне. Центральным моментом его военной программы стало создание мощного военно-морского флота. По планам императора Германия к 1920 году должна была обладать колоссальными военно-морскими силами. Только линкоров планировалось построить 60 штук! Он упивался этим замыслом на протяжении всего своего царствования. Уже в 1895 году государственный секретарь Маршалл писал, что в голове у Вильгельма «только военно-морской флот». Посетив в 1896 году свою мать в Кронберге, император признался ей, что намерен «выжать все жилы из Германии» с тем, чтобы отнять у Англии то главенствующее положение, которое она занимает в мире. В 1900 году он уже открыто объявил на весь свет: «Океан необходим для величия Германии». При этом он не раз наивно старался уверить англичан, что рост морского могущества Германии нисколько для них не опасен. Но Англия очень серьёзно отнеслась к этой угрозе. Было объявлено, что англичане будут строить два военных корабля на каждый, построенный в Германии. Эта «дредноутная лихорадка» была в немалой степени причиной окончательного ухудшения отношений между двумя странами. В 1912 году британское министерство прямо объявило, что в случае европейской войны Англия выступит на стороне Франции и России. Таков был итог императорской политики: постоянно угрожая всем своим соседям, Германия добилась только того, что все они, забыв о своих противоречиях, объединились против неё. Когда в 1914 году началась Первая мировая война, Вильгельму приходилось рассчитывать всего на одного союзника — слабую Австро-Венгрию. Румыния, Греция и Италия, вместо того чтобы примкнуть к Германии, заявили о своём нейтралитете. «Союзники отпадают как гнилые яблоки!» — писал Вильгельм. Он не хотел признать, что одиночество и изоляция, в которой оказались немцы, были во многом следствием неуравновешенности его характера и неумелой личной политики.

    В первое время Вильгельм пытался лично руководить действиями армии, но уже через полгода он полностью устранился от военных дел, переложив их все на Гинденбурга и Людендорфа. Несмотря на все свои военные увлечения, Вильгельм оставался по духу глубоко штатским человеком, вечно колебался между страхом и самоуверенностью и панически боялся ответственности. Он, например, так и не отважился начать морскую борьбу против Антанты. Все четыре года войны немецкий флот простоял в своих портах. Таким образом, морская гонка вооружений, бывшая одной из причин мировой войны, оказалась совершенно бессмысленной — германский флот не играл в ней почти никакой роли.

    В августе 1918 года, когда стало окончательно ясно, что Германия не в состоянии победить, Вильгельм стал искать пути к почётному миру. Но страны Антанты, уверенные в своём торжестве, не пошли ему навстречу. Осенью началось сильное революционное брожение в воинских частях и на флоте. В ноябре революционное влияние охватило Берлин. Вильгельм находился в это время в своей ставке в Спа. Вечером 8 ноября канцлер Макс Баденский позвонил императору по телефону и сказал, что его отречение необходимо для предотвращения гражданской войны. Вильгельм раздражённо отверг это предложение и приказал генералам готовиться к походу на Берлин. Но на совещании 9 ноября Гинденбург возразил, что «после здравых размышлений» он считает такой поход невозможным. Генерал Грёнер высказался ещё более определённо: «Армия не подчинится такому приказу». В то же время пришло известие, что берлинский гарнизон перешёл на сторону восставших. Вильгельм был глубоко потрясён таким оборотом событий; он заколебался, решил отречься от императорской короны, но всё ещё надеялся сохранить прусскую. Не дожидаясь формального акта, Макс Баденский объявил в Берлине об отречении Вильгельма в пользу сына. Но он опоздал, так как Шейдеман уже объявил об установлении республиканского образа правления. 19 ноября Вильгельм бежал в Голландию.

    Эта страна сделалась его последним пристанищем. Император уехал за границу не с пустыми руками и вскоре приобрёл в собственность старинный замок с парком, принадлежавший раньше епископу Утрехтскому. Здесь он жил безвыездно до самой смерти, наблюдая за событиями в Германии. Он сочувствовал Гитлеру и очень выгодно вложил свои деньги в германскую промышленность. По официальным данным за десять лет личное состояние Гогенцоллернов удвоилось и составляло в 1942 году 37 миллионов марок. Умер бывший император в июне 1941 года.









    Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх