Хорошо помню тот день – 16 февраля 1942 года. Мы с Геной вышли из школы и свернули влево, к моему дому. Гена провожал меня.

Холодно. Низкие тучи роняют на землю крупные лохматые хлопья снега. Это длится уже неделю – событие для Баку исключительное. В газетах метеорологи занимаются арифметикой: подсчитывают, сколько лет назад, в тысяча девятьсот котором году наблюдалось подобное явление.

Когда мы переходили улицу, я поскользнулся. С высоты своего роста Генка успел подхватить меня. И сразу же заговорил – ему нужен был только повод.

– Как ты относишься к поискам сокровищ? – спросил он.

– Вполне одобрительно. Том Сойер в пещере…

– Морских, – уточнил Гена. – Сокровищ погибшего корабля. – И, подозрительно покосившись на меня, добавил: – Я говорю совершенно серьёзно.

Это его особенность. Он всегда говорит совершенно серьёзно.

– Ещё лучше, – равнодушно заметил я. – «Остров сокровищ» и… как его…

Конечно, я помнил. Кто тогда не читал этой удивительной книги о судьбе погибших кораблей, о подвигах ЭПРОНа[1]! Мне просто хотелось позлить Генку.

– «Чёрный принц», – подсказал он мрачно. – А план вполне реальный.

– Только не для нас, для ЭПРОНа. – Я начал злиться. – И вообще очередное не то.

– А вдруг то? Представляешь, какие возможности!..

Я представлял. Шла война. Самая тяжёлая война в истории нашего народа. Миллионы людей сражались на фронте. Миллионы работали в тылу. Каждый, кто мог, вносил средства в фонд обороны. А мы собирали и сдавали пустые бутылки…

– Что-нибудь придумаем, – вздохнул я.

Но что придумаешь? Девятого февраля нам отказали окончательно. Отказал военный комиссар города – последняя наша надежда. Поблагодарил и сказал обычные слова о том, что на фронт рано, наш долг хорошо учиться, и так далее.

Возразить можно было многое. Например, что учимся мы неплохо. Что в городских школьных соревнованиях по плаванию Гена занял первое место. Что у меня юношеский разряд по борьбе и взрослый по шахматам. Но повторять то, что написано в заявлениях, было несолидно. Мы просто ушли.

Это случилось в понедельник. А во вторник Гена оглоушил меня первым проектом. В среду он принёс второй. В четверг – третий. Те идеи забылись. Но поиски сокровищ затонувшего корабля были пятым проектом – это я помню отлично.

– Ладно, – сказал Гена, заканчивая разговор. – Посмотрим…

Прошёл месяц. Проектов он больше не выдвигал. Но из школы бежал прямо домой, ссылаясь на дела. Я не удивлялся: в сорок втором году все мы помогали по дому.

– Что у тебя сегодня? – спросил он однажды.

– Получить хлеб по карточкам. Зайти за Юркой в детский сад. Ну, подмести…

– Сделаем вместе, потом ко мне.

Я решил: новая идея. И ошибся. Идея была всё та же – сокровища погибшего корабля. Только теперь не просто идея – проект. И защищён он был солидно, покрепче французской линии Мажино, которую без особого труда захватили немцы.

На столе громоздилась груда книг: Р. Дэвис «Глубоководные водолазные спуски», старинные лоции Каспийского моря и, конечно же, «Чёрный принц».

– Начнём? – предложил Гена.

– Продолжим, – поправил я, лихорадочно обдумывая план наступления. Однако почти сразу мне пришлось перейти к обороне.

– Предлагаю организовать поиски затонувших кораблей. Есть возражения? Только конкретно.

– Во-первых… – начал я и остановился. Действительно, что «во-первых»?

– Думай. – Генка снисходительно улыбнулся.

Я понял: подготовлен он хорошо, и борьба предстоит нелёгкая.

– Во-первых, где? Наугад искать в Каспийском море корабль…

Не серьёзно. – Гена поморщился. – Мест сколько угодно. Например… – Он не глядя притянул к себе книгу и открыл на нужной странице. – Вот из лоции 1908 года: «Апшеронский пролив есть один из важнейших пунктов в отношении мореплавания… В отношении опасностей берега эти памятны по многим крушениям, совершившимся около них. Это объясняется узкостью входящего с севера фарватера, окружённого с обеих сторон опасностями».

– Допустим, – неопределённо заметил я.

– Через Каспий было совершено знаменитое хождение в Индию за «три моря» тверского купца Афанасия Никитина. Здесь лежал путь в Палестину казанского купца Василия Гагары. У острова Свиного в 1742 году погиб персидский парусник «Шах Аббас» с богатым грузом золотой утвари, в 1806 году – три корабля; в районе Бакинского архипелага затонула шхуна «Новгород»… И так далее. Список длинный. Давай «во-вторых».

– Поправка на ворон, – сказал я.

– Другой разговор. – Генка удовлетворённо хмыкнул. – Дельное возражение приятно послушать.

«Поправку на ворон» мы ввели незадолго до этого. Если тебя осенила гениальная идея, не спеши поражать мир. Подумай, отчего никому другому (а на Земле миллиарды людей) эта идея не пришла раньше. Короче: не надейся на ворон.

– Итак, почему мы будем первыми? – спросил Гена. – Очень просто: нет технических средств. За последнее столетие море в районе Баку обмелело. Есть места, куда корабль войти не может. Лодка? Перевернёт. Знаменитые бакинские норды – о них говорится во всех лоциях.

– А мы?

– Пройдём по дну. На глубине уже в несколько метров волнение почти не ощущается. Конечно, если нет шторма. Могу показать… – Он потянулся за следующей книгой.

На минуту я увлёкся. Каюта затонувшего корабля… учёный рассматривает в лупу добытые нами документы… глаза военкома… Усилием воли я заставил себя продолжать спор.

– Поправка на ворон! – снова предостерёг я. – Почему это мы пройдём по дну, а другие не прошли?

– Я же говорил: нет средств. Водолазу нужен воздух или, лучше сказать, кислород. Так?

– Ну и что? Его будут качать сверху по шлангу.

– Не выйдет! Для этого лодка должна быть над водолазом. Но долго находиться в открытом море она не может – опрокинет. Прикажешь человеку тащить за собой километровый шланг?..

– Водолаз может взять с собой кислород в баллонах.

– Современные кислородные баллоны тяжелы и громоздки, – наизусть процитировал Генка. – Чтобы пройти по дну расстояние, скажем, в пять километров, подняться на корабль и прийти назад, потребуется целый склад баллонов. Человек не в состоянии волочить их на себе, а если и сумеет, в затонувший корабль с этим хозяйством он не войдёт.

– А мы?

– А мы войдём.

– Это почему же?

– У нас будут новые приборы.

– Интересно. Откуда они возьмутся?

– Изобретём.

– Кто – ты?

– Нет, ты. Ведь кислород – твой старый приятель. Помнишь?

Мы рассмеялись.

Конечно, я помнил. Это было год назад, в седьмом классе. Надежда Фёдоровна (она ведёт у нас химию) заявила вдруг, что наши знания – всего класса – её совершенно не удовлетворяют. «Вы не понимаете специфики предмета! – уверяла она. – Для вас химия – книжка. А химия – жизнь. Окружающий мир, Земля, Солнце, Вселенная, наконец, вы сами. Не зная химии, не чувствуя её, вы просто не сможете жить! Ясно?»

Мы вяло ответили, что ясно. Почему-то каждый учитель начинал с того, что именно его предмет абсолютно необходим. Что без физики (или географии, или английского языка) мы буквально погибнем. В то же время изучение какого-нибудь лютика или беспозвоночного червя принесёт нам неисчислимую пользу в будущем.

Потом, когда я стал заниматься изобретательством, оказалось, что учителя были правы. В одном случае мне помог хоть и не лютик, но кленовый лист; в другом – я использовал в изобретении «конструкцию» осьминога.

Всё это, однако, случилось гораздо позднее. А в тот момент слова о значении химии так и остались бы для нас словами, если бы…

Надежда Фёдоровна достала из туго набитого портфеля пачку плотных белых картонок и разложила их, как экзаменационные билеты, на столе. Мы насторожились. Ожидалось что-то интереснее разговоров.

Надежда Фёдоровна объяснила условия. Мы берём по одному билету. В каждом билете три химических элемента. О первом нужно написать подробно, о двух других – коротко. Срок – месяц. Можно пользоваться книгами и учебниками. Только не списывать. Главное – наши собственные впечатления об элементе: как он выглядит, чем пахнет, на что похож. Именно по личным впечатлениям она будет оценивать работы.

Но поразило нас не это. Отметки! Вместо двоек и пятёрок – номера. Тот, кто лучше всего напишет, – «Химик № 1», следующий – «Химик № 2». Поскольку у нас в классе было тридцать учеников, кому-то предстояло стать «Химиком № 30» – удовольствие сомнительное.

Картонки – всё-таки не билеты. Довольно скоро у стола толпился весь класс. События развивались молниеносно, всё решала быстрота и длина рук. Генка с его великолепными данными успел в долю секунды исследовать чуть не половину картонок. В результате мы получили самые простые элементы: он – железо, я – кислород.

А девочкам не повезло. Сера, олово, ртуть и прочая скука – ещё не самое худшее. Например, Нине попались сразу празеодим, неодим и самарий, так что её долго дразнили «Празеодимой». Потом всем надоело ломать язык, и теперь мы зовём её просто «Самарой».

Генка, сказал, что со своим железом он справится в два счёта, без всяких книг. Я поступил хитрее: книги решил взять, но воспользоваться ими в конце, уже кода напишу свои впечатления о кислороде.

К моему удивлению, книг было совсем немного. О бесполезном фторе написаны тома по 800 страниц, а о кислороде, без которого ни один автор не прожил бы и пяти минут, – всего несколько тощих брошюр… Однажды вечером я сел за стол и приготовился писать. Хотелось, чтобы начало было художественным. Что-нибудь вроде: «На ощупь он кажется шероховатым, этот небольшой кусок странного камня…» или ещё лучше: «Слабый, чуть уловимый запах цветов проникает в мою комнату…»

К сожалению, оба начала не годились. Кислород – газ, и, следовательно, о куске не может быть и речи. Запах? Я заглядываю в книгу: нет, кислород не имеет запаха.

Будем рассуждать по порядку. Как он выглядит? Никак. Он невидим. На что похож? Неизвестно. Он, как подпоручик Киже в одноимённом рассказе Юрия Тынянова, «фигуры не имеет».

Но ведь нам показывали опыты? Я вспоминаю. Мы нагревали рыжий порошок – окись ртути. Надежда Фёдоровна говорила: «Смотрите: окисел темнеет, выделяется кислород. По трубке он попадает в колбу с водой». Нет, самого кислорода мы не видели, хотя вода из колбы уходила. Надежда Фёдоровна объясняла: «Кислород вытесняет воду». Потом в колбу вносили тлеющую лучину, и лучина вспыхивала. Это называлось «кислород поддерживает горение». А если это не кислород? Раньше я не сомневался, мне было безразлично. Но, в самом деле, вдруг это водород, или малоизвестный фтор, или газ, вовсе не известный науке? Здорово! Надежда Фёдоровна думает – кислород, и все так думают. И тут оказывается, что это какой-нибудь… владимирий, который обладает совершенно необыкновенными свойствами… Отставить! Это я от Генки заразился: он вечно ходит и мечтает о чём-нибудь таком, необыкновенном. Меня интересует кислород. Что я о нём знаю? Во-первых, я им дышу. Это личное впечатление? Безусловно. Во-вторых… Во-вторых, он поддерживает горение. Это знал ещё первобытный человек, запаливший первый костёр. Вернее, он не знал, но костёр горел, значит, кислород поддерживал… А может быть, поддерживал не он, а какой-то другой газ – кто знает, из каких газов состоял воздух 100 тысяч лет назад?..

Опять этот неизвестный газ. Прекратить? Соединяясь с Генкиным железом, кислород образует бурую окись – ржавчину. Что ещё? Он применяется при сварке металлов и под водой – в водолазных аппаратах.

Если это всё записать, получится четверть страницы. Мало! Добавить воды. Будет полстраницы. Кстати, вода состоит из кислорода и водорода. Ну и что? Кажется, я начинаю понимать, отчего это брошюры о кислороде такие тощие. Да, можно же заглянуть в брошюру. Одним глазом. Всё-таки сто страниц…

Я заглядываю. Уже легче. В одной брошюре сказано, что кислород – самый распространённый элемент на Земле; в другой ещё энергичнее, – что он самый распространённый в природе. В тетради появляется первая фраза: «Кислород – самый распространённый элемент на Земле и вообще в природе. В атмосфере его 23 процента (по весу), в воде – около 89 процентов, в песке – 53, в глине – 56, даже человеческий организм больше чем на половину состоит из кислорода…»

Очень приятно, когда твой элемент – главный в природе. Нина, например, о своём празеодиме так не напишет.

Дальше ещё проще. Кислород открыт в 1774 году шведским аптекарем Карлом Шееле и английским химиком Пристли. Бесцветен. Очень активный газ: соединяется почти со всеми элементами (окисление). Не горит, но в его отсутствии горение невозможно (поддерживает горение). Сам он, конечно, гореть не может, потому что горение – это и есть обычно соединение веществ с кислородом. Не горит и вода – она сама продукт горения.

Практическое значение кислорода огромно. Он широко применяется при сварке и резке металлов, в металлургии, в химической промышленности, в горном деле, при подводных работах, для подъёма на большую высоту, и так далее.

Что теперь? Немного цифр. Вес 1 литра – 1, 43 грамма (трудно представить; в большой литровой бутылке – какие-то полтора грамма, а впрочем, ничего, сойдёт). Температура кипения жидкого кислорода – минус 183 градуса. В 100 объёмах воды растворяется около 4 объёмов кислорода.

Ещё немного о воде (играет важнейшую роль), об озоне (состоит из трех атомов, тогда как обычный кислород – из двух), о перекиси водорода (имеет формулу Н2 О2 ). Можно кончать. Думаю, № 2 (после Генки) мне обеспечен…

Я ошибся. Мой номер был раньше Генкиного. Как раз перед ним. Его признали «Химиком № 29», а меня двадцать восьмым.

Звание «Химик № 1» получила девочка, которая писала о ртути. С обычной девчоночьей дотошностью она достала старый градусник и «добыла» из него шарик чистой ртути. Этот самый шарик она исследовала вдоль и поперёк. Катала по столу, разбивала на мелкие шарики, клала на руку, даже лизнула, чтобы попробовать на вкус. Она нагревала ртуть в кастрюльке, ставила в холодильник и вообще возилась с ней, наверное, целый месяц…

Генке не повезло. Он действительно описал свои впечатления о железе. И правильно описал. Но оказалось, что все железные вещи, которые он когда-либо видел, были сделаны не из железа, а из стали или чугуна. Сталь же и чугун, заявила Надежда Фёдоровна, очень мало похожи на железо… Чистое железо – блестящий белый металл, оно мягкое, с кислородом и водой не реагирует (и, следовательно, не ржавеет!), и прочее, и прочее…

К Генке учительница химии испытывала слабость и сказала только, что к заданию он отнёсся несерьёзно, а вообще в работе у него есть интересные и смелые мысли. Мне же она сказала… Впрочем, вот выдержки из моей тетради с пометками Надежды Фёдоровны.

«Кислород – самый распространённый элемент на Земле и вообще в природе(?). Самый активный газ(?). Не горит(?). Горение – это и есть соединение веществ с кислородом(?). Не горит и вода(?)».

И дальше в том же роде. Насчёт цифр (уж они-то точные) Надежда Фёдоровна ехидно заметила в примечании, что, поскольку я не привожу описания опытов, у неё нет уверенности, что эти данные получены мной самостоятельно. А когда я обиделся и сказал, что взял цифры из книг и что, кстати, все остальные сведения тоже, последовал краткий ответ: «Не списывай. Я предупреждала».

Но самое неприятное было впереди. Вздохнув, Надежда Фёдоровна сказала, что сейчас я не в состоянии понять даже свои ошибки и вообще, видимо, особых способностей к химии у меня нет. Ни теоретических, ни практических (незадолго до этого я разбил в лаборатории какую-то склянку, кажется ценную).

Самолюбие у меня, во всяком случае, было. Я смолчал, хотя говорить ученику такие вещи, по-моему, непедагогично. Однако и сносить обиды я не привык. На следующий день я взял в библиотеке учебник химии для институтов (автор – профессор Глинка) и записался в химический кружок Дома пионеров.

Не скажу, что этот учебник дался мне легко (хоть он и был рассчитан на студентов нехимических факультетов). Но уже через месяц Надежда Фёдоровна довольно хмуро заметила, что я делаю некоторые успехи. В конце второй четверти она вынуждена была поставить мне пять с плюсом – я отвечал на все вопросы и безошибочно писал самые сложные реакции. К концу года у меня была «твёрдая пятёрка» и прозвище «Профессор». Но это уже как-то потеряло значение – я увлёкся химией.

Почему химией? Не знаю. Может быть, виноваты сказки: меня с детства увлекали всякие маги, кудесники и колдуны. А для человека, желающего творить чудеса, химия – клад. Недаром в средние века без алхимии не обходился ни один мало-мальски уважающий себя волшебник.

Если же говорить серьёзно, вначале меня привлекли неожиданности. Их было множество. Безобидный с виду порошок оказывался взрывчатым веществом; чёрная, мрачного вида жидкость – сильнейшим лекарством. Каждый элемент, каждое вещество таили в себе открытия, на которые уже натолкнулись, и такие, что ещё впереди. Может быть, повезёт и мне…

Потом я узнал периодическую систему элементов. Выло такое чувство, словно в темноте вспыхнул вдруг яркий электрический свет. Я увидел, что во всём этом хаосе неожиданностей есть система. Поразительная система, которая позволяет, не зная вещества, заранее предсказать его поведение. И всё равно удивиться, когда предсказание сбудется, потому что чудо, которого ждёшь, не перестаёт быть чудом.

Нет, я не утратил веры в своё открытие. Но теперь я мечтал не случайно натолкнуться на него, а искать и найти.

И ещё одно, самое простое и, пожалуй, самое главное. Я стал разбираться в химии. А разбираться всегда интересно. Вот не понимать – это действительно скучно…

Я не давал обещаний. Да Генка их и не требовал. Кажется, он был уверен, что такая задача, как поиски затонувших кораблей, не может не «завести» самого равнодушного человека.

Я «заводился» постепенно. Вначале над созданием подводного скафандра думал урывками: на скучной картине или в очереди за рыбой. Потом я и всё остальное делал урывками, потому что скафандр, прожорливый, как удав, буквально глотал, время.

Проблема рисовалась мне так. Нужно придумать аппарат, который дал бы возможность пройти под водой несколько километров, подняться на корабль, взять груз и вернуться. С учётом всяких случайностей на это должно уйти не меньше 8 – 10 часов.

Итак, аппарат с запасом кислорода на 10 часов работы. Я взял книги по дыханию и по водолазному делу. В состоянии покоя человек расходует в минуту примерно треть литра кислорода. Но при ходьбе (особенно под водой) потребность в кислороде сильно возрастает и может доходить до 3 литров в минуту. Значит, на 10 часов нужно 1800 литров.

В обычном баллоне, которым пользуются водолазы, запас кислорода 300 литров. Следовательно, для наших целей нужно не меньше шести баллонов. Каждый такой баллон весит 5 килограммов. Итого – 30 килограммов. Много!

И это ещё не всё. На земле мы выдыхаем воздух в атмосферу. А под водой? Конечно, можно выдыхать в воду (так, кстати, делается в современных аквалангах). Но тогда кислород будет использоваться не полностью: большая его часть будет уходить при выдохе. И, значит, придётся брать с собой не шесть, а сто пятьдесят баллонов общим весом 3 /4 тонны! Это уже фантастика…

К счастью, есть другой путь. Кислород, «отработанный» в организме, выдыхают не в атмосферу, а в специальный регенеративный патрон. Здесь отработанный воздух очищается от вредных примесей – углекислого газа, воды – и вновь поступает на дыхание.

Такая «замкнутая» система даёт возможность лучше использовать кислород. Однако химические вещества, которые поглощают углекислоту (обыкновенная известь), тоже ведь имеют вес. И не малый!

Если его учесть и прибавить ещё сам скафандр, то аппарат будет весить килограммов сорок пять. Носить, хотя бы и в воде, такую тяжесть 8 часов, пробираться с ней в затонувший корабль, вытаскивать груз… Нет, это не годится.

Почему баллоны такие тяжёлые? Ведь 300 литров кислорода весят немногим больше 400 граммов. Но – давление. Кислород в водолазных баллонах сжат под давлением в 150 атмосфер. Полтораста атмосфер – не шутка. При разрыве двух таких баллонов выделяется столько же энергии, как при взрыве 75-миллиметрового шрапнельного снаряда! Ясно, приходится изготавливать баллоны из толстой стали.

– А если махнуть рукой на атмосферы? – спрашивает Генка, когда я объясняю ему обстановку. – Понимаешь, взять под нормальным давлением. Тем более, где мы будем искать компрессор? А кислород мы запросто добудем в аптеке, из подушек.

Идея мне нравится. Всё-таки, что ни говори, у Генки светлая голова. Одно меня смущает – объём. 1800 литров – почти два кубических метра. Это же не баллон – дом! Как его тащить за собой?

– Зачем тащить? – возбуждённо говорит Генка. – Мы влезем внутрь, приспособим весла и поплывём. Представляешь, как в лодке…

Пока я медленно обдумываю новую, небывало смелую и оригинальную идею, Генкино лицо мрачнеет.

– Чепуха, – говорит он.

– Не понимаю.

– Получится подводная лодка, – объясняет он уныло, – только первобытная. Вроде тех, что строили в семнадцатом веке. Тоже мне изобретение!.. Надо думать!

Я думаю. Многие животные умеют дышать под водой. Есть такая личинка с хлыстообразным хвостом. На суше хвост короче тела. Но если бросить её в миску с водой, хвост, похожий на обрубок, превратится в изумительный механизм. Он будет вытягиваться, как перископ, пока не достигнет поверхности. Внутри «перископа» – канал, по которому насекомое втягивает воздух.

Жучок донация пользуется готовой кислородной «станцией». Стебли некоторых водяных растений имеют систему капиллярных сосудов, по которым воздух с поверхности, от листьев, проходит к корням. Жучок живёт среди корней водяных лилий. На конце его тела расположены тонкие полые шипы. Он вонзает эти шипы в капилляр и высасывает воздух, накопленный листьями лилии.

Водяной паук устраивает себе «воздушный колокол». Из собственного шелка он ткёт кокон вроде напёрстка и прикрепляет его ко дну. Вначале кокон наполнен водой. Но паук, поднимаясь на поверхность, захватывает волосками пузырьки воздуха. Достигнув своего кокона, он сталкивает пузырёк. Пузырёк попадает в кокон, вытесняя воду. Операция повторяется много раз, пока «колокол» не заполнится воздухом. Подводное жилище готово.

– Природа вряд ли поможет, – говорит Гена. – Человеку нужно слишком много кислорода. Попробуй химию.

Хорошо, попробуем химию.

Недавно один знакомый (человек, между прочим, немолодой) спросил меня: «Почему вы не пошли в магазин и не купили акваланг?» Я пожал плечами, но ответил вежливо: «А почему вы не купили телевизор в тридцатом году?» Больше он не задавал вопросов.

Думать над водолазным аппаратом мы начали в 1942, то есть 22 года назад. В то время аквалангов в магазинах не было. Их и вообще не было. Ни в нашей стране, ни за границей. Изобретатели акваланга – французы Жак-Ив Кусто и Эмиль Ганьян – начали свои работы в том же 1942 году…

И дело не только в этом. Акваланги – даже современные – для наших поисков совершенно не годились. В лучшем нынешнем акваланге «Подводник-1» на глубине 10 метров можно работать не больше 25 минут. Время, вполне достаточное для подводных прогулок и охоты, но никак не для поисков затонувших кораблей. Сделать акваланг мощнее трудно. «Подводник-1» весит вполне достаточно – больше 20 килограммов.

Впрочем, в 1942 году всё обстояло проще: аквалангов не было, водолазные скафандры не годились. Требовалось что-то принципиально новое. Генка, у которого было отличное чутьё на новое, считал, что помочь нам может только химия.

Кажется, нет ничего проще, как добыть кислород химическим путём. Почти все приходящие на ум вещества достаточно богаты кислородом. При желании его можно получить из воды и песка, из глины и азотной кислоты, из мела, классной доски и даже из ржавчины. Например, обычно считают, что в доменной печи выплавляют только чугун. В действительности из руды «выплавляют» и кислород. Если печь немного переоборудовать, она будет выдавать его вполне добросовестно. И кто знает, может, на ещё не открытой планете Альфа-Омега домну используют именно для этой цели…

К сожалению, искать затонувшие корабли, имея за плечами небольшую домну, затруднительно. Поэтому я сразу же отбросил все вещества, для разложения которых (и получения кислорода) нужны завод, цех или хотя бы лаборатория. Пришлось, например, отказаться от воды и песка. Жаль. Их не надо было бы тащить с собой: включи установку в любом месте и получай кислород. Конечно, когда-нибудь так будет. Но пока (ещё и сейчас) подходящей установки нет. Любое другое вещество, содержащее кислород, придётся нести на себе. Естественно, что следовало выбрать такое, в котором много кислорода и мало посторонних элементов, «балласта». С этой точки зрения малопригодна, скажем, широко применяемая в школьных опытах окись ртути. В ней много бесполезной ртути и очень мало (всего 7 процентов) нужного кислорода. Итак, к веществу, которое мы искали, предъявлялись два основных требования: оно должно быть богато кислородом и легко отдавать его «по первому требованию». Немного позднее мы обнаружили, что есть ещё третье, практическое – возможность достать. Но в то время мы были выше таких низменных и скучных соображений…

Я не люблю бертолетову соль. Мне трудно представить, что когда-то я её «открыл» и горячо рекомендовал Гене. Он не спорил. И в самом деле: если судить теоретически, бертолетова соль вполне годилась для наших целей. Кислорода в ней много: в 1 килограмме 275 литров. При нагревании она его легко отдаёт.

Слишком легко! Будь мы опытнее, это насторожило бы нас. Вещества, которые легко расстаются с кислородом, так же легко взрываются. Мы этого не знали, и потому у меня над бровью небольшой шрам.

Но шрам – мелочь. И что я пролежал три дня в больнице – тоже ерунда (лежат же с гриппом). Хуже всего были разговоры дома, в школе, в Доме пионеров. Пришлось дать торжественное обещание, что с бертолетовой солью я больше не буду работать. Я и не работал, хотя, говорят, нам просто не повезло – она взрывается совсем не так часто.

К другим веществам обещание не относилось. Мы рассудили, что ими можно заниматься, не нарушая слова. Тем более, что пока я лежал в больнице, Гена сделал открытие – обнаружил перекись натрия и тетраокись калия.

В молекуле обычного кислородного соединения – окиси – один атом кислорода. В перекиси их два. А в тетраокиси – четыре («тетра – по-гречески и значит „четыре“). Такое изобилие кислорода само по себе заслуживало внимания. Генка, однако, вычитал нечто гораздо более важное. Перекись и тетраокись отдают кислород, если действовать на них… водой и углекислым газом. То есть теми самыми продуктами, которые выделяются при дыхании!

Стоит подышать, скажем, на тетраокись, и пожалуйста, она отдаёт кислород. Специального регенеративного патрона не нужно: эти удивительные, как будто специально созданные для нас вещества не только вырабатывают кислород, но и поглощают продукты дыхания, очищая воздух. Гениально!

Вот тогда-то нам впервые пришлось столкнуться с третьим условием, практическим. Ни получить, ни купить, ни достать, ни раздобыть перекись натрия или тетраокись калия мы не смогли. Шла война, с реактивами было трудно.

Мы долго переживали неудачу. И зря, как я узнал позднее. Во-первых, сумей мы достать перекись и тетраокись, мы не сделали бы изобретения, потому что их применяли в дыхательных аппаратах ещё в 1904 году (вот что значит забыть поправку на ворон!). Во-вторых, мы не учли ещё одну старую истину: и на солнце бывают пятна.

В пероксидных аппаратах (так их называют) кислород выделяется неравномерно: то его слишком мало, то слишком много. Перекись и тетраокись взрываются, пожалуй, чаще, чем бертолетова соль.

Неизвестно, чем бы кончились наши опыты. Хорошо, если только вторым шрамом…

Всё идёт нормально. Мы ходим по земле, где сколько угодно воздуха, учимся в школе, получаем отметки – хорошие и не очень. А где-то там, километрах в сорока от Баку, мирно дремлют на дне пролива затонувшие корабли. И вот однажды…

Это было в середине июля. Беспощадно жарило солнце. Воздух напоминал парное молоко – густоё и теплоё. В такую погоду нужно держаться тени и ходить медленно, избегая лишних движений.

Но мне было не до того – я торопился к Гене. Должно быть, я немного увлёкся, потому что, встретив самого Генку на улице, попытался проскочить мимо.

– Что-нибудь случилось? – спросил Генка и как-то странно посмотрел на меня.

Нет, я не воскликнул: «Эврика!» Это было бы глупо. Генка шёл, кажется, ко мне, и глаза у него подозрительно блестели. Я сказал осторожно:

– Так, кое-что… А у тебя?

– Кое-какие соображения.

Я насторожился. Одна гениальная идея – хорошо. Две гениальные идеи одновременно – это слишком много. Начнутся споры, обсуждения, доказательства. Конечно, моя идея лучше и со временем пробьёт себе дорогу, но драгоценное время будет потеряно.

– Любопытно… – сказал я как можно небрежнее. – А что такое?

Я ожидал, что Генка начнёт изворачиваться. А он ответил прямо:

– Вода.

Я вздохнул с облегчением. Для моей идеи вода опасности не представляла: для её разложения нужна мощная электролитическая установка. Строить установку на дне? Явный абсурд.

– А у тебя?

По Генкиному лицу было видно: его очень интересует, что у меня. Но спросил он почти равнодушно.

– Перекись.

За этим простым ответом скрывалась хитрость.

– Перекись, – с нескрываемым удовольствием повторил Гена. Он явно хотел добавить: – «Только-то…»

Я улыбнулся: вот как ловят карасей на удочку! Он, конечно, решил, что я говорю о перекиси натрия.

– Подожди-ка! – Генка спохватился. – Это что за перекись?

– Водорода. – Отвечая, я смотрел в сторону. Краем глаза я наблюдал за ним. Но что это? Он усмехнулся! – Стоп! – сказал я решительно. – Так не честно. Какая вода?

Генка невинно посмотрел на меня:

– Окисленная.

Окисленной водой её назвал профессор Тенар, впервые получивший перекись водорода в 1818 году. Название правильное. В молекуле воды один атом кислорода, в молекуле перекиси – их два. Поэтому вполне можно считать, что это вода, соединившаяся с кислородом, то есть окисленная вода.

Но и второе, более позднее и обычное теперь название – перекись водорода – тоже правильно. Если вода, Н2 О, – окись водорода, то окисленная вода, Н2 О2 , – его перекись.

Впрочем, все эти проблемы заинтересовали нас позднее. А в тот момент, стоя на самом солнцепёке, мы думали о другом. Совпадение потрясло нас. Один человек может ошибиться и потом убедить другого. Но когда два человека, совершенно независимо, приходят к одной мысли, да ещё в один день и час, – это кое-что значит…

Наполовину зажаренные, но полные бодрости, мы пошли в библиотеку и взялись за книги. К сожалению, книг по перекиси не было. Только небольшие главки в вузовских учебниках.

Мы жадно бегали глазами по страницам и лихорадочно обменивались впечатлениями. Сведения были такие, что хотелось кричать. В конце концов нам пришлось удалиться в коридор, и здесь мы по-настоящему оценили размеры счастья, которое нас озарило.

Сокровища ещё лежали на дне моря, но недалёк был день, когда их поднимут на поверхность. Ведь теперь человек получит не устаревшие скафандры со сжатым кислородом, а новые – с всесильной перекисью водорода!

Мы не уставали восхищаться. Перекись обладала всеми достоинствами и не имела, кажется, ни одного недостатка. Жидкость – она не нуждалась в толстых и тяжёлых баллонах, где приходится хранить газ. При нормальной температуре она не разлагалась. Для хранения перекиси вполне годилась обыкновенная алюминиевая кастрюля. И она, эта перекись, почти целиком состояла из кислорода.

В килограмме перекиси почти 950 граммов, или 660 литров, кислорода. Следовательно, чтобы получить нужные нам 1800 литров, потребуется совсем немного. Кастрюля с 3 килограммами перекиси – и дыши под водой 10 часов!

Я спохватился. Из двух атомов кислорода, входящих в молекулу перекиси, использовать можно только один. Окисленная вода, отдавая этот «лишний» кислород, превращается в обыкновенную воду. Вода же, как известно, за свой кислород держится крепко. Значит, не три килограмма, а шесть. Ничего, шесть – тоже вполне терпимо.

Где достать перекись, мы, конечно, знали. Тут совсем не требуется быть химиком. В дамской парикмахерской. Правда, меня там спросили, не хочу ли я стать блондином (Гена и так блондин), но охотно налили небольшой пузырёк. Для первого опыта достаточно.

Выделить из перекиси кислород весьма просто. Достаточно добавить в неё вещество, ускоряющее разложение, – катализатор. Катализаторов перекиси сколько угодно: почти все металлы, щёлочи, ферменты (например, содержащиеся в крови), обыкновенная пыль. Если верить книгам, особенно хорошо действуют платина и палладий. Скажем, 1 миллиграмм тонкоизмельчённой платины может разложить целое озеро окисленной воды.

К сожалению, платины у нас не было. Но и озера – тоже. Был небольшой пузырёк. Поэтому для опыта вполне годилась серебряная ложка, тем более что серебро, как писали в книгах, «превосходный катализатор».

Мы налили перекись в блюдце, осторожно коснулись её ложкой. Никакого впечатления. Опустили ложку. Из глубины на поверхность выскочил пузырёк газа, лопнул. За ним потянулись другие. Но как-то вяло, неохотно.

– Может, это не серебро? – усомнился Гена.

Я молча показал пробу.

– Катализатор лучше действует в тонкоизмельчённом состоянии, – отпарировал он.

Приводить ложку в тонкоизмельчённое состояние я отказался, дома это могло вызвать возражения. Зато у меня нашёлся другой сильный катализатор – перманганат калия («марганцовка»), и уже в порошке. Мы бросили несколько крупинок, пузырьки побежали быстрее. Но всё равно это никак не напоминало извержение кислородного вулкана, которого мы ожидали.

– По-моему, дело в концентрации, – сказал я. – Это не чистая перекись, раствор. И, наверное, слабый.

– Какая перекись? Самая обыкновенная, – удивился мастер в парикмахерской, – Раствор? Ясно, раствор. А вы что хотите, чистую? – Он расхохотался. – Другой не бывает. Точно не знаю. Процента три, думаю, наберётся.

Три процента! Я мгновенно произвёл несложную арифметическую операцию. Если чистой перекиси нужно 6 килограммов, то 3-процентного раствора в 33 раза больше. Почти 200 килограммов. В путешествие за сокровищами придётся захватить хорошую лошадь…

Из парикмахерской мы вышли одинаково мрачные – Гена считал не хуже меня. Впрочем, он быстро пришёл в себя.

– В аптеке должна быть пергидроль, – бодро сообщил он. – Концентрация вполне приличная – тридцать три процента. Конечно, придётся брать восемнадцать килограммов. Всё-таки не двести!

Достать пергидроль было труднее, но мы достали. И сразу почувствовали разницу. Крупинка перманганата – и перекись кипела. Я поднёс лучинку. Она мгновенно вспыхнула. Это был кислород – перекись превосходно разлагалась!

Даже слишком. И если затонувшие корабли всё ещё спокойно лежат на дне Каспийского моря, то виноват в атом беспокойный характер перекиси.

Очень скоро мы заметили, что она отлично разлагается и без перманганата. В состав стекла входит щёлочь. Эту щёлочь в совершенно ничтожных количествах «вымывает» вода. Попав в раствор, щёлочь становится катализатором. Через несколько дней окисленная вода в бутылке превращается в обыкновенную.

Перелить её в медную или чугунную посуду? Об этом не могло быть и речи: медь и железо – катализаторы. Лучше всего алюминиевая кастрюля, алюминий на перекись почти не действует.

Но только если он чистый. А попробуйте отмыть кастрюлю так, чтобы в ней не осталось следов ферментов, когда ферменты входят в состав пищи. Впрочем, это ещё полбеды. Перекись нужно охранять от пыли, грязи, света. Даже плюнуть на неё в сердцах нельзя. В слюне – ферменты. По-моему, злых взглядов она тоже не выдерживает. Но трудно смотреть ласково, когда прямо на глазах с таким трудом добытая перекись превращается в воду.

Мы нашли выход. Стали добавлять к перекиси специальные вещества. Одни из них являются врагами катализаторов, уничтожают их действие. Они так и называются – «антикатализаторы». Другие – стабилизаторы – замедляют разложение перекиси в десятки и сотни раз. Как и почему – не вполне ясно. Но замедляют – это точно.

Особенно понравились нам порошки от головной боли. Они у нас постоянно были с собой. Когда смотришь, как перекись разлагается, и ничего не можешь сделать, без асфена (аспирина с фенацетином) не обойтись. И вдруг выяснилось, что порошки обладают «двойным» действием: успокаивают не только голову, но и перекись! Это было гениальное открытие (к сожалению, не наше; о том, что аспирин и фенацетин хорошие стабилизаторы, мы узнали из книг).

Главную трудность как будто удалось преодолеть. В чистой, промытой кислотой алюминиевой кастрюле или в тёмной, зелёного стекла бутылке перекись не разлагалась. Мы смогли, наконец, перейти к настоящему делу – к конструированию водолазного аппарата нового типа.

Не скажу, что мы были специалистами в этой области. В частности, о таких необходимых конструктору предметах, как теоретическая механика, сопротивление материалов или детали машин, у нас были смутные представления. ОСТы и ГОСТы рисовались нам в тумане.

Но после укрощения перекиси мы верили в свои силы. Генка, который чертил лучше меня, был назначен главным конструктором. И мы приступили.

Как всё великое, наш первый аппарат был предельно прост. Два бачка – один над другим, соединённые трубкой с краником. В верхнем бачке отверстие с крышкой для заливки перекиси. От нижнего бачка отходила трубка для кислорода. Вот, собственно, и всё.

Аппарат должен был работать так. Человек открывает краник – порция перекиси стекает в нижний бачок. Там она попадает на серебряную сетку (катализатор) и разлагается. Выделившийся кислород по другой трубке (краник закрыт) идёт в дыхательный мешок и дальше – в маску. Выдох через регенеративный патрон.

Маску, дыхательный мешок и регенеративный патрон можно было оставить такими же и взять со старых водолазных скафандров – это упрощало дело.

По совести, некоторые элементы конструкции вызывали у нас сомнения. Постоянно открывать и закрывать краник не очень удобно. Не совсем ясно, что произойдёт, если человек в воде перевернётся и нижний бачок окажется сверху.

Решили этим пренебречь. Возня с краником, конечно, неудобство, но мелкое. А вниз головой можно и не становиться – не цирк.

Свернув чертежи «индустриальной» трубочкой, мы отправились по мастерским. И тут возникло препятствие, которого мы никак не ожидали. Мастера брались изготовить наш аппарат из любого материала, только не из алюминия. Ни паять, ни варить алюминий они не умели (вообще-то, ничего невозможного нет; но и сейчас трудно найти мастера, который возьмётся за алюминий).

После долгих и безуспешных переговоров мы сдались: заменили алюминий листовым железом. Через неделю, точно в договорённый срок, мы получили аппарат: два больших железных ящика, бурых от ржавчины. Один из этих ящиков до сих пор хранится у меня – в поисках затонувших кораблей он не участвовал.

И не мог участвовать – это показал первый же опыт. Перекись, залитая в верхний бачок, совсем не нуждалась в серебряной сетке. Она разлагалась немедленно и чрезвычайно бурно: железо и ржавчина – сильные катализаторы. Никакие порошки тут не помогали. Где им было справиться с такой массой катализатора! До взрыва, правда, не доходило: мы опасались завинчивать крышку…

Мы снова обошли все мастерские города. Безрезультатно. Паять и варить алюминий по-прежнему никто не брался. Вести же поиски затонувших кораблей, имея при себе алюминиевую кастрюлю с перекисью, было невозможно. Пришлось признать, что наших сил недостаточно, нужна помощь.

В ноябре 1943 года я составил описание аппарата, Гена тщательно вычертил все узлы, и проект отправился в Москву – в Отдел изобретений морского флота.

С этого дня мы жили почтой. И не столько обычными письмами, сколько телеграммами. Мы были уверены, что не сегодня-завтра придёт вызов. Что-нибудь вроде: «Поздравляем победой. Немедленно вылетайте. Создан специальный институт вашим руководством».

Телеграмм, однако, не было. Писем тоже. Мы посылали запросы: один, другой… Наконец, уже в начале 1944 года, ответ пришёл. Короткая, отпечатанная на машинке бумажка. Сухое перечисление недостатков: отсутствие автоматической регулировки, невозможность работать в перевёрнутом положении, и так далее. Но больше всего досталось перекиси: она-де дорога, чрезвычайно неустойчива, взрыво – и пожароопасна.

Тут можно было спорить. Но в конце приводился расчёт. Обычный баллон, в котором 300 литров кислорода, весит 5 килограммов. Для получения того же количества газа нужно 3 килограмма 33-процентной перекиси. Вес аппарата (двух бачков) для хранения и разложения перекиси – не менее 1, 5 – 2 килограммов. Так что выигрыша в весе предложение авторов не даёт. И, следовательно, интереса не представляет. А потому предложение отклоняется.

Шло время. Мы кончили школу, поступили в Индустриальный институт. На один и тот же факультет. На механический. Химию мы и так знали неплохо. А конструированию нужно было учиться.

Нет, мы не забыли скафандр. Мы думали о нём постоянно. Но спорить против расчёта было невозможно. Перекись 33-процентной концентрации не имеет преимуществ перед сжатым кислородом.

В начале 1947 года Гена встретил в журнале упоминание о 50-процентной перекиси. Потом я нашёл заметку о 70-процентной. И, наконец, появилась статья, где чёрным по белому было написано, что немцы к концу войны использовали перекись водорода концентрации 80 процентов.

Уже сами по себе сообщения заслуживали всяческого внимания. Но ещё больше заинтересовал нас тон, которым теперь писали о перекиси. Тон был явно таинственный. Авторы прозрачно намекали, что о применении окисленной воды им известно такое… Короче, только совсем уж бесчувственный человек мог остаться спокойным, когда перекись – наша перекись! – из безобидной «парикмахерской» жидкости превращалась в «стратегическое сырьё»…

Эти статьи были последней каплей. Не очень глубокая чаша нашего терпения переполнилась. Мы решили действовать.