29 ноября

Без чувствительности, чуткости, не может быть сердечности; личная реакция вовсе не означает чувствительности; вы можете быть чувствительным относительно своей семьи, своих достижений, своего статуса, своих способностей. Этот вид чувствительности — реакция, узкая и ограниченная, и это деградация. Чувствительность не есть хороший вкус, потому что хороший вкус имеет личный характер, а свобода от личной реакции есть осознание красоты. Без понимания красоты и без чувствительного, чутко-восприимчивого её осознания нет любви. Это чувствительное, чуткое осознание природы, реки, неба, людей и грязной дороги означает сердечность. Сущность сердечности — чувствительность, чуткая восприимчивость. Но большинство людей боится быть чувствительными; для них быть чувствительными означает быть уязвимыми, и потому они делаются бесчувственными и черствеют, сохраняя тем самым свою скорбь. Или они укрываются во всякого рода развлечениях, в церкви, в храме, в болтовне, кино, социальных реформах. Но быть чувствительным — это не нечто личное, если же это имеет личный характер, то ведёт к несчастью. Прорываться через эту личную реакцию значит любить, а любовь — и для одного и для многих; любовь не ограничивается одним или многими. Чтобы быть чувствительными, нужно, чтобы все чувства были вполне живыми, активными, страх же стать рабом чувств — это просто стремление уйти от естественного факта. Осознание факта не ведёт к рабству, это страх перед фактом ведёт к зависимости. Мысль исходит из чувств, и мысль ведёт к ограничению — но вы всё же не боитесь мысли. Наоборот, её почитают респектабельной и тщеславно лелеют. Чувствительно осознавать мысль и чувство, мир вокруг себя, свой офис и природу — значит каждое мгновение вспыхивать сердечностью. Без сердечности всякое действие становится тягостным и механичным — и ведёт к упадку.

Было дождливое утро, и небо было плотно закрыто облаками, тёмными и беспокойными; дождь начался очень рано, и вы могли слышать его шум среди листьев. И было так много птиц на маленьком газончике, больших и маленьких, светло-серых и коричневых с жёлтыми глазами, больших чёрных ворон и маленьких, меньше воробья; они скреблись, толкались, трещали, щебетали неугомонно, жалуясь или выражая удовольствие. Дождь моросил, и они, похоже, ничего не имели против этого, но когда полило сильнее, они все улетели, громко сетуя. Но кусты и большие старые деревья радовались; их листья были дочиста отмыты от многодневной пыли. Капли воды висели на кончиках листьев; и одна капля падала на землю, а уже появлялась другая, готовая упасть; каждая капля была дождём, рекой и морем. И каждая капля была яркой, блестящей; она была роскошнее всех алмазов и прекраснее их; капля формировалась, пребывала некоторое время в своей красоте и исчезала в земле, не оставляя следа. Это была бесконечная процессия, исчезающая в земле. Это была бесконечная процессия за пределами времени. Шёл дождь, и земля наполнялась на все жаркие дни многих месяцев. Солнце было скрыто за массой облаков, и земля отдыхала от жары. Дорога была очень скверная, с множеством глубоких рытвин, заполненных бурой водой; небольшой автомобиль то переезжал их, то объезжал, но продвигался вперёд. Там были розовые цветы на ползучих растениях, вившихся вокруг деревьев и по заборам из колючей проволоки, буйно разрастаясь над кустами, и дождь делал их окраску более мягкой и более нежной; такие цветы были повсюду, и их нельзя было не принять. Дорога прошла мимо грязного посёлка с грязными лавчонками и грязными закусочными, но когда она повернула, появилось рисовое поле, окружённое пальмами. Они окружали его, как бы присваивая его себе, чтобы люди его не испортили. Рисовое поле следовало изгибающейся линии пальм, а за ними были рощи бананов, большие блестящие листья которых были видны сквозь пальмы. Это рисовое поле было как бы заколдованным; оно было таким изумительно зелёным, таким роскошным и восхитительным; оно было невероятным, оно захватывало ваш ум и сердце. Вы смотрели на него и исчезали, чтобы уже никогда не быть прежним. Этот цвет был богом, был музыкой, был любовью земли; небеса приближались к пальмам и покрывали землю. Это рисовое поле было блаженством вечности. Дорога шла к морю; море было бледно-зелёное, с огромными катящимися валами, они обрушивались на песчаный пляж; волны были грозные, насыщенные яростью множества штормов; море выглядело угрожающе спокойным, а волны демонстрировали его опасность. Лодок на море не было, этих непрочных катамаранов, очень грубо связанных куском верёвки; все рыбаки находились в тёмных и крытых пальмовыми листьями хижинах на песке, очень близко к воде. И облака продолжали накатываться, гонимые ветрами, ощутить которых вы не могли. И снова придёт дождь, с приятной улыбкой.

Для так называемых религиозных людей быть чувствительным — грех, зло, присущее мирскому; для религиозного человека прекрасное есть искушение, которому надлежит сопротивляться, пагубное отвлечение и помеха, которую следует отвергнуть. Добрые дела не заменят любовь, без любви же любая деятельность ведёт к страданию, или возвышенному или низменному. Сущность сердечности — чувствительность, и без неё всякое поклонение есть бегство от реальности. Для монаха, для саньяси, чувства — путь страдания; исключение делается для мысли, которая должна быть посвящена богу их воспитания, их обусловленности. Но мысль происходит от чувств. Это мысль создаёт время, и это мысль делает чувствительность грешной. Выйти за пределы мысли — добродетель, эта добродетель — повышенная чувствительность, которая есть любовь. Любите — и греха нет; любите — и делайте, что хотите, и тогда нет скорби.