1 ноября

Небо пылало фантастическим цветом, огромными вспышками невероятного огня; небо на юге полыхало облаками взрывающихся красок, одно облако интенсивнее другого в своём неистовстве. Солнце село за холм, напоминающий по форме сфинкса, но там красок не было — небо хмурое, пасмурное, никакой безмятежности прекрасного вечера. Но запад и юг сохраняли всё величие угасающего дня. К востоку цвет был голубой; то была голубизна утренней славы, цветок такой нежный, что тронуть его значило повредить нежные, прозрачные лепестки; он был интенсивно голубым, с невероятным отсветом бледно-зелёного, фиолетового и резкостью белого; он посылал с востока на запад лучи этой фантастической голубизны через всё небо. И юг был теперь прибежищем великих огней, которые никогда не погасить. Через густую зелень рисовых полей шла полоса цветущего сахарного тростника; она была пушистая, бледно-фиолетовая, с нежным светло-бежевым оттенком тоскующего голубя; пронизываемая вечерним светом, она тянулась через ароматные зелёные рисовые поля к холмам почти такого же цвета, как цветок сахарного тростника. Холмы были в союзе с цветком, красной землёй и темнеющим небом, и в этот вечер холмы пели от радости, ибо это был вечер их восхищения. Стали проступать звёзды, и вскоре не осталось ни облачка — и каждая звезда сияла с поразительной яркостью в промытом дождём небе. Рано утром, задолго до рассвета, Орион владел небом, и холмы были безмолвны. Только через долину на глухой, низкий крик совы на более высоких, лёгких тонах откликалась другая сова; в чистом спокойном воздухе их голоса разносились далеко, и они подлетали всё ближе, пока не устроились, похоже, где-то в отдельно стоящей группе деревьев; потом они ритмично пере кликались друг с другом, одна на более низких тонах, чем другая, — пока не закричал человек и не залаяла собака.

Это была медитация в пустоте — в пустоте, не имеющей границ. Мысль не могла следовать за ней туда, и она осталась там, где начинается время; не было и чувства, которое искажало бы любовь. Это была пустота без пространства. Мозг никак не участвовал в этой медитации; он был совершенно спокоен, уходя в себя и выходя наружу в этом спокойствии, но никоим образом не становясь причастным этой безграничной пустоте. Весь ум воспринимал или ощущал или осознавал происходящее, и всё же он не выходил за свои собственные пределы, был чем-то посторонним, чуждым. Мысль — препятствие для медитации, но только медитация может устранить это препятствие. Мысль рассеивает энергию, и сущность энергии — свобода от мысли и чувства.