ПРОИСХОЖДЕНИЕ И РАННЕЕ ДЕТСТВО

О своих корнях Питирим Сорокин говорил и писал очень мало. Скорее всего, виной тому были весьма неглубокие знания по этой части. С самого рождения его ожидала судьба бродяги — «перекати поле», начавшего свое путешествие на лесных тропах Севера России и закончившего на хайвэйях Соединенных Штатов Америки. Поэтому в разных источниках данные и о дате, и о месте рождения Питирима Сорокина расходятся. Так, дату своего рождения сам Сорокин считал и везде указывал как 21 января 1969 года (по старому стилю), хотя в записи турьинской Воскресенской церкви значится 23 января. Эту путаницу внес, судя по всему, отец Питирима — Александр Прокопьевич Сорокин, который посчитал, что раз сына нарекли в честь одного из трех усть-вымских святых епископа Питирима, день поминовения которого отмечали как раз 20 января, то значит и мальчик родился примерно в это время.

Об Александре Прокопьевиче Сорокине известно, что происходил он из сословия русских мещан. Родился и вырос он в Великом Устюге. В то время этот древний город играл важную культурную, религиозную и политическую роль в истории северо-восточной Руси. И, кроме того, был центром многих искусств и ремесел. Не удивительно, что родители определили Александра в ремесленно-художественное училище. Цех, в котором обучался молодой человек, находился под опекой Стефано-Прокопьевского братства. Поэтому, когда Александр закончил обучение и получил диплом (а к нему и нагрудный знак, где на голубом фоне золотыми буквами удостоверялось, что «Александр Прокопьевич Сорокин — золотых, серебряных и чеканных дел мастер»), молодой специалист был откомандирован братьями в Коми край для распространения христианства и усиления влияния церкви на народы Севера.

Вот как сам Питирим Сорокин описывает край, в котором ему суждено было появиться на свет:

«Эта местность в основном состояла из первозданных лесов, тянущихся на сотни верст во всех направлениях. В то время они еще не были испоганены „цивилизацией“. Подобно маленьким островкам в море, затерялись в этих лесных массивах села и деревушки коми народа. Две великие реки — Вычегда и Печора — со своими притоками несли через страну прозрачные, как хрусталь, воды. Их бурное течение омывало красивые песчаные пляжи, крутые холмы, благоухающие пойменные луга, деревья и кусты, растущие вдоль берегов…

На земле, покрытой белым красивым мхом — ягелем, стояли тысячи высоких и стройных сосен, подпирая небо, то тихие и загадочные, слоено-забывшиеся в молитве, то шумящие и раскачивающиеся, как бы сражающиеся с яростной вражьей силой. Многие и многие часы я провел в этих соборах живой, природы, очарованный их величием, таинственностью и Богом данной красотой».

Вот в этой земле обетованной, среди первозданной чистоты, и повстречал молодой мастеровой Александр свою суженую — Пелагею. Она покорила его своей необыкновен ной красотой и кротостью характера. Молодые люди поженились и теперь уже вместе странствовали по деревням и селам Коми края, где Александр промышлял своим ремеслом, починяя церковную утварь. Вскоре у молодой четы появился первенец — Василий. Глава семейства, благодаря своему умению, честности и надежности, очень быстро прослыл настоящим мастером. Ему с легкостью удавалось заполучать крупные подряды, и семья, хоть и не «жировала», но и не бедствовала.

В 1888 году Сорокины остановились зимовать в селе Турья Яренского уезда Вологодской губернии в доме учителя местной гимназии. 23 января 1889 года (4 февраля по новому стилю) Пелагея родила второго мальчика, которого нарекли Питиримом.

С наступлением весны все семейство снова двинулось в путь. Так и двигались они от деревни к деревне, от церкви к церкви.

«Церковь в каждой деревне возвышалась над всеми другими строениями. Ее колокольня с голубыми куполами парила высоко над селом, и белокаменное здание под зеленой крышей было видно с расстояния в несколько верст».

Жизнь была размеренной, ясной и понятной.

«Общинные мораль и нравы коми основывались на обычаях золотого века, десяти заповедях и взаимопомощи. Эти нравственные принципы рассматривались как данные свыше, безусловно обязательные и императивные. В качестве таковых они составляли основу человеческих взаимоотношений не на словах, а на деле… Избы крестьян не имели замков, поскольку не существовало воров. Серьезные преступления, если и случались, то очень редко, и даже мелких правонарушений было немного. Взаимопомощь являлась обычным делом, организующим всю жизнь крестьянской общины»,

— так характеризовал Питирим Сорокин, уже будучи состоявшимся мыслителем, атмосферу человеческого бытия, в которой зародилась и дала первые ростки его жизнь.

Но в полной мере насладиться гармонией человеческих отношений Питириму не было суждено. Виной тому стала скоропостижная смерть матери в 1894 году, которая так и не оправилась после рождения третьего сына — Прокопия. Как утверждает сам Питирим Сорокин, «со смерти матери начинаются мои осознанные воспоминания. Сама эта картина все еще жива в моей памяти и обособленна от всех последующих событий. Я не помню, что происходило непосредственно после этого трагического пролога к драме моей жизни, но дальнейшие годы запечатлелись достаточно четко».

А непосредственно после смерти Пелагеи Васильевны произошло следующее: маленького Прокопия забрала к себе тетка Анисья (старшая сестра Пелагеи), которая жила с мужем Василием Ивановичем Римских в маленькой деревушке Римья, на берегу реки Вычегды. Питирим и Василий же остались с отцом.

Александр Прокопьевич продолжал вести кочевой образ жизни и теперь постоянно брал сыновей с собой на работу, приучая их к своему ремеслу. Все вместе они занимались осветлением канделябров и крестов, иконописью, росписью стен и потолков, внешней окраской церквей. Здесь впервые стали проявляться разнообразные таланты маленького Питирима.

Необычайно впечатлительный и восприимчивый, от природы наделенный художественным воображением, он стал жадно впитывать ту своеобразную атмосферу, которая присуща русским православным храмам, где, по утверждению академика Д. С. Лихачева, все говорит о чем-то ином, тайном, скрывающимся за многочисленной церковной утварью.

Вот это «тайное», «иное» и увлекало маленького зырянина.

И в дальнейшем, возмужав и получив колоссальное образование, Сорокин неизменно будет стремиться разгадать в пестром потоке больших и малых событий их глубинный, внешне не явный смысл.

Но это будет потом, а пока юный Питирим бродил со своим неутешным родителем и старшим братом Василием по деревням и селам Коми края. Помогал отцу в его ремесле, играл и дрался с деревенскими мальчишками. Так прошло почти 7 лет. За это время неизбывная тоска по умершей суп руге окончательно подорвала душевное здоровье Александра Прокофьевича. А чем на Руси врачуют сердечные раны?

Из счастливого главы семейства, удачливого первоклассного мастерового Александр превратился в горького пьяницу.

«Ее смерть подкосила меня, как тростинку», — плакался он своим сыновьям, которые пытались уговорить его бросить пить. Постепенно просветы между запоями все сокращались и сокращались. Дело дошло до белой горячки.

«Я хорошо помню один типичный случай. Мы оба с отцом лежали больными: меня лихорадило от чего-то, а отец, впав в белую' горячку, лежал в беспамятстве. Внезапно он сел на своем сеннике, показал на большую кирпичную печь и начал кричать о появившихся оттуда страшных чертях, которые пляшут вокруг него и корчат рожи. „Христос воскресе, Христос воскресе“, — бормотал он одно и то же. Его бессвязные слова сопровождались резкими конвульсиями»,

— так описывает Питирим Сорокин пьяную агонию своего отца.

И вот в один из таких мрачных запоев Сорокин-старший, обозлившись на что-то, вдруг схватил подвернувшийся ему под руку деревянный молоток и бросился на своих сыновей (одному было 14 лет, другому — 10). Василию удар пришелся по руке, а Питириму по лицу, разорвав верхнюю губу. На следующий же день братья тайком покинули родителя, решив самостоятельно зарабатывать себе на пропитание. С тех пор пути их не пересекались. Братья пошли в противоположную сторону от привычного маршрута Сорокина-старшего.

Александр Прокопьевич так и не справился со своим горем. Спустя год после того, как сыновья покинули его, он умер от пьянства в одной из глухих деревень Коми.

Судьба отца оставила в душе Питирима неизгладимый след. Вот что он пишет в своих воспоминаниях:

«Упокой, Господи, его душу в царстве небесном! Он умер страшно одиноким — так же, как жил после смерти матери, совсем один. Несмотря на пьянство, образ доброго, трезвого отца полностью преобладал — и когда мы жили с ним вместе, и поныне этот образ сохраняется в моей памяти. Даже в пьянстве отец не имел ничего общего с фрейдовским типом „отца-тирана“, бесчувственного и жестокого к детям. Исключая периоды запоя, наша семья — отец, старший брат и я — была хорошим гармоничным коллективом, связанным воедино теплой взаимной любовью, общими радостями и печалями и богоугодным творческим трудом.

В целом я запомнил эти годы как счастливые и интересные, несмотря на недоедание и другие физические трудности, которые временами обрушивались на нас в периоды отцовских запоев. В конце концов, не хлебом единым жив человек, и жизнь бесконечно богаче, чем простые чередования физических удобств и неудобств».

И еще одно очень интересное впечатление выносит сын, наблюдая трагическую судьбу своего родителя: «Любовь, которая переживает смерть любимого человека и сохраняется до ухода из жизни другого супруга, — сейчас редкость.

Во многих современных мудрствованиях это рассматривается как нечто примитивное, устаревшее и бессмысленное. И все же любовь до гроба была и остается самым замечательным, святым и красивым идеалом человеческой жизни — идеалом бессмертным и возвышенным. Мы со старшим братом инстинктивно чувствовали, что эта верная любовь оправдывает алкоголизм отца и каким-то образом наполняет нашу жизнь ощущением прекрасного».