КАРЬЕРА «СОВЕТСКОГО ПРОФЕССОРА»

Бывшая столица бывшей Российской Империи встретила «блудного сына» неприветливо. Личная квартира Сорокина оказалась занятой незнакомым ему еврейским семейством, все имущество, книги и почти все рукописи исчезли.

Остро встал вопрос о пропитании.

Питирима приютили соседи по дому — семейство Дармалатовых.

Благо в их квартиру планировалось вселение квартирантов, и они с радостью согласились отдать отчужденные у них комнаты знакомому человеку. Вскоре в Петроград к мужу приехала и Елена Петровна.

Постепенно Сорокин стал налаживать утраченные связи в академической среде. В конце декабря он восстановился в числе преподавателей юридического факультета Петроградского университета, где со второго полугодия начал читать курс лекций по «Уголовной социологии». Также он был избран профессором социологии в Сельскохозяйственной академии и Институте народного хозяйства. Сорокин хватался за любую возможность получить дополнительные средства к существованию, так как карточки на продукты, табак и одежду, которые полагались профессорам и дру гим «полупаразитическим» гражданам, были «второй категории», их хватало только на полуголодное существование.

Профессор заполучил заказы на написание учебников по праву и социологии, а также возобновил переговоры с издателем Ф. Седенко по созданию своего второго фундаментального труда «Система социологии».

Жизнь в Петрограде зимой 1919 года еле теплилась.

Голод, антисанитария и разруха унесли жизни многих коллег и соратников Сорокина. «Депрессия охватывала меня каждый раз, когда я приходил в университет. В здании его больше не слышались молодые голоса и смех. Оно было погружено в темноту. Лекции читали только по вечерам. Все лекции и семинары проходили в студенческом общежитии, где теперь мало кто жил».

Правда, лекции по социологии, читаемые Сорокиным в университете, собирали большую аудиторию, часто приходили на них и преподаватели других факультетов. Сорокин объяснял это тем, что социология в создавшихся условиях стала жизненно важным предметом. «Я не играл в политику, но всегда излагал научные данные, безотносительно, поддерживают они коммунистическую идеологию или нет.

Быть социологом в таких условиях невероятно трудно, но я старался быть честным».

Кроме студентов и преподавателей, на лекциях присутствовали и информаторы ЧК. Приглядывался к деятельности профессора Сорокина и комиссар образования Луначарский.

Надеясь на реализацию схемы сотрудничества, обозначенную Лениным, Луначарский предложил Сорокину пост народного комиссара петроградских высших учебных заведений. Но Сорокин, сославшись на большую занятость, умело отказался.

Он действительно усердно трудился почти в нечеловеческих условиях над своей «Системой социологии».

«Я сидел, закутавшись во все одеяла и платки, в перчатках, с ногами, обернутыми тряпками. Время от времени я вставал и делал упражнения, чтобы разогнать застывшую в жилах кровь. После обеда и вечерами я уходил на работу, пешком от одного института до другого, по 10–12 верст в день. Вымотанный этими усилиями и голодом, я рано ложился спать, если только не подходила моя очередь дежурить всю ночь. Вот так мы и жили в „Российской Совершенно Фантастической Советской Республике“, как мы называли РСФСР», «Я сидел, закутавшись во все одеяла и платки, в перчатках, с ногами, обернутыми тряпками. Время от времени я вставал и делал упражнения, чтобы разогнать застывшую в жилах кровь. После обеда и вечерами я уходил на работу, пешком от одного института до другого, по 10–12 верст в день. Вымотанный этими усилиями и голодом, я рано ложился спать, если только не подходила моя очередь дежурить всю ночь. Вот так мы и жили в „Российской Совершенно Фантастической Советской Республике“, как мы называли РСФСР», — пишет о тех временах Сорокин.

К весне 1920 года два тома «Системы социологи» были написаны. В этой работе Сорокин, по собственному признанию, попытался запечатлеть «смутный абрис социологической науки».

Вся социология делится на теоретическую и практическую.

В свою очередь, теоретическая социология распадается на три основных отдела:

1) «…на социальную аналитику (или социальную анатомию и морфологию), изучающую строение населения». Она дробится на два подотдела: социальную аналитику, изучающую строение простейшего социального явления, и социальную аналитику, изучающую строение сложных социальных единств, образованных путем той или иной комбинации простейших социальных явлений;

2) «…на социальную механику, изучающую социальные силы и социальные процессы». Она делится на три части: учение о раздражителях человеческого поведения и факторах социальных процессов, учение о физиологических процессах в среде любой социальной группы, и третья часть изучает механику социальных процессов на анализе судеб личности с момента ее появления и до момента ее смерти;

3) «…на социальную генетику, или теорию эволюции общественной жизни и отдельных ее сторон, исследующую законы развития последних явлений ‹…› ее можно иначе назвать теорией социальной эволюции».

Практическая социология или «социальная политика, подобно прикладной медицине, должна быть системой рецептуры, указывающей точные средства для борьбы с социаль но-психическими болезнями, для рациональных реформ во всех областях общественной жизни ‹…› для наилучшего использования социально-психической энергии».

Это видение структуры социологического знания Сорокин пронесет сквозь все годы своей научной деятельности. Многие версии и наметки двухтомника «Системы социологии», выпущенного в Советской России, он будет использовать и разрабатывать в своих работах американского периода.

Сдав рукопись издателю, Сорокин некоторое время занимается решением бытовых вопросов. Дело в том, что весной 1922 года Елена Петровна тоже получила работу в Сельскохозяйственной академии, и супруги решили перебраться из Петрограда в Царское Село. Там они получили две небольшие комнаты и клочок земли для ведения своего подсобного хозяйства. После двух голодных, холодных лет, проведенных в разрушенном Петрограде, жизнь среди царских дворцов и парков, пусть и отданных под детские колонии, показалась Сорокиным раем. В свободное время они бродили по паркам старого императорского городка и предавались мечтам о былом величии России. В эти минуты Сорокин особенно остро ощущал, что и он виновен в этой трагедии под названием русская революция.

В апреле 1922 года Сорокин в публичном шестичасовом диспуте блестяще защитил докторскую диссертацию по двухтомнику «Система социологии». Кстати, он был первым в истории русской науки, кого признали достойным звания «доктора социологии» (вторым был К. Тахтарев).

После выхода в свет «Системы социологии» нападки в коммунистической прессе на Сорокина усилились. Теперь его прямо называли «идеологом контрреволюции». Отказавшись от политической борьбы, Сорокин не смог отречься от своих научных взглядов на развитие человеческого общества, которые противоречили материалистическому марксистколенинскому учению. Не вдаваясь в подробности этих противоречий, в печати раздавались провокационные вопросы:

«Как долго Чека будет терпеть деятельность этого человека?», «Настало время уничтожить таких людей раз и навсегда!»

И снова Сорокин почувствовал, что «лед под его ногами стал слишком тонким». Он срочно принял несколько предупредительных мер. Во-первых, не стал регистрироваться по новому месту жительства и практически не появлялся по старому адресу. Во-вторых, после публичных лекций, речей или же публикации статей «идеолог контрреволюции» никогда не ночевал дома. Такая предосторожность несколько раз спасала его от ареста.

Но, как говорится, нет худа без добра. Именно на почве критики коммунизма Сорокин сошелся и крепко сдружился с академиком И. Павловым. Совместно они организовали «Общество объективного изучения человеческого поведения», в котором Павлов был почетным руководителем, а Сорокин — действующим. Однако научные работы Павлова казались коммунистическому начальству более далекими от политики и идеологии, чем социологические труды Сорокина. Поэтому власти терпели «чудачества» Павлова, издавали его труды и стремились всячески помочь академику материально. А вот новую книгу Сорокина «Влияние голода на человеческое поведение, социальную жизнь и социальную организацию», законченную им в мае 1922 года и подготовленную к печати в кооперативном издательстве «Колос», цензура сначала безжалостно искромсала, а затем и вовсе запретила. И не удивительно: в этой книге Сорокин проводит мысль о том, что тоталитарная идеология и голод — близнецы, что грубо сколоченному недемократическому режиму, построенному на принципе материального распределения не по заслугам перед страной и обществом, а перед руководящей партией, не выгодно изобилие, и продовольственная проблема тут будет решаться вечно, а голод будет выступать политическим орудием. Большинство революций, делал вывод Сорокин, в конечном счете разбивается при неверной деревенской политике. Политика большевиков в отношении деревни чревата голодом».

В книге приводились ужасающие статистические данные, которые Сорокин собрал во время двухнедельной экспедиции по охваченным голодом районам Самары и Саратова осенью 1921 года.

«Ранее я изучал голод в городе, используя себя как объект наблюдения, а сейчас у меня была лаборатория необъятных размеров — голодающие деревни и села России, — вспоминал Сорокин свое впечатление о картинах массового голода. — То, что я узнал там, в этих страшных губерниях, превосходило любой научный опыт. Моя нервная система, привыкшая ко многим ужасам в годы революции, не выдержала зрелища настоящего голода миллионов людей в моей опустошенной стране. И хотя я оказался не способен проводить там исследования в полном объеме, я многое приобрел просто как человек и еще более укрепился во враждебном отношении к тем, кто принес такие страдания людям».

Ежедневные наблюдения сцен человеческого страдания, вызванных насилием и лишениями, обращают Сорокина к авторитету Федора Достоевского. Именно в этот период он пишет статьи и читает лекции «Достоевский как социолог» и «Нравственные заветы Достоевского». Бывшему революционеру, которого товарищи по борьбе называли «неистовый Питирим», становится понятна и близка позиция писателя, который заявлял, что ему не нужна «вообще гармония», если за ней стоит хоть «одна слезинка ребенка». Перед взором Сорокина вопил и корчился от боли целый народ, и он подвел окончательную черту под своим революционным прошлым: тотальный утопизм всеобщего счастья через насилие — роковое заблуждение нашего века.

Противоречия между убеждениями Сорокина и деятельностью коммунистических властей постепенно перерастали в открытое противостояние. После подавления кронштадтского мятежа в Петроградском университете среди студентов и профессорского состава прошли массовые аресты. Чекистами было сфабриковано дело о так называемой «Петроградской боевой организации», на роль руководителя которого выбрали профессора В. Н. Таганцева. В общей сложности было расстреляно около 60 человек. Сорокин чудом избе жал репрессий, его всего лишь уволили из университета.

В начале 1922 года началась открытая травля Сорокина в печати, его критиковали Ленин, Троцкий, Зиновьев и многие другие представители власти. Вождь пролетарской революции не простил Сорокину того, что тот не принял протянутой ему в 1918 году руки дружбы и сотрудничества. А после показательного процесса против правых эсеров Сорокин окончательно утвердился в мысли, что если он не покинет страну Советов, то вопрос о его ликвидации — лишь вопрос времени.

К счастью, Ленин сам решил избавиться от своих непримиримых идеологических врагов, выслав всю верхушку общественно активной интеллигенции, голос которой становился все слышнее и слышнее по мере оживления страны в годы НЭПа. 10 августа 1922 года Сорокин выезжает в Москву по служебным делам. Как всегда, он останавливается у своего давнишнего друга профессора Кондратьева, но на следующий день того арестовывают. Сорокин направился к другому товарищу, но его тоже увезли чекисты. В течение одного дня в Москве было арестовано более 150 человек — ученых, профессоров, писателей и наиболее активных студентов.

В Петрограде происходило то же самое, Сорокин понял это, получив от жены телеграмму: «Задержите моего сына в Москве. Дома скарлатина».

Сорокин остался в Москве, где его мало кто знал в лицо, и где он мог находиться в относительной безопасности.

Вскоре в «Правде» появилась статья Троцкого, в которой объявлялось, что арестованных ученых и профессоров не казнят, а вышлют за пределы страны.

И действительно, через некоторое время арестованных начали выпускать, взяв с них две расписки. Первая — о том, что в течение 10 дней человек покинет страну. Вторая — если вернется в Россию без разрешения Советского правительства, будет казнен.

Сорокина такие условия полностью устраивали. И он решается повторить свой уже апробированный прием — явку с повинной.

Жена и друзья уговорили его не делать этого в Петрограде, так как здесь его, если не расстреляют, то уж точно сошлют в Сибирь, а не за границу.

Сорокин согласился с доводами близких и, съездив домой за вещами, вернулся в Москву прямиком в центральное ОГПУ.

«Моя фамилия Сорокин, — заявил он чиновнику, ведающему делами высылаемых ученых и преподавателей. — Ваши товарищи в Петрограде собираются арестовать меня, но я был в это время в Москве. Я пришел к вам, чтобы выяснить, что вы хотите сделать со мной».

После короткого пререкания чиновник сунул Сорокину на подпись положенные при высылке расписки и отправил в Наркомат иностранных дел за паспортом.

Насчет сборов хлопотать не было нужды. «Все свое ношу с собой», — бравировал Сорокин. Напоследок он решил навестить своих спасителей времен 1918 года Пятакова и Крахана, а заодно и попросить о содействии в ускорении получения заграничного паспорта. Но старые друзья встретили опального профессора без энтузиазма, правда, паспорт получить все же помогли. Примечателен последний разговор Сорокина с Пятаковым, который к тому времени занимал пост заместителя председателя ВСНХ.

— Пятаков, позволь узнать, ты на самом деле веришь в то, что вы строите коммунистическое общество?

— Конечно, нет, — честно ответил он.

— Значит, вы понимаете, что эксперимент не удался, и вы строите буржуазное общество. Тогда почему вы высылаете нас?

— Ты не принимаешь во внимание того, что в России идут параллельно два процесса, — пояснил Пятаков. — Один из них — восстановление буржуазного общества; другой — приспособление Советского правительства к этому обществу. Первый процесс протекает быстрее, чем второй.

Это несет угрозу нашему существованию. Наша цель — за морозить развитие первого процесса. Вот почему вас выдворяют за границу. Возможно, через 2–3 года мы пригласим вас вернуться обратно.

— Благодарю покорно, — сказал я, — надеюсь вернуться в мою страну без вашего разрешения.

Но ни предположениям Пятакова, ни надеждам Сорокина не было суждено осуществиться. Через 5 лет после этого разговора Пятаков был исключен из партии, а в 1937-м расстрелян. Сорокин же так никогда и не увидел своей родины ни с разрешения, ни без него. 23 сентября 1922 года Питирим Сорокин в сопровождении своей жены Елены Сорокиной покинул страну Советов.

С собой у четы Сорокиных было два саквояжа, набитых рукописями, дневниками и книгами, и денег 50 рублей. На вокзале собралась толпа провожающих. Было много объятий, цветов и слез.

В 1924 году за границей вышла книга под названием «Листки из русского дневника». В ее основу легли дневниковые записи Сорокина, которые он вел с начала Февральской революции и до того момента, как был выслан из страны в 1922 году. Заканчивается она следующими словами: «Что бы ни случилось в будущем, я знаю теперь три вещи, которые сохраню в голове. и сердце навсегда. Жизнь, даже самая тяжелая, — это лучшее сокровище в мире. Следование долгу — другое сокровище, делающее жизнь счастливой и дающее душе силы не изменять своим идеалам. Третья вещь, которую я познал, заключается в том, что жестокость, ненависть и несправедливость не могут и никогда не сумеют создать ничего вечного ни в интеллектуальном, ни в нравственном, ни в материальном отношении».

Эти знания, вынесенные из горнила революционных катаклизмов, лягут в основу начавшейся еще в России и завершенной уже в Америке переоценке всей системы личностных ценностей, философских и социологических взглядов Питирима Сорокина.