Известно, что наша цивилизация является дочерней по отношению к античности. Именно поэтому философии античности будет уделено должное внимание.

Философия выросла из мифов, главным образом из повествований о происхождении и творении мира, в которых широко используются антропо- и зооморфные образы без какой-либо четкой рациональной мотивировки. По мере усиления рациональных мотивировок из мифологии стала выпочковываться философия. Одной из древнейших философских школ считается милетская (VII–V вв. до н. э.): мыслители из города Милета (Древняя Греция) Фалес, Анаксимен и Анаксимандр.

Все три мыслителя сделали решительные шаги к демифологизации античного мировоззрения, заменив человекоподобных богов изнутри присущим всему существующему источником. "Из чего все?" — вот вопрос, который интересовал милетцев в первую очередь. Сама постановка вопроса по-своему гениальна, ибо она имеет своей предпосылкой убеждение, что все можно объяснить, но для этого надо найти единый для всего источник. Таким источником Фалес считал воду, Анаксимен — воздух, Анаксимандр — некоторое беспредельное и вечное начало, апейрон (термин "апейрон" буквально означает "беспредельное"). Вещи возникают в результате тех превращений, которые происходят с первовеществом, — сгущений, разряжений, испарений. Согласно милетцам, в основе всего находится первичная субстанция. Субстанция, по определению, есть то, что не нуждается для своего объяснения в чем-либо другом. Вода Фалеса, воздух Анаксимена — это субстанции.

Чтобы оценить воззрения милетцев, обратимся к науке. Постулируемые милетцами субстанции относятся фактически к миру явлений и событий, а не родовых реалий, понятий, законов. Та же вода ведь непосредственно фиксируется в опыте, т. е. эмпирически, а таковы именно материальные объекты и события. За пределы мира событий и явлений милетцам не удалось выйти, но они делают такие попытки, причем в нужном направлении. Они ищут нечто родовое, но представляют себе его как событийное, фактуальное Милетцы стараются подняться от уровня фактуального к уровню родового, хотя им это не вполне удается. Удача придет к последующим поколениям философов.

Интересно заметить, что подобные милетским попытки делались и в Древней Греции, и в Индии, и в Китае, и в Японии. В качестве субстанции часто называли воду, воздух, землю, огонь, дерево (древние китайцы). В качестве первоисточников брали либо одну субстанцию, либо четыре (Эмпедокл, локаята-черваки в Индии), либо пять (древние китайцы). Суть философского поиска оставалась прежней — путь к родовым реалиям.

Обратимся к современной науке. Как она отвечает на вопрос "Из чего все?" Считается, что наша Вселенная возникла в результате взрыва исходной сингулярности, отдельного, самостоятельного физического образования. Может показаться, что эта сингулярность современной науки очень уж похожа на упоминавшийся апейрон Анаксимандра. В действительности же дело обстоит по-другому. Современная наука в отличие от представлений милетцев использует и принципы, и законы. Ее представления о сингулярности имеют научный характер, подтверждаются экспериментальными и теоретическими данными.

Выше отмечалось, что современный человек часто повторяет ошибки, неудачи древних. Заблуждения милетцев фактически копируются тогда, когда хотят сложные явления объяснить "просто", а именно, сводя их к какому-либо первовеществу. Например, явления телепатии объясняют движением всепроникающих нейтрино. Соответственно и астрологические предсказания также неправомерно отделять от теоретического анализа. Установление истины, как правило, невозможно без развитого философского и научного анализа.

Пифагор тоже занят проблемой субстанций, но огонь, земля, вода в качестве таковых его уже не устраивают. Он приходит к выводу, что "все есть число". Пифагорейцы видели в числах свойства и отношения, присущие гармоническим сочетаниям. Мимо пифагорейцев не прошел тот факт, что если длины струн в музыкальном инструменте (монохорде) относятся друг к другу, как 1:2, 2:3, 3:4, то получающиеся музыкальные интервалы будут соответствовать тому, что называют октавой, квинтой и квартой. Простые числовые отношения стали искать в геометрии и астрономии. Широко известная теорема Пифагора о соотношении длин катетов прямоугольного треугольника с длиной гипотенузы также достаточно показательна. Пифагор, а до него уже Фалес, видимо, использовали простейшие математические доказательства, которые, вполне возможно, были заимствованы на Востоке (в Вавилонии). Изобретение математических доказательств имело решающее значение для становления типа рациональности, характерного для современного цивилизованного человека.

При оценке философской значимости воззрений Пифагора следует отдать должное его проницательности. С точки зрения философии особое значение имело обращение к феномену чисел. Пифагорейцы объясняли события на основе чисел и их соотношений и тем самым превзошли милетцев, ибо почти достигли уровня родовых реалий. Пифагорейцы усвоили то, что попроще, некоторые количественные данные и соотношения. Пифагорейцы еще не владеют категорией качества, исходя из которой только и можно, как будет показано позднее Гегелем, уразуметь в должной степени количество, каковым, в частности, является число. Пифагорейцы были одними из первых, кто понял роль и значение чисел. Они совершили великое дело.

При всей значимости открытий пифагорейцев им все-таки не удалось найти ответ на вопрос "Из чего все?" Подобно тому как не все является водой или воздухом, не все является и числом. Всякая абсолютизация чисел, равно как их закономерностей, есть возрождение исторической ограниченности пифагорейства. В полной мере это относится к магии чисел, которой, надо сказать, пифагорейцы отдали дань со всей щедростью увлеченной души древнего грека.

Наконец, особо следует отметить поиски пифагорейцами гармонии во всем, красивой количественной согласованности. Такой поиск фактически нацелен на обнаружение законов, а это — одна из сложнейших научных задач. Древние греки очень любили гармонию, восхищались ею и умели создавать ее в своей жизни.

Дальнейшее развитие философской мысли наиболее убедительно представлено в известном противостоянии учений Гераклита из Эфеса и Парменида и Зенона из Элей.

Обе стороны согласны в том, что внешние чувства не способны сами по себе давать истинное знание, истина достигается размышлением. Уже здесь мы видим, что к V в. до н. э. понимание греческими философами недостаточности оперирования уровнем событий приобрело характер философской идеи-веры, очень многое свидетельствовало в ее пользу. Любопытно, однако, проследить за тем, как философы конкретизируют свою идею.

Гераклит считает, что миром правит логос. Представление о логосе можно расценить как наивное понимание закономерности. Это было действительно наивное понимание, ибо содержательные аспекты логоса Гераклит умел интерпретировать лишь как связь событий, т. е. исключительно фактуально. Конкретно он имел в виду, что все в мире состоит из противоположностей, противоборствующего, все происходит через распрю, борьбу. Вследствие этого все изменяется, течет; образно говоря, нельзя дважды войти в одну и ту же реку. В борьбе противоположностей обнаруживается их внутреннее тождество. Например, "жизнь одних есть смерть других", да и вообще — жизнь есть смерть. Поскольку все взаимосвязано, то всякое свойство относительно: "ослы солому предпочли бы золоту". Гераклит еще чрезмерно доверяет миру событий, что определяет как слабые, так и сильные стороны его воззрений. С одной стороны, он подмечает, пусть в наивной форме, важнейшие свойства мира событий — их взаимодействие, связность, относительность. С другой стороны, он еще не умеет анализировать мир событий с позиций, характерных для ученого, т. е. с доказательствами, понятиями. Мир для Гераклита есть огонь, а огонь — это образ вечного движения и изменения. Какое богатое воображение!

Гераклитовская философия резко критиковалась элеатами. Так, Парменид считал тех людей, у кого "быть" и "не быть" считается одним и тем же и не одним и тем же и для всего имеется обратный путь — это явный намек на Гераклита, — "двухголовыми". Смысл данного утверждения Парменида станет ясным из последующего текста.

Парменид, равно как и его ученик Зенон, подобно современным ученым, анализируют мир событий и отсюда делают выводы, какими бы "сумасшедшими" они ни являлись. Смелости, характерной для подлинного ученого, элеатам было не занимать.

Особое внимание элеаты уделяли проблеме множественности, в этой связи они придумали ряд парадоксов (апорий), которые и поныне вызывают у философов, физиков и математиков головную боль. Парадокс — это неожиданное высказывание, апория — это затруднение, недоумение, трудноразрешимая задача.

По мнению элеатов, вопреки чувственным впечатлениям нельзя помыслить множественность. Если вещи могут быть бесконечно малыми, то их сумма никак не даст нечто конечное, конечную вещь. Если же вещи конечны, то между конечными двумя вещами всегда есть третья вещь; мы опять приходим к противоречию, ибо конечная вещь состоит из бесконечного числа конечных вещей, что невозможно. Невозможна не только множественность, но и движение. В аргументе "Дихотомия" (разделение на два) доказывается: для того чтобы пройти определенный путь, надо сначала пройти его половину, а чтобы ее пройти, надо пройти четверть пути, и далее — одну восьмую пути, и так до бесконечности. Получается, что невозможно из данной точки попасть в ближайшую к ней, ибо ее фактически нет. Как утверждает современная математика, в континууме между двумя данными точками всегда найдется другая точка. А это значит, что невозможно попасть уже в первую, соседнюю точку. Если движение невозможно, то быстроногий Ахилл не может догнать черепаху и придется признать, что летящая стрела не летит. В таком случае отсюда, как говорится, "с железной необходимостью" следует, что бытие единственно, целокупно (не имеет частей), не изменяется, неподвижно, все существующее есть одно и то же бытие.

Рассматриваемые апории дошли до нас в изложении Зенона, поэтому их называют апориями Зенона. Апории Зенона опровергали много раз, указывая просто на факты: А догнал В, С летит и т. д. Однако такие "опровержения" аргументации великих философов не многого стоят. Элеаты ведь ставят вопрос действительно по-научному: если есть движение, то его надо осмыслить. Конечно, из непонимания движения, множественности не следует, что их нет вообще. Но и гордиться особенно нечем, если вы не способны понять с научных позиций вроде бы довольно очевидные вещи, механическое движение, всякого рода изменения. Гераклит потому и раздражал элеатов, что он не давал объяснения факту изменения.

Ниже мы рассмотрим тот выход из ситуации, который предложили в порядке преодоления апорий Зенона древние атомисты. Сейчас же отметим, что современные ученые вновь и вновь обращаются к апориям Зенона, находя в них новые импульсы для развития научной мысли. При этом, разумеется, они модифицируют логику рассуждений элеатов. Давно стало ясно: для понимания апорий элеатов надо обратиться к самым развитым философским, математическим и физическим теориям. Выходит, что элеаты продолжают в некотором роде быть и поныне нашими учителями. Чему они научили и учат нас в первую очередь? Роли и значению логических доказательств, необходимости рассмотрения — наряду с миром событий — умопостигаемого уровня реальности, не поддаваясь "обману воображения". Элеаты поставили проблему соотношения единого и множественного, непрерывного и прерывного, движения и покоя. Они стали оперировать максимально общей категорией бытия, которое считалось единственным. Но в таком случае мысль есть не что иное, как бытие, отсюда уже недалеко до ими же высказанного утверждения: "одно и то же мысль и то, на что мысль устремляется". Это утверждение призвано объяснить, почему мысль имеет истинностное значение по отношению к бытию. А именно в силу того, что она сама есть бытие.

Итак, Гераклита интересует прежде всего изменение и движение, их истоки, причины, которые он усматривает в борьбе противоположностей. Элеаты в первую очередь обеспокоены тем, как понять, как интерпретировать то, что все считают изменением и движением. Согласно размышлениям элеатов, отсутствие непротиворечивого объяснения природы движения ставит под сомнение его реальность. Разумеется, элеаты не доказали, что нет движения, они показали современникам, что те едва ли понимают содержание движения. Сами элеаты в понимании движения были на подлинной вершине существовавших в их эпоху воззрений. Увы, элеатам не суждено было, ибо это невозможно в принципе, разорвать путы исторической ограниченности.

Кризис, вызванный апориями Зенона, был очень глубок; чтобы его хотя бы отчасти преодолеть, требовались какие-то особые, непривычные идеи. Это удалось сделать древним атомистам, наиболее выдающимися среди которых были Левкипп и Демокрит.

Анализ апорий Зенона выявил их "болевые" точки: беспредельное деление (отрезка пути тел). Атомисты предположили, что вещество, пространство, время в принципе нельзя делить бесконечно, ибо есть мельчайшие, далее неразделимые их фрагменты — атомы вещества, амеры (атомы пространства), хрононы (атомы времени). То или иное тело состоит из определенного числа атомов, каждый из которых имеет конечный объем, соответственно конечный объем имеет и составленное из атомов тело. Стрела летит, ибо, по определению, движение есть преодоление определенного расстояния, состоящего из определенного числа амеров, за определенное время, которое в свою очередь состоит из определенного числа своих квантов (хрононов). Чтобы раз и навсегда избавиться от затруднений с пониманием изменения, было предположено, что атомы неизменны, обладают как раз теми же абсолютными качествами, что парменидовское бытие, они неделимы и однородны. Атомисты как бы "свели" изменение к неизменному, к атомам.

По Демокриту, есть атомы и пустота. Атомы различаются формой, расположением, весом. Атомы движутся в различных направлениях. Земля, вода, воздух, огонь представляют собой первичные группировки атомов. Сочетания атомов образуют целые миры: в бесконечном пространстве существует бесконечное множество миров. Разумеется, и человек есть собрание атомов. Душа человека составлена из особых атомов. Все происходит согласно необходимости, случайность отсутствует.

Как видим, атомисты сумели объединить сильные стороны представлений Гераклита и элеатов. Парменидовское бытие они уменьшили до атомов, сохранив тем самым постоянство мира. А все гераклитовские изменения связали с механическим движением атомов, их сочетанием друг с другом. Теперь нам предстоит дать философскую оценку атомизму. Конечно, хорошо известно, что атомная гипотеза имела и имеет огромное значение в физике и химии. Но древний атомизм явился результатом размышления не над физическими, а над определенными философскими трудностями. Выход из ситуации оказался в чем-то гениальным, а в чем-то наивным, разумеется, с высот сегодняшнего дня. Сначала о гениальном. Заслуживает внимания сама методика разрешения философских проблем: новые идеи содержат в себе достоинства старых, причем таким образом, что прежние неудачи отпадают. Другое философское достижение атомистов состоит в обнаружении атомарного, элементарного. С чем бы вы ни имели дело — с физическим явлением, с теорией, — всегда есть элементарное: атом (в химии), ген (в биологии), материальная точка (в механике) и т. д. Элементарное выступает как неизменное, не нуждающееся в объяснении.

Наивное в идеях атомистов объясняется неразвитостью их воззрений. Обнаружив атомарность в мире событий, явлений, они еще не были в состоянии дать ей теоретическое описание. Поэтому неудивительно, что очень скоро древний атомизм встретился с трудностями, которые ему не суждено было преодолеть. В этом смысле скандальную известность приобрел тот факт, что длина гипотенузы прямоугольного треугольника с катетами единичной длины равна корень квадратный из 2. Но корень квадратный из 2 не является рациональным числом, т. е. нельзя длину гипотенузы представить некоторым числом атомов пространства, амер. Это подрывает самым серьезнейшим образом успехи древних атомистических построений.

В заключение приведем некоторые данные из физики. Современная физика не признает существование пустоты. Вакуум есть некоторая физическая среда, воздействующая на те процессы, которые в ней происходят. Физике пока не удается подтвердить наличие атомов времени — хрононов и атомов пространства — амер. Вместе с тем действие в самом деле квантованно, и его величина дается широко известной постоянной Планка h.

Воззрения Сократа дошли до нас главным образом благодаря прекрасным как в философском, так и в художественном отношении произведениям Платона, ученика Сократа. В этой связи уместно соединить имена Сократа и Платона. Сначала о Сократе. Сократ во многом отличается от уже упомянутых философов, которые в основном имели дело с природой, а потому их называют натурфилософами. Натурфилософы стремились выстроить иерархию в мире событий, понять, например, как образовались небо, земля, звезды. Сократ тоже хочет понять мир, но в принципиально другой манере, двигаясь не от событий к событиям, а от событий к их смыслу. В этом отношении типичным для него является рассуждение о прекрасном.

Сократ говорит, что ему известно много прекрасных вещей: и меч, и копье, и девушка, и горшок, и кобылица. Но каждая вещь прекрасна по-своему, поэтому нельзя прекрасное связать с одной из вещей. В таком случае другая вещь уже не была бы прекрасной. Но все прекрасные вещи имеют нечто общее — прекрасное как таковое, это их общая идея, эйдос, или смысл.

Раз общее может быть обнаружено не чувствами, а умом, то Сократ отнес общее к миру ума и тем самым заложил основы почему-то многим ненавистного идеализма. Сократ как никто другой уловил, что существует родовое, общее. Ему трудно разобраться в том, существует ли это родовое, т. е. общее, присущее всем объектам данного класса, только в уме, или и за его пределами, но он уверен, во-первых, что оно каким-то образом существует, а во-вторых, что при объяснении мира событий, мира отдельного, надо начинать с родового. Современный образованный человек придерживается именно таких воззрений, во времена же Сократа это было большой новостью. Начиная именно с Сократа, человечество уверенно стало осваивать не только мир событий, но и мир родового, общего.

Сократ, однако, не останавливается на констатации значений идей, он стремится познать их субординацию. Он приходит к убеждению, что самая главная идея — это идея блага, ею обусловлены пригодность и полезность всего остального, в том числе и справедливости. Натурфилософ начинает с атомов, стихий. Сократ начинает с блага.

Сократ интуитивно убежден, что из физики не выведешь этическое, поэтому он начинает непосредственно с этического, возвышая, между прочим, его над экономическим и политическим. Для Сократа нет ничего выше этического. Такое представление займет в последующем достойное место в размышлениях философов.

Но что является этически оправданным, добродетельным? Сократ отвечает: добродетель состоит в знании добра и в действии соответственно этому знанию. Он связывает нравственность с разумом, что дает основание считать его этику рационалистической. Здесь можно "придраться" к Сократу: вот, де, он упускает из виду нерациональное в нравственности. Это действительно так. Но нельзя не признать, что введение в этику разумного начала имело для человечества самое прогрессивное значение.

Но как приобрести знание? На этот счет Сократ разработал определенный метод — диалектику, состоящую из иронии и майевтики, т. е. рождения мысли, родового понятия. Ирония состоит в том, что обмен мнениями сначала дает негативный результат: "Я знаю, что ничего не знаю". Однако этим дело не заканчивается, перебор мнений, их обсуждение позволяют достичь новых мыслей. Удивительно, но диалектика Сократа полностью сохранила свое значение по настоящее время. Обмен мнениями, диалог, дискуссия являются важнейшим средством получения нового знания, понимания степени своей собственной ограниченности. Все это справедливо и по отношению к студентам, активность которых на семинарах открывает им дорогу к успеху.

Наконец следует отметить принципиальность Сократа. За якобы имевшее место со стороны Сократа развращение молодежи и введение новых божеств он был осужден. Имея много возможностей для избежания казни, Сократ, тем не менее, исходя из убеждений, что надо соблюдать законы страны, что смерть относится к бренному телу, но отнюдь не к вечной душе (душа вечна подобно всему родовому), принял яд цикуты. Смерть Сократа потрясла, как он и предвидел, его сограждан. Но не только их. Имя бескорыстного искателя истины сохранилось бы в любом случае в веках. Обстоятельства же смерти Сократа обозначили его величие еще резче. Мыслитель превыше всего ставил добытые им знания и приобретенные на их базе убеждения. Мужество философа не сумела поколебать даже предстоящая смерть. Здесь есть над чем призадуматься.

Сократ много и с принципиальных позиций спорил с софистами (V–IV вв. до н. э.; софист — учитель мудрости). Смысл этого спора имеет важное значение для понимания философии. Как это обычно бывает в споре, побежденной стороны в нем так и не оказалось.

Софисты и сократики жили в бурную эпоху: войны, разрушение государств, переход от тирании к рабовладельческой демократии и наоборот. В этих условиях хочется понять общественное, социальное в отличие от природного. Природе, естественному софисты противопоставляли искусственное. В обществе нет естественного, в том числе традиций, обычаев, религии. Здесь право на существование получает только то, что обосновано, доказано, в чем удалось убедить соплеменников. Исходя из этого софисты, эти просветители древнегреческого общества, уделяли пристальное внимание проблемам языка и логики. В своих выступлениях софисты стремились быть и красноречивыми, и логичными. Они прекрасно понимали, что правильная и убедительная речь есть дело "мастера имен" и логики.

Исходный интерес софистов к обществу, к человеку нашел свое отражение в положении Протагора "Человек есть мера всех вещей: существующих, что они существуют, несуществующих, что они не существуют". Если бы не было слов после двоеточия и предложение ограничивалось бы утверждением, что "человек есть мера всех вещей", то мы бы имели дело с принципом гуманизма: человек в своих действиях исходит из своих интересов. Но Протагор настаивает на большем: человек оказывается даже мерой самого существования вещей. Речь идет об относительности всего существующего, в том числе об относительности знания. Мысль Протагора имеет сложный характер, а ее часто понимали в упрощенном виде: какой мне кажется каждая вещь, таковой она и является. Естественно, с точки зрения современной науки такие рассуждения наивны, произвол субъективной оценки в науке не признается; чтобы его избежать, существует множество способов, например, измерение. Одному холодно, другому жарко, и термометр здесь к месту для определения подлинной температуры воздуха. Однако мысль Протагора довольно необычна: ощущение действительно не может ошибиться — но в каком смысле? В том, что "одно лучше другого, но ничуть не истиннее". Мерзнущего надо согреть, больного вылечить. Протагор переводит проблему в практическую сферу. В этом проявляется достоинство его философской установки, она предохраняет от забвения действительной жизни, что, как известно, отнюдь не редкость.

Но можно ли согласиться с тем, что все суждения и ощущения в равной степени истинны? Вряд ли. Становится очевидным, что Протагор не избежал крайностей релятивизма — учения об условности и относительности человеческого познания.

Сократа раздражало в рассуждениях софистов засилье относительного, забвение абсолютного, неумение и даже нежелание обнаружить его. Так, когда речь заходила о справедливости, то софисты не могли прийти к одному мнению. Говоря о справедливости, Протагор ссылался на общее мнение граждан, выраженное законом. Антифонт видит критерий истины в естественных, природных началах человека. Фразимах определял справедливое как выгодное сильнейшему. Сократ же хотел иметь дело со справедливостью как таковой и уже на этой основе разобраться с отдельными мнениями насчет справедливости. Сократ превосходил софистов в понимании общего, родового. Софисты превосходили Сократа в определениях практического, в нацеленности на достижение конкретных практических результатов.

Разумеется, не все софисты были в равной степени изощренными в полемике мастерами, некоторые из них дали основание понимать софистику в дурном смысле слова: построение ложных умозаключений и не без корыстной цели. Приводим древний софизм "Рогатый": "То, что ты не потерял, ты имеешь; ты не потерял рога, следовательно, ты их имеешь".

Об идеях Платона. Тот, кто даже очень мало знает о философии, тем не менее, надо полагать, слышал имя Платона, выдающегося мыслителя античности. К его воззрениям, в силу их особой значимости, необходимо отнестись самым внимательнейшим образом.

Платон стремится развить сократовские представления. Вещи не рассматриваются только в их кажущемся столь привычным эмпирическом существовании. Для всякой вещи фиксируется ее смысл, идея, которая, как выясняется, для каждой вещи данного класса вещей одна и та же и обозначается одним именем. Есть множество лошадей, карликовых и нормальных, пегих и вороных, но у всех у них есть один и тот же смысл — лошадность. Соответственно можно вести речь о прекрасном вообще, благом вообще, зеленом вообще, доме вообще. Платон убежден, что без обращения к идеям никак не обойтись, ибо это единственный путь преодоления многообразия, неисчерпаемости чувственно-эмпирического мира.

Но если наряду с отдельными вещами есть еще и идеи, каждая из которых относится к какому-то определенному классу вещей, то, естественно, возникает вопрос о взаимосвязи единого (идеи) с многим. Как соотносятся друг с другом вещь и идея? Платон рассматривает эту связь двояко: как переход от вещей к идее (вещь — > идея) и как переход от идеи к вещам (идея — > вещь). Он понимает, что идея и вещь как-то сопричастны друг другу. Но, утверждает Платон, степень сопричастности их может достигать различного уровня совершенства. Среди многих лошадей мы без труда обнаружим и более, и менее совершенных. Ближе всего к идее лошадности наиболее совершенная лошадь. Тогда выясняется, что в рамках соотношения вещь — идея идея есть предел становления вещи; в рамках же соотношения идея — вещь идея есть порождающая модель того класса вещей, которому она сопричастна. Идея А вызывает к жизни а₁, а₂, а₃…, a_N; А есть предел, к которому стремится a_N. Современный читатель платоновских текстов может удивиться: разве есть реальный механизм порождения лошадностью лошадей? Его нет. Но Платон, очевидно, прав в другом. Существуют в каком-то смысле идеи, а вещи, действительно, различаются по степени совершенства. Мысль Платона движется в границах актуальных проблем. Другое дело, каким образом он пытается их разрешить. Все снова и снова возникает вопрос о том, что же представляет собой идея. Вещь, по крайней мере такую, как камень, собачка, лист дерева, можно потрогать, "пощупать", осмотреть, а идею — нельзя.

Может быть, идея — это просто мысль, которую при желании можно обозначить устным и печатным словом? С таким предположением Платон решительно не согласен: мысль, слово — это прерогативы человека. Идеи же существуют и без человека. Идеи объективны. Платон — объективный идеалист, виднейший представитель объективного идеализма. Более чем через две тысячи лет компаньоном ему в деле объективного идеализма станет Гегель!

Платон не только убежден в объективности идей, но даже считает, что они могут существовать (на небе!) и без сопричастности к ним вещей, порой переселяясь в них, порой покидая их. За эти воззрения Платона часто критиковали. Действительно, не было найдено рациональных обоснований существованию идей вне вещей. Платон, конечно же, понимал, что идея — это общее в вещах. Но это есть общее именно в вещах, потому вне вещей объективных идей нет (об идее как мысли пока вообще нет речи).

Итак, что же, собственно, есть объективная идея? Общее в данном классе вещей. Но в каком конкретном виде оно существует? Не в виде отдельной вещи: наряду с данными карандашами нет карандаша вообще. Именно это обстоятельство всегда вызывает затруднение у тех, кто занимается проблемой общего. Простейший жизненный опыт как-то весьма убедительно приучает нас к реальности отдельных вещей настолько, что хочется все реальное видеть именно в форме чувственно осязаемой вещи. И тем не менее общее, а Платон фактически именно общее называет идеей, действительно существует. На этот счет самые убедительные свидетельства дает наука, она и начинается с подъема от индивидуально-эмпирического к общему. Здесь не обойтись без достаточно убедительного примера научного плана, именно научного, дабы не попасть в тенета неразвитого, ненаучного мышления.

Рассмотрим простейшие физические объекты (тела): кусок железа, кусок угля, сколько-то воды. Все три объекта обладают массой. Как масса все они качественно представляют собой совершенно одно и то же и отличаются друг от друга лишь количественно. Именно эта тождественность наших объектов друг другу и служит основанием для их измерений одной и той же мерой — граммом, килограммом. Определяя массу объектов, мы измеряем не их железистость, углеватость и водность, а то, что для них является общим, — массу. Тут все достаточно просто: не было бы этого общего, невозможен был бы сам процесс измерения. Измеряя, мы всегда имеем дело с общим, но оно количественно оформлено. Мы имеем дело с m₁, m₂, m₃, но не с М в виде отдельной массы. Как видим, общее (идея) существует реально. Для науки было бы совершенно убийственно отказаться от признания реальности общего (идеи).

Общее существует, и в лице Платона объективный идеализм имеет великую заслугу перед человечеством. После того как мы разобрались с тем, что, собственно, есть платоновская идея, обратимся вновь к проблеме ее сопричастности отдельным вещам — речь фактически идет о соотношении общего и отдельного.

Как мы видели выше, Платон мыслил себе определенный механизм перехода как от вещей к идее, так и от идеи к вещам. Между тем общее (идея) и отдельное (вещь) настолько тесно сопричастны друг другу, что отсутствует какой-либо реальный механизм перехода от одного к другому. По поводу характеристик перехода от идеи к вещам или от вещей к идее современная наука безмолвствует. Идея не является некой порождающей моделью, и соответственно она не есть предел становления вещей данного класса вещей. В качестве порождающей модели люди используют идеалы, но идеалы — это не объективные идеи, а некоторые ценностные убеждения.

Опыт развития науки показал, что любое отдельное свойство или отношение — это всегда определенным образом оформленное общее. Слитность общего и отдельного — фундаментальный факт бытия, выявленный в ходе развития человечества. Надо принять этот факт. Но одно дело — реальное бытие, а другое — мыслительная, теоретическая деятельность. В теоретической деятельности мысль выражает реально общее. Разумеется, перед Платоном возникал вопрос о путях выработки мысли. Вместе со своим учителем Сократом он считал, что выработке мыслей, их рождению способствуют диалектика, обмен мнениями, духовный поиск, дискуссия. Платон дополнял диалектику утверждением, что душа воспринимает шаг за шагом, все более отчетливо то, что она созерцала, будучи в кругу других идей, на небе. Надеемся, читатель способен самостоятельно критически оценить утверждение о небесном бытии идей.

Космология Платона. Платон мечтал создать всеобъемлющую концепцию мира. Отлично сознавая мощь созданного им аппарата идей, он стремился выработать представление как о Космосе, так и об обществе. Весьма показательно, как Платон использует в этой связи свою концепцию идей, скромно замечая, что он претендует лишь на "правдоподобное мнение". Космическую картину мира Платон дает в диалоге "Тимей".

Исходный пункт Платона таков: постулируется существование идей (ясно, что Платон не мог не начать с них), материи и Бога, который понимается как демиург, т. е. мастер. Из смеси идей и материи демиург создает мировую душу и распространяет по всему пространству. Мировая душа в своем исходном состоянии делится на стихии — огонь, воздух, землю. Соответственно гармоническим математическим отношениям Бог придал Космосу наиболее совершенную форму — форму сферы. В центре Космоса — Земля. Орбиты планет и звезд подчиняются гармоническим математическим соотношениям. Бог-демиург творит также и живые существа.

Итак, Космос — это одаренное разумом живое существо. Структура мира такова: божественный разум (демиург), мировая душа и мировое тело. Все происходящее, временное, равно как само время, есть образ вечного, идей.

Платоновская космологическая картина Космоса подвела своеобразный итог натурфилософии природы в IV в. до н. э. На протяжении многих веков, по крайней мере до эпохи Возрождения, эта картина мира стимулировала философский и частнонаучный поиск. Самые изощренные современные космологи имеют возможность по достоинству оценить заслуги Платона. Наиболее важным для науки оказалась опора на идеи и их математическое содержание. Именно в этом деле Платон был первооткрывателем.

Разумеется, в целом ряде отношений платоновская картина мира не выдерживает критики. Она умозрительна, придумана, не соответствует современным данным науки. Но вот что удивительно: даже с учетом всего этого было бы весьма опрометчиво сдавать ее в архив. Дело в том, что далеко не всем доступны научные данные, тем более в каком-то обобщенном, систематизированном виде. Платон же был великим систематиком, его картина Космоса проста, по-своему понятна многим. Она необычайно образна: Космос одушевлен, гармоничен, в нем на каждом шагу встречается божественный разум. По указанным и другим основаниям, платоновская картина Космоса имеет своих сторонников и поныне. Оправдание такому положению мы видим еще и в том, что в скрытом, неразвернутом виде она содержит потенциал, который может быть использован продуктивно и в наши дни. "Тимей" Платона — это миф, но миф особенный, построенный с логическим и эстетическим изяществом. Это не только значительное философское, но и художественное произведение.

Учение Платона об обществе. Размышляя об обществе, Платон вновь стремится использовать концепцию идей. Многообразие потребностей человека и невозможность удовлетворения их в одиночку является побудительным мотивом для создания государства. По Платону, величайшим благом является справедливость. Несправедливость — это зло. Последнее он относит к следующим типам государственного устройства: тимократии (власти честолюбцев), олигархии (власти богатых), тирании и демократии, сопровождающейся анархией и произволом.

Справедливое государственное устройство Платон "выводит" из трех частей души: разумной, аффективной и вожделеющей. Одни разумны, мудры, они способны и, следовательно, должны управлять государством. Другие — аффективны, мужественны, им суждено быть стратегами, военачальниками, воинами. Третьи, обладающие по преимуществу вожделеющей душой, сдержаны, им надо быть ремесленниками, земледельцами. Итак, имеются три сословия: правители, стратеги, земледельцы и ремесленники. Далее Платон дает массу конкретных рецептов, например, чему кого надо учить и как воспитывать, предлагает лишить стражей собственности, установить для них общность жен и детей, вводит различного рода регламентации (порой мелочные). Строгой цензуре подвергается литература, все, что способно опорочить идею добродетели. В загробном мире — а душа человека как идея продолжает существовать и после его смерти — добродетельных ждет блаженство, а порочных — ужасные муки.

Платон мысленно строит идеальное государство, которое, по его мнению, могло бы предотвратить многочисленные несправедливости. Он исходит из идеала и строит идеальное государство, которое было бы столь же неизменным, как и его идея. Платон хотел бы достигнуть идеала, а получилась, как свидетельствует более чем двухтысячелетняя послеплатоновская история, утопия, в которой исследователи разгадали идеализацию, представление общественных отношений древней Спарты более совершенными, чем они на самом деле были. После Платона будут созданы новые утопии и всякий раз — из самых благих устремлений.

В своем учении об обществе Платон как бы дублирует те же философские представления, что и в учении о природе: начинает с идей, идеи понимаются как порождающие модели и вместе с тем как идеалы. А сами идеалы строятся умозрительно, на основе исторически ограниченного знания. В итоге получается утопия. Нам предстоит дать философскую оценку такого рода методологии, в данном случае на примере учения Платона об обществе. В этой связи обратимся к критике платоновских воззрений крупнейшим современным философом, постпозитивистом К. Поппером.

Поппер ни много ни мало обвиняет Платона в том, что он враг открытого, демократического общества, предтеча тоталитарного, то ли социалистического, то ли фашистского, общества. Корни ошибок Платона Поппер видит в учении об идеях. Идеи, мол, фикции, а поэтому от них ничего, кроме утопии, нельзя ожидать. Согласно Попперу, надо исходить из реальных жизненных ситуаций и шаг за шагом трансформировать их к лучшему. Было бы, наверное, неразумно пренебрегать выводами Поппера, во многих отношениях великолепного философа. И все-таки, думается, в критике Платона Поппер излишне суров, более того, недостаточно гибок. Неужели великий философ древности, каковым несомненно является Платон, должен быть действительно назван врагом современного общества?

С высот сегодняшнего дня Платона критиковать довольно просто: что это, например, за рецепт — ввести общность жен и детей? Но ведь современному автору должно быть совершенно очевидно, что не устаревшие воззрения Платона должны нас интересовать в первую очередь.

Платон начинает с идеи, это правильно. Далее он исходит из идеала. И это верно. Все самые умные авторы поступают таким же образом, используя представления об идее и идеале. У Платона идеал — справедливость, у Поппера — свобода. Идеал справедливости вполне уместен, а вот идеал свободы был, к сожалению, чужд Платону. Кроме того, Платон конкретизирует идеал справедливости крайне умозрительно, без опоры на реальные факты. Именно это — путь к утопии.

Таким образом, идейная основа платоновских размышлений заслуживает самой высокой оценки, без нее нельзя представить современного человека. Мы имеем в виду проблематику идей и идеалов. Этому следует учиться у Платона и, кстати, добиться успеха на этом поприще отнюдь не просто. Что же касается ошибок Платона, то они как бы скорректированы современным знанием, исправлены, и нет никакой необходимости следовать им. Отметим еще раз: вклад выдающихся философов в развитие мировой цивилизации должен оцениваться комплексно, с выделением главного и второстепенного в их творчестве. На философских весах положительные стороны философии Платона, несомненно, перевешивают ее отрицательные аспекты.

Этика Платона. Платон сумел выявить многие острейшие философские проблемы. Одна из них касается соотношения концепции идей и этики. На вершине иерархии сократовских и платоновских идей находится идея блага. Но почему именно идея блага, а не идея, например, красоты или истины? Платон рассуждает таким образом: "…то, что придает познаваемым вещам истинность, а человека наделяет способностью познавать, то ты и считай идеей блага, причиной знания и познаваемости истины. Как ни прекрасно то и другое — познание и истина, — но если идею блага ты будешь считать чем-то еще более прекрасным, ты будешь прав". Благо проявляется в различных идеях: и в идее красоты, и в идее истины. Иначе говоря, Платон ставит этическое (т. е. идею блага) выше эстетического (идеи красоты) и научно-познавательного (идеи истины). Платон отлично сознает, что этическое, эстетическое, познавательное, политическое как-то соотносятся друг с другом, одно определяет другое. Сознательный выбор Платона известен: все самое лучшее есть проявление идеи блага. Можно не соглашаться с Платоном, но вряд ли приходится отрицать, что Платону — именно благодаря предпочтительному отношению среди других идей к идее блага — удалось создать весьма сбалансированную картину мироздания, где не только все согласовано, но и находится в соответствии с высокими принципами нравственности. Попробуйте вопреки Платону на место идеи блага поставить какую-либо политическую идею, например идею власти. Сразу же картина мироздания станет куда менее симпатичной.

Убежденный в том, что среди идей доминирует идея блага, Платон, будучи последовательным в своих рассуждениях, каждую идею "нагружает" нравственным содержанием. И, следует отметить, действует в этом отношении довольно прямолинейно. Идея оказывается одновременно идеалом, образцом, да еще нравственным образцом.

С позиций современного философского знания Платон излишне сближает идеи с ценностями и идеалами. Ученый, математик, физик используют идеи, но, возможно, не обязательно они являются ценностно нагруженными, тем более идеалами. С другой стороны, человек определенным образом сепарирует идеи, использует их в своей деятельности, ему приходится иметь дело и с идеями-ценностями, предельным случаем которых являются идеалы. Во времена Платона развитого учения о ценностях, т. е. аксиологии, не было, поэтому неудивительно, что он некритически объединяет идейное и ценностное. Но зато Платон не допускает излишней изоляции одного от другого, что весьма характерно для современного научного, равно как и для любого другого знания. Вновь мы встречаемся с прелюбопытной ситуацией: вроде бы Платон не прав в разрешении проблемы соотношения идеи и идеала, но существенно, что он как-то решает именно ту проблему, которая представляет трудность для современных исследователей.

Платон гениален в том, что он плодотворнейшим образом возделывает проблемное поле философии, осмысление которого становится непременным делом всякого образованного, тем более интеллигентного, человека. Ныне, как и двадцать четыре столетия назад, философия Платона стимулирует развитие человека, общества. В этом, пожалуй, состоит главная тайна многовековой значимости философии Платона. В центре этой философии находится учение об идеях. По большому счету Платон не устарел, его философия по-прежнему актуальна. Тот, кто достаточно смел в использовании своего свободного времени и способен часть его посвятить изучению творчества Платона, будет стократно вознагражден, наградой ему будет не только общение с великим мыслителем, но и максимально быстрое индивидуальное духовное развитие.

Аристотель наряду с Платоном, своим учителем, — величайший древнегреческий философ. В целом ряде отношений Аристотель выступает вроде бы как решительный противник Платона. По сути же он продолжает дело своего учителя. Аристотель детальнее Платона входит в тонкости различного рода ситуаций. Он конкретнее, эмпиричнее Платона, его по-настоящему интересует индивидуальное, жизненно данное. Как древний грек Аристотель не смог избежать созерцательности, но его созерцательность отличается от созерцательности Платона своей нацеленностью на конкретное, можно даже сказать, пафосом конкретного.

Материя и эйдос (форма). Движение. Аристотель был недоволен тем, что, по его мнению, платоновские идеи как-то несопричастны единичным вещам, на их основе никак не объяснить то, что происходит с вещами. Платон, де, не обратился к первым подлинным сущностям, он оперировал вторыми сущностями. Первая же сущность — это просто отдельный предмет, единичное бытие. Самобытное единичное бытие Аристотель называет субстанцией, т. е. это такое бытие, которое не способно пребывать в другом бытии, оно существует в самом себе. Мир есть совокупность субстанций, каждая из них — некоторое единичное бытие. Но что такое само единичное бытие? Как разрешить этот вопрос, на который не нашел четкого ответа Платон?

По Аристотелю, единичное бытие есть сочетание материи и эйдоса (формы). Материя — это возможность бытия и вместе с тем некоторый субстрат. Из меди можно сделать шар, статую, т. е. как материя медь есть возможность шара и статуи. Применительно к отдельному предмету сущностью всегда оказывается форма (шаровидность по отношению к медному шару). Форма выражается понятием. Так, понятие шара справедливо и тогда, когда из меди еще не сделали шар. Когда материя оформлена, то нет материи без формы, равно как формы без материи. Выходит, что эйдос — форма — это и сущность отдельного, единичного предмета, и то, что охватывается этим понятием. Все это весьма напоминает теоретический способ мышления. Мы пользуемся, например, понятием массы m и вместе с тем массу отдельного предмета считаем m_n. Обратите внимание на переход от m₁, к m или, если хотите, от m к m₁. Здесь есть плавность идеи или, как говорили древние греки, сопричастность одного другому. Аристотель стоит у основ современного научного стиля мышления. Между прочим, когда современный человек говорит и думает о сущности, то своей рационалистической установкой он обязан именно Аристотелю.

Итак, всякая вещь есть единство материи и эйдоса, формы. Наряду с этим каждая вещь имеет причинное происхождение и целевое назначение, "то, ради чего". Но и действующую причину, и целевую причину определяет эйдос, форма. Эйдос определяет переход от материи-вещности к действительности, это основное динамическое и смысловое содержание вещи. Здесь мы имеем дело, пожалуй, с главным содержательным аспектом аристотелизма, центральным принципом которого явилось текуче-сущностное становление идеи, первостепенное внимание к динамике процессов, движению, изменению и к тому, что с этим связано, в частности к проблеме времени.

Исходные моменты аристотелевской философии неминуемо приводят к рассмотрению последовательных стадий становления оформленной материи. Существует целая иерархия вещей (вещь = материя + форма), от неорганических объектов до растений, живых организмов и человека (эйдосом человека является его душа). В этой иерархической цепи особый интерес представляют крайние звенья. Между прочим, начало и конец всякого процесса обычно имеют особое значение.

В рассматриваемой цепи началом является первая материя как чистая возможность, т. е. еще не оформленная определенным образом. Интересно, что это аристотелевское представление привлекло пристальное внимание физиков в XX в. (В. Гейзенберг и др.). Дело в том, что, согласно квантовой механике, микроявления до взаимодействия с макроприборами существуют в виде макровозможностей. Оказалось, что Аристотелю в свое время удалось уразуметь нечто очень важное, а именно тот факт, что действительность есть осуществленная возможность.

Обратимся теперь к конечному звену иерархии вещей. Ясно, что здесь Аристотелю приходится иметь дело не с материей, а с эйдосом, ибо именно эйдос, в отличие от пассивной материи, есть динамическая причинно-целевая программа. Речь идет об эйдосе, который является эйдосом всех эйдосов. Это перводвигатель и вместе с тем первоум. Аристотель рассуждает весьма логично: раз всякий эйдос динамичен и понятиен, то эйдос эйдосов также динамичен и "умен". Ум-перводвигатель — это принцип всего, Космоса в целом, это все материальное в пределе своего становления — как динамического, так и целевого (энтелехиального), равно как и смыслового (умственного). Концепция ума-перводвигателя явилась логическим заключительным звеном развиваемых Аристотелем представлений о единстве материи и эйдоса. Ум-перводвигатель Аристотель называет Богом. Но это, разумеется, не персонифицированный христианский Бог. Впоследствии, через века, христианские теологи с интересом отнесутся к аристотелевским воззрениям.

Возможностно-динамическое понимание Аристотелем всего существующего обусловило целый ряд весьма плодотворных подходов к разрешению тех или иных проблем, в частности к проблеме пространства и времени. Аристотель рассматривал их вслед за движением, а не просто как самостоятельные субстанции. Пространство выступает как совокупность мест, каждое место принадлежит какой-то вещи. Время есть число движения; подобно числу, оно является одним и тем же для различных движений. В философском отношении Аристотель здесь отчасти предвосхищает те представления о пространстве и времени, к которым приведет специальная теория относительности А.Эйнштейна.

Логика и методология. В трудах Аристотеля значительного совершенства достигла логика и вообще категориальный, т. е. понятийный, анализ. Многие современные исследователи считают, что самое главное в логике сделано именно Аристотелем.

Аристотель весьма подробно рассматривает ряд категорий, каждая из которых выступает у него в трояком виде: 1) как род бытия; 2) как форма мысли; 3) как высказывание. Категории, которыми особенно умело оперирует Аристотель, суть следующие: сущность, свойство, отношение, количество и качество, движение (действие), пространство и время. По поводу каждой из этих категорий Аристотель формулирует множество ценных идей, которые и поныне привлекают внимание исследователей.

Но Аристотель оперирует не только отдельными категориями, он анализирует высказывания, взаимоотношения между которыми определяются тремя знаменитыми законами формальной логики.

Первый закон логики — закон тождества (А есть А), т. е. понятие должно употребляться в одном и том же значении. Второй закон логики — закон исключенного противоречия (А не есть не-А). Третий закон логики — закон исключенного третьего (А или не-А истинно, "третьего не дано").

На основе законов логики Аристотель строит учение о силлогизме (буквально: о сосчитывании высказываний). Смысл силлогизма состоит в том, что в нем два крайних термина S и Р соединяются посредством третьего М, общего обеим посылкам. В итоге получается определение, называемое выводом. Например:

Все граждане России имеют право на труд (общее правило S). Иванов — гражданин России (меньшая посылка Р). Иванов имеет право на труд (вывод М).

Как видим, вывод М содержится уже в большей S и меньшей Р посылках, т. е. силлогизм есть метод раскрытия готового знания. Силлогизм нельзя отождествлять с доказательством вообще. Есть доказательства, которые отличаются от силлогизмов.

Аристотель весьма четко раскрывает содержание знаменитого сократовского диалогического метода. Диалог содержит: 1) постановку вопроса; 2) стратегию задавания вопросов и получения ответов на них; 3) правильное построение умозаключения. Однако сама по себе логика не дает знания эйдосов, общих принципов. Отыскание первых начал дело не логики, а философии (метафизики), т. е. осуществляемого в ее рамках умопостижения эйдосов. Философское творчество, по Аристотелю, нельзя втиснуть в рамки логики.

Общество. Этика. В своем учении об обществе Аристотель более конкретен и дальновиден, чем Платон, вместе с последним он считает, что смысл жизни не в удовольствиях, как считал гедонизм, не в счастье, как считал эвдемонизм, а в осуществлении требований разума на пути к благу. Но вопреки Платону благо должно быть достижимым, а не потусторонним идеалом. Добродетелям можно и нужно научиться. Они выступают серединой, компромиссом благоразумного человека: "ничего слишком…". Великодушие есть середина между тщеславием и малодушием, мужество — середина между безрассудной отвагой и трусостью, щедрость — середина между расточительством и скупостью. Что касается этического, то это середина между абсолютным добром и злом. Этику в целом Аристотель определяет как практическую философию.

Формы государственного устройства Аристотель делит на правильные (достигается общая польза) и неправильные (где имеется в виду лишь польза для некоторых).

Аристотель связывает определенное государственное устройство с принципами. Принцип аристократии — добродетель, принцип олигархии — богатство, принцип демократии — свобода. Аристотель рассуждает весьма фундаментально, в этом сила его философских размышлений. Что же касается его собственных предложений (он высказывается в пользу монархии и политии), то на них лежит печать принадлежности Аристотеля к городу-государству, полису.

Интересно отметить, что современные политики в философском отношении подчас уступают Аристотелю. Быть может, всего рельефнее это проявляется в односторонности выбираемых ориентиров, когда во что бы то ни стало стремятся достигнуть чего-то одного-единственного, например, преобладания либо частной, либо общественной собственности. Знаменитый древнегреческий тезис "ничего слишком" остается непонятым.

Аристотель фактически подвел итог развитию классической древнегреческой философии. Он создал весьма дифференцированную систему знаний, освоение которой продолжается и поныне.

Наша очередная задача состоит в рассмотрении послеклассического периода развития философии античности. Разумеется, здесь нельзя не конкретизировать уже выработанные в классике представления, в том числе их идейно-смысловой характер. Особый интерес вызывал сам человек, субъект. Философия была призвана как-то сориентировать эллина (эллин — древний грек, живший в эпоху Александра Македонского) в мире все новых потрясений. Эта задача решалась типично, в духе древнегреческой философии, исходные принципы которой распространялись теперь на проблему человека и общества с тем, чтобы разрешить проблему субъективности. В этой связи ниже рассматриваются три главных философских течения раннего эллинизма: стоицизм, эпикуреизм, скептицизм. По их поводу блестящий знаток античной философии А.Ф.Лосев утверждал, что они являлись не чем иным, как субъективной разновидностью соответственно досократовской теории материальных элементов (огня прежде всего), философии Демокрита и философии Гераклита: теория огня — стоицизм, древний атомизм — эпикуреизм, философия текучести Гераклита — скептицизм.

Стоицизм. Как философское направление стоицизм просуществовал с III в. до н. э. до III в. н. э. Главными представителями раннего стоицизма были Зенон Китийский, Клеанф и Хрисипп. Позднее в качестве стоиков прославились Плутарх, Цицерон, Сенека, Марк Аврелий.

Физические воззрения стоиков малооригинальны. Считается, что тело мира составлено из огня, воздуха, земли и воды. Душа мира — это огненная и воздушная пневма, некое всепроникающее дыхание. По давней античной традиции, огонь считался стоиками основным элементом, из всех элементов он наиболее всепроникающ, жизнен. Благодаря этому весь Космос, в том числе и человек, — это единый огненный организм со своими законами (логосом) и текучестью. Главный вопрос для стоиков состоит в определении места человека в Космосе.

Тщательно продумав ситуацию, стоики приходят к убеждению, что законы бытия неподвластны человеку, человек подвержен року, судьбе. От судьбы деться некуда, действительность нужно принять такой, какой она является, со всей ее текучестью телесных свойств, обеспечивающей многообразие человеческой жизни. Судьбу, рок можно ненавидеть, стоик же, скорее, склонен ее любить, получая отдохновение в рамках доступного.

Стоики стремятся обнаружить смысл жизни. Эйдосы и категории Платона и Аристотеля их уже не устраивают, они не могут в них усмотреть текучесть жизни и ее смысл. Смыслом не являются и физические субстанции, тот же огонь. Но что же есть суть субъективного?

Слово, отвечают стоики, его смысловое значение (лектон). Лектон — смысл — выше всяких положительных и отрицательных суждений, речь идет о суждении вообще. Лектон осуществляется и во внутренней жизни человека, создавая состояние атараксии, т. е. душевного спокойствия, невозмутимости. Стоик отнюдь не безразличен ко всему происходящему, совсем напротив, он относится ко всему с максимальным вниманием и интересом. Но он еще определенным образом понимает мир, его логос, закон и в полном соответствии с ним сохраняет душевное спокойствие. Довольно неожиданно появляется выход из самой затруднительной ситуации. Клеанф в гимне Зевсу восклицает: "Жалкие! Вечно гоняясь за призраком блага летучим, общего в боге закона не видят они и не слышат, следуя коему, жизнь они в счастье могли бы устроить… ведь большего нет ни богам наслажденья, ни людям, как в справедливости славить закона всеобщую силу".

Итак, главные моменты стоической картины мира таковы:

а) Космос — это огненный организм;

б) человек существует в рамках космических законов, отсюда его фатализм, судьбоносность, своеобразная любовь к тому и другому;

в) смысл мира и человека — лектон, значимость слова, которая нейтральна как к психическому, так и к физическому;

г) понимание мира неминуемо приводит к состоянию атараксии.

В заключение отметим, что уже ранние стоики выделили ряд глубочайших философских проблем. Если человек подвластен различного рода законам, физическим, биологическим, социальным, то в какой мере он свободен? Как ему относиться ко всему тому, что его ограничивает? Чтобы хоть как-то совладать с этими вопросами, необходимо и полезно пройти школу стоической мысли.

Эпикуреизм. Крупнейшими представителями эпикуреизма являются сам Эпикур и Лукреций Кар. Эпикуреизм как философское направление существовал в то же самое историческое время, что и стоицизм — это период 5–6 веков на рубеже старой и новой эры. Как и стоики, эпикурейцы ставят прежде всего вопросы устроения, комфорта личности в сложных исторических условиях рабовладельческого общества в поздний период его развития. Огнеподобность души — общее представление у стоиков и эпикурейцев, но стоики видят за ней некоторый смысл, а эпикурейцы — основу ощущений. У стоиков на первом плане — разум, сообразный с природой, а у эпикурейцев — ощущение, сообразное с природой. Чувственный мир — вот что для эпикурейцев представляет главный интерес. Отсюда основной этический принцип эпикурейцев — удовольствие. Учение, которое во главу угла ставит удовольствие, называется гедонизмом. Содержание чувства удовольствия эпикурейцы понимали отнюдь не упрощенно и тем более не в вульгарном духе. У Эпикура речь идет о спокойствии, благородном, если хотите, уравновешенном удовольствии.

Для эпикурейцев чувственный мир — это настоящая реальность. Мир чувственности необычайно изменчив, множествен. Эпикурейская реальность получает свое отображение в принципе атомарности. Чувственный мир изменчив, но не настолько, чтобы он был абсолютно непрерывен. Есть предельные формы чувств, чувственные атомы, или, иначе говоря, атомы не сами по себе, а в мире чувств. Атомов много; эпикурейцы в противовес стоикам выступают за примат множественности. Но тогда ставится под сомнение представление о стоическом роке, судьбе. Эпикур оформляет это очень красиво в форме идеи о том, что атомы могут спонтанно отклоняться в ту или иную сторону. По Демокриту, мир образовался от взаимного столкновения атомов. Эпикур наделяет атомы самопроизвольностью, "свободой воли". Атомы движутся по кривым, сплетаются и расплетаются. Представлению о стоическом роке приходит конец.

Эпикуреец не имеет над собой какого-либо господина, нет необходимости, он обладает свободой воли. Он может уединяться, предаваться собственным наслаждениям, погружаться в самого себя. Эпикуреец не боится смерти: "Пока мы существуем, нет смерти; когда смерть есть, нас более нет". Жизнь — вот главное наслаждение с ее началом и даже концом. (Умирая, Эпикур принимал теплую ванну и просил принести ему вина.)

Человек состоит из атомов, которые обеспечивают ему богатство мира ощущений, где он всегда может найти для себя удобную обитель, отказываясь от активной деятельности, стремления переустроить мир. Эпикуреец относится к жизненному миру совершенно бескорыстно и вместе с тем стремится слиться с ним.

Если довести качества эпикурейского мудреца до абсолютного предела, то мы получим представление о богах. Они тоже состоят из атомов, но нераспадающихся атомов, а потому боги бессмертны. Боги блаженны, им нет никакой необходимости вмешиваться в дела людей и мироздания. Да это и не дало бы какого-либо положительного результата, ибо в мире, где есть свобода воли, нет и не может быть устойчивых целенаправленных действий. Поэтому богам на Земле делать нечего, Эпикур помещает их в межмировое пространство, там они и носятся. Но богопочитаемость Эпикур не отрицает (он и сам посещал храм). Это надо понимать в том смысле, что, почитая богов, человек сам укрепляется в правильности своего собственного самоустранения от активной практической жизни на путях эпикурейских представлений. Перечислим главные из них:

а) все состоит из атомов, которые могут самопроизвольно отклоняться от прямолинейных траекторий;

б) человек состоит из атомов, что обеспечивает ему богатство чувств и удовольствий;

в) мир чувств не иллюзорен, он — главное содержание человеческого, все остальное, в том числе идеально-мыслительное, "замыкается" на чувственную жизнь;

г) боги безразличны к человеческим делам (об этом, мол, свидетельствует наличие зла в мире).

Выше уже отмечалось, что эпикуреизм имел дело с проблемами современного ему рабовладельческого общества. По своей направленности эта философия подходит больше господину раба, чем рабу, которому, надо полагать, в условиях неволи не такто просто достигнуть состояния удовольствия.

Скептицизм. Скептицизм — характернейшая черта всей античной философии; как самостоятельное философское направление он функционирует в период актуальности стоицизма и эпикуреизма. Крупнейшие представители — Пиррон и Секст Эмпирик,

Античный скептик отвергал познаваемость жизни. Для сохранения внутреннего спокойствия человеку нужно очень много знать из философии, но не для того, чтобы что-то отрицать или, наоборот, утверждать (всякое утверждение есть отрицание, и, наоборот, всякое отрицание есть утверждение). Античный скептик отнюдь не нигилист, он живет как хочет, принципиально избегая необходимости что-то оценивать. Скептик находится в постоянном философском поиске, но он убежден, что подлинное знание в принципе недостижимо. Бытие выступает во всем многообразии своей текучести (вспомните Гераклита): вроде бы и есть что-то определенное, но оно тут же исчезает. Скептик указывает в этой связи на само время, оно и есть, но его и нет, "ухватиться" за него нельзя. Устойчивый смысл вообще отсутствует, все текуче, поэтому живи так, как хочешь, принимай жизнь в ее непосредственной данности. Познавший многое не может придерживаться строго однозначных мнений. Скептик не может быть ни судьей, ни адвокатом. Скептик Карнеад, посланный в Рим ходатайствовать об отмене налога, один день выступал перед публикой за налог, другой день — против налога. Мудрецу скептику лучше помолчать. Его молчание и является философским ответом на поставленные ему вопросы. Воздерживаясь от определенных суждений, скептик остается невозмутимым. Молчание скептика можно считать мудрым выходом из ситуации, но в нем нельзя не видеть и пустоту мысли. Перечислим основные положения античного скептицизма:

а) мир текуч, у него нет смысла и четкой определенности;

б) всякое утверждение есть вместе с тем и отрицание, всякое "да" есть вместе с тем и "нет"; подлинная философия скептицизма — молчание;

в) следуйте "миру явлений".

Античный скептицизм по-своему довел до предела философские попытки справиться с трудностями жизни без ее логико-идейного осмысления. Молчание — это и своеобразный конец философскому поиску, и указание на то, что необходимы новые усилия. В этой связи мы переходим непосредственно к позднеэллинистическим представлениям, главное содержание которых составил неоплатонизм.

Основные положения неоплатонизма были разработаны Плотином, в зрелом возрасте проживавшем в Риме. Ниже при изложении содержания неоплатонизма используются преимущественно идеи Плотина.

Неоплатоники стремились дать философскую картину всего существующего, в том числе Космоса в целом. Нельзя понять жизнь субъекта вне Космоса, равно как и жизнь Космоса без субъекта. Существующее устроено иерархически: ЕдиноеБлаго, Ум, Душа, Материя. Высшее место в иерархии принадлежит Единому-Благу.

Единое-Благо. Единое — это подлинно первосущее, охват всего в одной точке. Если, считают неоплатоники, вы признаете существование разного, например, разумного и неразумного, то выше его есть предел того и другого, что уже не является ни тем, ни другим. Единое-Благо достигается не рациональным путем, а лишь в результате сверхразумного экстаза. Само собой разумеется, что в результате такого экстаза объект уходит от различного рода земных трудностей.

Единое как бы переполнено собой, оно "изливается", образуя Ум, Мировой Ум. Это "изливание", или эманация, не является неким вещественным процессом. Речь идет о сущностной связи; сущность находится везде, но реализуется через другое. Единое существует посредством Ума.

Мировой Ум включает числа и идеи в их системном взаимосвязанном виде. Ум есть первообраз всех вещей.

Эманация Ума в свою очередь приводит к Мировой Душе, которая выражает собой все одушевленное. Душа производит все живые существа. Все, что движется, образует Космос. Низшей формой бытия выступает материя. Сама по себе она не активна, косна, она — восприемница возможных форм и смысла.

Основная задача человека состоит в том, чтобы глубоко продумать, прочувствовать свое место в структурной иерархии бытия. Добро (Благо) идет сверху, от Единого, зло — снизу, от материи. Зло — не сущее, оно никак не связано с Благом. Человек может избежать зла в той мере, в какой ему удается подняться по лестнице нематериального: Душа — Ум — Единое. Лестнице Душа — Ум — Единое соответствует последовательность чувство — мысль — экстаз. Здесь, конечно, обращает на себя внимание экстаз, который стоит выше мысли. Но экстаз, следует заметить, включает в себя все богатство мысленного и чувственного.

Неоплатоники везде видят гармонию и красоту, за них ответственно фактически Единое-Благо. Даже хаос гармоничен (обратите внимание, что в современной науке хаос описывается математическими уравнениями). Что же касается жизни людей, то она также в принципе не может противоречить всеобщей гармонии. Люди — актеры, они лишь осуществляют, каждый по-своему, сценарий, который заложен в Мировом Уме.

Неоплатонизм сумел дать довольно синтетическую философскую картину современного ему античного общества. Это был последний расцвет античной философии.

Античная философия развивалась на протяжении 12–13 веков, с VII в. до н. э. по VI в. н. э. Речь идет об особом типе философии. Перечислим некоторые характерные черты античной философии:

А. Античная философия основана на принципе объективизма. Это означает, что субъект пока не ставится выше объекта, как это случится в новоевропейской философии.

Б. Античная философия исходит из чувственного Космоса, а не из абсолютной личности, что характерно для средневековья. Античная философия — это материально-чувственный космологизм.

В. Космос — абсолютное божество, а это означает, что античная философия пантеистична, т. е. отождествляет Бога и природу. Греческие боги природны. Они просто-напросто похожи на людей.

Г. Космос обусловливает необходимость. Необходимость применительно к человеку есть судьба. Античный человек допускает судьбу, но она ему неизвестна доподлинно. Он решает действовать самостоятельно. Он — герой. Античная философия соединяет фатализм с героизмом. Люди — талантливые актеры на грандиозной космической сцене.

Д. Античная философия многого достигла на понятийном уровне, но она почти не знает законов.

Е. Античная философия приступила к различению логического, эстетического, нравственного, но склонна порой к их необоснованному отождествлению.

Античная философия — замечательная школа мысли, ее идейное богатство не может не воодушевлять. Она открывает врата того стиля мышления, который характерен для передовых цивилизаций. Ни войти, ни существовать в рамках этих цивилизаций без античной философии невозможно.

Средневековая философия принадлежит в основном эпохе феодализма (V–XV вв.). Это весьма своеобразный способ философствования» во многом отличный от античной философии. Безусловно, средневековая философия является восприемницей античной философии, порой даже просто повторяет ее, но вместе с тем вырабатывает и свои собственные принципы. Эпоха средневековья выдвинула плеяду выдающихся философов: Августин (354–430), Эриугена (810–877), Ансельм (1033–1109), Аль-Фараби (870–950), Ибн Сына (980-1037), Ибн Рушд (1126–1198), Абеляр (1079–1142), Роджер Бэкон (1214–1292), Стер (1235–1282), Фома Аквинский (1225–1274), Скот (1266–1308), Оккам (1285–1349) и другие. Не имея возможности рассматривать средневековую философию в персоналиях и деталях, дадим ей общую характеристику. Речь пойдет о главных, наиболее характерных чертах средневекового способа философствования.

В соответствии с принципом теоцентризма источником всякого бытия, блага и красоты является Бог. Высшую цель жизни видят в служении Богу. Античному признанию существования многих богов, т. е. политеизму, приходит конец. Иудаизм, христианство, мусульманство настаивают на единобожии. Такого рода учения являются монотеистическими. Каков же философский смысл теоцентризма? Надо полагать, отнюдь не случайно философия приобретает теоцентрический вид. Главная наша задача и состоит в том, чтобы понять смысл теоцентризма, его жизненные корни.

Теоцентризм — это историческая форма выражения субъекта, его особого места в мироздании. В условиях, когда человек еще связан теснейшими узами со всеми природными реалиями и родовыми отношениями, но уже начинает осознавать свою специфичность, единственным приемлемым принципом оказывается принцип абсолютной личности, принцип Бога. Роль субъекта уже выделена, но не настолько, чтобы ее в полной мере относить к отдельным людям. Принцип абсолютной личности — это результат более глубокого, чем в античности, понимания субъективного.

Показательно, что античные мыслители, современники христианства, не воспринимали последнее. Им казалось чудовищным считать иудея Христа сыном Божьим. Они находили в том же христианстве (напомним, что Ветхий Завет был написан еще до нашей эры, а Новый Завет — в I–II вв. н. э.) много противоречий. Но даже действительное наличие последних не могло приостановить главного — усиления принципа субъекта, что как раз и нашло свое воплощение в теоцентризме. Кстати, выяснилось, что именно античные мыслители подготовили основу для теоцентрических представлений. Это, в частности, выработка достаточно строгого стиля мышления, умения развивать единый логический принцип, без которого монотеизм, как очевидно, не может обойтись, а также понимание единого как блага. Когда теологи стали придавать христианству строгую логическую форму, то они обратились непосредственно к арсеналу идей античной философии.

Разумеется, принцип субъекта не мог проводиться в средневековье иначе как в соответствии с содержанием жизненных реалий: даже в ученых трактатах Бог появляется как господин, феодальный сеньор, царь. Августин считал, что "творец зовется творцом по отношению к своим тварям подобно тому, как господин зовется господином по отношению к своим слугам". Многократно воспроизводилась мысль, что ангелы, монахи, миряне — вассалы Бога. На золотом французском экю (XIII в.) изображение Христа сопровождалось надписью: "Христос — победитель, Христос — царь, Христос — император". Вместе с тем Бог-Сын ближе мирянам, чем его могущественный отец. Христос выступает как Богочеловек, как человек, учитель, наставник, удивительно тонко понимающий смиренную душу необразованного крестьянина. Человеческая природа Христа — это подлинная основа средневекового гуманизма.

Принцип теоцентризма с его всеохватностью вынуждал средневековых философов рассматривать и уточнять такие понятия, как бытие, сущность, существование, свойство, качество.

Креационизм — учение о сотворении мира Богом из ничего. Бог не нуждается ни в мире, ни в чем-либо другом для того, чтобы творить. Античная философия привязывала человека к миру, теперь эта связь разрывается и перед человеком открываются новые горизонты изменения своего бытия. Если творит Бог, то, пусть в меньшей, но все-таки вполне определенной степени, способен творить и человек. Энергично начинает обсуждаться идея творения, восходящая в своих истоках к античным представлениям о мастере, демиурге. В античности мастером был ремесленник, а не господин. Теперь творчество становится прерогативой Бога, верховного господина и соответственно нижестоящих субъектов. Актуализация идеи творчества еще не означает ее непременное и постоянное воплощение мирянами. Дело в том, что идея творчества не всегда, но довольно часто противопоставлялась концепции авторитета. В таком случае творение — прерогатива Бога, а изобретения со стороны людей считаются богохульством. Такого рода представления были весьма и весьма распространены, они существеннейшим образом сдерживали становление инженерной мысли.

Но каким образом творит сам Бог? В народе на этот счет существовали самые вульгарные представления. Философы же представляли себе это творение не столько как физический, сколько как сущностный акт, по подобию эманации Единого-Блага у Плотина, с той существенной разницей, что эманация плотиновского Единого приводила к тождеству всего с Единым. Бог же не тождествен сотворенному. В средневековье выявляют множество таких различий, которые античности просто не были известны. Так, дьявол (падший ангел) — не божествен, но в стратегическом плане все есть благо. Максимально добродетелен лишь сам Бог. Отсюда, между прочим, возникает проблема ответственности каждого за себя, во многом чуждая античному мировоззрению.

Как понять рациональное творение мира Богом из ничего? Простой логический ход состоит в высмеивании идеи творения из ничего: из ничего, мол, можно получить лишь ничто. Между тем, путь навешивания ярлыка глупости на содержание принципа креационизма довольно бессодержателен. Креационисты по-своему логичны: если Бог — это основной принцип, то ему нельзя противопоставлять, например, материю как материал для творения.

Провиденциализм — понимание истории как осуществления заранее предусмотренного Богом плана спасения человека. Августин понимал исторический процесс как путь к "Царству Божию". Применительно к космологии провиденциализм приводил к идее мировой гармонии, соразмерности друг другу всего природного. Провиденциализм фиксирует факт несвободы человека, но несвободы человека не столько со стороны природных, сколько со стороны неприродных сил: то ли общественных, то ли сосредоточенных в самом субъекте, в динамике его жизни. Провиденциализм — это средневековое издание античного логоса, того, что сейчас называют законами функционирования и развития общества и природы.

Если Бог творит мир, то мир временен. Но что означает время? Начиная с Августина, над этим вопросом буквально бились многие средневековые философы. Платон считал время образом вечности. Вечность — идея, время выступает как реализация идеи; если время очень долгое, то в пределе оно есть вечность (это соответствует тому, что идея вещи вообще есть ее предел). Аристотель считал время числом движения, любого движения, независимо от его специфики. Измерение же времени осуществлялось Циклическими процессами. В античности вообще процессы считались в основном циклическими и в этом смысле неизменными: имеет, мол, место "вечное возвращение".

В средние века, когда доминировали сельскохозяйственные ритмы, цикличность не изымалась из центра внимания философов, но туда неизбежно попадала и Святая история, а здесь не было уже ставшей столь привычной цикличности. Рождение, смерть и воскресение Христа не могли повториться. Образно выражаясь, античное циклическое время как бы растягивалось, выделялись его особо значимые пункты. Все, что касалось деятельности Бога-Отца и жизни Христа, получало временное измерение. На какой день Бог сотворил Адама? Эквивалентно ли божественное время земному? В каком году родился Христос? Сколько часов пребывал Христос в смерти? Почему Адам и Ева находились в раю только 7 часов? Все это — типичные для средневекового человека вопросы. Начинают изобретаться особые устройства для измерения времени. Если вначале о времени возвещали колокола, то в XIII в. на зданиях городских ратуш появились часы.

Средневековое время прежде всего было религиозным и церковным. Каждый год, разворачивавшийся от Рождественского поста до Троицы, воспринимался как воплощение Иисуса Христа. Так или иначе, но возникала проблема соотнесения "святого" и земного времени. Абсолютное большинство людей было твердо уверено, что шесть дней Божественного творения мира не эквивалентны обычным, рядовым земным шести дням, часто считали, что один день творения эквивалентен тысяче земных лет. Впоследствии в силу того, что вычисленный по этим пропорциям день Страшного суда (в России он ожидался в 1491 году) не наступил, пришлось от пропорции 1:1000 отказаться, но при этом и не переходили к пропорции 1:1.

Средневековая концепция времени — это переход к линейному времени и к связанному отчасти с ним понятию прогресса. Время считается чем-то многообразным, оно не сводится только к природным процессам, что уже само по себе замечательно.

Средневековый человек везде видел символы. У греков символ (цимболон) означал знак благодарности, две половинки предмета, разделенного между людьми. Символ — намек на утраченное единство. В средние века символ — это своеобразный вызов умению человека находить скрытое значение того или иного предмета. Выше мы уже видели, как за природным временем стремились распознать "святое" время. Аналогичным образом действовали всегда и везде. При этом, конечно, простые люди и философы достигали разных высот в символическом восприятии мира.

Простой люд обходился магическими образами, в этом духе он осуществлял таинства, молился, считал яблоко символом зла, белую розу — символом Девы, прозрачный берилл, пропускающий свет, — образом христианина, красный сардоникс — образом, символом пролившего свою кровь за людей Христа. Весь мир представал как огромное многообразие символов.

Что касается ученых мужей, то они стремились выработать особый инструментарий для постижения скрытых значений символов. Символизм, конечно же, не чужд и античности, достаточно вспомнить, как тогдашние философы стремились в вещах рассмотреть идеи, как стоики в своем подчинении року считали его неочевидным смыслом. Но только в средневековье, благодаря успехам философии, символизм становится принципом философии, ее существеннейшей характеристической чертой. Впоследствии эта черта философии в значительной степени утрачивается, сходит на нет, что достойно сожаления, и вот почему. Дело в том, что специфически человеческое всегда является символом, само по себе, вне природных процессов оно просто не существует. Следовательно, так или иначе надо научиться видеть за символами их скрытое содержание. Символизм оказывается по существу своему необычайно важным принципом философии. В религиозной форме это было впервые обозначено средневековыми философами. Им, следовательно, суждено было стать нашими первыми учителями в деле символизма.

Заметим еще, что недостаток символизма не проходит безнаказанно. Об этом достаточно недвусмысленно свидетельствуют технические аварии, взрывающиеся газопроводы, неудобные для жизни человека дома и города, все то, что было создано без учета их символической природы, их предназначенности для человека. Без символизма невозможен гуманизм.

Каков же путь нахождения скрытых символов, как их обнаружить? С этой целью использовали некоторые приемы толкования религиозных текстов (экзегеза), равно как и вообще любых текстов (герменевтика). Понятно особое внимание к текстам. Ведь считалось, что все тайны бытия содержатся в священных писаниях, особенно в тексте Библии. Текст, слово — главный объект анализа. Обычно анализ проходил четыре стадии: этимологический, семантический, концептуальный и спекулятивный. На стадии этимологического анализа обсуждалась этимология, происхождение слов, их привычные, первоначальные значения. Семантический анализ, особенно если это касалось священных текстов, был нацелен на морализование, выяснение морального смысла жизни. Концептуальный анализ претендовал на выяснение хода мыслей автора текста. На спекулятивной стадии выясняли следствия из усвоенного, комментатор занимался системотворческой деятельностью, между прочим рискуя прийти в противоречие с воззрениями авторитетов.

Средневековая философия была особенно внимательна к символике слов. Это и понятно, ибо средневековая символика начиналась с текстов Библии, т. е. со слов. Для Данте (XIII в.) слово было всеобщим знаком, символом. Отсюда становится более понятным библейское "Вначале было Слово". Но что есть слово? Что оно означает? В этой связи и разгорелся знаменитый "спор об универсалиях" между номиналистами и реалистами, позволивший значительно уточнить восходящий к Платону и Аристотелю вопрос о соотношении единичного и общего.

Для реалиста общее существует, причем для Фомы Аквинского трояким образом: в Боге, в вещах, в головах (т. е. мыслях) людей. Слово в таком случае обозначает общее. Позиция средневекового реалиста — это продолжение линии Платона.

Номиналист же продолжает линию софистов, которых Сократ критиковал за непонимание общего. Номиналист считает, что общее не существует, а понятия есть имена, ноумены, знаки. Тут все дело, считал Оккам, в направленности субъекта, его души на предмет познания. Такое устремление, по определению, есть интенция. По природе души ее интенция такова, что она сказывается во многих вещах, но общего в самих вещах нет, оно приписано к душе, точнее, к голове человека. Знаменитая "бритва Оккама" не допускает преумножения сущностей без необходимости. Если для объяснения достаточно допустить существование единичных вещей, то нет оснований еще постулировать действительность общего (реалий), псевдокопий действительных вещей.

Рассматриваемый спор можно представить в понятиях сущности и существования. Для реалиста существование есть проявление сущности, они совпадают, согласно Боэцию, только в Боге. Для номиналиста допустимо обойтись без сущности (вот и сработала "бритва Оккама").

Спор реалистов и номиналистов тянется до наших дней. Речь идет о принципиальных вопросах понимания бытия. Исходя из этого, воспользуемся современными данными науки. Отметим сразу пикантность ситуации. Она состоит в том, что эти данные допускают как номиналистическую, так и реалистическую интерпретацию. Тем не менее она дает некоторые критерии для установления истины. Отметим еще раз, но уже по-другому, чем ранее, различие между номиналистической и реалистической методологиями. Кстати, реалистическую методологию часто называют еще эссенциализмом, термином, производным от слова "сущность", которое обычно реалисты и понимают как общее. Реалист (= эссенциалист) всегда ищет и говорит о сущности. Если экзаменатор требует от студента выяснения сущности вещей и задает вопросы типа "Что такое масса?", "Что такое собственность?", то он реалист. Номиналист претендует на меньшее: его интересует не "почему?" и "что есть?", а "как?". Как ведут себя изучаемые явления? Что с ними происходит? Интересно заметить, что слова и понятия реалисты и номиналисты используют одни и те же, да и успехи ни тем, ни другим не заказаны, тем не менее их позиции не совпадают. Неужели нет оснований для разрешения спора между теми и другими?

Итак, существует ли общее в вещах? Многие споры поутихли бы, если общее можно было бы зафиксировать экспериментально, что считается невозможным. Однако так ли это? Здесь мы предлагаем читателю обратиться к вопросу об измерении. Почему мы в состоянии измерить одной и той же мерой представляющиеся нам столь различными объекты? Все, что обладает массой, измеряется в фунтах или килограммах, все, что является товаром, — в рублях или долларах и т. д. В присущих им единицах измерения все объекты качественно абсолютно одинаковы, касается ли это масс или товаров. Как стоимости (ценности) все товары качественно представляют собой одно и то же. Измерение потому и возможно, что существует общее. Измеряя нечто, мы имеем дело с общим. Реализм поэтому не заблуждался, настаивая на действительности общего. Номинализм практически также не упускает из виду общее постольку, поскольку он имеет дело с понятиями. Номиналистическая позиция нуждается в уточнении в том смысле, что следует четко различать термины наблюдений (собственные имена) и теоретические термины (понятия). Слова "этот человек", "все люди = человечество" — это термины наблюдений, они служат для обозначения какой-то совокупности объектов, об общем нет и речи. Слова "человечность", "пространственность", "временность" — это понятия, они служат специально для обозначения общего.

Факт существования общего отнюдь не указывает на полнейшую неправоту номинализма. Исторически номинализм всегда был противовесом схоластике, напрасному теоретизированию, которое, стремясь в высь небес, теряло под ногами земную почву. А этого в средневековье было в избытке, что затрудняло научные экспериментальные исследования. Сильная сторона номинализма — внимание к единичному — в средние века возвышало каждого единичного субъекта, в том числе и простолюдина, задавленного верхними этажами феодальной иерархии. Номинализм, безусловно, способствовал становлению принципа свободы, он возвысил личность. Прогрессивная роль средневекового номинализма, конечно же, была связана не с ограничением им общего, а с его вниманием к единичному. Что же касается вопросов "Что представляет собой явление?", "Как оно происходит?", то они не противоречат друг другу. Мир так уж устроен, что "бритва Оккама" — не всегда подходящий для использования инструмент. Это все-таки "бритва", хоть и в кавычках.

Спор номиналистов и реалистов знаменателен еще в одном отношении. Реалистов интересует в первую очередь общее вообще, независимо от того, где и как оно существует. Номиналисты сосредоточивают свои усилия на переходе от субъекта к несубъектному, на интенции. Номиналисты уделяют субъекту большее внимание, чем реалисты. Такой ход размышлений, как мы увидим ниже, особенно при рассмотрении философии Нового времени, будет существенно стимулировать развитие философской мысли.

То отношение, в котором состоят Бог и человек, выступает как откровение. Откровение есть непосредственное волеизъявление Бога по отношению к человеку, адресату этого волеизъявления. Информация, исходящая от Бога, принимается субъектом безоговорочно как абсолютный критерий человеческого поведения и познания, принимается на веру, то есть она для человека абсолютно убедительна. Бог — и соответственно Ветхий Завет, Новый Завет, писания святых — открывает человеку тайны мира и божественную волю, человек обязан верить Богу. Иного не дано.

Концепция откровения и веры имеет два, казалось бы, противоположных по содержанию источника. Один ориентирует на сверхчувственную реальность, идеальное, которое в соответствии еще с Платоном не может быть эмпирическим и вообще непосредственным познанием. Другой источник настаивает на непосредственности откровения. Откровение столь же непосредственно, как и чувство. Соотношение опосредованного и непосредственного в откровении и вере, в духовной жизни человека всегда привлекало внимание средневековых философов.

Широко известно изречение Тертуллиана "Верую потому, что абсурдно". Здесь отрицается сама необходимость рационального осмысления откровения. В XI в. Анселъм приходит к формуле "Верю и понимаю", а в XIII в. Фома Аквинскии стремится достичь гармонии между верой и разумом, но при приоритете веры. Соединить мысль и чувство оказывается очень непростым делом, их часто разводили, приходя к концепции двойственности истины. Ибн Рушд считал, что истинное в философии и науке может быть ложным в теологии и наоборот. Концепция двойственной истины обычно используется для автономного развития теологии и религии, философии и науки. В средние века эта концепция использовалась для борьбы с суевериями и засильем церкви. Позднее бывало и наоборот: например, Канту "пришлось ограничивать область знания, чтобы дать место вере". Между тем вряд ли можно найти оправдание каким угодно произвольным ограничениям. Поэтому современные философы не стремятся к противопоставлению веры и знания. Современный философ склонен понимать веру как личностное самоопределение человека по отношению к миру на основе имеющегося у него знания. Здесь выражено то главное в средневековой концепции веры, что вынуждает нас рассматривать ее на страницах учебника философии. Это — необходимость личностного самоопределения человека в своем духовном мире, в том числе в мире знания. Основательность этого самоопределения в средние века сплошь и рядом была — с позиций сегодняшнего дня — совершенно недостаточной, авторитарной и догматичной. Но в данном случае нас интересует сама направленность средневековых философский исканий относительно феномена веры, которая и ныне сохраняет свою актуальность. Веры бывают разными: и религиозными, и, как утверждал немецкий экзистенциалист К. Ясперс, философскими, и научными. А. Эйнштейн подчеркивал, что он верит в существование объективности физических явлений. Для нас важно сейчас не различие вер, а сам факт их наличия, необходимость их философского осмысления. Сказанное по другому поводу И. Бродским: "Неверье — слепота, но чаще — свинство" способно взбудоражить философское самосознание. Именно средневековое мировоззрение выработало идею веры.

В понимании человеческой реальности, своеобразия человеческого средневековая философия была по-настоящему оригинальной. Особенно следует поставить ей в заслугу открытие и развитие таких феноменов, как откровение, вера, любовь, угрызения совести, сострадание. Казалось бы, привычные человеческие чувства поднимаются на новые, религиозно-философские высоты. Это уже не просто чувства, а то, что начинают писать с заглавной буквы, — Любовь, Вера, Сострадание. Речь идет о феноменах особой значимости, которые выступают высшими образцами личностного самоопределения человека. Если античная философия, разрабатывая понятия о Космосе, поднялась до уровня философских категорий, то средневековая философия проделала аналогичное в сфере человеческого существования. Она поднялась до уровня особых феноменов, которым в современной литературе и названия-то подходящего не подобрали. Это не просто чувства, а чувства-эйдосы. Мы не случайно присовокупили к термину "чувство" термин "эйдос". Т. е. это — сущностные, сущностно-экзистенциальные определения человека.

Средневековые философы везде видели иерархию; стремление подняться повыше по этой лестнице довольно часто приводило к интереснейшим результатам. Обратимся в этой связи к нравственной проблематике. Напряженность религиозной жизни так или иначе приводила к необходимости трансформации религиозных установок в правила поведения, в практическую философию. Здесь, конечно же, всегда была возможность сослаться на авторитеты, на откровения, следуя Нагорной проповеди Христа, где он говорил: "Итак, будьте совершенны, как совершен Отец небесный". А это значило: не убей, не прелюбодействуй, возлюби ближнего своего и врага, делай другим, что хотел бы, чтобы они делали тебе, и т. п. Вроде бы, следуя этим правилам, христианин мог искать меру и оценку своих прегрешений и заслуг вовне, у других людей, особенно у священника, который налагал наказание в виде поста, длительных молитв. После того как наказание было исполнено, человек считал себя примиренным с Богом, но его собственное Я при этом было задействовано слабо. Это отметили средневековые философы, которые подготовили переворот, заключавшийся в необходимости погружения в самые глубокие пучины своего собственного Я; ведущую роль стало играть самосознание субъекта. Особая заслуга в открытии индивидуальности морального поведения человека принадлежала Абеляру (XII в.). В последние века средневековья покаяние, все связанные с ним страдания и слезы выступают как результат напряженной внутренней духовной жизни субъекта. Этические нормы, правила выступали как необходимое продолжение чувств-эйдосов. Это были отнюдь не рядовые правила поведения, а достижение высоконравственных идеалов. Но тогда становится понятным, почему Нагорная проповедь Христа и поныне сохраняет свое значение. Христианство принесло новые нравственные принципы. Список этих принципов не оставался неизменным, что-то отвергалось, что-то видоизменялось, число критиков христианства росло, но на почве непредвзятого анализа нельзя не признать, что субъективизация духовной жизни человека и выработка на этой основе нравственных принципов — огромный шаг вперед в понимании человека и общества.

Средневековые философы — в соответствии с содержанием монорелигии — при осмыслении общества ставили на первое место не политику и не экономику, а нравственность, точнее, нравственные принципы. Не в этом ли следует видеть основания многовековой жизненности христианства, равно как и иудаизма и ислама?

Что касается средневекового общества, то здесь господствуют папа и император, оба претендуют на божественное предназначение. Земной порядок признается продолжением небесного, все расписано — в символах, должностях, сословиях. "Тело" общества составляют три сословия — священники, воины (аристократия приобрела рыцарский характер), крестьяне. Поскольку вершина феодального общества была двуглавой — папа и император, между последними происходила упорная борьба, нередко папа стремился присвоить власть короля (императора), а тот в свою очередь был не равнодушен к власти папы. Свободным в средневековом обществе считался тот, кто имел могущественного покровителя. Но превыше всего и всех — Бог. Земное рассматривается как символ небесного; логически отсюда следует, что земное, его своеобразие чаще всего недооценивается. В философии так обычно и было, хотя, как уже отмечалось, номинализм давал аргументы против этой традиции. Что же касается реалий жизни, то здесь было больше разнообразия, чем в философии. Жизнь всегда богаче философии. Рыцарям был свойствен культ физической силы. Удовольствие доставляла и еда, и питье, и сон, и любовь. Авторитет телесного был характерен для средневекового ощущения. Пристрастие к краскам, свету было всеобщим. Красивым считалось разноцветное и блестящее, доброе и богатое. Все это еще раз показывает, что средневековье является прямым продолжением античности, где телесному и красивому (художественному) также уделялось значительное внимание.

Что касается природы, то она в значительной степени тоже мыслилась в традициях античности. Космическое целое — шар, в середине которого находится Земля, вокруг нее движутся девять сфер из неразрушимой субстанции, на которых укреплены светила. За последней сферой — область света и пламени, которую невозможно вообразить себе, ибо она находится за пределами мира. Эта область определяет границы конечного мира, и там — место Бога. Приведенная картина показывает, насколько неубедительна картина мира тогда, когда нет для ее построения достаточно научных данных.

Средневековое отношение человека к природе определялось ее предполагаемым статусом как сотворенной Богом. В иерархии божественных творений природа стоит ниже человека. В этой связи к ней допустимо относиться со снисходительностью, даже с презрением. Но последнему нет места в том случае, если упор делается на божественное происхождение природы, ибо все, что произошло от Бога, в данном случае природа, выше критики.

Теодицея буквально означает оправдание Бога. Ясно, что в средние века, в эпоху теоцентризма, стремились как-то обосновать правомерность представлений о Боге. Обыденное религиозное сознание считало бытие Бога очевидным постольку, поскольку каждый человек имеет понятие о нем. По Августину, Бог постигается в глубинах человеческой души, стоит только погрузиться в них, и вы обретете Бога неминуемо. Дамаскин исходил из того, что понятие о Боге укоренено в сердце каждого человека. Рассматриваемые воззрения получили свое обобщение в так называемом онтологическом доказательстве Ансельма. Анесельм считал, что идеи существуют реально. Если есть идея Бога, то есть и сам Бог. Он приводит стих одного из псалмов: «Сказал безумец в сердце своем: "Нет Бога"». Но даже безумец понимает смысл слова "бог", а именно — это наисовершеннейшее существо. Безумец тем самым фактически признает существование Бога. Уже современник Ансельма монах Гаунило выступил "в защиту безумца": совершенно неубедительно, справедливо заметил монах, делать заключение от понятия к бытию. Опровергая в свою очередь Ансельма, классик средневековой схоластики Фома Аквинский стремился идти от мира к Богу и приводил на этот счет ряд "доказательств".

Первое "доказательство" повторяет рассуждения Аристотеля о перводвигателе: каждый предмет движим другим, кроме перводвигателя. Во втором "доказательстве" утверждается, что мир — а здесь много случайного — должен иметь абсолютно необходимые причины. В третьем "доказательстве" Бог понимается как исходная основа всего существующего, отсутствие которой считается бессмысленным. В четвертом "доказательстве" Бог понимается как вершина совершенства, в пятом "доказательстве" — как последняя цель, гармонизирующая все целесообразные процессы. Мы всякий раз брали слово "доказательство" в кавычки, ибо приведенные нами в тезисной форме утверждения, даже если их представить в развернутом виде, не являются подлинными доказательствами. Надеемся, что читатель сам способен должным образом оценить "доказательства" Аквинского. Укажем еще, что в свое время Кант рассмотрел "доказательства" существования Бога и отметил, что они не являются подлинными доказательствами. В науке отсутствуют достоверные доказательства существования Бога. Приводимые в философии и в теологии аргументы в пользу действительности Бога пока не очень убедительны. Впрочем, верующему в существование Бога человеку они, пожалуй, и не нужны. Ведь Бог открылся людям с возгласом "Я — сущий". А тут и доказывать нечего. Нам же хочется выделить следующую мысль. В любом случае — существует ли Бог или нет — философский смысл представления о теоцентризме является органичной стадией развития философских воззрений. Тот, кто не признает существования Бога, может в духе средневекового символизма утверждать, что, в монотеизме и теоцентризме скрыты мощные пласты философского знания.

Это, кстати, дает ключ к пониманию того, что расхожее представление о подчиненной роли философии по отношению к теологии не следует абсолютизировать. Посредством теологического материала философия делала свое дело. С точки зрения того, насколько в средние века человеческое существование получило подлинное освоение, средневековая философия должна быть отнесена к величайшим творениям человеческого духа. Нам осталось дать основные идеи средневековой философии.

А. Принцип абсолютной личности (см. "Теоцентризм, монотеизм, Бог").

Б. Принцип творения (см. "Креационизм").

В. Концепция множественности времен.

Г. Символизм.

Д. Герменевтический метод.

Е. Номиналистическая методология.

Ж. Идея личностного самоопределения (см."Откровение и вера").

3. Чувства-эйдосы (см. "Откровение и вера").

И. Нравственные принципы (см. "Философский смысл заповедей Христа").

К. Иерархизм (см. "Общество и природа").

Средневековая философия глубоко и последовательно продумала принцип абсолютной личности, когда везде и во всем видели примат не природы, не человека, а Бога. Такого рода философское мировоззрение наиболее органично соответствует всему социальному и хозяйственно-политическому укладу средних веков, основывавшемуся на сельском хозяйстве. По мере перехода к городскому образу жизни и развитию промышленности выявляется особая значимость человека, его своеобразия, его творческой активности. Стала ощущаться острая потребность в новых воззрениях, которые не заставили себя долго ждать. Разумеется, новые воззрения развивались не на пустом месте, они сохранили самую тесную преемственность и со средневековьем, и с античностью. Многим мыслителям представлялось, что возрождается античное культурное наследие, которое в средневековье было предано забвению. Это представление дало название целой эпохе, эпохе Возрождения или, что то же, если использовать французское выражение, эпохе Ренессанса (приблизительно XIII–XVI вв.). В эпоху Возрождения было выработано новое философское мировоззрение, прежде всего благодаря творчеству целой плеяды выдающихся философов, таких, как Николай Кузанский (1401–1464), Марсилио Фичино (1433–1499), Леонардо да Винчи (1452–1519), Микеланджело (1475–1564), Джордано Бруно (1548–1600) и др. Каковы же основные принципиальные установки возрожденческой философии?

Выше уже отмечалось, что итогом, своеобразным венцом античной философии был неоплатонизм с его квартой: Единое-Благо, Мировой Ум, Мировая Душа, Космос. Это — безличный неоплатонизм, в котором еще нет четкого деления на субъект и природу. В средневековой философии античный неоплатонизм подвергся существенной трансформации: на место Единого-Блага был поставлен Бог, в соответствии в этим стали понимать содержание Мирового Ума (читай: Христа), Мировой Души (читай: Святого Духа), Космоса (вообще всего природного). В античном мировоззрении господствует универсализм, космоцентризм и политеизм, в средневековом мировоззрении доминируют теоцентризм и монотеизм. При переходе от античности к средневековью произошел довольно существенный сдвиг в сторону субъекта; субъективное, правда, оценивалось исключительно по принципу абсолютной личности. Если сделать еще один шаг навстречу субъективному, то нельзя получить ничего другого, кроме антропоцентризма: в центр мироздания будет поставлен человек (антропос). Этот шаг и был сделан в эпоху Возрождения с максимальной решительностью, которая вообще часто характерна для новаторов.

Естественно, встает вопрос о той философской базе, на которой могло возникнуть и действительно возникало новое, возрожденческое мировоззрение. Были ли опрокинуты уже выработанные философами античности и средневековья принципиальные схемы философских построений? Нет, не были. Возрожденческие философы по-прежнему использовали неоплатоническую схематику, методологию. Формально они по-прежнему в центр мироздания ставили Бога, но преимущественное внимание обращали уже не на него, а на человека. Таким образом, философской основой возрожденческой философии был антропоцентрический неоплатонизм.

Системный характер философских построений в результате перехода от сакрального (святого) неоплатонизма к антропоцентрическому фактически нарушается: формально остается в силе центральное положение Бога, но вместе с тем действительным адресатом философского интереса становится человек. Совместить два центра не удается, поэтому не удивительно, что в системном плане возрожденческие философские построения уступают как античной, так и средневековой философии. Философские построения античности свел в систему Плотин, философские воззрения средневековья объединил Фома Аквинский. Но нет мыслителя, который бы сумел провести аналогичную работу в эпоху Возрождения. И, надо полагать, это явилось следствием состояния самой возрожденческой философской мысли. Теперь мыслителей интересует уже не столько системность философских построений, сколько человек, его природа, его самостоятельность, его творчество и красота, его самоутверждение, наконец. Вместе с тем философы Возрождения стремились максимально использовать преимущества как античного, так и средневекового неоплатонизма. От первого перенимается эстетическое внимание ко всему телесному, природному, восхищение человеческим телом особенно. От средневекового неоплатонизма наследуется понимание человека как одухотворенной личности, что предохраняет от вульгарного материализма.

Итак, основной принцип возрожденческой философии — это антропоцентризм, который реализуется в совокупности антропоцентрических неоплатонических построений.

Специфика человеческого — жизнь. "Там, где есть жизнь, — пишет Пико делла Мирандола, — там есть душа, где есть душа, там есть ум". Признавая это, нужно отдать должное всем характеристикам человека. Причем далеко не всегда ясно, какая из них является преобладающей.

В эпоху Возрождения человеческая личность по преимуществу является творческой, она как бы перенимает на себя творческую функцию Бога и способна овладеть и собой, и природой. Человек олицетворяет собой творческое начало, будь это искусство, политика, религия и даже техническое изобретение. Человек могуществен подобно Богу, считает Фичино. Если так, то он способен реализовать предел всякой разумности и красоты. Но как? Каким образом добиться этого?

Свои творения человек реализует в телесном. Здесь возрожденцы возобновляют античную тенденцию рассмотрения в единстве духовного и телесного. Причем имеется в виду, что творение является максимально совершенным. Но совершенное есть красота. Человек эпохи Ренессанса — это не просто творец, а творец и художник одновременно. Он и художник в искусствоведческом смысле, т. е. живописец, музыкант, и творец в эстетическом смысле вообще, т. е. технический работник. Довольно часто многие таланты присущи одному и тому же человеку. Так; Леонардо да Винчи был живописцем и изобретателем, Микеланджело — живописцем и поэтом. И оба они внесли существенный вклад в развитие философии.

Эстетическое — доминирующий аспект философии Возрождения. И это, конечно же, в противовес не знавшей предела средневековой моралистике, где подозрительно относились к телесно-природному, способному, вроде бы, умалить достоинство божественного: если в церкви петь слишком благозвучно и приходить туда в нарядах, то внимание от божественного, мол, будет отвлечено. Возрожденческое мировоззрение выдвигает прекрасное на первый план. Причем таким образом, что первым ставится не столько подражание природе — как это имело место в античности, — сколько творчество художника. Объектом этого творчества является человеческое тело, безмерное любование его красотой. Как видим, торжествует антропоцентризм в его личностно-материальном значении, но без утраты духовного.

В искусстве большинство сюжетов берут из Библии, а наиболее излюбленным сюжетом живописи Возрождения является Богородица с младенцем; на смену этим картинам приходят изображения мадонн. Уже сам выбор библейских мотивов указывает на присутствие духовного в картине, оно выражается прежде всего красотой человеческого тела — будь то мужественный Давид, приготовившийся к схватке с Голиафом, или красивая, изнеженная лежащая Венера. Для эстетики Ренессанса характерна слитность духовности и личностно-материального. Максимального эстетического эффекта можно достичь двумя путями. Первый путь — опора на библейские сюжеты. Грандиозное впечатление производит серия картин сотворения Мира, которое Микеланджело изображает на потолке Сикстинской капеллы в Ватикане: "Отделение света от тьмы", "Сотворение Солнца и Луны", "Сотворение Адама" и т. д. Второй путь достижения эстетического эффекта — это изображение самого себя. Ведь автопортрет художника наиболее ярко выражает его духовность, его отношение к эпохе. Именно начиная с эпохи Возрождения почти все известные художники оставили нам свои портреты. Леонардо да Винчи изображает себя в преклонном возрасте, а Дюрер — в возрасте 13 лет. В XVII в. Рембрандт создает целую галерею своих портретов.

Но исходным учителем живописца является не только Библия, а прежде всего он сам. Художник должен быть образован во всех смыслах: философском, богословском, математическом. В античности математика была основой пифагоризма и платонизма, теперь она широко используется в эстетических и одновременно анатомических целях. Античность делила рост человека на шесть, семь частей, Альберти — на 600, а Дюрер — на 1800 частей (!). Речь идет о достижении математически строгой красоты. Но не в смысле современной математики, которая в поиске объективного стремится дистанцироваться от субъективного. В возрожденческой интуиции дело обстоит принципиально подругому. Здесь математика оформляет субъективное. Наиболее зримо это проявляется в выработке геометрической концепции линейной перспективы.

Метод линейной перспективы состоит в том, что предметы изображаются на плоскости так, как их видит субъект. Параллельные линии нам кажутся сходящимися в одну точку, отдаленное видится малым. Метод линейной перспективы был разработан именно в эпоху Возрождения и искусно использовался великими художниками. Перспектива создает объективный порядок зрительного восприятия, которое в процессе художественного творчества играет активную роль. Это вполне соответствует личностно-материальному принципу возрожденческой эстетики, тому факту, что основная наглядная информация идет через глаза и оценивается с точки зрения субъекта. Само творение понимается как процесс, контролируемый зрением и осуществляемый рукой. Все, что реализуемо, реализуется рукой. Творчество понастоящему является рукотворным процессом — и в искусстве, и в литературе. Доверие к понятиям растет не столь быстро, как доверие к искусству и возможностям руки; "…все, — пишет Леонардо, — что существует во Вселенной как сущность, как явление или как воображаемое, он (человек — В.К.) имеет сначала в душе, а затем в руках…" Ему вторит Микеланджело: "и высочайший гений не прибавит единой мысли к тем, что мрамор сам таит в избытке, — лишь это нам рука, послушная рассудку, явит".

Рука, послушная рассудку, — это ли не один из принципов инженерного отношения к действительности. Может быть, правы те, кто считает Леонардо первым инженером на Земле? Леонардо оставил после себя многочисленные проекты технических устройств, гидротехнических сооружений, записи по механике и оптике. Технические идеи Леонардо по большей части не реализованы. И это тоже показательно, ведь речь идет о заре инженерной мысли. Для нас важно, что сама направленность философской мысли на материально-личностное приводит к одобрению творчества и изобретательства. В результате создаются необходимые предпосылки для становления — пока еще только для становления — инженерного подхода.

Антропоцентризм, да еще в таком артистическом виде, в каком он существовал в эпоху Ренессанса, конечно же, не мог не способствовать развитию гуманизма, воззрения, признававшего ценность человека как личности, его права на свободу, счастье и развитие. Гуманизм имел длительную предысторию в античности и средневековье, но как широкое общественное движение он складывается впервые именно в эпоху Возрождения. Принцип гуманизма знаменует собой переворот во всей культуре и соответственно мировоззрении человечества. Одной из форм выражения этого переворота было противостояние схоластике, которая подвергалась критике и осмеянию. Спор шел принципиальный — о новом нравственном идеале и путях его воплощения в жизнь. Традиционная христианская этика видела вершину нравственного совершенства в сопричастности Богу, во имя чего превозносится аскетический подвиг подавления природных устремлений человека.

Согласно итальянским гуманистам, природа человека достойна всемерной реабилитации, она даже становится высшим критерием для оценки человеческих страстей. Гуманисты возрождают идеалы античных эпикурейцев, но без их спокойного и пассивного отношения к жизни. Эпоха Возрождения была этикой нарождавшейся активной молодой буржуазии в первую очередь. Вопрос стоит о благородстве человека, об истинном благородстве. Этот вопрос поставил еще Данте. Благородство человека заключается не в чужой славе, даже если этой славой является слава Бога, не в величии рода и не в скоплении богатства, а в доблести духа. Все люди равно получают от природы, каждый не меньше, чем сыновья царей и императоров, дело состоит лишь в том, чтобы довести свою доблесть и благородство до совершенства, будь то в науке, искусстве или производственной деятельности.

Схоластической религии противопоставляется право на истину и поиск ее; догматизм, преклонение перед авторитетами подвергаются резкой критике. Монашеским подвигам все чаще противопоставляется самый обыкновенный труд. Но тот, кто трудится, имеет право на богатство. Валла резонно задает вопрос: "…Если я могу жить непорочно в богатстве, зачем мне обрекать себя на бедность?" Обет бедности гуманисты отрицают, не собираются прославлять и богатство, роскошь, но они последовательно защищают частный интерес, индивидуализм.

Многие гуманисты отстаивают идеалы умеренного утилитаризма. Под утилитаризмом понимается учение, согласно которому цель жизни и добродетель отождествляются с пользой. До крайностей утилитаризма возрожденческие гуманисты доходят редко. Они ищут пути согласования личного интереса с интересами других. Люди должны, считают гуманисты, быть друг для друга источником радости, а это невозможно без того, чтобы основу человеческих отношений составляли любовь и дружба.

Таким образом, гуманизм Возрождения ориентируется на свободомыслие и соответственно справедливое устроение общественно-государственной жизни. Последнее чаще всего предполагалось достигать на демократических началах, в рамках республиканского строя. Но самые благие намерения не всегда гармонируют с действительностью. Стремясь к преодолению раздробленности, выступая против феодальных междоусобиц в тогдашней Италии, Никколо Макиавелли, автор знаменитого "Государя", допускал для достижения цели использование варварских средств, что уже вряд ли согласуется с передовыми идеалами этики возрожденческого гуманизма.

Не видя перспектив для скорейшей реализации своих идей в существующей социально-политической обстановке, некоторые мыслители стали обращаться к утопиям. Так появился утопизм Т. Мора и Т.Кампанеллы. Кампанелла выступает с позиции утопического коммунизма. Само появление произведений утопистов, а это были отнюдь не рядовые писатели, указывает на то, что идеалы Возрождения не были лишены внутренних противоречий.

До сих пор мы ограничивались характеристикой основных принципов возрожденческой философии. Теперь обратимся к философии двух выдающихся философов эпохи Ренессанса, Николая Кузанского и Джордано Бруно. Наш выбор остановился на этих двух знаменитых фигурах не случайно. Николай Кузанский стоял у истоков возрожденческой философии, Джордано Бруно знаменует собой ее исход. Именно эти два мыслителя дали миру наиболее интересные философские идеи, относящиеся к эпохе Ренессанса.

Николай Кузанский — папский кардинал и епископ. Он не ставит перед собой задач атеистического толка, ему хочется сделать все выводы, которые следуют из учения о Боге. Для современного читателя эти выводы оказываются поистине удивительными. Но это потому, что мы, люди конца XX в., не всегда понимаем всю глубину и основательность былых воззрений.

Для Кузанского Бог — это все: и бытие, и возможность становления бытия. Бог творит, значит, он заключает в себе чистую возможность становления. Он есть и абсолютный дифференциал и сумма всех дифференциалов, т. е. абсолютный интеграл. Но рассматривая становление, переходя от одного числа к другому, считает Кузанский, мы приходим к бесконечному числу. Это абсолютный максимум, ибо его нельзя уменьшить одним из арифметических действий. Абсолютный максимум неделим, но неделимость — это свойство абсолютного минимума. Значит, абсолютный максимум и абсолютный минимум есть одно и то же. Вот какая диалектика! От Бога Кузанский движется к интегральному и дифференциальному исчислениям. Движение идет и в обратном направлении: понятие "Бог" есть для Кузанского предельное понятие. К этому понятию можно сколь угодно приближаться, но его совершенно нельзя достичь, ибо всякое понятие имеет свой предел "у стены рая", как изящно выражается Кузанский. Из-за своего предельного характера понятие "Бог" не может быть постигнуто рассудочным, дискурсивным путем. Постижимым образом Бог — абсолют — может появиться лишь в единичном, индивид есть не противоположность общему, а скорее его истинное осуществление. Это типичные представления раннего Возрождения. Человек выступает как Богочеловек, он есть творческое начало, его главная способность — человеческое познание, и реализуется оно в первую очередь структурно-математическим образом, а именно, геометрически. Геометризм — важнейшая форма представления действительности в эпоху Ренессанса. Он нагляден, базируется на зрительских восприятиях. Кузанский к тому же демонстрирует умение выявлять предельные переходы. Часть окружности (дуга) при увеличении ее радиуса максимально приближается и, наконец, совпадает с ее касательной (прямой); стороны треугольника при уменьшении угла между ними образуют одну прямую и т. д.

Философия Николая Кузанского максимально наглядно демонстрирует путь перехода от средневековья к возрожденческим представлениям: Бог как возможность становления — его становление в человеке — всякое становление как предельный переход, наглядно представленный в геометрических построениях, — сам Бог как предел (круг замкнулся!).

В сущности главное философское открытие Кузанского состояло в развитии понятия предела, которое он использовал в толковании природы Бога и геометрических фигур.

Джордано Бруно — представитель позднего Ренессанса, человек мужественный, он готов в своих рассуждениях к самым крайним выводам. Права человека для Джордано Бруно — вне всяких ограничений. Он развивает философские представления Кузанского и астрономические воззрения Коперника.

Дж. Бруно стремится продумать идею Бога в свете новейших данных. Вслед за Кузанским он считает, что существующие в мире противоположности совпадают. Совпадая друг с другом, они могут быть не чем иным, как абсолютным тождеством. Бог и есть это абсолютное тождество, мировое целое, которое везде и нигде. Бессмысленно мыслить Бога как что-то изолированное, он есть мировое целое. Джордано Бруно — пантеист. Пантеизм — учение, отождествляющее Бога с мировым целым. Термин "пантеизм" состоит из приставки "пан"(греч. — все) и корневого слова — греческого "теос" (Бог).

Если Бог — это мировое целое, то неразумно искать источник движения вне мира, он содержится в самом мире, во всех его составляющих частях, в минимуме. Материя есть вовсе не потенция, она есть самодвижущееся бытие. В мировом целом совпадают мировая душа и мировой разум. Мышление тоже есть движение. Весь мир выступает как нечто живое. Перед нами возрожденческий гилозоизм (от греч. "гиле" = материя и "зое"= «жизнь).

Пора уже включать и геометрию в картину бытия, без этого нет возрожденческого мыслителя. Коперник доказал, что Земля движется вокруг Солнца она вопреки античным и средневековым представлениям не является центром Вселенной. Небо как что-то достижимое отсутствует, следовательно, как позднее скажет Гегель, мир нигде не заколочен досками. Пространство бесконечно. Надо полагать, оно содержит не только наш мир, но еще и бесконечное число других миров. Бесконечному пространству соответствует бесконечное число миров — такова логика Дж. Бруно. Современный ученый с такой логикой вряд ли согласится. Он будет решать уравнения и уже исходя из полученных решений судить о свойствах пространства и численности миров. Но Дж. Бруно — не современный ученый, он представитель другой эпохи, эпохи Возрождения. К тому же он вообще не естествоиспытатель, как, например, Н.Коперник, а прежде всего философ, поэт. Обратите внимание, насколько смел Дж. Бруно в своих выводах.

Пантеизм Дж. Бруно уже не сдерживается ни античными, ни средневековыми, ни даже возрожденческими принципами. Дж. Бруно стремится возвеличить личность, героическую личность, а делает он это через пантеизм. От типичного для эпохи Возрождения личностно-материального понимания мира Дж. Бруно переходит к философии, в центре внимания которой окажется человек разумеющий и максимально деятельный. Это уже новый переход от философии эпохи Возрождения к философии Нового времени.

Для католической инквизиции Джордано Бруно был перерожденцем. Выдающийся мыслитель закончил свою жизнь трагически — он был сожжен на костре на площади Цветов в Риме. Шел уже 1600 год. Как часто люди не понимают и не хотят понять лучших из своих рядов! Как часто высоты духа, доступные героям, остаются неведомыми для мещан и филистеров! Философия по самому своему характеру не терпит посредственности, она готова относиться к ней снисходительно, но не более того. Высоты человеческого духа — вот главный маяк всякой философии. Но маяки философии не расставляются произвольно, по чьей-либо прихоти, их зажигают люди, такие, как Николай Кузанский и Джордано Бруно.

А. Антропоцентризм: внимание философов направлено в основном на человека.

Б. Постулирование творческой сущности человека: он никому не подражает (ни Богу, ни природе), он сам по себе деятелен, он творит.

В. Личностно-материальное понимание мира: все существующее понимается в проекции на человека при максимальном учете телесного начала.

Г. Эстетическое понимание действительности доминирует над научными и моральными представлениями.

Д. Гуманизм, признание человека личностью, его права на творчество, свободу и счастье.

Е. Геометрически-структурное понимание мира, дополняемое диалектикой предельного перехода, характерного для бесконечно малого и бесконечно большого и их соотношения между собой.

При всех своих достоинствах философия Ренессанса, равно как и любая другая философия, естественно, имела исторический характер. Эпоха ранних буржуазных революций достигла новых философских идей. В этом смысле весьма показательна философия англичанина Фрэнсиса Бэкона. Главные философские интересы Бэкона сосредоточены на практике и науке. И это при том, что он философ, литератор, политик. Казалось бы, тяготеющего к литературе и политике философа не должны интересовать вопросы сугубо практико-экспериментального характера. Но интерес к этим вопросам стимулировался быстрым развитием капиталистического производства. Всякая философская система — философия Бэкона не является исключением — соотносится с вполне определенной исторической эпохой.

Бэкон резко критикует созерцательный идеал знания. Знание — сила, а сила эта выражается прежде всего в стимулировании ею человека к действию. Бэкон стремится к максимальному воссоединению философии с результатами практической деятельности человека. "Что в действии наиболее полезно, то и в знании наиболее истинно". Таким образом, знание замыкается на действие, а действие — на знание. Знания нет без науки, особенно фундаментальной, а действия, поскольку оно опирается на науку, нет без эксперимента. Бэкон — гуманист и поэтому склонен к тщательному анализу того, что действительно способствует развитию человека. Пустое морализирование, в том числе и на различные религиозные темы, в указанном смысле не плодоносно. Напротив, данные естественных наук крайне важны для развития человеческого общества и каждого человека. Поэтому, будучи философом и литератором, Бэкон развивает проблематику естественных наук.

В чем выразилось новаторство Бэкона? Пожалуй, прежде всего в понимании практико-экспериментальной обусловленности знания. Казалось бы, эта идея весьма проста и известна каждому. Но дело обстоит не совсем так, в противном случае не имел бы место существующий разрыв между знанием и практикой. В XVII в., как и в XX в., мало кто желал пользоваться знанием, не пригодным для осмысления жизни, но избежать этого удавалось менее часто, чем хотелось бы. Бэкон понимает ситуацию глубоко и содержательно. Совершенно справедливо он указывает на необходимую связь знания с экспериментом. Здесь философ прав на все сто процентов. Однако далее он делает весьма обязывающий в философском отношении шаг: он утверждает, что научное знание следует за экспериментом, выводится из него непосредственно. Но действительно ли знание получается непосредственно из эксперимента, или, возможно, оно, как считали Декарт и Кант, объясняется особенностями человеческого интеллекта? Может быть, следует каким-то образом комбинировать то, что связано с интеллектом, с одной стороны, и то, что связано с экспериментом, — с другой?

По Бэкону, знание не возникает в голове человека само по себе, его нужно получить в результате осмысления данных эксперимента. Раз так, то он вполне последовательно утверждает, что эксперимент индуцирует знание, "наводит" на него. Латинское "индукцио" означает выведение, наведение. Но Бэкон имеет в виду не просто наведение на новое знание, а конкретный философский метод индукции, логическое умозаключение от частных, единичных случаев к общему выводу, от отдельных фактов к обобщениям (заметим, что в противоположность индукции дедукция есть умозаключение от общих суждений к частным).

Итак, по Бэкону, надо сравнивать данные эксперимента, находить общие черты в них и в результате получать знание общего характера, на основе которого уже без затруднений можно объяснить новые случаи, которые не противоречат общим положениям. Бэкон сознает, что у метода индукции есть пределы применимости. Уже в силу своей конечной природы человек может иметь контакт лишь с какой-то частью явлений, следовательно, индукция будет неполной. С другой стороны, может случиться так, что одни данные будут подчиняться общему правилу, а другие — противоречить этому правилу. Даже из-за одного отрицательного результата придется отказываться от применения общего правила. Рассмотренные ограничения не поколебали веру Бэкона в силу метода индукции. Да, считает Бэкон, метод индукции имеет свои пределы применения, но это не недостаток, а его особенность. Метод индукции дает знание таковым, каковым оно является.

Несомненно, в рассуждениях Бэкона содержится много истинного. Зачастую на самом деле действенным приемом является сравнение данных эксперимента и получение на этой основе знаний законообразного характера. Философы говорят в таких случаях об экспериментальных законах, которые отличаются от теоретических законов. Так, сравнивая многие ситуации, Бэкон установил, что теплота всегда связана с движением частиц. Это экспериментальный закон. Различного рода социологические опросы также приводят к закономерностям экспериментального характера. Таким образом, метод индукции позволяет обнаружить экспериментальные зависимости.

Но метод индукции не всесилен. Это выясняется, если обратиться к проблеме идеализации, в которой, скажем прямо, Бэкон был отнюдь не силен. В теоретических законах используются идеализации типа "точка", "прямая", "абсолютно твердое тело" и т. п. В эксперименте вроде бы нет ни точек, ни бесконечно сохраняющегося прямолинейного движения, ни математических понятий. Никакое бэконовское сравнение не может привести к понятию точки. Метод индукции бессилен там, где получают идеализации. Философы, превосходившие Бэкона в уровне владения математическим знанием, видели односторонность бэконовской философии и стремились ее преодолеть. В этой связи особый интерес представляют философские воззрения французского философа, математика, физика и физиолога Рене Декарта (1596–1650), которого многие считают самым влиятельным мыслителем XVII в. Бэкон олицетворяет собой философию перехода от Возрождения к Новому времени. Декарт же относится всецело к Новому времени, по утверждению Гегеля, именно он явился родоначальником философии Нового времени.

Рене Декарт, подобно Бэкону, резко критически относился к схоластическому наследию средних веков и эпохи Возрождения.

В понимании эксперимента он далеко превосходит Бэкона. Но подход Декарта к философской проблематике во многом принципиально иной, чем у Бэкона. Декарт очень силен в математике, не в последнюю очередь отсюда, надо полагать, развивается у него склонность к обобщениям максимально универсального философского характера. Декарт сравнивает философию с корневой системой дерева науки, стволом которого является физика, а ветвями — прикладные науки. Реконструируем последовательно основные положения декартовской философии.

Философская проницательность Декарта требует от него прежде всего обоснования достоверности знания. Ему слишком хорошо известны доводы скептиков на этот счет. Сам Декарт стремится использовать сильные стороны скептицизма, поэтому он считает, что методическое сомнение не только уместно, но и вообще является эффективным приемом в научных исследованиях. Впрочем, Декарт не останавливается на методическом сомнении, он ищет основания достоверности знания. Простое бэконовское утверждение относительно достоверной силы эксперимента Декарту — в силу уже указывавшихся оснований — не подходит. Искать надо не в области эксперимента, а где-то в другом месте. Где? В области человеческого интеллекта, конкретнее — с учетом недостоверности чувственных восприятий — в уме человека, в его разуме. Но прежде чем обратиться к человеческому интеллекту, есть настоятельная философская необходимость обратиться к человеку, носителю этого интеллекта. Отсюда знаменитое картезианское: "Я мыслю, следовательно, существую". Основание всякой достоверности суждений — наличие размышляющего субъекта. Центр и одновременно исходная точка философии Нового времени — размышляющий субъект. Философия Нового времени от принципа абсолютной личности средних веков и принципа чувственно-материальной личности Ренессанса пришла к концепции человека разумеющего.

Итак, началом картезианской философии является данная новая концепция. Даже скептик должен признать факт своего собственного бытия в качестве разумеющего человека. В самом субъекте основанием достоверности знания является ум. Какой ум? Очевидно, не тот, который склонен попадать в сети беспорядочных рассуждений. Речь идет об уме ясном, отчетливом и внимательном, умеющем проходить все ступени непрерывной дедукции, замыкаемой на экспериментальные факты. Особое внимание должно быть уделено исходному пункту цепи дедукций ее началу. Началом дедукции является интеллектуальная интуиция. Интеллектуальная интуиция выступает как прямое, непосредственное, рациональное постижение сути дела. Конечно же, в правомерности такой интуиции тоже приходится сомневаться, но на эти сомнения накладываются оковы, ибо содержательность интуиции выясняется в процессе успешно осуществляемой дедукции (движения от общего к частному) и использования соответствующего знания на практике и в эксперименте. Метод Декарта включает: 1) признание истинным только того, что познается с предельной очевидностью и отчетливостью; 2) выделение максимально простых элементов знания; 3) восхождение от простого к сложному.

Выше отмечалось, что философия Бэкона "спотыкается" там, где речь идет о теоретическом знании. Обходит ли возникающие трудности картезианство? По крайней мере отчасти: мы не можем видеть точку, прямую, плоскость, но мы можем вообразить их себе. То же относится к постулатам и аксиомам философии, математики и логики. Если одни идеи человек получает из чувственного опыта, то другие — в результате интеллектуальной интуиции, проясняющей то, что есть в нас от рождения. Теоретические идеи являются врожденными, их основания невозможно обнаружить в эксперименте. Декарт стремится объяснить существование теоретических идей исходя исключительно из реальности обособленного от опытно-экспериментального мира субъекта. Пожалуй, это философская крайность, указывающая на слабостц позиций философского гения XVII в. То же самое относится к дуализму философии Декарта, противопоставлению материальной субстанции духовной.

Выделив ум человека и обособив его от всего телесного, Декарт постулирует наличие двух субстанций: материальной (телесной) и духовной, их главными атрибутами являются, по Декарту, соответственно протяженность и мышление. Соответствие субстанций друг другу объясняется наличием бога. У Декарта две субстанции, что вполне соответствует состоянию науки XVII в., когда внутренняя разнородность соответственно материальных и духовных явлений была почти неизвестна. Еще не было достаточных оснований для обособления друг от друга, например, физических и химических явлений. Поэтому Декарт говорит о единой телесной субстанции, причем главным ее непременным свойством, атрибутом считает не время, а протяженность, что соответствует геометрическим наклонностям эпохи философа. Духовный мир человека XVII в. характеризовали упрощенно. Но положительно уже то, что четко видели его своеобразие, преодолевая тем самым ограниченность гилозоизма, бывшего весьма популярным еще в эпоху Дж. Бруно.

А. Постулирование исходным пунктом философии реальности мыслящего субъекта.

Б. Принцип методического сомнения; интеллектуальная интуиция и следующая за ней дедукция.

В. Деление изучаемого явления на составные, мельчайшие части.

Г. Восхождение от простого к сложному.

Д. Поиск рационального порядка во всем.

Е. Развитие концепции врожденных идей.

Ж. Дуалистичность: представление мира состоящим из двух субстанций.

Декарт был не только философом, но и выдающимся математиком и физиком. В данном случае мы, однако, не рассматриваем физико-математические заслуги Декарта. В нашу основную задачу входит характеристика философии XVII в. Безусловно, развитие математики и физики в XVII в. необычайно способствовало развитию философии. В силу особой значимости физики абстрагироваться от ее влияния на философию в XVII в. нельзя. И лучше это сделать в процессе анализа трудов непосредственно тех великих ученых, которые внесли максимальный вклад в развитие новой естественно — научной картины мира. Среди них по праву числится и Декарт. Но первыми лицами являются Галилео Галилей и Исаак Ньютон.

Читатель, наверное, знает, что Галилей прославился своими физическими экспериментами и астрономическими наблюдениями. Но особенно философски содержательными явились его теоретические открытия, в первую очередь принцип относительности, установленный им в 1636 г. Галилей доказывает, что никакими механическими опытами нельзя определить, покоится ли данная так называемая инерциальная система отсчета или движется равномерно и прямолинейно с некоторой скоростью. Все инерциальные системы отсчета физически равноправны в том смысле, что все законы механики применительно к ним одинаковы. Что касается равномерного прямолинейного движения, то оно может сохраняться сколь угодно долго. Утверждая это, Галилей фактически пользуется идеализацией. В реальной действительности равномерное движение в силу постоянных возмущений, воздействующих на любое тело, наблюдать невозможно. В теории же просто необходимо использовать идеализации.

Программа, намеченная Галилеем, была систематически развита Ньютоном в его книге "Математические начала натуральной философии". Отметим в этой связи четыре наиболее существенных аспекта механики Ньютона: 1) метод принципов; 2) математический язык; 3) законы и начальные условия; 4) гипотетико-дедуктивная структура механики.

Ньютон считал, что надо исходить из двух-трех принципов и уже на их основе объяснять все явления. Именно таким методом строятся важнейшие физические теории. В механике Ньютона главным принципом является первый закон Ньютона, который представляет собой переформулировку принципа относительности Галилея. Принцип всегда выражается положениями максимально общего характера. Другими словами, он фиксирует как раз то единое во многом, что так интересовало древних мыслителей. Древние представляли себе это единое очень наглядно, а на самом деле оно состоит в применимости одних и тех же законов к различным явлениям.

Но принципы желательно формулировать математически: книга природы, утверждает Галилей, написана математическим языком. Математическое описание удивительно эффективно. Почему? Прежде всего потому, что в адекватной форме фиксируется своеобразие физических теоретических конструкций. Широкой применимости физических принципов соответствуют математические преобразования, которые оставляют неизменными уравнения, выражающие физические законы. Физик-теоретик в своем стремлении обнаружить физические принципы ищет такие уравнения, которые, с одной стороны, описывали бы экспериментальные факты, а с другой — подчинялись бы определенным преобразованиям, оставляющим их инвариантными. Если это удается, то принцип найден.

Наряду с принципами теория содержит законы. Закон описывает определенный класс явлений. Далее. В теории структура мира как бы разбивается на законы и на начальные условия. Закон всегда один и тот же, а начальные и последующие условия весьма изменчивы. В итоге оказывается "схваченным" сложное многообразие мира. В механике Ньютона законы справедливы при любых начальных условиях. В наши дни уже выяснена зависимость законов от начальных условий. Незыблемым остается стремление к математическому отображению законов, но при этом всегда сохраняется и представление о начальных условиях.

Рассмотренное нами строение ньютоновской механики фиксирует то, что в современных выражениях называют гипотетико-дедуктивной структурой научной теории. От принципов на путях дедукции — к эксперименту. Принципы изобретаются и опровергаются, а потому целесообразно, избегая доктринерства, не отрицать их в определенной степени гипотетического, предположительного характера. Ньютон дал гениальный образец гипотетико-дедуктивного построения теории. Усилиями философов, математиков, физиков XVII в. гипотетико-дедуктивный метод был тщательно разработан, что имело решающее значение для прогресса науки. Начиная с XVII в. наука стала развиваться так быстро, как никогда ранее.

Можно смело утверждать, что важнейшим достижением философии XVII в. является выработка гипотетико-дедуктивного метода. Со стороны философии решающий вклад сделан Декартом, а со стороны физики изящное решение сложнейшей проблематики было найдено Галилеем и Ньютоном, создавшим механическую картину мира. Оценивая содержание философии XVII в., нужно иметь в виду, что, конечно же, не везде и не всегда удавалось пользоваться рецептами математического естествознания. Тем не менее философия XVII в. по своей основной направленности была рациональной.

Европейская философия XVII в. поставила в центр своей системы ценностей мыслящего субъекта. Такой обязывающий в философском отношении шаг не мог не привести к существенному пересмотру всей совокупности воззрений на роль личности, общества, государства, религии. Далеко не случайно в результате мощного церковного реформационного движения, возглавлявшегося Мартином Лютером, протестантизм завоевал свои права в борьбе с католицизмом. Протестантизм объявил религию культивированием личной веры, раскрытием высшего разума в человеке. Рука об руку шли, с одной стороны, обращение к ясным и разумным началам познания, а с другой — возвращение к предполагаемой простоте первоначального христианства. Соответствующий процесс был характерен и для осмысления общественного строя.

Для передовых философов XVII в. стала нормой опора на понятие естественного права каждого человека, дополняемого понятием общественного договора. Тому и другому стремились дать глубокое рационалистическое объяснение на путях защиты и развития юридического мировоззрения во всей его возможной чистоте. В отличие от своих античных и средневековых коллег правоведы Нового времени стремились защитить права каждой личности, в юридическом отношении все люди признавались равноправными. Совершенно непонятная для юристов старых школ новая идея состояла в желании установить "равенство без уравнивания". Юридическое равенство состоит в равенстве возможностей разных личностей. Эту идею развивали, в частности, английские философы Томас Гоббс и Джон Локк. Если физики XVII в. постулировали одинаковость для всех физических явлений одних и тех же законов при различных значениях физических переменных, то правоведы, реализуя новый стиль философского мышления, настаивали на подчинении всех людей одним и тем же юридическим законам при естественном несходстве разных индивидов.

Гоббс широко известен как защитник концепции общественного договора, без которого, по мнению философа, люди в силу своей естественной вражды друг к другу не способны к мирному сосуществованию. Наиболее полное выражение новые юридические возможности нашли в трудах Джона Локка, автора конституции Северной Каролины.

Свои рассуждения Локк начинает с рассмотрения изолированных индивидов, ищущих частной выгоды. Личность обладает тремя основными прирожденными правами: на жизнь, на свободу и на собственность. Тройственная правовая формула Локка вошла во многие раннебуржуазные конституции. Самому Локку не составило труда показать, что все три права взаимосвязаны друг с другом и взаимоопределяют друг друга.

Основные права гражданина и человека не могут быть обеспечены без терпимости друг к другу, ибо терпимость есть теоретически осознанный всеобщий смысл права. Локковская концепция права ставит во главу угла уважение и соблюдение гражданской самостоятельности индивида, уважение к конституции, мощному оружию социального прогресса. Итак, новый стиль философского мышления привел к выработке развитого юридического мировоззрения.

XVII век одарил человечество целой плеядой выдающихся философов. Это, разумеется, не только Бэкон и Декарт, Гоббс и Локк, но и Паскаль и Гассенди, Спиноза и Бейль. К сожалению, мы не имеем возможности в рамках данного учебника рассмотреть философские воззрения указанных философов. Надеемся, что читатель сам, по своей инициативе, не оставит без внимания их замечательные труды. Своеобразное исключение ниже делается для философии Готфрида Лейбница. Его философия фактически явилась вершиной философских изысканий XVII в. Философия Лейбница представляет также особый интерес постольку, поскольку принадлежит человеку с самыми разносторонними знаниями и способностями: философу, математику, логику, теологу, государственному деятелю. Лейбниц — подлинный энциклопедист в точном смысле этого слова. Но философия по самому своему содержанию энциклопедична. Поэтому вершин в философии достигают именно энциклопедисты.

Лейбниц следовал рационалистической традиции Декарта, но он существенно углубил многие принципы рационалистической философии, благо его детальная осведомленность относительно тонкостей логики, математики, физики позволяла ему это сделать.

Прежде всего Лейбниц постарался уяснить себе и другим вопрос о началах философии, равно как и любого другого знания. Он стремился конкретно назвать, перечислить те интуиции, о которых писал Декарт и о которых всегда столь пространно рассуждают рационалисты. Лейбниц имеет в виду: принцип противоречия или тождества (А есть А и не может быть не равно А); принцип необходимости достаточного основания (все случается согласно определенному основанию); принцип тождества неразличимых (нет и не может быть даже двух тождественных вещей); принцип идеальности монад (сущностей); принцип предустановленной гармонии; принцип непрерывности и т. д.

Тождества не нуждаются в доказательствах, поэтому принцип тождества изначально приемлем. Опытные же факты в силу принципа необходимости достаточного основания должны обосновываться, факты зависят от законов. Принцип достаточного основания есть не что иное, как логическая конкретизация основного принципа нововременной философии о мыслящем субъекте. Говоря проще: все нужно обосновывать. Вот характерный пример. Лейбниц резко критикует представление о существовании одинаковых вещей по той причине, что — в силу принципа тождества неразличимых — вещь тождественна только сама по себе, но не другой вещи. Отсюда правомерность принципа тождества неразличимого, который используется Лейбницем для оспаривания суждений о наличии одинаковых атомов, о переселении душ в другие тела. Но если все вещи отличаются друг от друга, то разумно предположить, что вещь не представляет собой просто сгусток телесной материи, а есть внутренне активная сущность — монада. В известном соответствии с платонизмом эта сущность понимается как духовное, идеальное, которое выражается в экспериментально фиксируемых фактах. Лейбниц стремится здесь одним философским выстрелом "убить двух зайцев". Идеальность монад ему нужна для рационально-теоретического объяснения опытных фактов. А духовность монад выражает их динамическую суть, активность, постулирование которой позволило Лейбницу дистанцироваться от вульгарно-механистических воззрений, явно недостаточных для объяснения биологических и социальных явлений. Между монадами существует предустановленная Богом гармония, системность. Абсолютное время и абсолютное пространство не существуют, ибо они лишены, по определению, указанных системных связей. Наконец, следует учесть все те изменения, которые происходят с монадами. Они непрерывны, ибо по-другому их невозможно себе представить в рационально оправданной форме. Здесь Лейбниц фактически дает философский перевод математическому смыслу дифференциального исчисления, одним из создателей которого он являлся. Что же касается сложного мира физических фактов, чувств, эмоций и желаний людей, то все это находит себе полное рациональное обоснование в идеальности монад. Монады сотворены Богом. Сам Бог реален в силу невозможности отказаться от всегда ясной идеи нашего ума о совершенном божестве.

Перед нами тезисы наиболее развитой философской концепции XVII в. При всей своей умозрительности она позволяет давать приемлемые объяснения самым сложным явлениям.

А. Принцип автономного мыслящего субъекта.

Б. Принцип методического сомнения.

В. Индуктивно-эмпирический метод.

Г. Рационально-дедуктивный метод, включающий интеллектуальную интуицию.

Д. Гипотетико-дедуктивное построение научной теории.

Е. Выработка нового юридического мировоззрения. Обоснование и защита прав гражданина и человека.

Философия XVIII в. в не меньшей степени, чем ей предшествующая, отмечена духом новаторства. В идейном отношении непосредственно примыкая к философии XVII в., новая философия продолжала ее традиции, существенно конкретизировав их. При этом выявились интересные особенности эволюции философской мысли. Восходящая к именам английских мыслителей Бэкона и Локка философия нашла своих талантливых продолжателей во Франции, в частности в лице Дидро и Гольбаха. С другой стороны, идеи француза Декарта вдохновили немца Иммануила Канта. Такое своеобразное перераспределение философский пристрастий отчасти объясняется общественно-политическим климатом эпохи. Франция шла навстречу буржуазной революции, насущные вопросы требовали активной деятельности философов, ясных и быстрых опровержений устаревших феодальных и клерикальных идей. Во Франции, переживавшей бурную страницу своей истории, философия выходила за стены университетов и кабинетов ученых, она перемещалась в светские салоны Парижа, на страницы десятков и сотен запрещенных изданий. Философия становится делом идеологов и политиков. В этих условиях простые и ясные рецепты бэконовско-локковской философии используются весьма эффективно. По-другому обстоит дело в феодально-раздробленной Германии, где философией занимаются преимущественно университетские профессора в тиши и уединении своих рабочих кабинетов. Здесь разрабатываются рафинированные философско-рационалистические схемы. С учетом того что в XVIII в. центр философских изысканий переместился из Англии сначала во Францию, а затем в Германию, мы рассмотрим в первую очередь французскую, а затем немецкую философию данной эпохи. Разумеется, как и ранее, нас интересуют не столько философские персоналии, сколько принципиальные черты нарождавшихся новых философских миропонимании.

Во Франции философия выступала в XVIII в. как сердцевина, ядро просвещения, сама в свою очередь получая от просвещения — а оно являлось мощным общественно-культурным движением — конкретные импульсы к развитию. Философы-просветители считали философский разум базисной инстанцией при разрешении самых сложных вопросов. Это строго соответствовало центральному положению в философии принципа разумеющего субъекта. Все ставилось под критический свет разума при готовности принять любую альтернативу, если она только может быть разумно обоснована, существующему положению дел. Показательна в этой связи философская деятельность Вольтера и Жана-Жака Руссо, двух, пожалуй, главных идеологов Великой французской революции.

Вольтер без устали атакует религиозный фанатизм, различного рода суеверия и заблуждения, феодальный абсолютизм, произвол властей, в том числе и правовой. Выступления Вольтера способствовали не только Великой французской революции, но и реформам в Англии, Германии, России, где он провел часть своей жизни.

Основной предмет атак Вольтера — различные предрассудки, клерикализм, который он мечтал раздавить усилиями философов. Вольтер — не атеист, он деист, а это означает, что Бог признается творцом мира, но отвергается его участие в жизни общества. Вольтер выступает сторонником "естественной религии". Под естественной религией он понимает принципы морали, общие для всего человечества. Содержание морали Вольтер интерпретирует рационалистически. Главный принцип морали, считает Вольтер, сформулирован уже мудрецами древности: "Поступай с другими так, как ты хочешь, чтобы поступали с тобой".

Философская деятельность Вольтера, не достигающая особых высот в формулировке новых принципов, вместе с тем свидетельствует, что было бы неверно считать философию только наукой, только утехой кабинетных ученых. Творчество Вольтера показывает, что философия не менее других наук может иметь прикладной характер, добиваясь на этом поприще заслуженных успехов. Отнюдь не случайно по решению Учредительного собрания гроб с прахом Вольтера был в 1791 г. помещен в созданный в Париже Пантеон великих людей Франции.

Руссо так же, как и Вольтер, является представителем первой волны французских философов-просветителей. Он существенно развил гоббсовскую концепцию "общественного договора". Руссо не хотел допустить порабощения свободного по природе своей человека. А это, считает он, произошло и происходит по причине невежества части населения, вследствие его обмана и насилия над ним. Молодой Руссо видел истоки неравенства людей в частной собственности и государственном устройстве, он советует людям вернуться к природе, деревенскому уединению в том числе. Позднее философ становится на несколько иную точку зрения: общественный договор позволит преодолеть неравенство людей. При этом Руссо сохраняет свою заинтересованность в счастливом будущем всех людей. Руссо провозглашает суверенным народ, суверенитет народа неотчуждаем и неделим, законодательная власть должна принадлежать народу. Исполнительная власть лишь представляет народ. Провозглашенные Руссо политические требования в наши дни кажутся вполне очевидными и весьма привычными. В свое же время они были далеко не очевидными социально-философскими новациями, которые весьма ограниченно гармонировали с концепцией человека разумного. Руссо, подобно Вольтеру, проявил себя как мастер прикладного использования философии.

Своей вершины французская философия XVIII в. достигла в работах Дени Дидро и Поля Гольбаха. Под руководством Дидро издавалась знаменитая энциклопедия, в которой на суд человеческого разума ставились достижения "во всех областях знания и во все времена". 35 томов энциклопедии явились зримым торжеством просветительских идей.

Гольбах так же, как и Дидро, был одним из философских лидеров энциклопедистов. Его салон в Париже был фактически их штабом. Глубокий знаток философских, социально-политических, естественно-научных воззрений, Гольбах склонен к последовательному систематическому мышлению. Его главное произведение "Система природы" (1770) стало своеобразным итогом усилий энциклопедистов по развитию философских идей. Не случайно **Система природы" была воспринята как "библия материализма".

Как всякий последовательный материалист, Гольбах начинает анализ с материи, с того, что существует изначально, независимо от духовной жизни человека. Далее делается попытка дать объяснения самым сложным феноменам вплоть до сознания человека. По Гольбаху, "природа есть причина всего", она всецело материальна. Сама же природа есть не что иное, как модифицируемая движением материя. Материя есть причина самой себя, она состоит из частиц. Способом существования материи является движение, которое может быть механическим, химическим, биологическим. Природа есть целое, и в этом качестве она выступает как цепь причин и следствий, религиозному чувству здесь нет места (Гольбах — атеист). Все явления необходимы, это — следствие объективности законов. Случайность в природе отсутствует. Согласно необходимому порядку вещей, в природе самопроизвольно зарождается жизнь, вершиной которой является человеческая жизнь.

Что касается идей, то они возникают из опыта человека, в результате воздействия внешнего мира на органы человека. Опыт и размышления всегда наставят в конечном итоге человека на истинный путь. Люди способны разобраться во всех хитросплетениях существующих явлений, сознательно противиться страданиям, выпадающим на их долю. В этой связи Гольбах уделяет большое внимание этике и концепции общественного договора. Как и другие французские материалисты XVIII в., Гольбах доказывает необходимость коренных социальных преобразований, без которых невозможно утвердить гуманистические отношения между людьми. Философия Гольбаха, подобно идеям Вольтера и Руссо, подготовила Великую французскую революцию.

В заключение данного параграфа целесообразно критически отнестись к французскому материализму XVIII в., дабы он не выглядел как истина в последней инстанции. Безусловно, у рассматриваемой философии были свои достижения и недостатки. Те и другие выступают следствием развития философского принципа автономной разумной личности. Философы того времени гордились тем, что человек разумен: разум, считали они, есть вершина интеллекта человека. Но вопрос в том, как развивать обозначенную программу рационалистических воззрений. Путь, избранный французскими материалистами, не единственный, это станет ясным при рассмотрении в следующем разделе философии Канта и Фихте. Там же будет уместен сравнительный анализ двух наиболее значимых философских систем XVIII в.

Для немецкого философа Иммануила Канта самый главный предмет философии — это человек, ибо он для себя есть своя последняя цель. Отправной точкой философствования Канта являются противоречия между положениями, каждое из которых признается логически доказуемым. Человеку присуща свобода, но у него нет никакой свободы, все в нем есть природная необходимость; мир имеет начало, но он не имеет начала. Чтобы "разобраться" с этими и сходными антиномиями, Кант строит тщательно продуманную систему, к которой он пришел лишь в зрелый период своего творчества. Кант считает, что духовные интересы человека выражаются следующими философскими вопросами: 1) что я могу знать? (метафизика, т. е. философия); 2) что я должен делать?(мораль); 3) на что смею надеяться? (религия); 4) что такое человек? (антропология). Перед нами "скелет" той философской системы, которую Кант строит с поистине немецкой тщательностью. В центре внимания — человек, а философствование начинается с вопроса: "Что я могу знать?" Кант начинает не с вопроса о бытии (онтология), а с анализа познавательной деятельности человека. Такой подход в философии называется гносеологическим (греч. "гносис" — знание). Схематически сам Кант изображал свою философскую систему в следующем виде (две последние колонки добавлены нами — В.К.).

Всем способностям души соответствуют рациональные способности. Анализ познавательных способностей человека должен дать обоснование науке, искусству, морали. Кант очень тонко чувствует те трудности, которые связаны с пониманием природы идеализаций науки. В них, собственно, скрыта тайна науки как достоверного всеобщего и необходимого знания. Кант видел недостатки решения проблемы идеализации как в эмпирических, так и в рационалистических построениях.

Кант делит знание на две рубрики: апостериорное (послеопытное) и априорное (доопытное) знание. Вывести идеализации буквально из экспериментальных данных невозможно, поэтому не правы эмпирики, считающие такое выведение возможным. С другой стороны, заблуждаются рационалисты, в том числе Декарт и Лейбниц, признавая идеальное знание врожденным для человека; они не показывают, как и благодаря чему оно появляется. И вообще тезис о врожденности идеализации излишне натуралистичен. Кант предлагает свое решение одной из сложнейших философских проблем. Приступающий к познанию индивид располагает сложившимися до него в науке формами познания, категориями, которые обеспечивают возможность познания. С одной стороны, индивид обладает готовыми категориальными конструкциями, с другой — эмпирическими данными. Благодаря своему продуктивному воображению индивид объединяет то и другое, синтезирует рациональное и чувственное. В этом синтезе и состоит природа науки.

Так, если иметь в виду геометрию, то необходимо различать: 1) пространство как идеальную форму, присущую человеку, а отнюдь не природе; 2) экспериментальные факты расположенности природных явлений; 3) объединение первого со вторым в геометрии как науке. По Канту, пространство — это идеальная, а не объективно-реальная форма. Такой вывод всегда шокировал людей, привыкших к простым материалистическим схемам. Конечно же, считают они, пространство существует объективно-реально, т. е. независимо от человека. Но необходимо отметить, что Кант преодолевает упрощенные воззрения. Он не отрицает того, что природные явления существуют сами по себе, что они рядоположенны, т. е. пространственно разобщены. В этой части он полностью согласен со своими материалистически настроенными оппонентами. Но вместе с тем вопреки им он считает, что идеальные пространственные конструкции, идеализации не существуют в природе, им не соответствуют реальные аналоги; нет в природе точек, прямых, плоскостей. Все идеализации являются творением самого человека, они присущи не внешнему, т. е. трансцендентному для человека миру, а рассудку человека, его внутреннему, специфически человеческому, т. е. трансцендентальному миру. Все познаваемо настолько, насколько оно познаваемо на основе трансцендентальных способностей человека. Перед нами философская система, которую часто называют трансцендентальным идеализмом. Термин "идеализм" здесь вносит некоторую путаницу. Кант не утверждает, что идеи творят, создают мир, он лишь подчеркивает своеобразную природу научных идеализации. Идеализации Канта — это не платоновские идеи, они не определяют ход природных событий.

Философскую систему Канта часто называют также критическим идеализмом. По Канту, философия есть форма критики, но критику он понимает весьма своеобразно. В своих основных произведениях, в названиях которых, как правило, присутствует термин критика — "Критика теоретического разума", "Критика способности суждения", "Критика практического разума", — Кант не столько критикует в привычном смысле этого слова, сколько выясняет границы соответственно рассудка, способности суждения, воли.

Рассудок выполняет функцию подведения многообразия чувственного мира под единство понятия. Но рассудок не реализует ценностное отношение человека к миру. Последнее осуществляет способность суждения (осуждения). Теперь речь идет не о познании, а об оценках. Способность суждения позволяет подвести явления внешнего мира, с которыми контактирует человек, под единство, лишенное и познавательного, и морального интереса. На основе способности суждения развивается эстетический вкус. Но и эстетическая по своей природе способность суждения имеет свои пределы применимости.

Как рассудку, так и способности делать оценки недостает конечной цели, которая определяла бы направление деятельности человека. Выработка цели — прерогатива разума, именно он дает безусловные конечные цели, необходимые для реализации желания, воли. Идея души, идея Космоса в целом, идея Бога — это все безусловные цели, в соответствии с которыми человек свободен. Существо, способное действовать в соответствии со всеобщими целями, есть существо свободное. Разумная воля — это практический разум. Религия разума — это чистая вера в добро, в собственные моральные устои. Бог — это просто абсолютно нравственный закон. Практическому разуму открывается абсолютный, всеобщий и необходимый нравственный закон, категорический императив: "Поступай так, чтобы максима твоей воли могла в то же время иметь силу принципа всеобщего законодательства".

Человек, следующий категорическому императиву, избегающий соблазна его нарушения во имя мнимой любви к ближнему, поистине свободен. Он свободен не от моральных обязательств, он свободен постольку, поскольку абсолютные нормы морали присущи именно ему, субъекту, поскольку они априорны. Кант не признает каких-либо исключений из сферы абсолютного нравственного закона, человек вынужден действовать в соответствии со своим долгом. Этика Канта устремлена на должное, она априорна и абсолютна. У Канта, следует отметить, априорность вообще везде сопровождается абсолютностью. Такая жесткая связь, как выяснилось впоследствии, необязательна. Согласно Канту, идеализации, например, евклидовой геометрии априорны и абсолютны. Но когда, уже после смерти Канта, были созданы неевклидовы геометрии, то последователи кантианской философии были вынуждены отказаться от признания абсолютного характера евклидовой геометрии, сохранив, однако, представление о ее априорности. Рассматривая различные душевные и познавательные способности человека, границы между ними, Кант стремится сохранить их единство. Это единство Кант видит в самом трансцендентальном субъекте, который изначально един. Альфа и омега философской системы Канта — принцип трансцендентального субъекта. Философия Канта — это философия трансцендентального субъекта.

Без малого два века нет Канта среди живущих на Земле, но число сторонников его философской системы (либо полностью, либо некоторых существенных ее черт) все увеличивается. В чем секрет силы философии Канта? Пожалуй, в системности и научной утонченности. Кант рассмотрел в системе основные стороны человеческой жизни и всем им отдал должное. Там, где вступал в действие могучий интеллект Канта, неизменно вскрывались россыпи важнейших в философском отношении положений. Кант гордился тем, что он сделал в философии, и по праву. Он имел все основания надеяться на то, что его философия "потребуется человечеству для высоких помыслов".

Концепция трансцендентального субъекта Канта еще при жизни философа подвергалась критике со стороны тех мыслителей, которые стремились, как им казалось, к более последовательной точке зрения. Так, Иоганн Фихте желает продолжить дело Канта и вместе с тем прийти к более основательной точке зрения. На место трансцендентального субъекта Канта он ставит абсолютное Я, исходя из деятельности которого Фихте хотел бы объяснить всю полноту реальности, весь объективный мир — его самостоятельность вне Я весьма рискованно ставится философом под сомнение. Абсолютное Я Фихте — это деятельное Я, реализующее себя в преодолении различных препятствий, в свободном творчестве. Философия Фихте — это деятельная философия, философия свободы, желание освободить человека от внешних оков. Фихтевское Я абсолютно самодеятельно, не определено через вещи, а само определяет их, Я реализует себя согласно определенному философскому проекту, который достигается в результате интеллектуальной интуиции. Исходя из этого Фихте не без претенциозности называл свою систему наукоучением.

Философия Фихте интересна прежде всего тем, что она показывает возможности философии, принципом которой является философски понятый субъект. В противоположность созерцательному материализму субъективный идеализм Фихте развивает деятельную сторону, мир берется как деятельность человека. И хотя эта деятельность осмысливается в весьма абстрактном виде, тем не менее налицо значительный шаг вперед в понимании природы человека и общества, их отличия от природных явлений.

Мы рассмотрели сначала французский материализм, а затем немецкий идеализм. При всей кажущейся противоположности сравниваемые способы философствования, относящиеся в основном к XVIII в., имеют много общего. Философы XVIII в. в центр своего внимания поставили человека, субъекта, обладающего определенными способностями, среди которых чаще всего выделяли рассудительность, разум, ум. Французские материалисты считали, что всесильный, всепонимающий разум человека позволяет субъекту построить непротиворечивую картину развития бытия, венцом которого выступает сам разум. В соответствии с этой убежденностью философская система строится как восхождение от природных явлений к человеку. Для рассматриваемого пути построения философского знания характерны: онтологизм (приоритетность учения о бытии), эволюционизм (бытие и мысль рассматриваются в эволюции, изменении), непрерывность (считается, что каждая последующая стадия эволюции вытекает из предыдущей), наконец материализм в том смысле, что человек есть итог развития природных, материальных начал.

Трансцендентальный идеализм начинает с описания не идеи, а познающего субъекта. Идея принадлежит субъекту; как таковая, то есть сама по себе, она не может сотворить внешний мир, нечто материальное. Идеальное, по Канту, есть особенность человека, которую никаким образом нельзя вывести из своеобразия природных явлений. Для рассматриваемого подхода характерны: гносеологизм (приоритетность учения о познании), забвение вопроса об эволюции природы к человеку, подчеркивание и всяческое выделение своеобразия человека, внимание к деятельности людей.

Французские материалисты добились успехов в объяснении природных явлений, выработали в противовес теологическому юридическое мировоззрение, идеологически подготовили Великую французскую революцию, проанализировали природу социальнополитических, этических и педагогических явлений. Соответственно Кант и Фихте существенно продвинули вперед понимание человека, его самосознания, активности, свободы и творческой деятельности.

Как видим, каждое из двух основных философских направлений XVIII в. имеет свои достоинства, которые дополняют друг друга. Их желательно было бы обобщить, синтезировать. Эта задача решается уже за пределами XVIII в., на новых этапах развития философии.

Кантовская философия дала мощный импульс развитию немецкой философии. Кант исходил из противопоставления субъекта внешнему миру, объекту. Уже Фихте стремился преодолеть эту двойственность, считая, что субъект — это единственная основа и мира в целом, и правильной философии. Фридрих Шеллинг также стремился к преодолению двойственности субъект-объект. Он строит свою систему на базисе философии тождества субъекта и объекта. Такой подход, который был детально развит Георгом Гегелем, привел к абсолютному идеализму.

Гегель стремился приблизить философию к науке. Это означало построение философии в форме взаимосвязанных идей. О чем бы ни рассуждал Гегель, он везде видит идеи, им нет преград. Но что такое идея? Разъясняя природу идей, Гегель максимально критически относится к способу философствования, при котором идеи считаются плодом всего лишь субъективной деятельности человека. Идеи Гегеля — это суть вещей, любых, в том числе и понятий. Это суть и объекта, и субъекта. Вот и получается, что противопоставление субъекта и объекта в идее преодолено.

Может быть, гегелевские идеи — это просто химеры, выдуманные философом? Вряд ли. Рациональное истолкование природы гегелевских идей с позиций современной науки может быть таким (другого не видно): идеи, идеальное — это не что иное, как тот уровень реальности, который не есть сами единичные материальные вещи или же мысли людей. Это — родовые реалии, принципы. Законы и принципы существуют объективно, как в присутствии субъекта, так и без него. Субъект понимается в науке на базе законов (идей). Становится понятным, почему Гегель не хочет начинать философствования с субъекта, равно как и с природы. Ведь то и другое само по себе не истинно, они оба — проявления идей. Выходит, что позиция идеализма вполне оправдана самой структурой науки, где законы объясняют единичные явления, а не наоборот — единичные явления объясняют законы.

Обратим внимание на особенности изменчивости идей. Идеи "самодвижутся". Каждая отдельная идея переходит в свое иное, в другую идею. Это — диалектическое отрицание. Тезис переходит в антитезис, затем они сливаются в новое единство. Синтезирующая идея содержит тезис и антитезис как свои моменты. Гегелевская триадичность тезис — антитезис — синтез многократно и, надо полагать, не без оснований ставилась под сомнение в том смысле, что не везде она имеет место. Более неуязвимыми для критики являются констатируемые Гегелем взаимосвязи идей, присущие им моменты отрицания и преемственности. Философия Гегеля выступает как чистая стихия мышления, восхождение от абстрактного к конкретному.

По Гегелю, идеи существуют на трех уровнях: 1) идеи сами по себе; 2) идеи в природе; 3) идеи в духе. Соответственно этому тройственному делению Гегель пишет книги: "Наука логики"; "Философия природы"; "Философия духа". Эти книги образуют "Энциклопедию философских наук". Тотальность идей Гегель называет абсолютной идеей или просто идеей. Речь идет о саморазвивающейся тотальности, с которой философия имеет дело как наука о всеобщем. Рассмотрим последовательно гегелевские науку логики, философию природы, философию духа.

Наука логики содержит: учение о бытии, учение о сущности, учение о понятии.

Учение о бытии начинается с рассмотрения содержания чистого бытия, понятия нечто и становление. Затем анализируется главная триада бытия: качество — количество — мера. Качество и количество являются характеристиками нечто. Если изменится качество, то нечто перестанет существовать. Количество при данном качестве может изменяться в некоторых пределах, при этом сохраняется старое качество, а следовательно, и само нечто. Единство качества и количества образует меру. Переход от одной меры к другой, новой, есть скачок.

В учении о сущности Гегель выделяет в нечто решающее, главное: это сущность и определяемое сущностью явление. Сущность в силу своей внутренней противоречивости сама себя отталкивает и переходит в явление, в существование. Таким образом, источником движения является противоречие сущности, наличие в ней противоположностей. Единство сущности и существования Гегель определяет как действительность, но это прежде всего возможность, ибо действительность может быть весьма разной по своим характеристикам. В этой связи возникает вопрос о случайности и необходимости. Французские материалисты XVIII в. трактовали случайность и необходимость как черты реальных явлений, считая вместе с тем, что истинное познание устраняет случайность. Гегель в соответствии со своим идеалистическим методом более основательно освещает соотношение необходимости и случайности. Случайное, по Гегелю, есть неустранимая характеристика действительности. Но в сфере идеального она есть проявление необходимости. С использованием современных данных мы можем иллюстрировать это тем, что все вероятностные процессы описываются законами. У Гегеля фактически речь идет о подчиненности всякого случайного законам-идеям. Против такого представления возражать трудно. Если случайность есть проявление необходимости, то в соответствии с этим свобода человека выступает осознанием необходимости. Необходимость слепа лишь постольку, поскольку она непознана. Человек обладает свободой в рамках тех идей-законов, которые действуют в обществе. Думается, гегелевское понимание соотношения необходимости и свободы обусловило его, не лишенное моментов консервативности, отношение к революционным преобразованиям. Ведь последние довольно часто проводятся "на ощупь", "вслепую", что, видимо, не могло устроить склонного к глубоким раздумьям философа. Отсюда его осторожное отношение к революционным призывам.

Учение о понятии. Название этого раздела "Науки логики" не должно вводить в заблуждение. Речь идет не только о субъективных понятиях. Субъективное понятие, по Гегелю, есть лишь самая бедная форма понятия. Субъективное понятие, развиваясь, достигает объективного понятия, объекта; дальнейшее развитие приводит, наконец, к понятию субъекта-объекта. Гегель рассматривает в "Философии природы" последовательно механику, физику, органику; в "Философии духа" — субъективный дух (личность), объективный дух (семью, гражданское общество, государство), абсолютный дух (тремя ступенями развития которого выступают искусство, религия и философия). Система закончена. На страницах своих произведений Гегель демонстрирует всю мощь своего философского разума. В начале XIX в. не было человека, который мог бы самостоятельно составить энциклопедию всех наук, но был гений, который сумел представить энциклопедию философских наук. То, что сделал Гегель, по праву считается философским подвигом. Схематически гегелевская энциклопедия философских наук выглядит следующим образом (см. схему).

Главными особенностями гегелевской системы обычно называют абсолютный идеализм и диалектику. В отечественной философской литературе советского периода идеализм Гегеля ругали, а диалектику хвалили. Считалось, что если идеализм заменить материализмом и его соединить с диалектикой, то получается передовая философия, диалектический материализм. О диалектическом материализме разговор впереди. Сейчас же отметим, что критика идеализма Гегеля обычно носила вульгарный характер. Главное в идеализме Гегеля — это уразумение наиболее содержательных аспектов научного знания касательно философии. Применительно к условиям начала XIX в. Гегель выполнил дело своей жизни блестяще. За прошедшие после него чуть ли не два века, естественно, идеализм системы Гегеля нуждается в коррективах, но в целом гегелевское творение выдерживает проверку и сейчас. Тому, кто изучает философию Гегеля, открывается возможность для более глубокого постижения природы идеального, закономерного. А это в науке самое сложное.

Что касается диалектики, то она выступает у Гегеля как восхождение от абстрактного к конкретному, это переход идей, их соотношение, наконец, развитие. Диалектике идей соответствует диалектика единичных явлений, где обнаруживается качественно-количественное преобразование, соотношение противоположностей, развитие явлений. Здесь следует сделать одну оговорку: для Гегеля явление — это тоже идеи, диалектика явлений соответствует диалектике сущности. Настойчивое стремление Гегеля "погрузить" сферу реальных явлений непосредственно в идеи, в законы, представляется чрезмерным. Мир единичных реальных явлений на самом деле "вмещается" в мир идеального, но вместе с тем он относительно самостоятелен. Это последнее обстоятельство Гегель нередко игнорировал, давая повод своим оппонентам обвинить его в мистифицировании реального. Диалектика Гегеля явилась значительным шагом вперед в том смысле, что до Гегеля сложная жизнь понятий не учитывалась столь полно, как в гегелевской системе. Разумеется, гегелевские открытия не приходили в противоречия с задачами формализации логических операций. Гегель не отменил законы формальной логики, к которым он относился излишне критически, он их дополнил новыми представлениями. При этом, если не до конца, то отчасти, некоторые черты диалектики Гегеля были позднее формализованы. Гегелевский переход понятий выступает, например в математике, как доказательство, а оно формализуемо. Дедукция в науке фиксирует отношение сущности и явления. Сложнее обстоят дела с развитием идей, сколько-нибудь полно формализовать этот процесс пока не удается.

Гегель выработал особый вариант философского стиля мышления, то, что он сам называл спекулятивным мышлением. Истоки такого стиля мышления мы находим уже у Платона, а затем и у других философов, особенно рационалистов и Канта. Но только Гегель придал философии подлинно системный научный характер. Подобно тому как Ньютон явился создателем теоретической физики, Гегель стал творцом философии как теории. Всякий, кто способен к теоретическому философствованию, неминуемо использует достижения гегелевского гения. Эти достижения — кратчайший и верный путь к сокровенным тайнам вообще всякого последовательного мышления.

Идеализм Гегеля содержит сложную для понимания сферу идеального. Для Гегеля идеальное — объективно. Всегда находятся люди, которые с этим не согласны, и в результате такого несогласия идеальное переводится в голову человека, т. е. считается мыслью или чувством человека. В таком случае основу идеального составляет природа и человек как ее венец. Именно так рассуждал Людвиг Фейербах, видный немецкий философ XIX в., создатель одного из вариантов антропологического материализма. Недовольный как абстрактным мышлением, так и диалектикой Гегеля, Фейербах отбрасывает то и другое. Он ставит в центр мира чувствующего человека. Среди многих чувств человека определяющим является любовь. Фейербах в отличие от Гегеля концентрирует свое внимание не на тонкостях научного знания, а на вопросе о правомерности религии. Его самая знаменитая книга называется "Сущность христианства" (1841). В соответствии со своими исходными философскими постулатами Фейербах видит тайну христианства в объектировании человеком своих собственных сил, придании им потустороннего, отчужденного от него характера. Религия — это не просто результат невежества людей, она обладает многими достоинствами — к примеру, в религии нельзя не видеть предписания к благоговейному отношению к человеку, особенно к чувству любви. Однако при всех своих относительных достоинствах христианская религия есть форма мистификации действительной жизни человека. Освобождаясь от догм религии и советуя сделать то же самое другим, Фейербах акцентирует свое внимание на человеке, его чувствах дружбы и любви прежде всего. Он хотел бы создать справедливое общество. Не случайно, всего за два года до смерти, Фейербах вступает в ряды социал-демократической партии, проповедует идеалы общественной справедливости. Безусловно, выяснение Фейербахом антропологического содержания христианской религии имело положительное значение. Но, конечно же, содержание христианства намного шире достаточно узко понятых Фейербахом принципов антропологизма. Как и всякий материализм, фейербаховская философия настаивает на восхождении от материального к идеальному. В определенной форме такое восхождение в мире осуществляется и, следовательно, оно должно осмысливаться. Материализм в отличие от идеализма пытается понять это восхождение, не абстрагируется от него.

Намного более развитой формой материализма, чем антропология Фейербаха, является диалектический материализм Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Молодой Маркс упрекал Фейербаха в непонимании конкретно-общественной природы человека и вообще роли практики, особенно революционной практики как основы и критерия истины. Таков исходный пункт философствования Маркса, который, подчеркивая преемственность своих воззрений с философией Гегеля и Фейербаха, тем не менее решительно дистанцируется от них обоих.

Маркс, подобно Гегелю, понимает философию как науку и потому стремится построить ее строго по научному методу. Он полностью отдает себе отчет в том, что придется следовать методу Гегеля, переходя от абстрактного к конкретному. Маркс подчеркивает, что на стадии выработки научных воззрений восходят от чувственно-конкретного к абстрактному, на стадии собственно научного изложения восхождение осуществляется от абстрактного к конкретному. Таким образом, Маркс понимает суть движения научных понятий как путь от абстрактного к конкретному. Подлинные расхождения Маркса с Гегелем начинаются по поводу интерпретации природы идеального. Маркс решительно занимает материалистические позиции: для него идеальное есть "материальное, переосмысленное в человеческой голове и преобразованное в ней".

В науке идеальное — это понятие в форме мысли. Но как получить понятие, о сложной природе которого мы уже писали? Маркс здесь ссылается на практику, на самое массовидное, часто встречающееся отношение. Так, Маркс строит свою политэкономическую теорию товарного производства, начиная с категории товара. Почему в политэкономии исходят из понятия товара? Потому что товар есть самое массовидное, сердцевина товарного производства.

Отметим сразу, что воззрения Маркса по поводу природы идеального вряд ли способны удовлетворить мыслителей масштаба Канта и Гегеля. Дело в том, что на практике нет прямых аналогов идеальным конструктам, нет аналогов, например, точек. Товар есть, а точек, функций нет. Непонятно поэтому, как можно, следуя методу Маркса, получить идеализации, особенно характерные для таких наук, как философия, математика, физика.

Вместе с тем Маркс вполне справедливо рассматривает практику как критерий истины. Если те или иные воззрения не согласуются с практикой, то тем самым их правомерность ставится под сомнение. Вопрос о практике как критерии истины был глубоко продуман диалектическими материалистами.

Что касается гегелевской диалектики, то она диалектическими материалистами переносится непосредственно в сферу материального. Энгельс говорил об объективной диалектике и субъективной диалектике. Субъективная диалектика лишь отображает объективную. Что касается набора диалектических категорий и законов, то он почти без изменений был перенесен из философии Гегеля в философию диалектического материализма.

Особо следует остановиться на диалектико-материалистических воззрениях применительно к обществу. Речь идет о материалистическом понимании общества. Маркс сознательно стремился к созданию науки об обществе. Науки нет без научных законов. Но возможны ли законы с их всеобщностью и необходимостью в условиях индивидуальной и общественной жизни людей, когда каждый человек обладает сознанием и, следовательно, регулирует свою деятельность согласно собственным установкам? Поставленный вопрос не способен смутить Маркса, ведь он рассматривает внутренний духовный мир как что-то вторичное по отношению к внешнему миру. При этом, считает Маркс, следует четко понимать двойственную природу внешнего мира. Внешний мир — это, во-первых, природа, а во-вторых, то, что создано людьми из природы, т. е. продукты труда, труда как социальной деятельности, т. е. общественного труда. В общественном труде человек покидает свой внутренний мир, тем самым спонтанность сознания отсекается. Но это означает, что сферу общественного труда человека можно описать научно, посредством научных законов, которые дает пролетарская политическая экономия. Экономические отношения, полагает Маркс, определяют все другие общественные отношения, в том числе правовые, политические, религиозные, нравственные. Энгельс, уже после смерти Маркса, уточняет, что различные сферы общественной жизни — экономика, политика, искусство, нравственность — образуют целое, диалектически взаимодействуют между собой, и в конечном счете экономическое имеет главенствующее значение.

Огромной заслугой Маркса перед научным сообществом явилось выделение мира социального. До Маркса в фактуальном мире все видели только противостояние духовного мира субъекта и природы. Неприродное выступало исключительно как субъективно-духовное. Маркс обнаруживает третий мир, мир общественного. Существо дела Маркс рассматривает на примере товара. Всякий товар есть потребительская и меновая стоимость. В качестве потребительской стоимости товар не отличается от других природных объектов. В качестве же меновой стоимости товар есть нечто чисто социальное (в природе нет меновых стоимостей). Меновая стоимость существует в довольно специфической форме, не иначе как опосредованно — через потребительскую стоимость. Обобщая марксовы воззрения, можно констатировать, что всякое социальное, в том числе и сознание, существует через иное, через природное.

Обратимся теперь к революционной стороне диалектического материализма. Надо полагать, читатель наслышан о революционной деятельности творцов диалектического материализма — Маркса, Энгельса, а также Ленина. Нас интересует в данном случае вопрос о том, в какой мере содержание диалектического материализма определяет революционные воззрения.

Маркс был блестящим критиком пороков капиталистического общества. Эта критика уже сама по себе как-то стимулировала мысль о смене капитализма социализмом. Но именно стимулировала — не более того. Нас же интересуют возможные теоретические основания революционной теории марксизма и ленинизма. В этой связи часто вспоминают марксову теорию отчуждения труда.

Тот, кто трудится, овеществляет свою деятельность. Если результаты труда присваиваются кем-то не в соответствии с его индивидуальным трудовым вкладом, то можно утверждать, что произошло отчуждение труда, часть его результатов досталась не непосредственному производителю, а, например, капиталисту. Налицо эксплуатация капиталистом рабочего. До сих пор логика реконструируемых нами воззрений Маркса не вызывает возражений. Но из нее не следует излюбленный Марксом тезис о необходимости замены частной собственности общественной. Ведь известно, что сложное дело справедливого распределения по труду не получило должного разрешения и при социализме. Таким образом, марксова концепция отчуждения труда не приводит к выводу о необходимости социалистической революции.

Есть основания считать, что, по крайней мере в зрелые годы, Маркс прекрасно понимал недостаточно доказательную силу концепции отчуждения труда применительно к тезису о необходимости социалистической революции. Тем не менее он не отказался от этого тезиса, считая его даже выводом, следующим из законов политической экономии. Суть дела виделась Марксом в том, что в соревновании капиталов капиталисты будут просто вынуждены резко нарушать права рабочих, относительное обнищание которых и приведет к социалистической революции. Гипотеза Маркса до сих пор не нашла своего практического воплощения. Естественно, что в этих условиях воззрения Маркса подвергаются критике. Поппер, например, обвинял Маркса в историцизме, в убеждении, что наука дает непреложные законы развития общества, причем на довольно длительные сроки. Поппер считает, что в науке мы пользуемся правдоподобными гипотезами, которые следует использовать весьма осторожно, осуществляя дело научного предвидения мелкими шагами, шаг за шагом.

Основные достижения диалектико-материалистического способа мышления мы видим: 1) в талантливой критике недостатков капитализма; 2) в разработке проблемы практики; 3) в уяснении природы общественного.

Разработка марксизмом природы общественного стала его большим триумфом. Но особое внимание к сфере общественного иногда приводило к абсолютизациям и, как следствие, к казусам отнюдь не локального значения. В свете доминирующей роли социального все, имеющее отношение к человеку и обществу, стало рассматриваться исключительно как проявление непременно общественного, в том числе борьбы классов. Преувеличение роли общественного сопровождалось зачастую умалением человечески-индивидуального, личностного, потерей человека.

Односторонняя и политически жестко ориентированная философская концепция Ленина привела к негативным результатам. Ленин сводил едва ли не все достижения мировой философии к философии Маркса и Энгельса. Для Ленина философия Маркса всегда была орудием в той сложной политической борьбе, которую он вел. Отсюда ленинское "развенчание" религии, тезис о том, что нравственно все то, что служит делу строительства коммунизма.

Сталин не менее сознательно, чем Ленин, придерживался крайних позиций философско-политической непримиримости. Видимо, вполне искренне он считал, что абстрактные философские положения позволяют адекватно оценивать и общественную жизнь, и состояние наук — от специальной теории относительности и генетики до языкознания и кибернетики. Игнорирование единства философии и наук, грубая политическая позиция привели к отрицанию новых философских идей и направлений, что не могло не сказаться на развитии ряда гуманитарных наук и общества в целом.

После XX съезда КПСС, в 60-е годы советские философы получили возможность более свободно и продуктивно заниматься своим профессиональным делом. Идеологические органы ЦК КПСС продолжали осуществлять философскую цензуру, но не столь предвзято, как прежде. Абсолютное большинство философов, воспитанных в основном на трудах классиков марксизма-ленинизма, стремилось к дальнейшему развитию их наследия, имеющихся в нем потенций. Границы марксизма-ленинизма развивались и вообще преодолевались.

Наиболее смелые и оригинальные философы ограничились приведением только таких положений марксизма-ленинизма, которые согласовывались с их собственной позицией. Предпринятые усилия привели к сокращению разрыва, который существовал между отечественной и мировой философией.

При всем обилии философских школ и направлений многие из них обладают общими чертами, что позволяет проводить определенную классификацию. Выше уже проводилось различие между материализмом и идеализмом, эмпиризмом и рационализмом. Начиная с середины XIX в. в философских исследованиях произошли существенные новации, давшие основания в противовес классической философии ввести понятия неклассической философии. Классическая философия от античности до Гегеля и Маркса была "разумной", она опиралась на силу разума и считала определяющим моментом действительности сущность. Учение о воле, например, у Канта, о практике у Маркса дополняло разумно-рассудочное существо философских построений. Классические философские построения не удовлетворяли многих философов ввиду, как они считали, потери в них человека. Специфичность, многообразие субъективных проявлений человека, полагали новые философы, не "схватываются" методами разума, науки. В противовес рационализму стали развивать неклассическую философию, в которой в качестве первичной реальности стали представлять жизнь (философия жизни), существование человека (экзистенциализм). Когда обращаются к феномену жизни, то имеется в виду некий органический процесс. Поэтому поворот от классического рационализма к философии жизни стал еще и реакцией на преимущественно механическое объяснение явлений в классической философии. В основе возникновения неклассической философии находится интерес к тем сторонам жизни и жизнедеятельности человека, которые не выражались ставшими традиционными к середине XIX в. философскими тенденциями. В этом смысле появление неклассической философии было вполне закономерным явлением.

Во многих отношениях начало новому типу философствования положил немец Артур Шопенгауэр. Все, что существует, Шопенгауэр понимает как волю, волю к жизни. Воля понимается как универсально-космический феномен, а каждая сила в природе — как воля. Всякая телесность есть "объективность воли", инстинкты и порывы животных — это тоже действие воли, наконец, и человек есть проявление воли, его природа поэтому не рациональна, а иррациональна. Разум вторичен по отношению к воле, она безосновна, истоки всего остального находятся именно в ней. Мир есть воля и ее манифестация. Все, в том числе и человек, навеки приковано к вертящемуся колесу воли. Шопенгауэр, очевидно, видел мир под весьма специфическим углом зрения, что позволяло ему создавать противовес чрезмерно рационалистической философии.

Французский философ Анри Бергсон понимал жизнь в космологическом плане. В основе всего он видел творческий порыв, развертывание жизненного процесса, поток непрерывных качественных изменений, творение, длительность, бренность. Осмысливаемый в науке, этот творческий процесс, считает Бергсон, огрубляется, разбивается на отдельные стадии, якобы предсказуемые, в результате вместо длительности получаем время науки, нечто опространствленное и обезжизненное. Так, в специальной теории относительности время начинают толковать как всего лишь еще одну четвертую координату пространственного континуума. Обладавший математическим образованием Бергсон считал научные методы недостаточными для действенного разрешения познавательных задач. Где же выход? Способ постижения длительности, бренности — интуиция. Интуиция выступает как род интеллектуальной симпатии, слияния с невыраженным в человеке. Интуиция — общая основа философии и науки. От интеллекта невозможно идти к интуиции, а вот обратный путь — от интуиции к интеллекту — возможен. Философия идет от интуиции к понятиям, тем самым она выявляет их подлинное значение. Философия, а она есть в первую очередь интуитивное знание, похожа больше на искусство, чем на науку. Ясно почему.

Для немца Фридриха Ницше в основе всего находится не воля к жизни, как у Шопенгауэра, а воля к власти. Он сторонник сильных личностей, таких, как герой его книги "Так говорил Заратустра", живущий высоко в горах, т. е. выше обычных людей, со своими ближайшими друзьями — мудрой змеей и гордым орлом. Чем дальше от природы до человека, тем больше затухает импульс к жизни, а сам человек — это уже прямое проявление болезни. Выход один — воспитывать сильных личностей, способных вести за собой слабовольные массы людей. Лозунг Ницше — "Живи опасно".

Ницше прекрасный филолог и музыкальный импровизатор, к тому же страдающий от болезненных недугов. Все это переплавляется у него в своеобразную философскую форму, где яркие литературные эссе, проповеди, афоризмы, декларации, написанные подчас в музыкальных ритмах, то и дело противоречат друг другу. Ницше принято считать декадентом, т. е. представителем, причем ярчайшим, того направления в культуре конца XIX в. которое отмечено индивидуалистическим пессимизмом, аморальностью, эстетизацией кризисных явлений. Принято считать также Ницше нигилистом, т. е. человеком, отрицающим все устоявшееся и не предлагающим новых позитивных ценностей. Впрочем, немало и таких авторов, кто обвиняет Ницше в культивировании фашизма, ибо, мол, "белокурая бестия" Ницше — это прообраз фашистского молодчика. В таком случае Ницше уже не столько нигилист, сколько приверженец фашизма. Думается, приведенные характеристики Ницше страдают явной односторонностью.

Ницше, подобно любому философу, занимается переоценкой существующих идеалов, но делает это он во многих отношениях ярче и резче других. Для Ницше философия есть форма критики устоявшегося, традиционного, которое игнорирует становящееся, целостное, органичное по своему характеру стремление к власти, которое не поддается научному изучению, а лишь истолковывается человеком. Науку, в которой, кстати, Ницше не силен, он не любит. Наука — это в основном средство стремления к власти, то и дело ведущее к заблуждениям. Довольно часто "воля к истине" есть лишь выражение бессилия "воли к творчеству". Само понятие истины Ницше ставит под сомнение. Откуда известно, что истина есть? Человек интерпретирует настоящее, но здесь понятие истины малопригодно.

Ницше решительно воюет против "малокровных" идеалов христианства, морали, науки. Но он поддерживает мораль и религию инстинкта (воли к власти). В этом весь Ницше со всей его неординарной философией. Отрицая, Ницше утверждает, но то, что он утверждает, он тут же готов отрицать. Вечные порядки, в том числе и фашистские, он не собирается устанавливать. Конечно же, по Ницше, "бог умер: и мы хотим — пусть живет сверхчеловек", но идеал сверхчеловека довольно неопределен. По Ницше, все умирает и все расцветает вновь, только в этом смысле можно говорить о чем-то вечном.

Но Ницше мечтал, как об этом свидетельствует одно из его писем, "о неслыханном синтезе". Осуществить его философу не удалось. В целом философия Ницше — яркий вариант философии жизни, противопоставляемой рационализму.

Философия жизни к 30-м годам XX столетия постепенно стала сходить на нет, уступая свое место экзистенциализму, в котором более органично, нежели в философской жизни, описываются многообразные стороны бытия человека в мире. Философия жизни, считают экзистенциалисты, перегружена психологизмами.

Экзистенция в позднелатинском языке буквально означает существование. Само это существование понимается в экзистенциализме как непосредственное единство субъекта и объекта, направленность субъекта вовне, открытость перед иным и движение к этому иному. В религиозном варианте экзистенциализма (Ясперс, Марсель) этим иным является Бог, к нему движется личность в своей свободе. В атеистическом варианте экзистенциализма (Хайдеггер, Сартр, Камю) иное выступает как ничто, это означает, что человек спонтанно самосоздает себя, осуществляя свою свободу. Перед человеком — бездна последствий, он вынужден сделать свой выбор. Осуществляя его, человек творит свободу. Он ответствен за свой выбор прежде всего перед самим собой, и совсем нелегко постоянно нести бремя этой ответственности, сознавая, что, "самосозидая" себя, ты тем же самым актом творишь других, мир в целом. В своем подлинном существовании человек "заброшен" в мир, он постоянно находится перед лицом будущего, в том числе смерти, в ситуации ответственности за свои действия. Экзистенция выступает как страх, экзистенциональная тревога, ожидание, иначе говоря, как пограничная экзистенциональная ситуация, в которой, по Камю, основным философским вопросом является вопрос о самоубийстве. Быть или не быть в условиях, когда и страшно, и скучно, и абсурдно?

Экзистенциализм — это онтология, учение о бытии, о существовании. Для экзистенциалиста человек существует в мире, вопрос о самостоятельном существовании природы для него малоинтересен. Природа дана человеку изначально. Исходная реальность целостна, она не делима на субъект и объект. И поскольку наука делит мир на объект и субъект, она не способна выразить существование, которое постигается в особом акте экзистенции. Экзистенция — это не просто переживание, а переживание бытия-в-мире.

Уже отмечалось, что в экзистенции человек свободен. Быть свободным — это значит быть самим собой, не ориенироваться на "посторонних".

Значение общества для личности состоит в том, что в лучшем случае оно может дать предпосылки экономических, политических и других свобод. Чаще же общество ограничивает личность. По Хайдеггеру, общество есть сфера безличного, усредненного. Прорыв этой усредненности совершается опять же в экзистенции, применительно к которой неуместны содержательные нравственные критерии. Будь подлинным — вот главный призыв экзистенциализма. Во внешнем мире, по отношению к другим, это вряд ли вообще возможно, но чем отношение к другим является более, личностным, тем оно подлиннее. То же относится и к художественному, религиозному, философскому творчеству, в котором человек разрывает путы внешности, объективности.

В центре внимания экзистенциалистов — не природа, не Бог, а человек. Это обстоятельство позволило Сартру утверждать, что экзистенциализм есть гуманизм. Рассуждения Сартра Хайдеггер дополнил утверждением, что нет необходимости возрождать стершийся "изм". Все разновидности гуманизма, от античного до постхристианского, замыкают человека в определенную философскую систему. Но при этом упускают, что человек впервые реализуется в экзистенции. Бытие открыто человеку, и оно непременно получает от него ответ, но не на языке понятий, а посредством простого, естественного экзистенциального языка. В этом смысле язык — дом бытия и жилище человека. По Хайдеггеру, даже гуманизм несколько потусторонен человеку, экзистенциализм же занимается самим человеком, его экзистенцией.

Действительно, экзистенциализм сумел обратиться к таким интимным сторонам человеческого бытия, которые отчасти невыразимы на языке науки. Важное значение имели предупреждения экзистенциализма против безоглядной веры в науку и технику, против недобросовестности приспосабливающегося к реалиям сознания (т. е. против конформизма). Экзистенциализм поновому и весьма продуктивно поставил и разрешил проблему свободы человека, выбора жизненных путей. Экзистенциалисты разработали новый способ философствования, который усвоен новейшей философией.

Одним из основных философских направлений XX в. является феноменология, что буквально означает учение о феноменах. Основателем феноменологизма в том виде, в котором он культивируется в XX в., считается немец Эдмунд Гуссерль. Под феноменом в философии обычно понимают явление, постигаемое в чувственном опыте. Гуссерль же понимает под феноменом возникающие в сознании смыслы предметов. Такова исходная установка, на которой строится философская система.

Гуссерль недоволен жестким противопоставлением субъекта объекту. При таком противопоставлении "выпячивают" либо субъект, что приводит к субъективизму, либо объект, что характерно для натурализма. Гуссерль стремится избежать этих крайностей. Субъективизм обычно приводит к психологизму, он не может дать правильную интерпретацию содержанию науки, он релятивен, т. е. все для него относительно, между тем как наука выявляет общезначимые истины. Натурализм понимает знание и сознание как пассивное отражение реальности. Противопоставление друг другу субъекта и объекта привело к забвению человека, его жизненного мира, кризису европейской цивилизации. Выход из всех этих бед Гуссерль видит в последовательном философском феноменологизме.

Феномен — это структура сознания. Но в нем же дан и объект, так что в феномене субъект и объект слились воедино. Конечно, это слияние не надо понимать буквально. Гуссерль ничуть не сомневается в том, что телесный мир существует сам по себе и в случае, например, природных явлений, независимо от сознания человека. По Гуссерлю, сознание всегда направлено на объект, оно интенциально (латинский термин "интенцио" означает стремление). Но сознание не только направлено на объект, оно еще имеет дело с его смыслом, смысл объекта явлен сознанию. Сознание — это временной поток, внутренне организованный и независимый от объекта

Анализ сознания может идти в двух направлениях. Можно "заключить в скобку" — на время анализа — внешний мир и обнаружить структуры "чистого сознания", те трансцендентальные формы, которые у Канта выступали априори данными, а у Гуссерля выявляются в результате особого рода анализа — его он называет феноменологической редукцией. Редукция — это латинский термин, он означает возвращение, отодвигание назад. В философии редукция понимается обычно как сведение сложного к простому. Феноменологическая редукция Гуссерля — это переход от феноменов к структурам "чистого сознания", например к научным идеализациям. Другое направление философского анализа ведет к смыслам внешнего мира. На этом пути и преуспел Мартин Хайдеггер, бывший одно время учеником Гуссерля. Экзистенциализм (Хайдеггер, Сартру Ясперс и др.) выявил смысл существования человека, страх, заботу, ответственность. Таким образом, экзистенциализм, явившийся продолжением философии жизни, вместе с тем вырос на основе феноменологической методологии.

Феноменологический метод весьма популярен в мировой философии и науке. В нем видят гаранта от сползания в крайности науки, оперирующей понятиями, за которыми не видно красок, тонов, запахов жизненного мира, что, мол, характерно для европейских наук, находящихся поэтому в кризисе, в тисках формализма, сциентизма и техницизма. Гуссерль рассматривает научные идеализации (типа точки, прямой) как некоторые предельные субъективные творения. Наиболее полно жизненный мир дан субъекту не в идеализациях и вообще в понятиях, а в эйдосах, образующих поток сознания. Феноменология зовет вернуться "назад к вещам", не подвергать забвению жизненный мир. Гуссерль считал, что преодоление кризиса наук возможно не иначе как на основе феноменологических рецептов.

Что касается недостатков феноменологии, то их в основном видят в узком понимании проблемы практики, которая во многом сводится к сопоставлению феноменов сознания. Действительно, в марксизме, в прагматизме, в фундаментальной онтологии Хайдеггера проблема практики получила более обстоятельную разработку, чем в феноменологической философии. Часто феноменологов критикуют за "эклектичность" — имеется в виду, что они недостаточно четко отделяют друг от друга чувственные и рациональные формы познания.

Рассмотрение феноменологии подвело нас вплотную к герменевтике. Согласно древнегреческим мифам, посланник богов Гермес должен был разъяснять людям смысл божественных вестей. Герменевтика — способ философствования, главным центром которого является истолкование, понимание текстов.

Философы с незапамятных времен видели свое призвание в разъяснении себе и другим глубинного смысла существующего и происходящего. Их излюбленным делом от Сократа и Платона до Хайдеггера и Гуссерля было постижение сокровенного, таинственного. Но как достичь понимания?

Герменевты озабочены жестким противопоставлением субъекта объекту, науки искусству. Особенно их раздражают крайности натурализма, неспособного усвоить своеобразие человека. Более всего их завораживает все та же тайна человека. Вильгельм Дильтей, представитель рассматривавшейся выше "философии жизни", выделял науки о природе и науки о духе. Науки о природе используют методику объяснения (подведения частных явлений под понятие). Науки о духе, а именно такова философия, не могут довольствоваться объяснением. Духовная целостность — жизнь — должна постигаться непосредственно. Понимание тогда выступает как непосредственное проникновение в жизнь. Понимание собственного духовного мира достигается в процессе самонаблюдения, понимание чужого мира — путем вживания, сопереживания, вчувствования. Дильтей в своих размышлениях опирается на психологию, но интерпретирует ее по-своему, имея в виду особую психологию — понимающую. Тем не менее философы пришли к выводу, что у Дильтея многовато психологического, что не адекватно содержанию гуманитарных наук. Исследования Дильтея стимулировали герменевтическую проблематику.

О новациях Гуссерля мы уже писали. Гуссерль считается классиком не только феноменологии, но и герменевтики. Он противник психологизма. Понимание у него есть постижение смыслов, оно достигается в результате анализа феноменов.

Решающий шаг по развитию герменевтики сделал Мартин Хайдеггер. Для него само бытие есть понимающее, реализующееся в своей открытости миру в языке. Язык — это данность бытия, а не просто способность отдельного человека. Язык — обиталище человека. Философия должна заниматься языком, поскольку ее интересует человек, а человек — это язык. Человек — не просто тело, объект, в его жилах не течет холодная кровь бездушных понятий. Именно в стихии языка осуществляется понимание людьми и окружающего мира, и самих себя, и других. Понимание выступает как языковая интерпретация прежде всего самого языка, а он, как известно, реализует тексты.

Ученик Хайдеггера Гадамер дал более конкретное, чем его учитель, истолкование пониманию. Он интерпретирует понимание на основе традиций и здравого смысла, а они задаются языком, образованием. Образование поднимает человека на ранее недоступные высоты. Вырабатывается то, что сродни музыкальному или художественному вкусу. То есть вырабатываются не просто отдельные чувства, а ориентиры всеобщего характера. Так, герменевтика стремится выразить в своей философии общее, то, чем гордится наука, избегая вместе с тем ловушек психологизма. Чем больших высот достигает человек, тем он истиннее, подлиннее. Что касается научных понятий, то они выступают следствием процесса понимания, не они объясняют понимание, а как раз наоборот, ключ к понятиям дает саморазвертывающееся, самопонимающее бытие. Понимание есть, по Гадамеру, универсальный способ освоения мира человеком, это его опыт, который включает практику и все типы диалога, присущие ей. Герменевты приветствуют диалог между верующими и неверующими, между теми, кто воюет друг с другом. Важнейшей особенностью понимания герменевты считают так называемый герменевтический круг: для понимания целого необходимо понять его отдельные части, но для понимания отдельных частей уже необходимо иметь представление о смысле целого. Так, слово, предложение и текст образуют целое, которое можно понять, если понятно, что есть соответственно слово, предложение, текст, причем в духе творческого наследия автора. В науке герменевтический круг образуют факты и теория: факты отбираются на основе теории, но и она сама интерпретируется на основе фактов. Согласно герменевтам, человек должен понять то, внутри чего он с самого начала находится. Выпадая из герменевтического круга, человек перестает быть человеком; как человек он всегда находится в герменевтическом круге, в круге понимания. С этой точки зрения предрассудок не есть просто заблуждение, которое должно быть отброшено, — то, что находится перед рассудком, "пред-рассудок" тоже есть форма понимания. Важно, находясь в герменевтическом круге, осуществлять свое бытие по-настоящему, по-истинному. Понимание есть прежде всего само бытие. Для герменевтов ответ на один из важнейших вопросов современной цивилизации "Что есть человек?" таков: "Человек — это понимающее бытие".

Таким образом, герменевтика выступает как своеобразный способ философствования — "от понимающего бытия". Такой подход весьма продуктивен в анализе различных сторон человеческой жизни. Понятно, почему. Потому, что человек действительно есть понимающее бытие. Но герменевты встречаются с трудностями при анализе природного. Им трудно выразить самостоятельность природы. Это указывает на недостаточную универсальность принципов герменевтической философии, описывающих в основном своеобразия человеческой жизни, к тому же не все.

Неклассический этап развития философии включает в себя не только те ее направления, которые с известным предубеждением относились к сфере рассудка и разума, каковы, например, философия жизни, экзистенциализм и некоторые варианты герменевтики и феноменологии. Уже в силу своей значительности сфера мыслительного не могла быть покинута философами. Но в XX в. она осмысливается по-другому, нежели во времена от Платона до Канта и Гегеля. В этом смысле особую значимость в истории развития философии имела позитивистская тенденция к~ рассмотрению которой мы переходим. Позитивизм претендует на достижение положительного, позитивного знания.

Французский философ Огюст Конт стремился дать объяснение своей эпохе, характерные черты которой он связывал с переходом от военно-теологического общества к индустриальному. Если до XIX в. люди в основном боролись друг с другом, то теперь вследствие развития промышленности им приходится иметь дело с природой. На смену основным общественным лицам, каковыми ранее являлись теологи и военачальники, приходят промышленники и ученые. Соответственно наступило время для нового мировоззрения. Основное его содержание Конт видит в следующем: 1) закон трех стадий; 2) закон постоянного подчинения воображения наблюдению; 3) правильная классификация наук.

Конт считал, что он обнаружил "великий основной закон" процесса развития мышления. Каждая ветвь познания проходит последовательно три стадии: теологическое или вымышленное, метафизическое или абстрактное, научное знание.

На первой стадии познания человек стремится объяснить все сверхъестественными силами, понимаемыми по подобию с ним самим: богами, духами, героями и т. д.

На второй, метафизической стадии познания хотят добиться исчерпывающего знания ссылкой на абстрактные первосущности. Таковы, например, идеи Платона, формы Аристотеля, абсолютный дух Гегеля, материя у всех материалистов. На место действительных законов ставят абсолютные сущности. Положительное значение метафизической стадии состоит в переходе к подлинной науке, к идеальному, положительному знанию.

В критике метафизики Конт вполне справедливо выступает против философствования, которое неадекватно учитывает данные специальных наук. Отказ от такого учета неминуемо приводит к философским издержкам, к домысливанию несуществующего. Конт тонко почувствовал, что дистанцирующаяся от науки философия неминуемо оказывается плохой философией.

Конт прав в своей критике ненаучной философии, но, пожалуй, он заблуждается, относя к ней учения великих философов. В критике великих опасно проявлять излишнюю самоуверенность. Поясняя ситуацию, обратимся к закону постоянного подчинения воображения наблюдению.

Именно наблюдение, считает Конт, является универсальным методом познания. Наблюдение по своему исходному состоянию не может обнаружить первосущности, на основе которых объясняют явления. Следовательно, наблюдение позволяет описывать явления. Этим и следует удовлетвориться, т. е. обнаружением связи явлений, что, по Конту, есть закон.

Истинный позитивный дух, подчеркивает Конт, состоит преимущественно в замене изучения первых или конечных причин явлений изучением их непреложных законов, другими словами — в замене слова почему словом как. Мы способны понять, как происходят явления, но не почему они происходят. Конт — приверженец строгих научных теорий, однако он считает, что последние имеют не объясняющий, а описательный характер. Динамические теории дают ответ на вопрос: "Почему происходят данные явления?" Такие теории Конт считает надуманными, абстрактными, метафизическими. Феноменологические теории отвечают на вопрос: "Как происходят явления?" Именно эти теории и образуют содержание всякой развитой науки.

Для Конта вопреки утверждениям, идущим еще от Платона и его исторических последователей, мир однослоен, а не двухслоен. За слоем явлений (феноменов) нет слоя их объясняющих принципов, идей, монад и т. п. Такого рода воззрения весьма популярны и поныне. Так, К. Поппер, современный философ, буквально воспроизводит тезисы Конта о феноменологическом характере науки. Следует признать, что если бы Конт в своем феноменологическом радикализме был полностью прав, то картина науки была бы довольно простой. Не надо было бы ломать голову над смыслом теоретических терминов. Многие ученые, однако, не согласны с феноменологическими установками. За теоретическими терминами они видят реальность, которая имеет объясняющую силу. Они различают теоретические и эмпирические термины, теоретические и эмпирические законы. С их позиций правоту Конта можно понять как требование непременной опоры на данные наблюдений, а противоречащие им теоретические утверждения должны быть отвергнуты. Но Конт неглубок в понимании идеализации, всего того, что фиксируемо в эксперименте не непосредственно, а лишь опосредствованно. Конт в понимании теории и науки — феноменолог и номиналист, а философы, противостоящие ему, могут быть охарактеризованы как динамисты и реалисты. Это означает, что они являются приверженцами динамических, т. е. объясняющих, теорий; наряду с реальностью единичного признается реальность общего.

Что касается строения научного знания, то оно фиксируется Контом в классификации наук, где переход совершается от простого к сложному, от абстрактного к конкретному и от древнего к новому:

1. Математика

2. Астрономия

3. физика

4. Химия

5. Физиология

6. Социология

7. Мораль

Будучи знатоком математики и физики, Конт придавал их методам универсальное значение. Социологию он называл социальной физикой. Специфику же биологических и социальных явлений он объяснял эффектами целостности, совместного действия агрегатов физико-химических явлений. При этом сложная наука (физиология по отношению к химии, социология по отношению к физиологии) не сводится, не редуцируется к более простой.

Но куда подевалась философия? Неужели в критике метафизики Конт доходит до полного отрицания философии? Не определяя для философии особого места в иерархии наук, Конт, однако, сохраняет и за ней положительное значение. На ее долю остается: 1) изучение общих научных положений, связей наук друг с другом в противовес глубокой специализации; 2) разработка научного метода, в равной степени пригодного для всех наук.

Таким образом, в своем благородном стремлении не допустить скатывания философии к ненаучным выдумкам, Конт ограничивает философию довольно-таки узкими рамками. В конечном, счете Конт склонен больше сводить философию к арсеналу идей специальных наук, нежели признавать ее относительную самостоятельность. Относительная самостоятельность философии вроде бы не упускается из виду, но ей не придается должного значения.

Ко второму этапу развития позитивистской мысли привели работы австрийских философов Рихарда Авенариуса и Эрнста Маха. Добытые ранними позитивистами результаты уже не устраивали философов новой позитивистской волны, махистов. Конт доверял данным науки без особых критических размышлений. Такая установка представлялась махистам весьма наивной. В конце XIX — начале XX в. они были свидетелями создания новых теорий: электродинамики Максвелла, специальной теории относительности, теории атомных частиц, физиологии Гельмгольца, становление которых было связано с пересмотром содержания старых теорий. Правомерность знаменитой механики Ньютона, господствовавшей в науке на протяжении более чем двух веков, была поставлена под сомнение. В этих условиях не любым данным науки можно было безоговорочно доверять. Мах — не только философ, но и физик. Авенариус, разрабатывая проблемы физиологии, был в курсе новейшей науки, ее проблем. Будучи компетентными и в философии, и в ряде частных наук, Мах и Авенариус ставят перед собой задачу очищения не только философии, но и вообще науки от ненаучных измышлений. Речь идет о критике всякого опыта, об эмпириокритицизме.

Итак, перед махистами стояли все те же "проклятые" вопросы философии и науки: какие понятия являются научно приемлемыми, что стоит за ними? Подход, который разработали махисты, казался им радикальным решением главнейших философских проблем. Суть придуманных новаций состояла в следующем. Был провозглашен отказ от деления на субъект и объект. Согласно концепции принципиальной координации Авенариуса, все изучаемые явления существуют не иначе как в координации с субъектом. Для человека лишено смысла признавать существование наряду с субъектом независимого от него объекта. Если вы разграничиваете объект и субъект, то неизбежно возникает трудный вопрос о самой возможности познания объекта. Ведь не случайно Кант считал, что объект остается для субъекта "вещью в себе". Для махистов указанная проблема не существует: субъект познает сам себя и тем самым — свое окружение.

Другая сложная проблема касается понятий, теорий и их содержания. Ситуация выглядит относительно простой тогда, когда можно указать на непосредственные референты понятий, образующих теорию. К такому решению и стремился Мах. Он считал, что в конечном счете базовыми научными данными являются ощущения, или элементы. Всякое понятие сводится к элементам, оно есть обозначение их некоторой совокупности. Законы дают связь элементов. То, что неискушенные в тонкостях научного знания люди называют телами, есть комплексы ощущений. Мах требует, чтобы все, о чем размышляет человек, можно было проследить мысленно вплоть до чувственных элементов. С этих позиций Мах отрицал реальность как абсолютного пространства и абсолютного времени, так и атомов. В первом случае его критика способствовала отказу от догм ньютоновской механики. Отрицание Махом реальности атомов препятствовало развитию атомной теории. Атомы для Маха — это те самые первосущности, которые он не хотел признавать ни в качестве объективных, ни в качестве понятий, реалий. Между тем ход развития научного познания указал на известную внутреннюю противоречивость махизма. Так или иначе, но сообществу ученых, причем отнюдь не по своей прихоти, приходилось признавать реальность объекта и особую, несводимую к ощущениям, природу понятий. В своем стремлении в полной мере учесть роль и значение ощущений в научном познании махизм представляет собой вполне правомерную форму философии. Но когда это стремление доводится до отрицания реальности объектов и других отображаемых понятиями реалий, то субъективно-идеалистический радикализм махизма становится очевидным. Мир устроен более сложно, чем считали махисты. Это относится и к сфере науки. Мах, по справедливому замечанию Эйнштейна, недостаточно подчеркнул понятийный характер мышления. Другими словами, Мах не смог понять сложную природу теоретического мышления. Махизму не удавалось избежать субъективно-идеалистических и радикально-эмпиристских крайностей.

Махизм явился вполне закономерным этапом развития философской мысли. Многие претензии махизма оказались несостоятельными, в частности, это относится к принципу экономии мышления, т. е. к требованию свести понятия к ощущениям и сократить в итоге число объясняющих элементов.

Вместе с тем заслуга махизма состоит в том, что он прошел путь исследования, который как бы "бросается в глаза" и кажется очевидным. Каждый, кто занимается наукой, а тем более научными экспериментами, может подтвердить, что соблазн попытаться свести все к ощущениям весьма велик. Неудачи махизма предохраняют знающих историю исследователей от старых соблазнов. Махизм подвел вплотную к третьей форме позитивизма — неопозитивизму.

Неопозитивизм существовал и существует как интернациональное философское течение. Зародился он в объединении ученых различных специальностей, в так называемом венском кружке, функционировавшем в 20-е — 30-е годы в Вене под руководством, М. Шлика. В Англии идеи неопозитивизма развивал знаменитый. философ и математик Б. Рассел. Значительную роль в развитии, идей неопозитивизма сыграл австрийский философ, преподававший также в Англии, Л. Витгенштейн. Многие неопозитивисты, в том числе Р. Карнап и Г. Рейхенбах, в годы второй мировой войны переехали в США, где они работали весьма продуктивно. Таким образом, неопозитивизм — весьма влиятельное философское течение, с основными идеями которого следует быть знакомым каждому, кто сколько-нибудь серьезно изучает философию.

Позитивисты новой волны прекрасно понимали, что недооценка логической ступени познания, характерная для махизма, недопустима. Так или иначе, логической ступени познания должно быть отдано должное. Как это часто бывает в философии, указанное требование вначале получило излишне резкое выражение. Особенно энергично вел себя в этой связи Бертран Рассел. Для него теория познания явилась прежде всего соединением принципа эмпиризма, с его опорой на чувственные данные, с логикой. Рассел считал логику сущностью любых рациональных суждений. Он стремился обосновать как математику, так и философию сугубо логическими принципами. Философия в таком случае выступает логическим анализом тех положений, которые исследователь получает из опыта. Философия как логический анализ дает формальное знание, в отличие от фактуальных или эмпирических наук она не может дать новую информацию о мире. Философия избавляется от неточных в логическом отношении терминов и утверждений. Впоследствии возобладала тенденция, когда неопозитивисты, не отказываясь от логического анализа фактуальных утверждений, вместе с тем стали придавать им не столь формально-рационалистический характер, как ранний Рассел. Для Рассела логический анализ — это совокупность операций, проводимых на базе математической логики. Современные аналитики обычно не склонны ограничивать себя узкими рамками символико-математических логик.

Отдав должное логической стороне научного познания, неопозитивисты вместе с тем стремились преодолеть излишний психологизм исходных установок махистской философии. Рациональный эмпиризм махистов состоял в стремлении свести все к ощущениям. Но ощущения всегда индивидуально-субъективны. Неопозитивисты сделали выводы из неудач махистов. Научные положения они стали базировать не на ощущениях, а на научных фактах, констатируемых в высказываниях. Предметом анализа оказываются высказывания. Тем самым в философии позитивизма совершился лингвистический поворот. Если ощущение всегда принадлежит субъекту, то высказывание уже имеет надличностный характер, оно функционирует в рамках языка и вместе с ним доступно многим. Неопозитивисты справедливо подчеркивают, что общезначимость науки может быть выражена лингвистическими средствами, но никак не индивидуальными ощущениями.

В плане лингвистического поворота широкую известность приобрела книга Людвига Витгенштейна "Логико-философский трактат", опубликованная в Германии в 1921 г., в Англии в 1922 г., в России в 1958 г. По Витгенштейну, мышление не должно выходить за свои действительные пределы. Дабы этого не случилось, он устанавливает жесткое соответствие, обозначая: элементарные факты ("объекты") именами, сочетания фактов — сочетаниями имен, предложениями. Сложные предложения сводятся к элементарным, все элементарные предложения считаются независимыми друг от друга. Таким образом, базисом науки оказываются самые простые, изначальные предложения, их называли атомарными, базисными, элементарными, протокольными предложениями.

Но какое предложение научно достоверно? То, которое можно верифицировать, т. е. проверить, свести к атомарным фактам, фиксируемым в эксперименте. В очень многих случаях такая процедура оказывалась вполне уместной и достаточной. Но, как обнаружили сами неопозитивисты, процедура верифицируемости не всегда достигает цели. Начнем с того, что сам принцип верифицируемости не может быть проверен. Невозможно доказать в эксперименте, что любое признающееся истинностным предложение должно быть проверено. Выходит, что требование верифицируемости, представляющееся таким очевидным, либо вообще несостоятельно, либо является сугубо умозрительным. А ведь именно от умозрительных, надуманных философских положений неопозитивисты желали освободить науку. С принципом верифицируемости неопозитивисты, несомненно, попали в сложную проблемную ситуацию. Наука представляла бы собой весьма строгое мероприятие, если бы можно было все проверить очевидным и однозначным путем. Но все положения максимально общего характера, а таковы научные законы, не поддаются верификации. Вроде бы все люди смертны, но как это проверить? Не поддаются прямой верификации и гипотезы, т. е. предположительные знания. Однако науки без законов и гипотез нет. Выходит, что принцип верификации в философском отношении недостаточно содержателен.

Действительно, обратимся к представлению о научном факте. Неопозитивисты считали, что научный факт фиксируется непосредственно как таковой. Но стоит поосновательнее поразмыслить над проблематикой научного факта, как выясняются новые детали. Мало-мальски сложный научный факт фиксируется на основе теории, а она есть система взаимосвязанных предложений. Следовательно, как справедливо подчеркивал американский философ Куайн, проверке в науке подлежит вся теория, и уже в ее границах отдельные предложения. Вопреки исходным установкам неопозитивизма нет изолированных друг от друга предложений, каждое из них имеет общий контекст, язык. Проверка научных фактов оказывается отнюдь не простой задачей, она включает в себя всю практическую деятельность человека.

Особо отметим отношение неопозитивистов к философии, которое было довольно строгим. Неопозитивисты вполне правомерно резко критиковали такие философские положения, которые не выдерживали научной критики. Считалось, что философия, в отличие от естественных наук, наряду с математикой и логикой не имеет фактуального содержания. Когда же выяснилось, что в науке невозможно отказаться от общих положений, да еще не верифицируемых в неопозитивистском смысле, то вновь заговорили об особом статусе философии. К тому же историки науки, например француз Александр Койре, показали, что, создавая новые теории, выдающиеся естествоиспытатели опирались на фундаментальные философские идеи. В этих условиях неопозитивистам пришлось заняться известной реабилитацией философского знания, но уже с учетом как положительных, так и отрицательных сторон сделанных разработок.

Постпозитивизмом называют множество концепций, которые пришли на смену неопозитивизму. Сторонники различных постпозитивистских концепций во многим не согласны друг с другом, критикуют устаревшие представления неопозитивизма, но сохраняют с ним преемственность. Как и неопозитивисты, постпозитивисты уделяют основное внимание рациональным методам познания. Одним из самых видных постпозитивистов считается современный английский философ Карл Поппер.

Для Поппера неудачи концепции верификации (проверяемости) научных предложений отнюдь не случайны. Методология верификации строится на убеждении, что знание может быть абсолютно истинным. Это иллюзорное представление. Рано или поздно на смену старой теории приходит новая, то, что казалось истинным, теперь признается заблуждением. Поэтому задача эпистемологии, т. е. философии научного познания, состоит не в поиске теории, а в разрешении проблемы роста знания. Рост знания достигается в процессе рациональной дискуссии, которая неизменно выступает критикой существующего знания. Поэтому свою философию Поппер называет критическим рационализмом.

Но какова логика научного открытия? Вопреки мнению индуктивистов Поппер считает, что ученые делают открытия, восходя не от фактов к теориям, а переходя от гипотез к единичным высказываниям. Ученые пользуются гипотетико-дедуктивным методом. Из гипотез общего характера выводятся предложения, которые сравниваются непосредственно с протокольными предложениями. Если относительно теории и протокольных предложений, а также их совпадения ученые пришли к согласию, то теория считается временно подтвержденной. Так как ни одна теория не может быть подтверждена окончательно, то она, по определению, имеет гипотетический характер, т. е. ее образуют не законы, а правдоподобные утверждения. Всякая теория ненадежна, подвержена ошибкам (принцип фаллибализма). Окончательно подтвердить теорию нельзя, зато ее можно опровергнуть (фальсифицировать). Теория фальсифицирована, если она противоречит опытным данным, иногда всего лишь одному опытному факту. Фальсифицированная теория заменяется новой, на которую обрушивается новый залп рациональной критики.

Рост научного знания, по Попперу, можно выразить следующей схемой:

Здесь П₁, — исходная проблема; ВР — временные решения исходной проблемы; ЭО — элиминация, удаление обнаруженных ошибок; П₂ — новая проблема.

Различные гипотетико-дедуктивные структуры отличаются своей выживаемостью. В мире организмов выживают наиболее приспособленные к среде, в мире науки — самые непротиворечивые концепции.

Научной теорией признается лишь та концепция, которая поддается сопоставлению с опытными данными, и, следовательно, в любой момент она может оказаться фальсифицированной. В отличие от науки философия не поддается фальсификации, то есть философия не имеет научного характера. Но, не обладая научным статусом, философия обладает смыслом, без нее не обойтись. Так Поппер разрешает проблему демаркации (разграничения) науки и философии. Философия выступает у него как осмысление роста научного знания и включает, в частности, принципы рационально-критической дискуссии, фаллибализма, фальсификационизма.

Попперу удалось выразить многие тонкости роста научного знания. Но его концепция также подвергается критике. В основном за то, что Поппер свел рост научного знания к дуэли гипотез, фактов наблюдений; практически он игнорирует представление об истине, вся проблематика которой заменена рассуждениями о правдоподобных гипотезах. Но кроме гипотез и фактов наблюдений есть еще социальный и технический миры, совокупность многих других фактов, которые также влияют на рост научного знания. Взять, например, тот же принцип фальсификации. Надо иметь в виду, что в результате научной критики ученые, даже обнаружив факты наблюдений, не описываемых данной теорией, отнюдь не спешат полностью отказаться от ее услуг. Например, механика Ньютона, несмотря на наличие огромного числа противоречащих ей фактов, широко используется современными учеными. Требования, выдвигаемые Поппером, имеют, таким образом, нормативный характер, а это означает, что не всегда нужно следовать им.

Рассмотрим воззрения ряда других постпозитивистов, которые разработали свои собственные концепции. Английский философ Имре Лакатос выдвинул методологию научно-исследовательских программ. По Попперу, на смену одной теории приходит другая, старая теория отвергается полностью. Лакатос подчеркнул важность сравнения теорий друг с другом. К тому же, сравнивать следует не просто теории, а научно-исследовательские программы. Каждая научно-исследовательская программа содержит несколько теорий. "Твердое ядро" программы сохраняется от одной теории данной программы к другой, а защитный пояс, состоящий из вспомогательных гипотез, может частично разрушаться. "Твердым ядром" научно-исследовательской программы Ньютона являются три закона механики и закон тяготения. На этой базе было развито множество теорий, относящихся, например, к астрономии, учению о свете и т. д. Только тогда, когда будет разрушено "твердое ядро" программы, необходимым окажется переход от старой научно-исследовательской программы к новой. Новая прогрессивная научно-исследовательская программа должна быть более насыщена эмпирическим содержанием, нежели ее предшественница.

Подчеркивая необходимость сравнения теорий и научно-исследовательских программ, Лакатос сумел выделить важные моменты в процессе развития знания. Существенно здесь — различение теорий и научно-исследовательских программ. Для каждого, кто осваивает разнообразные учения, важно осознавать, в рамках какой научно-исследовательской программы и теории он находится. Такое осознание требует сравнения теорий и программ. Если исследователь либо студент сведущ только в одной научно-исследовательской программе или, что еще хуже, только в одной теории, то эта программа или теория невольно принимается за абсолютную истину (сравнивать-то не с чем!). А это означает, что у субъекта отсутствует осознание своего действительного научного статуса, который фактически очень жестко соотнесен с одной научно-исследовательской программой, достоинства же других программ не осознаются и не понимаются.

Постпозитивисты справедливо обратили внимание на необходимость тщательного изучения истории развития научного познания. Изучение наук, не сопровождающееся изучением их истории, ведет к одностороннему знанию, создает условия для догматизма.

Отметим, что в нашем учебнике делается попытка учесть эти обстоятельства. Вы, наш читатель, знакомитесь с проблематикой основных философских программ, ни одну из которых, как нам представляется, не следует возводить в абсолют. Вернемся, однако, к воззрениям постпозитивистов.

Американский философ Пол Фейерабенд критикует кумулятивизм, согласно которому развитие знания происходит в результате постепенного накопления знаний. Фейерабенд — ярый сторонник тезиса о несоизмеримости теорий. Теории дедуктивно не связаны друг с другом, для них характерны разные тезисы и понятия. Согласно Фейерабенду, плюрализм должен господствовать не только в политике, но и в науке. Существует множество равноправных типов знания. Возможность универсального метода познания Фейерабендом отрицается. Иногда он даже высказывался в том смысле, что все позволено, т. е. любая теория приемлема, если только она принимается сообществом ученых. Критерии рациональности не абсолютны, они относительны. Нет таких критериев рациональности, которые были бы приемлемы везде и всегда. Анархизм, считает Фейерабенд, не является слишком привлекательной политической доктриной, однако он служит прекрасным лекарством для философии познания и науки, для тех, кто склонен ограничивать себя одним универсальным методом. Но если нет жестких критериев научности, то естественно предположить связь научных фактов с ненаучными. Последние влияют на науки и обладают самостоятельной ценностью. Наука, философия, религия и даже магия — все уместно, все обладает самостоятельной ценностью.

Заслуга Фейерабенда состоит в настойчивом отказе от приобретших устойчивые черты идеалов классической науки, наука предстает как процесс размножения теорий, здесь нет единой линии. Создается, однако, впечатление, что Фейерабенд недостаточно внимания уделял устойчивым тенденциям развития науки, а они ведь также существуют.

Томас Кун, американский философ, как и Фейерабенд, критически относится к попперианской схеме развития науки. Основная его мысль состоит в том, что в развитии научного знания особую роль играет деятельность научного сообщества. Определяющее значение принадлежит не нормам логики, методологии, а парадигме, т. е. совокупности убеждений, ценностей, технических средств, принятых научным сообществом и обеспечивающих научную традицию. Парадигма по своему содержанию шире теории и шире научно-исследовательских программ. Если та или иная парадигма господствует безраздельно, то налицо период нормальной науки. Разрушение парадигмы приводит к научной революции. Каждая парадигма обладает своими критериями рациональности, они не являются универсальными. Парадигмы несоизмеримы друг с другом, между ними нет сколько-нибудь непосредственной логической преемственности. Новая парадигма отменяет старую. Многие считают, что в своей концепции несоизмеримости парадигм Кун недооценивает преемственность научного знания. Подчеркивая, что наука есть результат деятельности научных коллективов, Кун справедливо обращает внимание на особую значимость в науке социальных и психологических моментов.

Людвига Витгенштейна, австрийского философа, много лет преподававшего в Кембриджском университете (Англия), довольно часто называют на Западе самым выдающимся философом XX в. Если в этом утверждении и присутствует элемент преувеличения, то вместе с тем несомненно, что для него есть основания.

Исследования Витгенштейна неизменно находились в центре философских изысканий тогда, когда предметом анализа становился язык. Лингвистический поворот, характерный для философии XX в., во многом был осуществлен благодаря аналитической философии языка, разработанной Витгенштейном.

В ранний период своего творчества Витгенштейн написал уже рассматривавшийся выше "Логико-философский трактат", который при желании можно квалифицировать как пособие по логическому позитивизму, т. е. по неопозитивизму. В поздний период своего творчества Витгенштейн существенно пересматривает свои воззрения. Опубликованные впервые в 1953 г., уже после смерти философа, "Философские исследования" содержат новый подход к анализу языка. Именно этот подход, нашедший среди современных философов многочисленных сторонников и находящийся в центре курсов философии, преподающихся во многих английских университетах, и является предметом следующего далее рассмотрения.

В "Философских исследованиях" Витгенштейн весьма критически относится к "традиционному" пониманию языка, дань которому он отдал в "Логико-философском трактате". Простая, наивная концепция языка базируется на определенном понимании значения имени (слова). Считается, что слову соответствует тот объект, на который оно указывает. Из слов строятся предложения, а их совокупность, как считается, образует язык. Слова и предложения что-то обозначают. Когда мы говорим "этот стол", "моя рука", "планета Земля вращается вокруг своей собственной оси", "существует электрон", то мы всякий раз считаем значением слова или предложения некоторые объекты или процессы, происходящие с ними. Развиваемые представления кажутся вполне строгими — к чему здесь можно "придраться"? Но поздний Витгенштейн их резко критикует.

Дело в том, что постулирование соответствия между именем и его значением не является очевидным. По Витгенштейну, значение слов определяется их употреблением. Значение слова есть его употребление, а отнюдь не то, что слово якобы обозначает. Допустим, слово действительно обозначает, в таком случае мы быстро придем к противоречиям. Ведь стоит начать сравнивать употребление слов детьми и взрослыми, неучеными и учеными, как сразу же выясняется известная несогласованность. Что есть рука человека? Что есть электрон? На такого рода вопросы последуют самые различные ответы, но раз так, то нет слов, которые бы обозначали что-то устойчивое, известное. Когда настаивают на том, что слово обозначает объект, то с самого начала считают объект известным, но этого-то как раз и нет.

Люди пользуются словами, при этом они убеждают друг друга в своей правоте, доверяют или не доверяют друг другу. Словами пользуются в соответствии с некоторыми правилами, которое нельзя свести к правилам грамматики или даже логики. Речь надо вести еще и о правилах жизни. Язык — это форма жизни. Жизнь реализуется в языке. И язык — это форма игровой деятельности. Конкретная языковая игра непредсказуема. Слова в языковых играх, используемые для описания данного явления, не обладают полной общностью, для них характерно лишь "семейное" сходство, они похожи друг на друга, как похожи братья и сестры в семье, не более того. Это означает, что Витгенштейн отрицает реальность общих понятий. Итак, язык есть деятельность, форма жизненной игры. Правила игры не заданы изначально, они формируются в сообществе. Значение слов конструируется в процессе жизни, в языковой игре. В процессе языковой игры особое значение имеют такие феномены, как вера, доверие, уверенность, убежденность. Верим мы не в отдельные предложения, а в систему предложений. Лишь постепенно обозначается целое, каким является жизнь, реализуемая в языковых играх.

Жизнь, язык, вера — вот главные феномены человека, они изначальны, они несводимы к чему-либо иному. То, что называют законами науки, — это тоже не более чем момент языковой игры, жизни человека. Если математика имеет дело с правилами математических исчислений, то философия имеет дело с правилами языковых игр. Не знающий правил игры ошибается, он терпит в жизни неудачу. Философская деятельность выступает как анализ жизни в форме языка. Философия должна прояснять способы употребления слов, возвращая им ясность, изымая из языка различного рода бессмыслицы. Подлинным предметом философского анализа является естественный язык, который превосходит по своему содержанию "совершенный" язык логики и математики. Здесь слово "совершенный" взято в кавычки не потому, что Витгенштейн сколько-нибудь высокомерно относится к логике и математике. Отнюдь. Витгенштейн неплохо разбирался в тонкостях логико-математических и технических наук. Совершенство языка логики и математики не следует преувеличивать. Язык логики и математики представляет собой некоторые правила игры, конструируемые в основном учеными. Правила логики и математики могут быть изменены, что и происходит периодически, когда, например, изобретают очередную систему (читатель, очевидно, знает, что существует большое число логических и математических систем).

Витгенштейн предложил новый способ философствования, который определил на многие годы характер западной философии. Тщательный анализ языковой практики (а через нее и целого ряда философских проблем), выяснение близости научных предложений и предложений повседневной жизни, подчеркивание конструктивного, творческого характера языковых игр, критика догматических представлений о соотношении языка и реальности, субъекта и объекта — все это должно быть зачислено в актив философии языка Витгенштейна.

Вместе с тем Витгенштейна много критиковали и критикуют, обвиняя его в неправильности сведения всей сферы человеческой жизни к языковой практике, в игнорировании наших знаний об объективной реальности как таковой и, следовательно, в сползании на позиции агностицизма, игнорировании связи между субъектом и объектом.

Выше рассматривались различные течения позитивистской мысли. По мере перехода от "первого" позитивизма Конта ко "второму" позитивизму Маха и далее к неопозитивизму, постпозитивизму и к аналитической философии языка Витгенштейна обнаружились определенные тенденции, которые, будучи представлены в систематическом виде, показывают характер развития одного из важнейших направлений современной западной философии, имя которому — аналитическая философия.

А. Постепенно происходит отказ от ориентации только на логику, и философы обращаются к истории науки. В этом отношении показательны работы Поппера, Лакатоса и особенно Куна и Фейерабенда. Логика и история научного знания образуют неразрывное целое.

Б. Постепенно происходит отказ от жесткого противопоставления фактов и теории. Теперь уже не считают, что факты дают надежное, обоснованное знание, а теория, напротив, ненадежное, изменчивое. Выясняется, что понимание фактов невозможно без теории, т. е. они теоретически нагружены.

В. Существенно ослабевает антифилософская направленность идеологии аналитизма. Во-первых, мало что остается от былого желания первых позитивистов ограничиваться лишь обобщением данных наук: теперь ставится задача философствовать так, чтобы не противоречить науке. Постпозитивизм уже не видит жесткой границы между философией и наукой, признается неотстранимость философии от науки, а Фейерабенд вообще отказывается видеть различие между наукой и философией.

Г. Происходит отказ от кумулятивизма в понимании развития знания. Считается, что накопление знания происходит не постепенно, не линейно, а в результате революционных преобразований. Теории, парадигмы несоизмеримы друг с другом.

Д. От преимущественного анализа искусственных языков переходят к анализу естественного языка.

Е. От атомарных представлений переходят к целостным воззрениям. Показательны в этом отношении воззрения Витгенштейна: слово имеет значение лишь в рамках целого, каковым является язык как форма жизни.

Эволюция позитивистской мысли показала, что невозможно философствовать вне широкого мировоззренческого контекста. К тому же не существует одного-единствеиного, от века данного способа разрешения философских проблем. Витгенштейн выразил это в своем понимании языка как деятельности, деятельности по правилам, но не по неизменным правилам. Несмотря на то что нормы и идеалы позитивистского философствования изменялись весьма существенно, незыблемым оставалось требование мыслить ясно, разумно, рационально, максимально аргументированно и доказательно, с учетом всех тонкостей языковой сферы. Выделенный инвариант многолетних философских исследований объясняет главное содержание аналитической философии, комплекса разнообразных путей философствования с опорой прежде всего на анализ и язык.

Придание философии аналитических черт явилось значительным достижением позитивистской мысли. Отказ от аналитичности философии представляется в наши дни анахронизмом, возвратом к давно преодоленному этапу философского знания.

Всякая форма философии несет на себе печать национальнокультурного своеобразия. С этой точки зрения выделяют национальные типы философии, в том числе русскую философию. Мировое значение имеет не только отечественная литература и музыка, но и философия. Рядом с именами Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Достоевского, Толстого, Глинки, Чайковского, Мусоргского по праву должны быть помещены имена философов: Чаадаева, Хомякова, Герцена, Чернышевского, Соловьева, Бердяева, Флоренского, Лосева и многих других

ь Принятие христианства русским народом в 988 г. явилось поворотным пунктом в его развитии. Процесс христианизации потребовал от тогдашних мыслителей теоцентрических представлений. Так как в процессе христианизации Древней Руси был выбран византийский вариант христианства, то в соответствии с этим выбором русская философия стала развиваться под влиянием византийской философии, в которой преобладали неоплатонические теоцентрические тенденции. Вплоть до реформаторской деятельности Петра I русская философия осваивала теоцентрические представления, что соответствует приблизительно периоду западноевропейской средневековой философии.

Реформы Петра I способствовали более полному ознакомлению русских интеллектуалов с западноевропейской философией. Началось энергичное усвоение ее потенциала. Среди русского дворянства распространилось вольтерианство с его вольнодумством. Были популярны, особенно среди масонов, мистика француза Сен-Мартэна и немца Якоба Бёме. Многие увлекались идеализмом Канта, Фихте, Шеллинга и Гегеля. Продолжались поиски философской сути христианства.

Начало последовательного развития философии относится ко второй четверти XIX в. Без малого через век случилась социалистическая революция. Многие философы оказались в эмиграции, где часть из них продолжила свои изыскания. С другой стороны, в социалистической России был насильно положен конец бывшему многообразию философских систем. Соответствующие государственные органы позаботились о том, чтобы возобладала одна философская линия — марксистско-ленинская.

В 40-х — 50-х годах XIX в. идейные споры велись в основном о будущих путях развития России. Западникам, ориентировавшимся на европейские варианты, противостояли славянофилы, выступавшие за самобытность России, которую они видели в крестьянской общине, в православии и в соборности русского народа. Славянофилы, среди которых выделялись своим значительным философским потенциалом И.В. Киреевский, К.С. Аксаков, Ю.Ф. Самарин и особенно А.С. Хомяков, стремились опровергнуть немецкий тип философствования и выработать на основе исконно отечественных идейных традиций особую русскую философию.

В центр новой философии Иван Киреевский ставил принцип непротиворечивой цельности, устранения болезненных противоречий между умом и верой, истиной духовной и естественно-жизненной. Религии, несмотря на достижения западноевропейского либерализма и рационализма, должны быть возвращены все права духовного лидера.

Алексей Хомяков считал истинной христианской религией православие: в католицизме есть единство, но нет свободы, в протестантизме, напротив, свобода не подкрепляется единством. Только для православия характерна соборность, или общинность, сочетание единства и свободы, опирающееся на любовь к Богу. Соборность, единство, свобода, любовь — вот ключевые и наиболее плодотворные философские идеи Хомякова.

Ранние славянофилы, выдвинув ряд новых идей, не сумели создать целостной философской системы. Не удалось добиться в этом деле успеха, уже в 70-е — 80-е годы, также поздним славянофилам, в частности, Н.Я. Данилевскому и Н.Н. Страхову. Считается даже, что поздние славянофилы были эпигонами философии раннего славянофильства. Дело в том, что ими не были выдвинуты новые философские идеи, а старые концентрировались в духе русского национализма и панславизма. Н.Я. Данилевский прославился своей книгой "Россия и Европа". Вслед за немецким историком Рюкертом, но ранее Шпенглера, автора книги "Закат Европы" и других получивших широкую европейскую известность работ, Данилевский развивал концепцию культурно-исторических типов: общечеловеческой цивилизации нет, а есть определенные типы цивилизаций, всего 12, среди которых выделяется своим будущим славянский историкокультурный тип.

Под влиянием славянофильства сложилось почвенничество, общественно-литературное движение 60-х годов XIX в. А.Л. Григорьеву и Ф.М. Достоевскому была близка идея приоритета искусства — с учетом его "органической" силы — над наукой. Достоевский видел путь к разумной социальности в религиозной нравственности. С этих позиций он полемизировал с западниками против идей социализма и атеизма.

Философские идеи славянофилов нашли свою систематическую разработку в трудах Владимира Соловьева. К философской системе этого, пожалуй, самого оригинального русского философа XIX в. мы обратимся ниже. Но прежде необходимо рассмотреть философию западников.

Славянофилы всячески стремились к подчеркиванию самобытности русской философии. Западники, напротив, были убеждены, что россиянам философии надо учиться у Запада. В московском кружке Ш.В. Станкевича, например, в 30-х годах XIX в. изучали Гегеля. Уже здесь в полную силу проявила себя тенденция, которая стала весьма характерной чертой многих российских мыслителей XIX в.: стремление придать философским идеям прикладной характер, использовать их для быстрейшего преобразования российской действительности. В этой связи абстрактная система Гегеля постепенно уходила на задний план под натиском более прозаичных фейербахианских, материалистических и нигилистических идей.

К ранним западникам обычно относят П.Я Чаадаева, Н.В. Станкевича, В.Г. Белинского, А.И. Герцена. Из этой плеяды русских мыслителей широтой и глубиной своих философских воззрений выделялся Александр Иванович Герцен, философ, писатель, политический деятель, наконец, политический изгнанник.

Герцен прекрасно знал учения Шеллинга, Гегеля, Сен-Симона, других западных философов. Диалектику Гегеля он оценивал как "алгебру революции". Быстрое философское развитие Герцена привело к тому, что уже в начале 40-х годов (1842–1846) он достигает философского уровня наиболее видных западных мыслителей своего времени. При этом для философии Герцена характерны многие типичные для отечественной философии черты: синтетичность, народность, всеохватность.

Герцен — знаток философии, логики, литературы, истории, он имеет физико-математическое образование. Весь комплекс знаний Герцен стремится объединить в единое жизненное целое, развивая при этом значительно рельефнее, чем это делали славянофилы, рационалистические аспекты философии. Все философские построения Герцена пронизывает идея единства. Он подчеркивает единство природы и человека, материи и сознания, эмпирического опытами рационального мышления, сознательной и бессознательной деятельности, индивида и народа, естествознания и философии, науки и жизни. В политической области Герцен стремится к достижению общества без насилия и антагонизмов. Российское будущее он связывал с идеалами народного социализма. Не случайно, а в силу своих исходных философских установок, Герцен стал одним из родоначальников русского народничества. Незадолго до своей кончины Герцен адресует Бакунину письмо "К старому товарищу", в котором он выступает против крайностей революционного нигилизма, призывов к немедленному свержению государства, к бунту — без должной научной и нравственной подготовки социальных изменений.

Философия Герцена не всегда получает адекватную оценку. По ленинской характеристике, Герцен подошел вплотную к диалектическому материализму и остановился перед историческим материализмом. Ленин исходит из убеждения, согласно которому на вершине философии находятся только Маркс и Энгельс. С этой точки зрения Герцен не мог достигнуть вершины философии. Между тем в философии много вершин, часть из которых была освоена именно Герценом. Философские воззрения Герцена обладают той самодостаточностью, которая позволяет характеризовать его как выдающегося философа середины XIX в.

Если среди ранних западников своими философскими талантами выделялся Герцен, то позднее одним из лидеров западников стал Николай Григорьевич Чернышевский, современник М.А. Бакунина, Д.И. Писарева, И.М. Сеченова.

На Чернышевского значительное влияние оказала философия Фейербаха. Чернышевский, подобно Фейербаху, — европоцентрист, материалист и атеист. Философское внимание Чернышевского направлено на человека. В этом он следует Фейербаху, но в отличие от последнего Чернышевский дополняет философскую характеристику человека экономическим, социально-политическим и этическим анализом. Чернышевский разрабатывает проблемы экономики, определяет материальные условия быта как имеющие первостепенное значение для жизни человека. Здесь Чернышевский близок к воззрениям Маркса. Но удельный вес экономизма в учении Чернышевского не столь высок, как в марксизме. Чернышевский в отличие от Маркса основное внимание уделяет не экономике, а эстетике и этике.

В этике Чернышевский — сторонник "разумного эгоизма", согласования поступков с внутренними убеждениями и рациональным выбором, который может быть сопряжен и с жертвами. Но жертва должна быть осмысленной. В противном случае она превращается — по словам Лопухова, героя романа Чернышевского "Что делать?", — в "сапоги всмятку".

В эстетике Чернышевский также близок к материализму, для него прекрасное есть полнота жизни. Если речь идет о произведении искусства, то оно должно оцениваться прежде всего в его связи с реальной, повседневной жизнью.

Безусловно, философия Чернышевского способствовала развитию русской культуры второй половины XIX в., привнеся в нее ряд жизнеутверждающих мотивов.

Владимир Сергеевич Соловьев — автор оригинальнейшей философской системы, в которой основные черты русской философии представлены особенно рельефно. Достаточно перечислить главные философские работы Соловьева, чтобы составить первое представление о его философской системе. Судите сами: "Кризис западной философии (против позитивистов)", "Философские начала цельного знания", "Критика отвлеченных начал", "Оправдание добра", "Чтение о Богочеловечестве".

Прекрасный знаток разнообразных философских систем, как западных, так и восточных, Соловьев недоволен их частичностью, отвлеченностью. Рационализм берет общее, эмпиризм — частное. Как в том, так и в другом случае занимаются чем-то частичным, а не единым, сущим. Вне единого предикаты (свойства) понять невозможно. Именно единое целое есть смысл всех предикатов. Но что же является абсолютно сущим, абсолютно единым? Для Соловьева очевидно, что на эту роль может претендовать только Бог. Соловьев вопреки многим своим современникам, настроенным сугубо научно, не мог допустить отсутствие принципа абсолютной личности. Сама полнота бытия требует, чтобы сущее было личностью, — всеблагой, любящей, милостивой, волевой. Но это и есть Бог, который олицетворяет собой положительное всеединство. Философию Соловьева так и называют: философия положительного всеединства.

Всякое многообразие скреплено божественным единством. Материальное многообразие тоже одухотворено божественным началом, и в этом смысле оно выступает мировой душой, или Софией. Греческий термин софия означает мастерство, знание, мудрость, философы же под "софией" обычно понимают смыслонаполненность вещей. Поскольку Соловьев видит во всех вещах именно род смысла, божественного смысла, то материальное многообразие и выступает как "софия", как результат божественного мастерства и творчества. Однако речь идет не только о том, что сущий реализует свои потенции в материальном многообразии, в "софии", но и о том, что "софия" восстанавливается до органической целостности с абсолютом. Такое восстановление может иметь место в процессе эволюции человечества. В этом случае человечество становится Богочеловечеством и реализует единство добра, истины, красоты.

В сущем и причастных к нему вещах заключены в единстве благо (как реализующаяся воля), истина (как реализующееся размышление) и красота (как реализующеся чувство). Отсюда следует "формула" Соловьева: "Абсолютное осуществляет благо через истину в красоте". Три абсолютные ценности — благо, истина и красота — всегда образуют единство, смыслом которого является любовь. Любовь — это та сила, которая подрывает корни всякого эгоизма, всякой отдельности. Благотворна уже физиологическая любовь, соединяющая разнополые существа. Но истинная любовь — это воссоединение в Боге, это платоническая любовь по преимуществу, это истинная духовность, что, собственно, и обеспечивает спасение, воскресение человека и вместе с тем приобщение его к вечности, то есть преодоление им смерти.

Для Соловьева гарантом спасения человечества является любовь, единение добра, истины и красоты. Истину добывает высоконравственный человек. Безнравственная наука служит силам разрушения, войны в том числе. То же самое относится к искусству, если оно не наполнено нравственным смыслом.

Жизнь всякого человека есть творчество, свободное движение к добру. Жизнь — это подвиг одухотворения. Пигмалион сотворил статую, — и она ожила; так истинный человек, подобно талантливому скульптору, одухотворяет свои деяния. Соответственно жертва Христа открыла путь к спасению человечества — как человечества в целом, так и каждого отдельного человека.

Философия, согласно Соловьеву, по своему содержанию антропоцентрична. Это соответствует тому, что человек — вершина творения Бога. Общество — это расширенная личность, личность же есть сосредоточенное общество. Все общественные и личностные коллизии разрешаются при стремлении к совершенному добру. Что касается права, то оно необходимо, ибо оно не допускает крайних проявлений зла. Но право обеспечивает достижение лишь минимального добра, идеалы же совершенного добра открывает христианская религия. Требования нравственности, политики, экономики проводят определенные организации, соответственно церковь, государство, земство. Нравственность имеет первенство над политикой и экономикой. Именно следование совершенному благу позволяет преодолеть разобщенность людей, народов, религий, человека и природы, материального и идеального. Разрушительные силы не всесильны, Богочеловечество способно справиться с любыми задачами, в том числе и космического масштаба.

Как в наши просвещенные дни, спустя без малого век после смерти Владимира Соловьева, относятся к его философии? Атеисты порицают Соловьева за теизм, ортодоксальные богословы — за элементы пантеизма, которые они видят в учении о "софии", государственники — за теократизм, предпочтение церкви перед государством. Есть философы, которые считают, что в системе Соловьева недостаточно разработана проблематика свободы и индетерминизма. Другие полагают, что вся философия Соловьева слишком возвышенна и неприменима к конкретной действительности. Но может быть высокий нравственно-духовный потенциал философии Соловьева не есть недостаток, а преимущество? Обогащенный этим потенциалом, читатель произведений Соловьева обретет один из философских ключей, который позволит ему понять и преодолеть те проблемы, которые разделяют людей, вместо того чтобы их объединять.

Судьба русской философии в XX в. оказалась во многом драматичной и даже трагичной, тесно связанной с перипетиями русских революций 1905 и 1917 гг. В 1922 г. большая группа русских интеллигентов, среди которых находились философы Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, И.А. Ильин, И.И. Лапшин, С.Л. Франк, Л.П. Карсавин, Н.О. Лосский, была выслана за. границу. Многие философы, подобно отцу Павлу Флоренскому, погибли в тюремных застенках. Покинувшие пределы России философы занимались в основном разработкой философско-религиозной проблематики. Что же касается философов Советской России, то они работали преимущественно в марксистско-ленинской традиции.

В рамках данного учебника нет возможности дать достаточно подробную характеристику творчества многочисленных представителей русской философии XX в. Мы сделаем исключение для двух выдающихся философов, Н.А. Бердяева и А.Ф. Лосева. Н.А. Бердяев является, пожалуй, наиболее известным из всех русских философов XX в., проживавших вне России. А.Ф. Лосев — наиболее крупная философская фигура внутрироссийского масштаба.

Философия Николая Александровича Бердяева глубоко экзистенциальна, ярко персоналистична. Центральной темой философии Н.А. Бердяева является человек, человек свободный, творческий, а таким он является лишь в свете божественного, точнее: божественного "ничто". Н.А. Бердяев следует концепции немецкого мистка Майстера Экхарта, который проводил различие между божеством и Богом. Богу предшествует первичный принцип, не предполагающий какой-либо дифференциации, какого-либо бытия. Этот принцип — "ничто", принцип свободы. Свобода не может корениться в чем-то уже определившемся, в бытийном, она содержится в "ничто". Сотворение мира Богом — вторичный по отношению к "ничто" факт. Бог помогает воле стать добром, но он не в состоянии контролировать "ничто", принцип свободы. Бог свободен в своих действиях. Свободен в своих действиях и человек. Бог творит, творит и человек. В своей подлинной свободе человек божественен. Бог и человек есть Дух. Бог вполне реально присутствует в жизни людей высокой духовной силы, в добродетельной творческой деятельности человека. Ясно, что философ с таким мировоззрением не мог не быть противником тоталитарных режимов, лжи, зла, насилия и террора. Бердяев, которого, случалось, критиковали за романтизм и обилие далеко идущих и представлявшихся утопичными идей, убежден, что человек, будучи по природе своей существом свободным и творческим, преобразует мир именно в соответствии с принципами свободы и творчества. Всеобщее воскресение достигается не в революциях, не в технике, а в божественной духовной жизни.

Алексей Федорович Лосев соединил в своей системе три философские составляющие: феноменологию, диалектику и символизм. По Лосеву, самым благодатным объектом философского анализа и конструирования является не понятие, а эйдос, пронизанное смыслами живое бытие предмета. Понятие не "схватывает" сущность живой конкретности, это под силу только эйдосу, что впервые было постулировано в феноменологии Гуссерля. Однако мир состоит не из неподвижных эйдосов, он наполнен движениями, диалектикой. В соответствии с этим истинная философия неминуемо приобретает конструктивно-диалектический характер. Но Лосев в отличие от Гегеля использует диалектический метод для конструирования не только понятийного, но и эйдетического ряда. Движение, изменение эйдоса приводит к его инобытию, существованию в ином, а это есть символ. Диалектическая феноменология оказывается символизмом. В качестве сфер бытования символов Лосев рассматривает язык, миф, религию, искусство и философию. С неподражаемым мастерством использует Лосев созданный им метод — его можно назвать диалектико-феноменологическим или символическим методом — для анализа античной и возрожденческой эстетики. Особое внимание уделяет Лосев неоплатонизму, в том числе тому его варианту, который фактически составляет философскую основу православия. А.Ф. Лосеву удалось создать весьма своеобразную философскую систему, достоинства которой изучены пока недостаточно.

Для многих русских философов характерен идеал цельности, рассмотрение в единстве всех духовных сил человека: чувственных, рациональных, эстетических, нравственных, религиозных. Таково творчество славянофилов — В.С. Соловьева, С.Н. и Е.Н. Трубецких, П.А. Флоренского, Н.А. Бердяева, А.Ф. Лосева, Н.О. Лосского и др.

Но мир — это не просто целостность, а положительное единство (В.Соловьев). Чаще всего положительное единство понимается в русской философии как приоритет нравственных ценностей, религиозно-нравственного опыта жизни. Известный знаток русской философии отец Василий Зеньковский считал наиболее характерной чертой русской философии ее этический персонализм.

Этический персонализм, понятый в общественном контексте, приводит к принципу соборности. Соборность означает единство людей на основе их любви к Богу и предпочтения нравственных ценностей. Принцип соборности использовался многими русскими мыслителями в качестве основы для развития политических и правовых воззрений.

Принцип цельности в русской философии применительно к проблемам теории познания конкретизировался в сочетании чувственного, рационального и мистического. Часто основу познания видят в интуиции. Речь идет не об интеллектуальной интуиции Декарта, а о реальной интуиции, таком постижении внешнего, когда оно сливается с внутренним, психическим. В этой связи можно отметить, что в русской философии всегда достойнейшим образом было представлено интуитивистское направление. Интуитивистами были Н.О. Лосский, С.Л. Франк, А.Ф. Лосев, В.А. Кожевников и др.

В вопросе об истинности русские философы стремились соединить теоретический и нравственно-религиозный опыт. Истинность сближается с праведностью.

Итак, важнейшими характерными чертами русской философии являются принципы целостности, положительного всеединства, этического персонализма, соборности, реальной интуиции, истины-праведности. Разумеется, в данном случае перечислены лишь главные, основополагающие принципы русской философии. К тому же нет оснований считать этот список исчерпывающим суть русской философии.

Ныне часто говорят и пишут о необходимости возрождения русской философской традиции. Безусловно, такого рода идеи заслуживают всяческой поддержки. Только возрождать отечественную философию на новом этапе российской действительности нужно в наиболее продуктивном смысле, с использованием достижений современной мировой науки и философии.

Представленная панорама истории философских идей всего лишь вводит в круг философии, дает первое представление о ней. За две с половиной тысячи лет своего осмысленного развития человечество приобрело довольно солидный философский опыт, который описывается и обобщается в многотомных произведениях. История философских идей показывает, что ход истории сопровождается изменением стилей, парадигм философствования. Для каждой из исторических эпох — античности, средневековья, Ренессанса, Нового времени, современности — характерны особые способы философствования, между которыми сохраняется преемственность. Даже в одну и ту же историческую эпоху существуют различные философские школы и направления, представители которых во многом не согласны друг с другом. Философы делают, по сути, одно и то же общее дело, но к успеху ведут различные пути, которые способно освоить лишь человечество в целом, даже гениям философии это не под силу. Аналитическая философия, герменевтика, феноменология, марксизм — вот лишь некоторые составляющие современных философских воззрений, сильные и слабые стороны которых рассматривались выше. Как мы видели, ни у одного из современных направлений философии нет оснований претендовать на абсолютную истину, красоту, добро. Вследствие этого благородным делом является стремление усвоить положительные стороны самых различных философских направлений и школ.

Во Введении мы отказались от намерения дать краткое определение философии. Если же читатель неудовлетворен этим обстоятельством, то нам не остается ничего другого, как посоветовать ему еще раз перечитать Введение, но оценить его теперь в контексте курса истории философии. Выражаясь максимально лаконично, можно констатировать, что история философии выступает как школа мысли и чувства, школа ума и сердца. Философия всегда есть освоение ранее неизведанных вершин духовного творчества человека. Человек становится философом тогда, когда он, собрав воедино все самое лучшее в себе, объединив и синтезировав его, совершает духовный подвиг, достигает ранее недоступного ему, обретает новые ориентиры своей жизни, в том числе практической. Философия независимо от того, кто философствует, студент или профессор, всегда есть творчество, атака на неизведанное, достижение более глубокого понимания себя и других, мира в целом. Философствование есть подвиг объединившихся в благородном порыве ума и сердца, постижение новых целостных смыслов. Каково расстояние между философским подвигом и подвигом как геройским поступком? Мы предлагаем читателю выработать на этот счет собственные оценки. Во избежание всяких недоразумений отметим: философия не добивается приоритета над наукой, искусством, религией. Скромная в своих притязаниях философия, однако, имеет все основания утверждать, что, в ее собственных границах, в достижении положительного единства ей нет альтернативы.

После определения в курсе истории философии основных философских проблем, которые в данных рамках рассматривались односторонне, в основном с позиций определенного типа философствования, открываются возможности для построения систематического курса философии, к чему мы и приступаем. В этой связи выделены будут те вопросы философии, которые актуальны в наши дни. Каждый из этих вопросов постараемся проанализировать уже более разносторонне, нежели это делалось в курсе истории философии. Рассматриваемые вопросы будут объединены в систему. Изложение систематического курса философии мы начинаем с анализа метафизики. Речь пойдет о философских вопросах максимально общего содержания.