Земфира из Санта-Барбары

Нынешняя моя поездка привязана к поезду. Вот и приходится искать приемы, чтобы не усыпить читателя стуком колес и не набить оскомину однообразием письма, подобно «бликам солнца, что ласкают стены вагона». А это нелегко. Хочется просить о снисхождении… Произведения такого жанра, независимо от одаренности автора, будут страдать некоторой иллюстративностью. Даже такая классика, как «Путешествие из Петербурга в Москву», при всей драматичности ситуаций, вызывающих сочувствие, во многом грешит иллюстративностью.

Не думал, что на свете есть железная дорога, чья колея подходит к морской стихии ближе, чем колея дороги на Черноморском побережье Кавказа. И все-таки… мне кажется - сейчас пена прибоя, точно мыльным помазком, лизнет колеса поезда, идущего маршрутом Лос-Анджелес - Сиэтл, штат Вашингтон, что раскинулся на северо-западе страны, у тихоокеанского залива Пьюджет-Саунд… В Сиэтл мне не надо. Я высижу восемь часов этого маршрута до городка Салинос, где и встречусь со своей дочерью, - так было оговорено: к самому Монтерею, где проживала Ириша с семьей, поезд не подкатывает.

Первые минуты дороги меня искушала раздвоенность желаний. То ли подсесть к окну с правой стороны вагона и изучать взглядом «неосвоенные» ландшафты Лос-Анджелеса - городки Блеквуд, Сенчери-Сити, Санта-Барбару, - или, оставаясь на месте, у левого окна, созерцать океан… Благоразумие подсказывало: Лос-Анджелес скоро закончится, а океан будет со мной еще часа два, пока, судя по карте, колея не уйдет в глубь материка… Спор решили мои пристрастия, пристрастия мальчика, что жил на берегу моря. С детства я плавал в серо-зеленом, пахнувшем йодом Каспии, а яхт-клуб со своими парусными шверботами стал для меня родным домом лет с двенадцати…

Взор тянулся вдоль однообразно-спокойной спины океана, спотыкаясь о гранитные валуны, бока которых опоясывали какие-то водоросли, что колебались в накате слабого прибоя… Мне думается, в годы, когда прокладывали железную дорогу, океан не был столь опасно близок, он подкрался со временем. Или сейчас просто пора прилива, и, значит, мне повезло…

Бетонный мол серым языком лежал на поверхности воды, удерживая на самой оконечности белое строение непонятного назначения. Как такое хлипкое с виду сооружение сохраняется в шторма и ураганы, что нередко гостят в этих местах? А сама железнодорожная колея? Наверняка ее накрывает волной в непогоду. Стало быть, отменяют движение поездов? Последний ураган, которым отметила природа в этих местах конец второго тысячелетия от Рождества Христова, назвали Эль-Ниньо. Скорость ветра тогда достигала более двухсот километров в час, а дожди шли водопадом дней десять. Я в те дни с особым беспокойством вникал в телевизионные вести - в зоне Эль-Ниньо находился и Монтерей. Но все обошлось… В геологическом отношении - я, как геофизик-профессионал, закончивший Нефтяной институт, это знаю - система Кордильер по принятой возрастной классификации относится к Альпийской складчатости и является «молодым» горообразованием. В это славное семейство входят Кавказские горы, Альпы, Памир… В отличие от «старых» мудрых и спокойных гор, скажем Уральских, которые относятся к Герцинской складчатости, у «молодежи» процесс формирования не закончен. Поэтому они и бузят под воздействием подвижных толщ, так называемых геосинклинальных областей. В то время как неподвижные «платформенные» области - а земная твердь состоит именно из сочетаний этих двух тектонических образований - довольствуются своей спокойной старостью. И вспоминают те прошедшие миллиарды лет, когда они были такими же непоседами. Наиболее опасные зоны расположены на границе контакта геосинклиналей и платформ - вечный спор старости и молодости… «Молодые» пытаются наехать на «стариков», расширить свои владения. А «пенсионеры» стоят упрямо, не желая сдавать и пяди своей территории. Получается по украинской поговорке: «Паны дерутся, а у холопов чубы трещат»… Линия грозного тектонического разлома в этой части земного шара, названная Сан-Андреас, проходит через Лос-Анджелес и тянется до Сан-Франциско. Сан-Андреас не одинок, зловещие когти точит и другая тектоническая опасность, что затаилась под долиной Сан-Бернардино, - это стотридцатимильный разлом Сан-Ясинто, колебания почвы в этих местах происходят постоянно. Богопослушные католики, точно дети, доверчиво наделили грозные силы природы именами святых, в надежде облагоразумить молитвами природу, когда настанет час беды. Подсчитано, что если вероятность крупного землетрясения составляет для Сан-Андреас двадцать восемь процентов, то для Сан-Ясинто аж сорок три процента.

Природоохранный департамент Калифорнии выпустил Атлас зон повышенной опасности для Лос-Анджелеса. Многие горожане были недовольны. Не так-то просто будет продать недвижимость, если она стоит на линии тектонического разлома. Один сеньор построил большой ресторан, с автостоянкой и бассейном. И тут появляется Атлас, и мэрия накладывает вето на эксплуатацию ресторана - здание находилось в зоне опасности. Что решил суд - не знаю, но думаю, после такого паблисити никого и за уши не затянешь в этот ресторан…

Подустав от Эль-Ниньо, океан отдыхал. А хилое строение на краю бетонного мола сместилось к кромке оконной рамы, выставив на обозрение новый предмет: нефтяную вышку… еще одну… а дальше - целый куст - несколько буровых вышек на общем основании. Такой привычный пейзаж для человека, окончившего Бакинский нефтяной институт. Казалось, эти тихоокеанские нефтяные вышки волшебным образом переместились из каспийской дали… В 1923 году, когда в штате Калифорния ведать не ведали о морском бурении, в старом бакинском нефтяном районе Биби-Эйбате жил ослепший нефтяник Павел Николаевич Потоцкий. Инженер был одержим идеей - шагнуть за нефтью в море. Поначалу неподалеку от берега вбили деревянные сваи, установили буровую и нашли приличную нефть. Тогда и порешили отсыпать земляную дамбу к этой буровой. Слепой инженер ходил по стройке с мальчиком-поводырем и руководил работами. Умер Павел Николаевич в 1932 году, когда со дна бухты Ильича - так назвали отгороженный дамбой залив - были подняты тысячи тонн нефти. Потоцкого и похоронили на морском промысле, у основания первой морской буровой. С тех пор и началось… Нефтяные вышки уходили все дальше и дальше в море. Не обходилось и без трагедий…

Такого урагана давно не знал Каспий. Буровики, чтобы их не смыло волной, привязывали себя к стальным штангам вышки. Их так и унесло в море вместе со стальной громадой - всю бригаду Михаила Каверочкина, первого в мировой практике доставшего нефть со дна моря в 1949 году. И по улицам опечаленного Баку проносили пустые гробы… А в ста километрах от берега, в диком, часто штормующем Каспии, в месте, где затонули некогда семь кораблей, начали возводить город на сваях - «Остров семи кораблей». Нефтяные Камни. Город на стальных сваях, поднявшийся над морем на десятиметровую высоту, измеряется общей длиной эстакады в двести пятьдесят километров. Магазины, кафе, клуб, два кинотеатра, сад с высаженными в кадках деревьями. По «улицам» снуют вахтовые автобусы, технические и легковые автомобили с обычной городской прытью притормаживают у светофоров…

Может быть, и у берегов Калифорнии когда-нибудь возникнет подобный город, ведь нефти здесь должно быть много - геосинклинали, как правило, хранят пласты, насыщенные нефтью. Только американцы свою нефть берегут, не транжирят, скупают чужую у арабов, на головы которых нефть свалилась щедро, как солнце, - живи в безделье и купайся в богатстве.

В том же городке Сенчери-Сити, что входит в мегаполис Лос-Анджелеса, во дворе скромной школы обнаружили нефть. Школа через суд доказала, что это месторождение принадлежит ей, и сказочно обогатилась, а ученики хвастались тем, что стали акционерами нефтяной компании. Правда, месторождение прикрыли, следуя закону об ограниченной эксплуатации…

Бег океана за окном вагона замедлился. Приземистый вокзал резко белел в обрамлении пальм, азалий с яркими пятнами красных цветов и каких-то длинных, узких листьев, высоко растущих от самой земли, подобно застывшему зеленому фонтану. Санта-Барбара - часть Большого Лос-Анджелеса. Та самая Санта-Барбара, обитатели которой доводили до слез жалостливых моих российских сограждан, озабоченных судьбой героев телевизионного сериала куда больше, чем своей собственной. А возможно, моих сограждан утешало то, что «богатые тоже плачут», - как-никак равенство, все же есть на земле справедливость…

Надо, пожалуй, вдохнуть воздух Санта-Барбары, раз уж попал сюда. И я покинул отдыхающий вагон… Асфальт платформы был теплым и упругим, а грудь наполнилась прохладным океанским воздухом. Возможно, впрочем, воздух стекал с покрытых снегом вершин Кордильер… Девчушка лет пяти шустро семенила ножками, обутыми в розовые ботиночки, то и дело приседая и с любопытством заглядывая под вагон. Следом вышагивала молодая мама, хрумкая вафельным мороженым и приглядывая за дитятей. Я прошел мимо, ритуально улыбнувшись, и… замер в изумлении.

Много что удивляло меня на этой чужбине, но увиденное, а главное, услышанное меня поразило. В стороне, у металлической ограды, кучковалась группа людей. С первого взгляда я принял их за мексиканцев или индейцев - женщины в широких пестрых юбках, с платками на плечах, с россыпью золотых безделушек на шее и руках, и дети - босоногие, неумытые. В их быстрой, крикливой беседе проскальзывали… русские слова. Ба, да это цыгане! Настоящие цыгане, что табунами шастают по Невскому проспекту, ловя за подол простаков и обещая предсказать все повороты, что готовит им судьба…

На волне своего удивления я непроизвольно выпалил: «Чавелы?! Далековато вас закинуло!» Женщины едва пометили меня взглядом, не прерывая колготни, - им не в диковину встреча с россиянином на этой земле. Я смущенно переминался, чувствуя неловкость. Выручила меня пожилая цыганка, которая, отмахнувшись от подруг, шагнула ко мне со словами:

- Что, красивый, есть лишний доллар?

Я пожал плечами: деньги остались в вагоне - и слава богу, был у меня опыт общения с их сестрой, научен.

- В Ленинграде жил? Или в Москве? - участливо продолжила цыганка. - Вид у тебя больно мятый.

- В Ленинграде. А вы откуда? - встречно спросил я.

- Тоже из Ленинграда. В один с тобой ОВИР ходили. - Она смотрела на меня боком, словно большая пестрая птица.

- Неужели и здесь гадаете? - озадаченно спросил я. - И вас понимают?

- На английском и гадаем. Так лопочем, от местных не отличишь. - Женщина лукаво улыбнулась. - Где живешь, красивый, в Лос-Анджелесе? Нет? В гостях?!. Ну как там в России люди поживают? Хорошо? Ври больше! Будто мы не знаем, как там живут. Если уж цыгане поднялись всем табором, сюда подались - худо будет России, мы как крысы на корабле, слышал такую примету? - Она бросила взгляд поверх моего плеча. - Беги в вагон, а то останешься в нашем таборе, как Алеко, - помнишь, у Пушкина?

- Прощай, Земфира! - Я поспешил к вагону. Проводница, стоя у схода, терпеливо дожидалась меня и молодую мамашу, что пасла девчушку в розовых ботиночках. Мамаша никак не могла сообразить, куда деть недоеденное мороженое. Наконец пихнула его в карман куртки, подхватила малышку и шагнула к ступеньке схода… «Хорошо, что она не в штате Кентукки, - подумал я, поднимаясь следом за мамашей. - В Кентукки ее бы прижучили за мороженое в кармане…» Вообще некоторые законы штатов можно рассказывать, как анекдоты. Так, в Техасе запрещается разрисовывать чужих коров. А в том же Лос-Анджелесе, если муж поучает свою жену кожаным ремнем, превышающим в ширину два дюйма, то должен взять у жены письменное разрешение. А в штате Вашингтон жене законом запрещено во время танца делать более трех шагов назад. А в штате Вермонт женщины не имеют права пользоваться вставными зубными протезами без письменного согласия мужа. А в Канзасе нельзя ловить рыбу голыми руками. В Мичигане мужу принадлежат волосы жены - попробуй подстригись без разрешения. В том же Техасе нельзя ругаться рядом с трупом. В Айдахо запрещено дарить коробку конфет весом менее двадцати килограммов.

Если тринадцатое число месяца выпадает на пятницу, то все черные кошки в штате Индиана обязаны носить предупреждающий колокольчик. Но самый любопытный закон - причем федеральный - гласит о том, что запрещается по почте пересылать… дома! Такой закон ввели многоумные конгрессмены после того, как какой-то тип умудрился послать почтой, как бандероль, через весь штат Юта многотонное кирпичное здание, что нарушило нормальную работу тамошних почтарей… Каждый такой закон рождался на основании прецедента, что, кстати, является законотворческой практикой многих стран. Скажем, какой-нибудь много понимающий о себе янки, живущий в Индиане, в пятницу, тринадцатого числа, вышел ночью на улицу, наступил в темноте на черную кошку, упал, расквасил свой англо-сакский нос и стал требовать компенсацию у мэрии - случай вносят в законодательство, и баста!

Поезд двинулся, протягивая через экран вагонного окна асфальтовую платформу Санта-Барбары, ее двухэтажный вокзал с мавританскими порталами меж белых колонн, ограду, у которой по-прежнему толковали цыганки… Позже, когда я рассказывал знакомым об этой встрече, оказывалось, что она стала неожиданностью только для меня. В Америку действительно понаехало много цыган из бывшего Союза. Цыгане жили таборами со своей властью - бароном. Иногда женщины находили работу на сельскохозяйственных ранчо, но, в основном, гадали и водили за нос простаков. Мужчины перепродавали золотишко ювелирам, а главное - организовали свой «кар-сервис», стали таксистами. Их так и называли: «джипси-такси» - цыганское такси… Визиты цыган в пиццерии или кафе воспринимались тут как природное бедствие - цыгане вели себя, как в таборе: ели руками, плевали на пол, выбрасывали остатки пищи собакам, которые их всегда сопровождали, вызывая изумление даже у негров и пуэрториканцев, а этих ребят трудно чем-то удивить…

Эмиграция - не только физическое перемещение в пространстве, эмиграция - иное состояние души. Тяжесть эмиграции заключается в ломке душевного состояния. Но если душа привыкла к перемене мест, к постоянной кочевой жизни, то эмиграция - чистая условность. Цыгане принимают эмиграцию просто как дальний переход табора. И языковый барьер для них - не препятствие. Они как дети: язык приходит к ним с воздухом страны. Лишенные комплексов, цыгане не придают языку значения. Довольствуясь минимумом, они доводят язык до состояния какого-то образного понимания, нарушая все законы фразообразования. Язык для них не «башня», перед которой робеют эмигранты, язык для них - составляющая их мироощущения. Тем более в Америке и, особенно, в Нью-Йорке, где английский язык, под натиском эмигрантов со всего мира, нередко принимает сленговые формы. Если озвучить цифру «20» не по правилам английской морфологии и фонетики, трудноватой для многих иностранцев, а, скажем, как певучее «твони», а вместо непроизносимой для них цифры «30» сказать «твори», то жить в эмиграции становится уютнее. Конечно, «сие есть нонсенс», языковое трюкачество, но, тем не менее, язык, как форма общения, штука живая и подвержена всяким простудам. И может быть, существующий «американский» язык - не что иное, как английский, простуженный на эмигрантских сквозняках…

Девчушка в розовых ботиночках ходила по проходу вагона, пытливо разглядывая пассажиров. Розовый бант в белокурых тонюсеньких волосиках вызывал умиление. В кармане плаща я нащупал конфету, что положила мне в дорогу сестрица Мери, и, дождавшись, когда девчушка, кокетливо склонив головку, заглянула в пространство моего ряда, протянул ей гостинец, на обертке которого отдыхали знаменитые шишкинские медведи. Конфета была из «русского» магазина. Приняв подарок, девчушка убежала к маме, потом вернулась и протянула мне пакетик с жевательной резинкой. Проворно взобравшись на пустующее рядом кресло, она деловито развернула конфету. Вскоре я узнал, что ее зовут Лизи, ей четыре годика и едет она в Портленд, штат Орегон, к дедушке Крису… Конфета Лизи понравилась. Она отщипывала от нее небольшие кусочки и отправляла в рот, показывая меленькие зубки и не переставая рассказывать какую-то историю. Я слушал с умилением… Родных внуков у меня нет, есть два мальчугана - Максимка и Данечка, дети мужа дочери от предыдущего брака, два славных существа, добрых, крепких, настоящих янки, но прекрасно владеющих русским языком, словно живут они не в американской глубинке, а в Петербурге. Удивительно… Сплошь и рядом я встречал детей, которые в «солидном» возрасте покидали Россию и через несколько лет начисто забывали родной язык. А Максимка и Данечка, прожив на свете соответственно десять и восемь лет, пока Россию не видели, но много чего знают о далекой родине своих предков… Таков результат методики воспитания их отца, Андрея Фалалеева.