Овчарка Кортес-Кагор — четвертая и последняя моя розыскная собака.

Кому пришло в голову добавить к традиционной кличке название популярного некогда напитка — не знаю. Приобрели Кортеса через городской клуб и закрепили за молодым проводником Василием Кузнецовым.

Но характеры кинолога и Кортеса не совпали. Для такой серьезной собаки Василий оказался слабоват. Кортес-Кагор несколько раз набрасывался на него. И спасал кинолога только «глухой» намордник на пасти пса.

В питомнике знали, что Кузнецов не ладит со своей деревенской тещей и подшучивали:

— Тебе, Вася, только любимую тещу дрессировать!

— Погоняй-ка ее через двухметровый забор, по лестнице и в лабиринте.

— Только не снимай с нее намордник, пока она не отвыкнет от своих скобарских привычек…

Шутки шутками, но было очевидно: Кузнецов боится своей собаки. И как идти с ней на происшествие, если у него перед встречей с Кортесом лоб мокрый от страха?…

Начальник питомника Никифор Федорович Горбачев не сразу нашел выход. Поначалу хотел передать Кортеса за его сверхзлобу в охранный милицейский дивизион, сторожить городскую водопроводную станцию. Но потом вдруг круто поменял решение, и отдал приказ — закрепить Кортеса за мной. В придачу к уже числившемуся за мной Амуру… Хороший психолог, Горбачев, тем самым основательно задел мое профессиональное самолюбие.

И вот я знакомлюсь с Кортес-Кагором… Средних размеров двухлетний кобель, светломастный, в холке — 63 сантиметра. Нервная система, как говорится, будь здоров, вполне сформировавшийся характер. Недостатки — чрезмерное упрямство и сверхзлоба. Но недостатки ли это в нашем деле? Я, например, очень ценю злобных, отважных собак. Такие крайне надежны в розыскной работе, особенно при задержании вооруженных преступников. Кортес-Кагор совершенно не обращал внимания на выстрелы. Продолжал работу, как будто это всего лишь комариный писк… С таким четвероногим сыщиком стоило подружиться.

Кузнецов был рад, когда от него забрали Кортес-Кагора. Он получил взамен молодую собаку с покладистым характером и приступил к ее дрессировке. Я же узнавал новые подробности биографии Кортес-Кагора. Ничего обнадеживающего там не было. И наш ветврач. Кирилл Иванович Мелузов, открыл мне одну тайну. Кортес-Кагор, оказывается откусил указательный палец своей прежней хозяйке. И лишь быстрая и квалифицированная хирургическая помощь спасла ее от пожизненного увечья.

Так началась у меня «веселая» жизнь. Заступая на дежурство в Большом доме, я выезжал на происшествия с Амуром. А когда дежурил в питомнике — занимался дрессировкой Кортеса.

Однако, прежде чем приступить к ней, я вопросил вожатых собак и всех, кто будет дежурить в мое отсутствие, три дня не давать Кортесу пищи. Ставить только бачок с водой. А чтоб не позабыли — вешаю на вольер броское объявление: «Не кормить! Балдаев». Кортес, будто прочитав его, злобно рычит на меня, оскалив зубы, бросается на сетку…

На четвертый день впервые снова подхожу к вольеру.

— Здравствуй, Кортес-Кагор! — говорю ласково. И проталкиваю через сетку кусочек мяса. Даю ему обнюхать себя, повторяю: «Хорошо, Кортес, хорошо!».

Потом оставляю его в покое. Возвращаюсь минут через пятнадцать. Снова даю небольшие кусочки мяса и еще сахара. И всякий раз повторяю одно слово: «Хорошо!»

Для вечерней кормежки у меня целый план. Сначала кидаю через ограждение в дальний угол, к лазу в зимник, кусочек мяса. Кортес устремляется к нему. В этот момент я распахиваю дверь и ставлю на землю кастрюлю с ужином. Когда Кортес бросается к пей. дверь уже на запоре. Мой изголодавшийся ученик не просто ест свою похлебку, а буквально «молотит».

Чтобы забрать пустую кастрюлю, использую тот же прием, только на этот раз бросаю в вольер кусок сахара. Не избалованный лакомствами Кортес поддается искушению. Снова успеваю открыть дверь и забираю кастрюлю. Несу ее на кухню, как трофей. В общем, итогом первого дня общения с Кортесом я был доволен.

На другой день беру глухой намордник, по сути кожаный стакан с тонкими прорезями для воздуха, и кладу туда несколько кусочков мяса. Подношу его к сетке. Кортес тут как тут — уж очень вкусный запах…

Ну, была не была! Ведь когда-то это все равно придется сделать. Я осторожно приоткрываю дверь. Кортес тянется за лакомством и сует морду в «стакан», чтобы добраться до него… Кажется, получилось. Быстро закрепляю лямки намордника на шее моего строптивого ученика и захожу в вольер. Через отверстия проталкиваю в пасть тонкие, как карандаш, кусочки мяса. Кортесу это занятие по нраву. Он им увлечен, а я тем временем прикрепляю поводок:

— Ну что, Кортес, прогуляемся?

И мы действительно вместе выходим из вольера. Я поглаживаю его и повторяю: «Кортес, хорошо… Хорошо, Кортес, хорошо…» Встречные удивленно вскидывают брови. Неожиданно возникает Кузнецов. Бросает на меня взгляд, как на самоубийцу, и по моему взмаху мгновенно исчезает. А мы идем по питомнику. Вот уже миновали тренировочную площадку. Приближаемся к выходу. Неизвестно, что он выкинет в следующую минуту, но пока мой свирепый ученик мирно трусит впереди. И поводок у меня в руке…

Теперь Кортес знает: в глухом наморднике всегда есть мясо. И охотно сует в него морду. Это повторяется изо дня в день. Но я не расслабляюсь. Нахожу на складе электрошоковый аппаратик. И, выводя Кортеса на занятия, надеваю ему ошейник с контактами. На всякий случай.

Дней через десять замечаю маленькие новшества. При моем появлении Кортес начинает чуть помахивать хвостом. Узнает, значит, и даже здоровается. Хороший признак. По сравнению с трехнедельной кузнецовской эпохой — явный прогресс. Тот надевал ему аж металлический намордник, запихивая внутрь, по моему совету, сушеное мясо. Только вкусная приманка почему-то не помогала: Кортес буйствовал. А наказывать его неопытный кинолог не решался. Боялся вызвать бурное озлобление.

А мы приступаем уже к изучению команд (до этого мой предшественник так и не добрался). Начинаем с простейшего — «Сидеть!» Погуляем немного, побегаем и снова — «Сидеть!» Кортес команду выполняет. Не слишком охотно, но все же… И получает награду.

Еще немного погуляли. Опять «Сидеть!» И тут он бросается на меня! «Электрошок» с батарейкой в противогазной сумке висит у меня на правом боку: провода, прикрепленные к поводку, выведены на контакты ошейника, но, честно говоря, я не ожидал броска, думал, мы уже прошли стадию, когда такое может случиться. Прикрыв лицо локтем, успеваю все же нажать вторую кнопку. Кортес, ошарашенно подпрыгнув, с перекошенной мордой отскакивает от меня…

Вот так подружились! Теперь я точно знаю: не скоро он будет настоящим сыщиком, как Шафран или Амур. У него полно еще завихрений в башке.

Первое его нападение настраивает меня на жесткий курс. Меняю батарею в аппарате, и при следующем его броске нажимаю уже четвертую кнопку. Эта посильней. Извини, но коли ты хочешь сделать мне больно — придется сделать больно тебе… Но включаю не сразу. Даю шанс опомниться. Одну-две секунды. Резко угрожающе командую «Фу!» Но Кортесу очень хочется съездить мне лапой по лицу. И «четверка» снова идет в ход. Такие стычки повторяются восемь или девять раз. И каждый раз, когда он получает порцию тока, в глазах у него боль и недоумение… Увы, «шуточки» не проходят.

В итоге команду «Фу!» он-таки усваивает, и тогда происходит коренной перелом в наших отношениях. От лихой игры необузданных инстинктов пора перейти к серьезному сотрудничеству.

Однако аппарат с батареей пока не снимаю. Когда не действует ласка и лакомство — приходится снова обращаться к нему.

Кортес оказывается большим любителем подбирать с земли кости с мясом. Наверное, этим грешат все собаки. Однако собаке-сыщику такое не только не к лицу, т. е. к морде, но и по службе не положено, просто опасно. А если сочную косточку с мышьяком подбросит преступник? Получив два или три удара электрошоком, Кортес перестает подбирать мясо и кости где попало. Почувствовав на своей шкуре, что со мной шутки плохи, начинает четко выполнять команды, хорошо реагируя на интонацию моего голоса и жесты. Друзья-кинологи шутят: «В матче Балдаев-Кузнецов счет 1:0».

Вскоре замечаю один любопытный штрих.

Этот своенравный Кортес работает с радостью. И одновременно — с каким-то суровым старанием. Совместимо ли это? Только ли страх перед загадочным наказанием порождает его рвение, или он действительно почувствовал во мне хозяина? Но в любом случае это заслуживает поддержки и благодарности. После «уроков» глажу его по голове, как примерного ученика. Щекочу за ушами, потчую мясом и сахаром. И, наконец, произношу самое приятное для СРС, вечно находящейся в напряжении, «под командой» (как солдат «под ружьем»), долгожданное — «Гуляй!»

Медленно, шаг за шагом, движемся вперед. У Кортеса вырабатывается выдержка. Появляется вполне приемлемая дифференциация: по команде он быстро переключается с одной реакции на другую. На это уходит порядочно времени и терпения, по результат очевиден. С каждым днем все заметнее успехи в выборке «вещи с вещи». Твердую пятерку могу уже поставить за «выборку человека с вещи и со следа». Вообще, к моей радости, как оперативника, он очень заинтересованно работает по команде «След!». Значит, живет в его собачьей душе природный сыщик. А ведь могли с таким, еще нераскрытым даром, запихать «вахтером» на водопроводную станцию… И такая участь была ему уготована. Поскольку просто обожает наброситься на злоумышленника. Вернее, пока лишь на кого-то из моих помощников, прокладывающих след…

Причем на задержание идет с большим азартом, со всей своей неуемной злобой и мощной хваткой. Я научил его приему, которого нет в обязательном курсе. Передними лапами обхватывать ноги задержанного, как клещами. Затем — удар грудью и головой. И преступник повален на землю. Кортес-Кагор отлично овладевает и этим приемом.

Однажды опять ловлю себя на мысли: Кортес не просто старательно выполняет мои команды, он делает это весело. Значит, не страх движет им. А это — победа! Мой необъявленный поединок с предшественником, поединок с собственным самолюбием близок к завершению. Можно подвести кое-какие итоги.

Главное, чего удалось добиться — полное доверие. Исключительно ко мне. А для СРС это — первый закон. Ко всем остальным он стал еще более нетерпимым. Теперь Кортес ждет моего появления по утрам, весьма приветлив и даже ласкается. Наш курс обучения был довольно долгим. Как-никак — восемь месяцев. Вдвое больше, чем ушло на подготовку Амура.

Наконец, настает день, когда я решаю выехать с Кортесом на происшествие. Пусть небольшое, и выезд по сути пробный. Но пора ему начинать. Задачка почти из учебника физики: «Если в школьном физкабинете вечером стоял кинопроектор стоимостью 400 рублей, а к утру он испарился, то каким образом это могло произойти? Кортес-Кагор, к доске!» Показываю экзаменующемуся след от скольжения обуви на стене под окном первого этажа. Кортес встает на задние лапы и тщательно обнюхивает его. Вид у него при этом почти как у мистера Холмса. Не хватает лишь толстой линзы на длинной ручке в лапах и трубки в зубах.

Никаких особых подвигов он в этот день не совершил. Но запись в моем журнале все-таки осталась: «С помощью СРС Кортес-Кагора опергруппой задержан ученик восьмого класса этой же школы Сергей Е. Расследование ведет оперуполномоченный Василеостровского РОМ тов. Школьников…»

Первую свою задачу мой ученик решил успешно. И никто уже не мог сказать, что он годен лишь на то, чтобы облаивать случайных Прохожих у ворот… Так началась карьера этого великолепного сыщика.

Пока шла дрессировка Кортес-Кагора, на происшествия я выезжал с Амуром. Мне показалось — мои Амур и мой Кортес испытывают чувство ревности. Они всегда очень внимательно обнюхивали меня, улавливая незримое присутствие друг друга. Но через некоторое время привыкли, признали — у них общий друг, хозяин и дрессировщик.

Только продлилось это недолго. В мае 1966 года какой-то злоумышленник отравил в Выборге Ральфа — служебно-розыскную собаку проводника-кинолога Лазурова. Овчарка страшно мучилась. Кирилл Иванович выехал туда сразу же после телефонного сообщения. Однако спасти собаку не удалось.

«Вынужден тебя раскулачить», — предупредил меня вскоре Никифор Федорович. Я был уверен — речь о Кортес-Кагоре. Я ведь и получил-то его как добавку. Но я ошибся. Решено было отобрать у меня моего любимца — Амура!

Дня три я ходил сам не свой. А тут еще прикатил из Выборга Лазуров. Увидел меня — просиял. И я бы сиял, если бы мне предложили такую собаку. Обещал поставить коньяк. Я его послал.

Горбачев меня успокаивал: «Данцик Сергеевич, у Лазурова нет опыта дрессировки. Быстро и хорошо новую СРС ему не подготовить. Можно было бы ему передать Кортес-Кагора. Но ты же лучше меня знаешь, какой у него характер… Уживутся ли они?…» Он был прав.

Расставался я с Амуром с болью в сердце. Потом с полгода видел его чуть ли не каждый день во сне. Сколько вместе пережито… Сколько преступлений раскрыто…

А действительно, сколько?

В рабочем журнале у меня хранится отчет только за 1965 год. Выездов на место происшествий — 82. Амур вступал в дело, т. е. применялся по следу — 56 раз. Обыскивал местность — 22 раза. Конвоировал преступников — 12. Делал выборку человека с вещи — 11 раз. К уголовной ответственности привлечено задержанных нами преступников — 30. Возвращено имущества потерпевшим гражданам на сумму 2484 рубля, привлечено за мелкое хулиганство — 21. Привлечено к административной ответственности — 58. Возбуждено уголовных дел — 22. Общий срок заключения, полученный задержанными Амуром преступниками — 126 лет. Тогда считалось, что каждый зэк за свой рабочий день дает государству прибыль а среднем — 12 рублей. Отбросим отказников, дни болезни и отдыха. Тогда за 245 рабочих дней 30 «амуровских» зека принесут доход — 88200 рублей. А за 126 лет — 10 636 920 рублей.

Да что там цифры!.. Скучал я без него, и он без меня. Вести доходили. Только Амур — это не Кортес. И Лазуров в течение двух недель нашел к нему подход. Но первая неделя была для моего преемника, по его словам, сущим адом. Амур только неподвижно сидел в вольере и отказывался от еды. Хотя по своей натуре был очень подвижным и обжористым.

…Побег военнослужащего, да еще с автоматом, в те времена — супер-ЧП. Это случилось в ночь на 2-е июля 1966 года под Выборгом. Военные перекрывают дороги, патрулируют станции и полустанки.

Утром с Литейного выезжает и наша группа. Возглавляет ее Борис Сафронкин, капитан милиции, замначальника областного уголовного розыска. Состав: четыре опера и Кортес-Кагор. В машине есть даже рация.

Доезжаем до поста ГАИ у реки Рощинка. Новостей нет. Повернув направо, снова двигаемся по шоссе в сторону Выборга. Вскоре получаем сообщение по рации. Местные жители видели человека с автоматом где-то между речушками Дреша и Черкасовка. В этот район, площадью примерно 15 кв. километров, уже направляются опергруппы Выборгского райотдела внутренних дел и военные для прочесывания местности.

Мы тоже устремляемся туда. Прибыв на место, подключаемся к прочесыванию. Я иду впереди, с Кортесом на следовом поводке. Минут через двадцать сквозь редкий лес вижу, как навстречу появляется группа сотрудников милиции. А в ней — человек с овчаркой…

И эта овчарка вдруг завиляла хвостом и рванулась ко мне. Словно нашла того, кого все здесь ищут… Она подпрыгивает на передних лапах, радостно повизгивает. «Не забыл все же меня!» Даже сердце защемило. Конечно, это был мой старый, надежный Амур…

Кортес мгновенно насторожился. Шерсть на его загривке вздыбилась. Ревнует новый свирепый помощник или решил, будто чужая собака приняла меня за дезертира? Того, что ищут военные, ищет милиция…

Машу рукой Лазурову: «Отходи в сторону! А то наши друзья еще сцепятся!» Он уже сам вое понял и натягивает поводок с рвущимся ко мне Амуром. Вот-вот, брат, служба! Не постоишь и не повспоминаешь былое…

Теперь движемся метрах в двухстах друг от друга. За нами — оперативники. Лес болотистый, с зарослями кустарника. Пересекаем два ржавых ручейка, выходим к шоссе, у Поцелуевой горы. У обочины бронетранспортер с крупнокалиберными пулеметами и взвод солдат. Метрах в трехстах — еще взвод.

Район поиска сужается практически до одного километра. Я и Лазуров без слов ощущаем вдруг, что сейчас и Амур, и Кортес-Кагор не то на экзамене, не то на соревнованиях? Похоже, и наши СРС это понимают. Верхним чутьем по встречному ветру Кортес обнаруживает что-то на Поцелуевой горе. Двенадцатиметровый поводок натянулся. Короткий взгляд в сторону Лазурова. Амур тоже тащит своего проводника к горе. Это происходит почти одновременно. Сомнений нет — там прячется человек. Обе служебно-розыскные собаки обнаружили это почти секунда в секунду.

Поцелуева гора — на самом деле небольшая возвышенность, густо поросшая лесом и кустарником. Отправлять туда собаку одну — опасно. Разгорается спор с подошедшей группой. У всех наизготовке пистолеты Макарова.

— Пускайте собаку, что ей будет! — настаивает один из молодых оперов.

— Если дезертир там и у него АКМ, — резко говорю я, — то он сначала перестреляет наших собак, а потом и нас, с этими «пукалками».

Меня поддерживает Сафронкин:

— Зачем мы будем таких классных собак гробить, — замечает он. — Горушка не крутая. Есть бронетранспортер, есть пулеметы. Начнет бегун стрелять — колеса БТР сделают из него кровавую лепешку.

К нам подходит воинская патрульная группа. Шесть человек с офицером. Сафронкин сообщает ему о своем решении. Старший лейтенант дает солдатам команду рассредоточиться и посылает одного к бронетранспортеру.

Посыльный не успевает добежать, когда мы с Лазуровым, выдвинувшись вперед со своими СРС, замечаем, как на высотке вдруг, раздвинулись кусты. На опушке появляется паренек с автоматом. Готовимся к худшему, беря его на прицел. Но он отбрасывает оружие в сторону, поднимает руки вверх.

Приближаемся к нему. Он затравленно смотрит на Амура и Кортеса. Потом неожиданно говорит:

— Мужики, закурить не найдется? Сигареты все сосмолил…

Я достаю пачку и выталкиваю сигарету. Стоящий чуть поодаль Лазуров с Амуром бросает на меня осуждающий взгляд. Пользуясь правом старшего, я предупреждаю его упрек:

— Мы с тобой свое дело сделали. А с этим безусым первогодком пусть разбираются его командиры.

Виктор, так зовут дезертира, жадно курит, когда подбегает офицер с солдатами. Они забирают автомат и ведут Виктора к бронетранспортеру. Мы тоже выходим на шоссе, где тоже закуриваем с выборжанами и военными. Потом прощаемся. БТР с солдатами и машина районной опергруппы, где Лазуров с Амуром, едут к Выборгу. А мы с Кортесом направляемся в Питер…

Было приятно, что Амур попал в хорошие руки. Лазуров мне понравился, как человек и кинолог. Безупречно порядочный и отважный от природы. Мы еще встретимся не раз, по только в питомнике. Не раз он поблагодарят меня за Амура, будет приглашать в гости, в любимый Выборг. Жаль, что побывать у него мне так и не удалось.

Дезертира-первогодка Виктора Лапунова судил военный трибунал. Свой побег он объяснил разгулом дедовщины и издевательствами, которые были обычным делом в этой воинской части.

Для меня выезд памятен прежде всего встречей с Амуром. И еще — первой и единственной совместной работой двух подготовленных мною четвероногих сыщиков. Мне не было за них стыдно…

«Неужели не было ошибок, промахов, неудач?» — наверняка подумает дотошный читатель. Увы, были. Не раз отчет о выезде на происшествие можно было закончить хотя бы так: «Шафран потерял след» или «Кортес-Кагор потерял след». Забывается такое не скоро.

Итак, Кортес-Кагор потерял след… В моем рабочем журнале за 13 сентября 1967 года несколько дипломатично сказано: «СРС вывела опергруппу на пр. Героев и у д. 7 работу прекратила». Прочитав это, можно подумать: Кортес устроил забастовку?…

Поначалу все шло штатно. От теннисного корта на Трамвайном проспекте, д. 14, где обнаружили убитого, Кортес вывел нас к дому № 26. Шел он медленно, тщательно принюхивался, делая зигзаги по асфальту в два-три и четыре метра. За нами, чуть поодаль, следовал начальник 14-го отделения милиции Кировского РОМ Илья Котоман и пара его оперов. Илья Семенович — профессионал высшего класса, прекрасно владевший оперативной обстановкой на «своей земле».

Выходим на проспект Героев. Кортес несколько обеспокоен. У дома № 7 останавливается. Потом начинает ходить кругами, зигзагами — на всю длину двенадцатиметрового следового поводка. Безрезультатно. Нужный запах пропал. Исчез, растворился, затерялся, забился в какую-то щель, или перебит другими — более сильными.

След утрачен. Отстегиваю ко всем чертям поводок. Пускаю Кортеса в свободный поиск. Но вскоре он с виноватым видом возвращается ко мне, садится напротив и начинает скулить, как бы оправдываясь: «Город такой большой. А нос у меня такой маленький…»

Илья Семенович сочувственно наблюдает, как Кортес ищет потерянный след и скулит, признаваясь в бессилии что-либо сделать. Котоман подходит к нам. Но выглядит вовсе не удрученным.

— Кажется, я знаю, кто замочил этого мужика, — неожиданно говорит он. — Есть в этом доме один прохиндей, подучетник… Проверим?

Впятером поднимаемся на третий этаж. Открывшая нам женщина, словно обрадована:

— Вы к нему! — и показывает дверь в конце коридора.

Входим в комнату. По стенам кляксы, точки и запятые от раздавленных клопов. На столе немытые тарелки и пустые бутылки… Замка в дверях нет. Болтается плохо прикрепленная ручка. На кровати спит пьяный. Это и есть ранее судимый Цыганов. Капитан, схватив его за руку, поднимает с грязной постели, приказывает одеваться.

Цыганов, сидя на кровати с ботинками в руках и ошалело глядя на нас, пошатываясь, мычит:

— Начальник, а у тебя от прокурора на арест… есть бумага? Чтобы, значит, меня… забарабать в твою лягавку?

— Сюда сам прокурор пожаловал, — усмехается Илья Семенович и обращается ко мне: — Товарищ Балдаев, подойдите, пожалуйста, к этому вшиварю зачуханному с уважаемым товарищем прокурором!

Вместе с Кортесом прохожу от двери к кровати, где сидит Цыганов.

— Вам помочь обуться? — спрашиваю его как можно более вежливо, склонившись в полупоклоне. — Наш «прокурор» за пять секунд натянет на вас башмаки, и зашнурует. Он у нас большой специалист в этом деле!

Кортес, уставившись на Цыганова, предупредительно рычит, показывая клыки. Цыганов, уже чуть более осмысленно глядя на него, начал медленно натягивать ботинок…

Через неделю, в мое дежурство, Илья Семенович звонит в Большой дом и поздравляет нас с Кортесом: Цыганов раскололся, назвал еще трех дружков, один из них живет в доме № 26 по Трамвайному проспекту, куда и привел нас поначалу Кортес. У него найден нож, которым было совершено убийство на корте.

Почему же так трудно было работать Кортесу в тот вечер? Дело в том, что после убийства все четверо заходили в дом № 26. Кортес-Кагор взял след группы, вычленил запах Цыганова и привел нас к его дому. Но по какой причине он потерял там след? Это так и осталось для меня загадкой…

…Я не удивляюсь, когда капитан Борис Иванов вынимает из оперативной кобуры пистолет, хотя ночная дорога через совхоз «Пригородный» безлюдна. Затем — он дает команду Ильюшенко: «Достать оружие, загнать патрон в патронник и поставить пистолет на предохранитель». Капитан понимает, от кого сейчас зависит, отыщем ли мы подонка, нанесшего ножом удар в живот припозднившемуся прохожему? Это зависит только от четкой и спокойной работы Кортес-Кагора. И готов отойти на вторую роль — роль телохранителя четырехлапого сыщика.

Двигаемся мимо садовых участков молча. Но, я думаю, Борис вспомнил одну январскую ночь…

Девять километров шли мы тогда за Амуром по следу преступников, что совершили крупную кражу на предприятии. В поселке Каменка — из двора неожиданно выскочила собака и бросилась на Амура. Иванову пришлось ее застрелить. Иначе после стычки СРС было бы уже не до следа. Та же история — в Шувалове: выстрел… и мы продолжаем путь.

Не гуманно! Да, конечно. Но на всю жизнь запомнил я и другую ночь. Тогда вел нас по следу убийцы Шафран. И снова большой рыжий пес вылетел из-под забора и вцепился Шафрану в шею. От укуса находящуюся «при исполнении» СРС спас только толстый широкий ошейник. Я выстрелил псу в лопатку, оперативники — двумя выстрелами в голову прикончили агрессивную русскую гончую. Немного замешкавшись после нападения, Шафран по моей команде снова отыскал неуловимый, недоступный человеческим органам след. И через полтора километра подвел нас к обыкновенному, похожему на другие, стогу сена. Там и прятался убийца, недавно выпущенный из колонии.

Стрелял я в таких ситуациях не раз. Стрелял с нелегким сердцем. Но разве есть выбор? Вот что, к примеру, важнее: обезвредить двух мерзавцев, изнасиловавших школьницу в Смольнинском районе или потратить драгоценное время, вежливо отгоняя от Амура драчливую дворнягу?

…Кортес уверенно идет по следу. И выводит нас в поселок Каменка.

Третий час ночи, 14 октября 1967 года. Отправной точкой нашего движения стал перекресток улиц 2-я Никитинская и Главная в Коломягах. Закончится же оно, похоже, в воинской части. Это не было неожиданностью. На месте происшествия Кортес, пущенный на обыск местности, принес мне две фуражки с голубыми околышами. Внутри их капитан Иванов обнаружил инициалы владельцев, начертанные химическим карандашом.

Как только Кортес выбирается на грунтовую дорогу, я, по просьбе Бориса, отпускаю собаку с поводка. Даю команду: «тише!», чтобы показать молодому милиционеру Ильюшенко высший класс работы СРС. Кортес быстро приноравливается к скорости нашего движения. Даже останавливается метрах в тридцати и снисходительно поджидает.

Преступники махнули через забор, а мы идем к КПП. Там дежурят прапорщик и сержант. У сержанта вместо сапог на ногах старенькие кеды. Кобура у прапорщика болтается ниже ширинки. Форма измята, ворот распахнут. Красновато-синюшная физиономия делает его похожим на ханыгу-пропойцу, с которыми, увы, нередко приходится иметь дело.

— Вызовите нам дежурного по части, — обращается к нему капитан Иванов.

Прапорщик Рыбешников принимается звонить по телефону. Ему не отвечают. Он снова звонит. Идет уже пятый час утра, когда появляется наконец лейтенант. Форма изжевана. Сапоги в гармошку, как у деревенского гармониста, давно не видели обувного крема.

— Что вам здесь надо? — с порога заводится он. — Шляются по ночам! Да еще с собакой на привязи!

Ильюшенко еще недавно служил в конвойных войсках. Позднее, уже в 36-м отделении, он говорил мне: «Если бы не летная форма, я бы подумал, что это зачухованный зек-поднарник. Ну и морды у них! Только в бараке держать. Где-нибудь на дальняке, в тайге или тундре. Вот это «войско»!

Телефон у них тоже барахлит. Борис едва дозванивается в отделение. Сообщает, где мы находимся, и просит дать телефонограмму в прокуратуру ЛенВО. Чванливого дежурного по части очень обеспокоил этот звонок. Почувствовав это, Борис говорит:

— Раз сами не хотите помочь, вызовите командира части.

— Наш командир в отпуске, — отвечает лейтенант.

— Тогда вызовите кого-нибудь из заместителей!

Дежурный не спешит. Он и прапорщик с сержантом все посматривают на две фуражки у меня в руке. Собираясь выгулять Кортеса, я на всякий случай связываю их узким сыромятным ремешком, что ношу в кармане вместо наручников.

— Где вы их нашли? Зачем они вам? — спрашивает меня прапорщик.

— В милиции народ вежливый, — говорю я. — Все, что находим, всегда возвращаем хозяевам. Это наше правило.

Летуны явно тянут волынку. Сержант куда-то сбегал и, сняв кеды, вернулся уже в сапогах. Прапорщик застегнул мундир и подтянул ремень. Лейтенант приходит и уходит, каждый раз вызывая наружу прапорщика — «для переговоров».

Было ясно: они уже знают, чьи фуражки у меня в руках. Но никто не просит нас вернуть их владельцам.

— Мужики, может, вызовите сюда две головы для этих головных уборов! — предлагает им Борис Иванов.

— Не имею права! — заявляет лейтенант. — Вот прибудет замполит или помпотех, с ним и решайте.

Только к половине девятого приезжает замполит. И вслед за ним два военных прокурора — подполковник и старший лейтенант. Разговаривает с ними с глазу на глаз Борис Иванов.

Дело пошло. Живо построили на плацу чуть более ста человек. Все, как положено, в фуражках с голубыми околышами. Я не беспокоюсь — лишь бы собрали всех до одного.

Они, между прочим, уже успели позавтракать. А у нас — пустые желудки. Но если б и пригласили в столовую — мы бы отказались принимать пищу в такой шараге…

Настает наш выход. Я с Кортес-Кагором стою перед строем и толкаю речь. Про тяжкое преступление в Коломягах, про фуражки, найденные там Кортесом, и про то, как он сейчас мигом отыщет их владельцев. Советую этим ребятам выйти самим и сделать добровольное признание представителям военной прокуратуры.

В ответ — тишина. Замполит командует: «Построиться повзводно, в колонну. Дистанция — пять метров». Такой уговор у нас был, для облегчения работы Кортесу.

И тут возникает идея: показать им цирковой номер. Подмигнув Иванову, приближаюсь к первой шеренге.

— Разрешите на пять минут вашу фуражку.

— прошу курносого летуна.

Тот страшно смущается, краснеет. Потом быстро выполняет мою просьбу.

Я поднимаю его фуражку:

— Всем видно? Сейчас я дам понюхать эту фуражку Кортесу, а ее владелец может стать в любую шеренгу, на любое место. Мы с Кортесом отойдем пока в сторонку. Чтобы ни он ни я не видели, куда пристроился паренек. Для слабосоображающих: этот солдат, скорее всего, не сделал ничего плохого и собака при выборке будет работать в наморднике. А вот при опознании настоящего преступника — уже без него…

Возвращаюсь через пять минут. Все замерли. Нарочно медленно поправляю намордник, затягиваю ремешки потуже. Не спеша подношу фуражку курносого солдатика Кортесу. Командую: «Нюхай! Ищи!»

Кортес, словно сознавая ответственность момента, неторопливо продвигается вдоль первой шеренги. Он не спешит, основательно обнюхивая каждого. В гробовой тишине инспектирует первую, затем вторую и третью шеренги. Поворачивает к четвертой. Проходит вдоль нее метр или два и — замирает. Затем все происходит молниеносно. Два-три шага назад, разбег, резкий прыжок! — и лапы СРС обхватывают ноги солдатика. Удар грудью, головой — и «нарушитель» на земле. Кортес начинает его «молотить»…

Бросаются врассыпную сначала стоявшие рядом, потом в панике разбегаются остальные. В радиусе двадцати пяти метров вокруг летуна, которого пытается растерзать Кортес, не остается никого.

— Кортес, ко мне! — командую я, и СРС, бросив насмерть перепуганного солдата, подбегает и садится у моей левой ноги. «Сидеть!» — приказываю я и подхожу к герою эксперимента.

— Прошу извинить за этот горький опыт, — говорю я. — Вы вели себя мужественно. Ни единого крика. Вы отважный человек. Еще раз прошу прощения, — и возвращаю ему фуражку.

Действия Кортеса произвели фурор. Только что не аплодировали. Наконец, все успокоились. Беру у Иванова фуражку, поднимаю вверх:

— Вы все только что убедились в четкой работе служебно-розыскной собаки. Прошу выйти владельца этой фуражки и добровольно сдаться военным прокурорам!

Буквально через минуту из той же четвертой шеренги неуклюже вываливается летун с согнутыми в локтях и поднятыми кверху руками. За ним — второй. В таком же виде. На лице старшего лейтенанта из прокуратуры написано: «Ничего похожего еще не видел…» А подполковник — широко улыбается:

— Ловко, ничего не скажешь!

— Берите, они ваши! — говорю я.

Борис Иванов вызвал машину. Она прибыла на удивление быстро. Подходит дежурным по части, заискивающе извиняется за неласковый прием. И жена от него уходит, и вообще он «не в настроении». Ладно. Жмем ему руку. Отыскиваю «летуна-испытателя». В окружении солдат он повествует о только что пережитом ужасе. Кто-то хвалит его, кто-то — подшучивает. Летуны расступаются, и я еще раз при всех извиняюсь перед ним:

— Я сразу определил, что вы человек с крепкими нервами, поэтому и обратился к вам. Закурим?

— Не курю, — тихо, словно извиняясь, отвечает он.

В машине Ильюшенко, вспоминая наш с Кортесом «цирк», то и дело улыбается. А потом вдруг говорит:

— Хорошая сегодня ночь была. И утро тоже. Я обо всем батьке напишу. Пусть на селе тоже посмеются… У нас в конвое караульные собаки были, но они совсем другие.

Приехав в питомник, рассказал о происшедшем другу, старшему инструктору Владимиру Богданову. Он доволен, что все закончилось благополучно. Но предупреждает:

— Ты будь все-таки поосмотрительней. Они могут на тебя жалобу в прокуратуру накатать. Хорошо хоть военным юристам твой эксперимент понравился. Да и немудрено: они в своей практике с таким эффективным методом раскалывания преступников, пожалуй, еще не сталкивались…

Тонкую науку о запахах — одорологию — в Ленинградском уголовном розыске приветствовали немногие. Что, мол, нам хлопот мало: будем мы еще запахи от подошв всякой мрази в бутылки закупоривать! Но приказ есть приказ.

Я провел несколько занятий по министерской инструкции. Показал операм, как берутся образчики запахов со следов, как видимых, так и невидимых. Скажем, отпечаталась подошва на снегу, поднеси к следу капроновую (полиэтиленовых тогда еще не было) бутылку и втяни воздух, как жидкость в шприц. Заткни бутылку пробкой — и готово. Только руки не должны пахнуть бензином или табаком. Все просто. Раздал отделениям и поллитровые легкие бутылочки, тогда они были еще в диковинку.

Первый вызов «по науке» я запомнил на всю жизнь. Было это в ночь на 16 сентября 1967 года. Я дежурил на Литейном, и выехал с Кортесом по вызову в 36-е отделение милиции Выборгского РОМ. На столе капитана Бориса Иванова стояли знакомые капроновые емкости. Ночью ограбили продуктовый ларь от магазина № 26 Выборгского райпищеторга. Преступники изрядно натоптали на снегу. И Иванов вспомнил мои уроки одорологии. Наверное, впервые в истории ЛУРа были наполнены запахом бутылочки. В одной — запах со следа ботинка 40-го размера, в другой — 43-го. А через час, по заявлению граждан, задержали двух бомжей. Один из них — Захаров, четырежды судимый за кражи, второй — Галецкий, дважды судим. Теперь одорология и Кортес-Кагор должны были сказать свое слово. Предстояло сделать выборку и установить: причастны ли Захаров и Галецкий к ограблению ларька? Размеры их обуви были 40 и 43.

Разговор о предстоящей операции велся в присутствии Галецкого.

— Начальник! Давай бумагу! — вдруг раздался его громкий голос. — Следы 43-го размера — мои, и я не хочу испытывать судьбу. Меня при побеге такая же псина разделала… потом восемь месяцев на больничке проторчал. Хорошо еще совсем инвалидом не стал.

Ему дали бумагу, и он письменно признался в ограблении ларька, указав, где спрятано украденное.

С Захаровым пришлось повозиться.

Вторая емкость с запахом (так и хочется сказать «сорокового размера») хранила секрет.

На большой веранде 36-го отделения милиции (на Поклонной горе) собрали девять человек. Я разъяснил Захарову ситуацию. Его ли следы у Ларька или нет — определит служебная собака. Будет применен метод одорологии. И предложил ему встать в группу приглашенных граждан.

Кортес-Кагор понял — предстоит работа. Он медленно наполнялся злобой. Даже клацал зубами в глухом наморднике.

Пришли на веранду и человек «пять сотрудников милиции. Посмотреть — все-таки не каждый день такое зрелище. Был среди них и старшина-хозяйственник, давний друг капитана Иванова — еще в школе сидели за одной партой.

Я объявил собравшимся о начале «выборки» и попросил оставившего следы возле ларя на Большой Десятинной добровольно выйти из строя. Никакой реакции. Повторил призыв. Абсолютное молчание. Я поднес к носу Кортеса капроновую емкость и открыл пробку.

Кортес втянул запах и, получив команду «Ищи!», двинулся вдоль шеренги.

Захаров стоял последним. Кортес поравнялся с ним… Резко отступил назад… И через секунду, в прыжке, как клещами, передними лапами обхватил обе его ноги. Ударил головой, грудью и свалил его на пол!

Перепуганные добровольцы бросились врассыпную. И разбежались бы все, если бы предусмотрительный старшина не запер на ключ входную дверь.

Кортес-Кагор в глухом наморднике тщетно пытался хоть как-то ухватить клыком горло Захарова. А тот валялся на полу и что-то истошно кричал, пытаясь отбиться от собаки ногами, обутыми в кирзовые, еще лагерные сапоги.

— Ко мне! — приказал я.

Кортес оторвался от визжащего Захарова, нехотя подошел ко мне и сел рядом. Глаза его были налиты кровью. Он щелкал зубами и был чрезвычайно недоволен. Но дисциплина есть дисциплина.

Промахов за Кортесом не числилось. Но, по правилам, была необходима еще одна «выборка». Вторая и окончательная. Однако участники следственного эксперимента находились в шоке и категорически отказывались начать все сначала. Капитан Иванов, старшина и я принялись уговаривать их. Удалось это не сразу. Помогли своим личным примером зрители из сотрудников милиции. Они тоже встали в шеренгу среди граждан. Захарову я предложил выбрать любое место. Он мог даже окружить себя «толпой» из добровольцев, что он в конце концов и сделал.

Я уже собирался пустить Кортеса, как вдруг услышал:

— Товарищ Балдаев! Снимите с собаки намордник! — в приказном тоне обратился ко мне капитан Иванов. — Я знаю, что наши розыскные собаки не ошибаются.

— Правильно, — ответил я. — Моя собака не ошибается. Но вы представляете, что будет с подозреваемым? Он же через минуту станет инвалидом, а через две — Кортес просто разорвет его в клочья!

Капитан Иванов задумался, но ненадолго:

— Старшина! Принесите йод и весь имеющийся перевязочный материал! И позвоните в «скорую помощь»: пусть на всякий случай, пришлют машину.

«Добровольцы» слушали все это с видом обреченных на казнь. Каждый, я уверен, проклинал себя за согласие участвовать в таком оперативном мероприятии.

Появился старшина с большим никелированным медицинским ящиком, бинтами и тремя флаконами йода. Весело, как помощник палача, улыбаясь, отрапортовал:

— Скорая будет с минуты на минуту. Все готово…

Его прервал жуткий рев. Расшвыряв свою «охрану» на середину веранды вырвался Захаров. Его трясло. Заикаясь и страшно матерясь, он орал:

— Суки! Зверье проклятое! Человека готовы растерзать! Вам бы только замочить кого-нибудь, волки поганые! Ну — я! Я ломанул этот ларь! И за это вы, шкуры ментовские, меня хотите искалечить?! Загнать в инвалидный лагерь! Я — вор! И я требую сюда прокурора! Я — советский человек! А вы, мусора — все фашисты!

Диким взглядом он обвел опешивших милиционеров:

— А эти — гулеваны, фраера! Пришли, как в цирк! Поглазеть, как зверь будет меня раздирать. Всем вам крови охота!

И закрыв лицо руками, Захаров разрыдался…

Его увели. Метод одорологии доказал свою жизнеспособность.

После этой безобразной сцены все курящие задымили. «Добровольцы» давали выход эмоциям:

— Так этому ворюге и надо!

— Притворяется, подонок, на нашу жалость бьет!

— Нечего таких жалеть! Работать не хотят, любят за чужой счет жить.

Я заметил:

— Судя по татуировкам, он уже четыре раза судим, значит, вор в авторитете.

Заговорили и молчавшие до сих пор граждане:

— Отъел морду-то в тюрьме. Вон она у него какая гладкая да ровная…

— Такие гады меня прошлым летом в «Чародейке» обокрали.

Среди присутствующих и продавец злополучного ларя. Он узнал на Захарове свой серый пиджак из букле. И теперь просил то у Иванова, то у меня разрешения дать грабителю «по морде». Ему, конечно, отказали.

«Добровольцы» были в восторге от моего Кортеса. Говорили, что сначала опасались, а вдруг ошибется? Вдруг набросится и покалечит невиновного?

— Такого не бывает, — успокоил их я.

Но одорология не прижилась. По-моему, из-за слабой подготовки СРС в провинции. В Москве и Питере служебных собак обучали квалифицированно, а вот в глубинке — много хуже. Не исключаю и другого: не хотелось возиться оперативникам с какими-то там мягкими бутылками. А жаль…

В тот день, 8 марта 1968 года, мы с Кортесом завершали суточное дежурство на Литейном. Наш последний выезд был на территорию слюдяной фабрики, расположенную на Прилукской улице. Преступники, выбив филенки в двери, проникли в помещение клуба и похитили магнитофон «Яуза».

Кортесу я дал команду на обыск местности. Вскоре он отыскал возле забора шестигранный металлический стержень, которым была взломана дверь. С нами на это происшествие выезжал старший оперуполномоченный Решетов. Ему я и передал вещдок. Он помог через несколько дней раскрыть эту кражу.

Дежурство наше закончилось. В девять утра нас доставили на машине в питомник. Я поставил Кортес-Кагора в вольер. Потом накормил его и отнес на кухню пустую кастрюлю. Заглянул в дежурку. Там уже хозяйничал только что заступивший на дежурство по питомнику один из наших ветеранов, участник войны Александр Иванович Шанин. А на Литейный машина увезла моего сменщика, молодого кинолога Михаила Чаенкова. Сделав записи в своем «Журнале учета работы проводника розыскной собаки», который хранился в столе у дежурного, я, пожелав Александру Ивановичу спокойных суток, пошел к остановке 45-го автобуса, чтобы ехать домой и отоспаться…

Не знал я тогда, что запись, сделанная мною в журнале этим утром, будет последней.

Через двое суток, по графику, я приехал в питомник в начале девятого. Нам с Кортесом предстояло вновь отправляться на Литейный и заступать на вахту по городу.

Как и положено, захожу в дежурку. Навстречу мне поднимается какой-то необычно сумрачный майор Богданов.

— Держись, Дон Сергеевич, — говорит. — Твоего Кортеса больше нет.

Я опешил. Потом рванулся к вольеру, где два дня назад оставил бодрого и веселого Кортес-Кагора. Меня догнал Владимир Сергеевич Богданов. И по дороге рассказал, что произошло. При утреннем кормлении СРС Кортес-Кагор не вышел из зимника. Зная, как свиреп он ко всем чужим, не рискнули зайти в вольер, чтобы узнать, в чем дело. А когда приблизились к зимнику с внутренней стороны — обнаружили пса лежащим на полу.

Я шел будто в тумане. В зимник мы вошли вместе. Слезы невольно выступили на глаза и к горлу подкатил комок, когда я увидел моего Кортеса бездыханным. Я поднял его с пола, поцеловал в холодный нос. Из полуоткрытого рта были видны клыки в оскале. На морде — четкая печать страдания. Глаза были закрыты, шерсть взъерошена на загривке. Понес его в ветпункт. Там ко мне подошли начальник питомника, ветврач и дежурный Саша Чурбаков.

Я бережно уложил Кортеса на кушетку. На душе было сквернее скверного: губы, руки, плечи тряслись. Откровенно говоря, спустя годы я так не печалился, когда хоронил некоторых людей…

Пока Богданов из дежурки звонил на Литейный, чтобы прислали машину, Кирилл Иванович осмотрел моего Кортеса. И высказал предположение о причине гибели — заворот кишок.

Прибыл «газик» с Литейного. Я положил в него Кортес-Кагора. Последний раз погладил и обнял дорогого, до конца преданного друга. Кирилл Иванович предложил съездить с ним в Ветеринарный институт на вскрытие, но я отказался — смотреть, как будут его резать… нет, лучше не видеть.

— Поезжай-ка ты домой, — сказал мне Никифор Федорович. — Даю тебе три дня. Приходи в себя…

Жил я тогда на Звенигородской, в коммуналке. Соседом у меня был судмедэксперт Николай Живодеров. Он хорошо знал Кортеса. Не раз мы вместе выезжали на происшествия, когда дежурили на Литейном. Дружил я и с другим соседом — Вадимом Шмаковым. Вечером мы втроем и помянули моего Кортеса.

— А ты расскажи о нем, тебе и полегчает, — сказал Вадим.

Странный, наверное, это был рассказ. Признание в дружбе, что ли, к очень странному существу. У него ведь не было страха, но зато была звериная, людоедская злоба ко всем людям, кроме меня. Сняв ошейник, его можно было пускать на задержание хоть целой толпы. На чужие выстрелы он не обращал внимания. Но стоило мне сделать выстрел перед пуском на задержание — он просто зверел, словно понимал — друг в опасности и надо его выручать…

С тяжелым чувством ехал я в питомник. По сути, принял уже решение: уйти на оперативную работу, новую собаку не брать.

В питомнике я узнал, что диагноз Кирилла Ивановича подтвердился. И даже прояснилось, почему произошла трагедия. Оказывается, в мой выходной, после кормежки СРС, в питомник, по просьбе дежурного по ГУВД, пришла на экскурсию большая группа, школьников. Кортес-Кагор, увидев множество незнакомых, научал бешено кружить по вольеру и бросаться на металлическую сетку. Возможно, кто-то из ребят и подошел слишком близко к вольеру, возможно, и дразнили его. Стерпеть такое Кортес, с его злобой, жесткой оборонительной реакцией, был не в силах Можно только догадываться, какие пируэты и акробатические трюки он проделывал, чтобы добраться до чужаков-обидчиков. В результате — заворот кишок… После этого случая всякие экскурсии в питомнике были запрещены.

Горбачев предложил мне проводить занятия с четырьмя молодыми кинологами из города и области. Занятия шли успешно, но решения уйти я не менял.

Даже спустя много лет вспоминаю Кортеса. А в первое время после гибели он мне нередко снился… Все-таки есть в собаках что-то помимо инстинктов и рефлексов. Что-то необъяснимое.