16.

Мы еще им покажем!

Та зима почему-то тянулась ужасно долго, но Брыся больше не скучала. Новое собачье общество явно шло ей на пользу, и во многих вопросах она находила своих новых друзей гораздо более компетентными, чем я.

Например, уверенный в себе Энди никогда не лаял на тех, кто приходил к ним в дом. Он наблюдал за гостями издалека, иногда давал себя погладить и вежливо принимал подношения. А обаятельный Чарли завоевывал всех без исключения своей волшебной улыбкой. Йорка же вообще не спускали с рук, и он получил исключительное право питаться прямо с тарелок гостей. Недаром его хозяйка была заместителем мэра нашей деревни.

Брыся быстро сообразила, как невыигрышно она смотрится на фоне новых друзей, и теперь старалась никого не облаивать, а наблюдать за гостями издалека, как Энди, с застывшей на морде доброжелательной улыбкой. Иногда ей это удавалось, иногда — нет, но наши гости были приятно удивлены переменами и поздравляли меня с успехами в дрессировке. Я веселилась от души: моей заслуги в этом совершенно не было.

Робин приносил нам из мэрии разные интересные новости. Хозяйка часто брала его на работу, и он целыми днями сидел под ее столом. Раньше это ужасно утомляло маленького йорка, и он откровенно скучал, разглядывая ноги посетителей. Теперь же, когда Энди рассказал ему про разведку, Робин внимательно слушал и запоминал все новости и сплетни, которые могли заинтересовать собачью компанию. И, поскольку в мэрию частенько захаживали местные полицейские, он был в курсе даже криминальных новостей, не говоря уже про свадьбы, похороны и крестины, куда его регулярно носили под мышкой.

Брыся была по-настоящему счастлива: у нее появились друзья, которые любили в ней ее саму, а не свои ожидания или представления о ней. Однако, ее мир расширился совсем чуть-чуть: она оставалась все той же пугливой дикаркой.

Глядя на нее, я вспоминала мои первые годы во Франции: ни друзей, ни приличной работы, ни денег. Когда я поняла, что забрать Юджи во Францию получится гораздо позже, чем я предполагала, я совсем сникла.

Хуже всего было по ночам, когда чаша весов с надписью «возвращение» стремительно падала вниз под тяжестью аргументов, которые начинаешь учитывать, только лишившись их: любовь, дом, дружба… И еще там, в России, была Юджи — моя смешная, старая собака. Я решила съездить домой. Заблаговременно разослав резюме московским рекрутерам, я стала ждать вылета, до которого оставалось ровно тридцать дней.

Но судьба распорядилась иначе: на двадцать второй день ожидания в мою жизнь на вороном мотоцикле ворвался ЖЛ и больше не захотел оттуда выходить.

— Через неделю я лечу в Москву, но вернусь только при одном условии, — предупредила я его.

Он вопросительно поднял брови.

— С собакой.

ЖЛ только рассмеялся в ответ:

— Если бы у тебя было десять собак, я бы, пожалуй, еще подумал…

Я тут же позвонила в агентство и вписала в свой обратный билет «кокер-спаниель, тринадцать лет, двенадцать килограммов сверх нормы».

Она ждала меня почти полтора года. Скотина тихо терроризировала ее. Не со зла — из ревности. Она даже не подпускала мою собаку к нашей общей маме — моей и ее. Юджи смирилась и спала в коридоре, изредка получая возможность приютиться на чьих-нибудь коленях. Наверное, по ночам она думала: «Если это мама Скотины, то где же тогда моя?» Жаль, что собаки не говорят по телефону — я бы ей объяснила, что надо немного подождать. Я летела за ней в Москву и плакала от стыда.

А потом все постепенно наладилось. Мы переехали в дом к ЖЛ, где Юджи обживала мягкие кресла и где ее больше никто не гонял. Она спала у меня на коленях, сколько хотела, и гуляла в саду, где даже в январе зеленела трава. Я, не торопясь, искала интересную работу, а ЖЛ сыпал на меня, как из рога изобилия, самые разные развлечения — вечеринки, музыку, путешествия…

Теперь, глядя на Брысю, я думала о том, как важно иметь рядом того, для кого твой внутренний мир будет по-настоящему интересен. И как важно достигать чего-то своими силами: чтобы можно было собой гордиться, и чтобы тобой гордились твои друзья.

Я вдруг решила записать Брысю на выставку. Мне было все равно, победит она или нет: я знала по опыту, что когда перед человеком стоит серьезная цель, к достижению которой он упорно стремится, все остальное становится второстепенным.

— Ну что, хочешь попробовать? — спросила я Брысю, изложив ей идею.

— Не знаю, — смутилась Брыся. — А зачем мне все это надо?

— Если ты выиграешь, все будут тобой гордиться. Включая тебя саму.

— А если нет? — спросила она, волнуясь. — Если не выиграю?

— Ничего страшного. Может, выиграешь в следующий раз. И потом, если бы у тебя не было никаких шансов, разве бы я тебе предложила?

— Не знаю… — сказала она. — Это же тебе нужно, а не мне! Ты, наверное, поэтому и предлагаешь!

— А вот и неправда! У меня уже все есть — и призы, и почет. Это для тебя. Но если тебе неинтересно…

— А что мне надо будет делать, если я соглашусь?

— Научиться правильно бегать, стоять в стойке и не рычать на эксперта, который будет тебя ощупывать и осматривать.

— Не знаю, — повторила она, все еще сомневаясь. — Ты правда думаешь, что я могу выиграть?

— Правда!

— Ну, тогда я, наверное, попробую. Только если у меня не будет получаться, я не пойду на выставку, ладно?

— Отлично! — обрадовалась я. — Вот увидишь, тебе понравится! Если хочешь, начнем прямо сейчас!

Мы пошли на набережную, на самый дальний край деревни. Был вечер, и желтый свет фонарей отражался в сонной воде. Я достала из кармана пакетик с заранее нарезанным сыром.

— А-а-а! Мати-вация! — обрадовалась Брыся.

— Точно! — кивнула я. — Теперь смотри: твоя задача — бежать точно рядом со мной, не подпрыгивая. Ясно? Подпрыгивать нельзя ни в коем случае! Это правило номер один!

— А если я все-таки подпрыгну? — заволновалась Брыся. — У меня лапы сами подпрыгивают! Я даже им иногда говорю: «Ну что вы всё подпрыгиваете, лапы?» А они продолжают!

— А ты думай о победе, — посоветовала я. — А лапам говори, чтобы бежали рысью. Знаешь, как обидно, когда проигрываешь из-за каких-то там лап?

— Ладно, попробую. Ну что, побежали?

Мы помчались по асфальтовой дорожке вдоль реки. Брыся, закусив губу, сосредоточенно вытягивала лапы. Через несколько десятков метров мы остановились.

— Ну как? Пойдет? — спросила Брыся, переводя дыхание.

— Пойдет-то пойдет, — ответила я, — но больно уж у тебя серьезный вид! Выставка — это же шоу, праздник! Там надо улыбаться! Может, расслабишься?

— Если я расслаблюсь, они подпрыгивать начнут! — глядя на лапы, возразила Брыся.

— Ну ладно, беги пока так. А потом посмотрим…

Мы побежали обратно. Всю дорогу Брыся смотрела на лапы и что-то приговаривала вполголоса. Добежав до исходной точки, мы остановились, чтобы перевести дух.

— Ну как? Получается?

— Ага! — кивнула Брыся. — Я их уговариваю не подпрыгивать. Вроде, слушаются!

— Точно! Хорошо бегут! — я погладила ее по голове. — Может, хватит на сегодня?

— Нет, давай еще раз! — сказала Брыся. — А то надо закрепить полученный результат! С помощью мати-вации!

Мы побегали еще несколько минут и пошли домой. Брысе так понравилось разговаривать с лапами, что теперь она убеждала хвост держаться как можно выше в присутствии «зазаборных», а не трястись между ног, как обычно. Хвост слушался, а я поддерживала инициативу с помощью «мати-вации».

Так, разговаривая с хвостом, мы и вошли в деревню. В первом же дворе огромный доберман, удивившись такому смелому параду, не облаял ее, как обычно, а сказал вполне дружелюбно:

— Эй, мелочь! Ты что это тут ночью делаешь? И с кем это ты там болтаешь?

— Не болтаю, а беседую. С хвостом, — смутилась Брыся. — А что?

— Ой, умора, ой, не могу! — покатился со смеху доберман. — С хвостом она беседует! А что ты тут делаешь?

— Тренируюсь! — гордо ответила Брыся. — Для выставки!

— Ой, опять уморила! — заржал во все горло доберман и рухнул на клумбу. — На выставку собралась! Ты в зеркало-то себя видела?!

— Нет, а что? — насторожилась Брыся.

— Не слушай его, — мягко сказала я, — пойдем домой.

— Нет, а что!? — повторила Брыся, обращаясь к доберману, продолжавшему кататься по клумбе.

— Да ты же на чучело похожа! — вдруг заорал он и, подскочив пружиной, приземлился на все четыре лапы. — Ты же худющая, как щепка! И хохол на голове, как у попугая! И шерсть кудряшками! Какая выставка?! Не ходи! Все смеяться будут! Уро-о-одина!

Он громко заржал и опять рухнул на клумбу, дрыгая ногами. Брыся подняла на меня глаза, полные слез и немого укора. Сердце мое разрывалось, потому что я знала: в такой момент никто не может помочь.

— Брыся, — мягко сказала я, — я же тебе говорила, не слушай.

— Мама! — всхлипнула Брыся. — У меня правда вид, как у чучела? Зачем же мне тогда на выставку?!

Она заплакала. Доберман продолжал громко ржать за забором. Ему вторили соседские псы.

— Уродина! — неслось отовсюду. — Щепка! Чучело!

Я взяла ее на руки, крепко прижала к груди и укоризненно посмотрела на добермана.

— Псих ты, — сказала я ему. — Зачем тебе это надо?

— А чего она тут ходит? — ощерился тот. — Сидела бы, как все, за забором, дом бы охраняла! Так нет, на выставку ей надо! Тьфу! Фифа!

Прижимая к себе плачущую Брысю, я быстро пошла прочь. Я шагала по улице и думала о том, что в жизни каждого человека однажды встречается такой вот доберман. И что моими клиентами становятся те, кто однажды ему поверил…

Вскоре Брыся успокоилась и теперь просто тяжело вздыхала, положив голову мне на плечо. Она молчала и не хотела со мной разговаривать. Так мы и вошли в дом.

— Что случилось? — обеспокоенно спросил ЖЛ. — Вы же, вроде, тренироваться пошли?

— Да ничего страшного, ее опять облаяли…

Брыся посмотрела на меня, как на предателя, но ничего не сказала. Когда я спустила ее на пол, она молча залезла на диван и свернулась клубком в самом дальнем углу. Я села рядом и начала молча гладить ее по голове.

— Не поеду на выставку, — угрюмо пробубнила Брыся.

— Почему?

— Ты что — не слышала?! А если он правду сказал?

В ее глазах опять заблестели слезы.

— Я — тощая уродина! И шерсть кудряшками! И хохол! Зачем позориться?

— Ну, какая же ты уродина? — возразила я, приглаживая ее хохолок. — Ты не худая, а стройная, и шерсть мы тебе расчешем и уложим, и если я тебе предлагаю ехать на выставку, это значит, что ты вполне способна там победить.

— Не поеду, — замотала головой Брыся. — Все кончено.

— Ну, если все кончено, тогда, конечно, не надо никуда ехать. Но если кто-то тебе сказал, что ты — уродина, а ты поверила, то очень жаль. Ты пойди завтра, спроси Энди и Робина.

— Но они же друзья! Как ты не понимаешь! — возмутилась она сквозь слезы. — Они не скажут!

— Ну что ж, если тебя устраивает, что ты так никогда и не узнаешь, чего на самом деле стоишь, мне очень тебя жаль. Впрочем, не хочешь — не надо! Я тебя и так люблю…

Я потрепала ее по ушам и пошла на кухню готовить ужин. Брыся понуро поплелась за мной, повесив хвост между ног.

— А как узнать, но так, чтобы без выставки? — спросила она, садясь в углу.

— Никак, в этом-то вся и проблема. Твои друзья скажут, что ты — самая красивая, а враги скажут, что ты — жуткая уродина. А всем остальным — все равно. И только эксперт может сказать правду.

— Икс-перт? — спросила она. — Это кто?

— Человек, который знает о кокерах все-все.

— Я тощая… — упрямо пробубнила она. — И хохол…

Я пожала плечами и ничего не ответила, продолжая рубить овощи и проклинать противного добермана. Конечно, я могла бы отказаться от затеи с выставкой, но там Брыся могла увидеть положительные стороны общения с незнакомыми людьми и собаками… Кроме того, у нее была бы цель, которая позволит совсем по-другому относиться к своему окружению.

Но пока Брыся сидела в углу, уставившись в пол. Вид у нее был совершенно несчастный. Я бросила недорезанные овощи и села рядом с ней.

— Не переживай, — сказала я и толкнула ее плечом. — Это все неважно. Важно то, что у тебя есть я, а у меня — ты. Так?

— Так… — грустно согласилась она.

— А еще у тебя есть папа, Чарли, Энди и Робин. Так?

— Так… — согласилась она, не понимая еще, к чему я клоню.

— А еще к нам приходят гости и кормят тебя печеньем, хоть ты и кусаешь их за икры. Так? — сказала я и толкнула ее локтем.

— Так! — хихикнула она.

— А еще ты умеешь незаметно красть вещи! — засмеялась я. — Так?!

— Так! — радостно заорала Брыся и залезла ко мне на колени. — А с хохлом что можно сделать?! А то он мне надоел!

— Вообще-то, я собиралась сделать тебе настоящую прическу. Уже и ножницы купила, и шампунь… Теперь, наверное, и смысла-то никакого нет? — сказала я, отбиваясь от ее слюнявых поцелуев.

— А ты точно его сострижешь? — спросила она, оторвавшись от моего лица.

— Конечно! — сказала я, вытирая щеки. — Но дело не в хохле. Ты это потом поймешь…

Узнав, что скоро у нее будет настоящая прическа, Брыся повеселела и помчалась играть с ЖЛ в придуманную ею игру под названием «как-можно-более-незаметная-пропажа-личных-вещей-ЖЛ-прямо-из-под-его-носа».

Пока они развлекались, я включила компьютер и, открыв уже изученную мной вдоль и поперек страницу, записала Брысю на ее первую выставку. Действовать надо было как можно быстрее — оставался месяц. Я решила возить ее на машине, чтобы больше не встречаться с «зазаборными».

Мы долго и упорно тренировались, и вскоре прогресс стал очевиден: Брысины движения сделались плавными, она больше не закусывала губу, когда бежала.

За неделю до выставки я объявила Брысе, что настал час стрижки. Осознав всю важность предстоящего процесса, Брыся дала себя помыть, завернуть в полотенце и уложить на диван — обсыхать. Я включила ноутбук, где на прямой связи дежурила Марина, и пристроила его рядом со столом.

— С чего начнем? — спросила я Брысю, ставя ее на стол. — С хохла?

— Только покороче стриги, — потребовала Брыся. — А то он мне страсть как надоел.

Я высушила ее феном, расчесала и распрямила все упрямые кудряшки. Серебро ее шерсти заблестело, переливаясь под светом ламп.

— Давай сюда свой хохол! Сейчас отрежем…

Она послушно подставила голову. Ее кудри белым кружевом посыпались на стол. Потом стрижка пошла своим чередом, и через три часа я чувствовала себя по меньшей мере Пигмалионом: из бесформенного клубка шерсти постепенно проявился настоящий кокер — квадратный, с красивой головой и удивительно элегантными линиями плеча и шеи. Я сделала несколько фотографий и послала их Марине. Брыся, пользуясь передышкой, носилась по дому и разглядывала себя в зеркалах.

— Иди-ка обратно на стол, — позвала я ее, закончив обсуждение деталей. — Надо еще задние ноги доделать. Никак не пойму, как их правильно стричь…

— Нет уж! — возмутилась Брыся. — Ты сначала пойми, а потом стриги! А то будет некрасиво! Видишь, какие у меня ушки хорошенькие? Если ноги испортишь, я на выставку не пойду!

— Ладно, — согласилась я. — Давай ноги на завтра отложим.

Тут как раз ЖЛ вернулся из магазина. Брыся помчалась здороваться с ним и показывать новую прическу.

— Ох, какая стрижка! — восхитился ЖЛ, разглядывая собаку со всех сторон.

— Надо только ноги доделать, но мы это на завтра отложили, — сказала я. — Нравится?

— Очень! — кивнул ЖЛ.

— Ага! — страстно закивала Брыся. — Хохол отрезали — и сразу, нате вам! Красиво!

— Брыся, иди, покажись Энди и Робину. А то они тебя еще со стрижкой не видели! — сказала я и открыла дверь в сад.

Брыся кивнула и умчалась в темноту. Из глубины сада донесся лай и шуршание.

— Они сказали, что им нравится! — гордо сообщила Брыся, ворвавшись обратно на кухню. — Они уверены, что я победю!

— Смогу победить, — поправила я.

— Вот я и говорю — победю! — воскликнула Брыся и взобралась, как кошка, на спинку дивана. Вид у нее был решительный. — Мы еще им покажем!

— Кому? — удивилась я.

— Зазаборным! — рявкнула Брыся всем горлом, как учил Энди. — Покажем!

— Покажем, покажем, — согласилась я. — Только перестань, пожалуйста, кусать спинку дивана.

— Ой, — смутилась Брыся, отпустив ни в чем не повинную спинку. — Я просто представила, что это ухо одного из «зазаборных»…

Мы поболтали еще немного и пошли готовить ужин. ЖЛ достал из холодильника мясо, и Брысе тут же выделили большую кость с обрезками. Довольная, она скрылась с ней под столом. Не торопясь, мы зажгли свечи и открыли бутылку прекрасного бургундского. Вечер удался на славу.