Глава 5

FIASCO

Вторник 12 апреля 1994 года запомнится в мире производных как несчастливый день: именно в этот день появились сообщения о первых крупных потерях на производных бумагах. Мы в ШП были настолько горды своими недавними успехами, что поначалу даже и не заметили этого события.

Сообщения гласили, что компания Gibson Greetings, Inc. из Цинциннати, третий в США производитель поздравительных открыток, потеряла 20 миллионов долларов на сделке с Bankers Trust, которая называлась «неформальный процентный своп». Gibson намекала на эти потери еще месяц назад, когда довольно спокойно объявила об утрате трех миллионов.

Взрывная волна пробежала по всему финансовому миру. Старший финансовый управляющий Gibson Уильям Флаэрти всячески старался замять скандал: «Мы, — заявлял он, — считаем этот эпизод совершенно второстепенным и впредь комментировать его не будем». Но фондовый рынок отреагировал иначе: акции Gibson упали на 8% по сравнению с 12 апреля. Юрисконсульты компании из Taft Stettinius & Hollister со своей стороны заявляли, что изучают детали сделки, но комментариев тоже дать не могут. Энтони Уэйнрайт, один из управляющих Gibson, высказывался в том духе, что свопы были якобы незаконными, а главный управляющий Бенджамин Соттайл утверждал в пресс-релизе: «Компания больше не должна попадать в такое положение — Bankers Trust соблазнил нас на сомнительное дело. Теперь мы рассматриваем только безукоризненные варианты». Ходили слухи, что Gibson собирается подать на ВТ в суд.

В свою очередь, Bankers Trust выпустил краткое заявление, в котором утверждал, что его сделки с Gibson были законными и корректными. Ко всеобщему удивлению, выяснилось, что крошечная Gibson Greetings занимается свопами давно: согласно годовому отчету компании за 1993 год, она уже тогда имела своповый портфель на 96 миллионов долларов по сравнению с 67 миллионами в 1992году. К сожалению, в свопах она разбиралась не так хорошо, как в поздравительных открытках: результаты, мягко говоря, не впечатляли, а в конце 1993 года свопы принесли миллион убытка.

Выяснялись все новые и новые факты. Так, я узнал, что в начале 1994 года Gibson купила у Bankers Trust два новых свопа, которые и вызвали провал. В одном свопе Gibson понадеялась (и ошибочно) на то, что ЛИБОР (лондонская межбанковская процентная ставка)1  не поднимается выше 3,9%. На каждой сотой доле процента сверх этого компания теряла 72 тысячи долларов. В другом свопе она понадеялась (и опять ошибочно) на то, что разница в доходности облигаций Казначейства со сроком погашения в 2005 году и свопов такого же срока действия не будет сокращаться. Если же разница оказывалась меньше 33,5 базисных пункта, то на каждом базисном пункте Gibson теряла 746 тысяч; потери достигали максимальной величины при сокращении разницы до 20 базисных пунктов. ВТ оценивал общие потери Gibson на этих свопах в 19,7 миллиона долларов, а сама компания объявила о максимально возможных потерях в 27,6 миллиона. Никто не сделал никаких заявлений по поводу целей этих операций. Никто не удосужился объяснить, какое хотя бы самое приблизительное отношение ставки Gibson могут иметь к поздравительным открыткам.

В тот же день, 12 апреля 1994 года, стало известно о другой потере на производных: Procter & Gamble Company (Р & G), старинный производитель гигиенических продуктов с полуторавековым стажем, объявила, что расходы по ликвидации двух убыточных процентных свопов (тоже с Bankers Trust) составят 102 миллиона долларов. Это были самые крупные убытки на производных, о которых когда-либо сообщала американская промышленная компания. Председатель Совета директоров Эдвин Арцт признал: «Такие производные — крайне опасная вещь. Мы крупно прогорели и ни на что подобное больше не пойдем». Р & G тоже намекала, что может подать на Bankers Trust. Финансовый директор Эрик Нельсон объяснил собравшимся в конференц-зале аналитикам, что сложность упомянутых свопов шла вразрез с политикой P&G по производным. Он утверждал, что эта политика ориентирована на «прозрачные и элементарные» свопы и что в портфеле компании больше нет и никогда не будет сложных свопов. Так и оставалось неясно, кто же в Р & G несет ответственность за убытки. Казначея компании Раймонда Мейнса (который и отвечал за портфель) тихо перевели на «специальную должность».

Bankers Trust выпустил еще одно краткое заявление, где утверждалось на сей раз, что банк полностью информировал руководство Р & G обо всех деталях сделки, «настоятельно и официально» предложил ему закрыть свопы, когда процентные ставки стали расти, но руководство P&G не последовало этим рекомендациям. ВТ предстояла непростая защита, ибо он был известен как продавец самых сложных производных. Репутацию банка я хорошо узнал на собственной шкуре, когда несколько лет назад во время собеседования «потерял» там миллиард. Bankers Trust считался одним из основных продавцов всевозможных экзотических опционов и свопов, в нем же были изобретены многие сложные долговые производные. Десять с лишним лет назад банк решил, что ему трудно бороться с более крупными собратьями за индивидуальных клиентов, закрыл часть отделений и переключился на ценные бумаги и консультирование крупных корпораций. Продавая производные таким корпоративным клиентам, как Р & G, он сделал себе состояние, и вот теперь неправедные богатства ВТ становились естественной мишенью для органов надзора и обманутых покупателей. Когда Р & G заявила о потерях, ВТ расплывчато намекнул, что свопы составляли лишь сравнительно небольшую часть портфеля Р & G.

Оказалось, что Р & G, как и Gibson, покупала производные уже давно, но только в более крупных размерах. В отчете за 1993 год компания объявила, что на 30 июня 1993 года она имеет на внебалансовых счетах контракты по производным на 2,41 миллиарда долларов против 1,43 миллиарда в 1992 году. Иными словами, к 1994году компания оказалась завязана на производные в таких масштабах, что покупатель ее акций ставил уже не столько на рост продаж стирального порошка, сколько на падение процентных ставок в США и Германии. Бремя всех подобных сделок перекладывалось на акционеров Р & G. 12 апреля могло бы стать для компании хорошим днем, ибо ее квартальный доход вырос на 15%; но фондовый рынок не простил Р & G убытков на производных, и акции компании пошли вниз.

Один продавец, которого Morgan Stanley недавно взял из другого банка, признался, что наварил миллионы, продавая Р & G замысловатые производные. На одной сделке он вообще имел 2,5 миллиона — когда Р & G купила нечто под названием «квантированный своп с плавающей кривой доходности и фиксированным сроком погашения» (что бы это ни значило). Его выводили из себя заявления Р & G, которая будто бы не представляла себе последствий таких сделок; другие продавцы были с ним полностью солидарны. Бидьют Сен выразился так: «Это вроде жалоб мужика, который затащил к себе в постель кого-то в женской одежде, а потом обнаружил, что лег-то с мужчиной». Он обозвал Р & G паршивыми козлами и посоветовал нам пощипать их акции.

Два упомянутых события вызвали незамедлительную реакцию других компаний. 14апреля казначей DuPont Джон Сарджент заверил руководство компании, что целью ее политики в области производных не является получение прибыли. Colgate-Palmolive Company выступила с заявлением, что ее операции с производными «направлены на снижение финансового риска, а не на получение прибыли». Финансовый директор Scott Paper Company Базил Андерсон сказал, что пример Р & G способен «скомпрометировать легитимное использование производных» и что Scott имеет специальную компьютерную систему, которая «непрерывно контролирует состояние портфеля компании».

Некоторые фирмы получили упреки за чрезмерное пристрастие к производным. Аналитик компании McDonald & Company Дейвид Гаррити обозвал «Большую автомобильную тройку» лицемерными банками, маскирующимися под производственные компании. Действительно, у них было немало финансовых дочерних предприятий. Так, Chrysler Financial Corporation, дочерняя компания корпорации Chrysler, имела процентные свопы на 1,5 миллиарда долларов, валютные— на 535 миллионов, а ее «батюшка» Chrysler держал таковые еще на миллиард. Даже Goodyear Tire & Rubber Company располагала портфелем производных на 500 миллионов. Спрашивалось: кто же вообще не держит производных?

Попутно выяснилось, что предостережений по поводу возможных потерь тоже хватало. Еще в январе 1992 года Э. Джералд Корриген, тогдашний президент Федерального резервного банка Нью-Йорка, предупреждал, что серии крупных потерь на производных могут вызвать «эффект домино» и спровоцировать кризис всей финансовой системы. Корриген сказал, что свое предостережение он рассматривает как «выстрел на весь мир, который можно услышать повсюду».

Несколько месяцев спустя тот же Корриген «стрелял» вовсе не так далеко. Когда Goldman Sachs, главный соперник Mogran Stanley, нанял его в качестве советника по международным делам, Корриген уже не делал резких заявлений и в апреле 1994 года опровергал свои прежние высказывания: «Производные, подобно защитникам Национальной футбольной лиги, притягивают к себе больше надежд и проклятий, чем заслуживают. Защита — это всегда игра». Но и в отсутствие Корригена продолжались предостережения со стороны прочих членов Совета Федеральной резервной системы, в том числе Сьюзен Филипс и Джона Ла Вэра.

Как раз накануне злополучного 12 апреля члены Комиссии по ценным бумагам и биржам неустанно твердили о грозящей опасности. Картер Виз предупреждал, что для рынка производных «часы уже запущены», и приводил в доказательство годовой отчет Bankers Trust, в котором фигурировали производные почти на два триллиона долларов. Другой член комиссии, Ричард Роберте, выразил убеждение, что «некоторые производные продукты задуманы, безусловно, ради крупных прибылей фирм, торгующих этими бумагами, а отнюдь не ради удобства покупателей». Бывший председатель комиссии Ричард Бриден выступал с похожими предостережениями, а действующий председатель Артур Левитт заявил в Ассоциации дилеров ценных бумаг (Public Securities Association) буквально следующее: «Мы рассматриваем создавшееся положение как чрезвычайно серьезное и сделаем все возможное, чтобы брокеры воспринимали его с такой же серьезностью». 11 апреля к ним присоединился руководитель Главного валютно-финансового управления (Comptroller of the Currency) Юджин Людвиг; по его мнению, речь должна идти «о махинациях с производными».

Со своей стороны, Майкл Липпер, глава компании Lipper Analytical Services, консультирующей фонды, недвусмысленно предупредил, что все предостережения касаются и взаимных фондов: 475 из 1728 акционерных, облигационных и сбалансированных фондов инвестировали в производные миллиарды, но такие вложения «имеют свойство магически исчезать» именно тогда, когда фондам нужно отчитываться перед пайщиками. Хотя государственное регулирование запрещает взаимным фондам приобретать производные на взятые в кредит деньги, Investment Company Institute, группа взаимных фондов в Вашингтоне, объявила, что взаимные фонды имеют производные на 7,5 миллиарда долларов (2,13% всех активов); более того, они держат еще и специальные производные, то есть структурированные облигации, в том числе и PERLS, на 1,5 миллиарда. Например, фонд Asset Manager общей стоимостью 10 миллиардов, принадлежавший компании Fidelity Investment, в последнем квартале 1993 года вложил 800 миллионов в структурированые облигации, включая долговые производные, зависящие от колебаний финских, шведских и британских процентных ставок. Облигации, привязанные к канадской процентной ставке с 13-кратным повышением, за 1993 год поднялись на 33%, но за четыре месяца 1994 года рухнули на 25%. Хуже всего было то, что профессиональные объединения фондов, по-видимому, даже и не догадывались, что покупали облигации PLUS.

Разумеется, до 12 апреля 1994 года голоса в защиту производных были почти столь же многочисленны, как и сейчас. Вице-президент бостонского отделения Fidelity по развитию высказался, в частности, так: «Asset Manager создан для людей, которые отличаются известной консервативностью». Но всех превзошла Джоан Медеро, юрисконсульт Onick, Herrington & Sutcliffe и бывший генеральный консультант Комиссии по торговле товарными фьючерсами (Commodity Futures Trading Commission), заявив: «Я не думаю, что нужно усилить регулирование, ибо глубоко убеждена, что от жесткого регулирования рынки не становятся более эффективными».

К 12 апреля, когда вскрылись первые потери, конгресс был уже настороже. В тот же день представитель демократов Генри Гонзалсс (в то время председатель сенатского комитета по банкам, финансам и городскому хозяйству) обнародовал свой законопроект о производных; в частности, он предлагал изучить вопрос о введении налога на спекуляцию производными и принять закон, запрещающий их «недобросовестное использование». Его поддерживали Эдуард Маркей и другие демократы. Маркей распространил заявление, где указывал, что весьма озабочен тем, как рынок производных расширился, выйдя за рамки группы искушенных финансовых посредников и 100 крупнейших компаний и охватив мелких и менее опытных конечных пользователей — будь то корпорации или муниципальные власти. Еще 6 апреля Маркей попросил Комиссию по ценным бумагам и биржам обратить более пристальное внимание на производные, подчеркнув, что его особенно беспокоит возможная связь между ними и скачками на рынках акций и облигаций. Республиканец Джим Лич заметил, что необходимо тщательно сопоставлять размеры контрактов с размерами компании и что ответственность должна лежать на всем Совете директоров. Гонзалес суммировал тревогу конгресса так: «Нельзя ждать, пока катастрофа разразится; мы должны продемонстрировать финансовое лидерство Америки и принять упреждающие меры».

На следующий день, 13 апреля, Банковский комитет в связи с опасностью ситуации вызвал для показаний уроженца Венгрии Джорджа Сороса, возглавлявшего объединение фондов Quantum Group с более чем 10-миллиардными активами. Сороса можно считать если не самым умным, то по крайней мере самым богатым экспертом по производным, a Quantum за свою 25-летнюю историю проявил себя как мировой рекордсмен по инвестициям.

Сорос не отрицал, что взрывообразньгй рост производных, безусловно, таит в себе опасность для инвесторов: «Их [производных] слишком много, и некоторые так сложны, что связанные с ними риски могут быть недоступны пониманию даже самых искушенных инвесторов». Он признал, что есть производные, созданные специально для того, чтобы позволить организациям-инвесторам поиграть в азартную игру, которая иначе была бы им совершенно недоступна. В частности, некие взаимные облигационные фонды покупали сложные ценные бумаги, рискованность которых в 10 или даже 20 раз превышала официально разрешенную подобным организациям. Сорос не делал секрета из того, что определенные бумаги обещают крупные проценты именно потому, что несут в себе риск полной потери основной суммы долга. Он предупредил, что может произойти «расплавление активной зоны», — и в этой ситуации регулирующие инстанции должны вмешаться, чтобы сохранить целостность финансовой системы. Но закончил он на оптимистической ноге, заявив, что не видит опасности краха рынка в ближайшее время.

Тем не менее даже Соросу не удалось убедить конгресс принять хоть какой-нибудь закон, и в конце концов вся эта затея провалилась. Сорос, Гонзалес и Лич столкнулись с жестким сопротивлением: только за две предыдущие выборные кампании законодатели, по некоторым оценкам, получили от банков, инвестиционных фирм и страховых фондов пожертвования на 100 миллионов долларов.

Было ясно, что неприятности с производными только начинаются. По словам Роберта Бальдони, управляющего Emcor Risk Management Consulting, «наблюдаются очевидные признаки того, что будут приняты новые правила декларирования производных», но пока конгресс бездействует, «люди из весьма почтенных организаций продолжают проводить крайне сомнительные сделки, суть которых для их компаний неясна». 13 апреля Пол Маккей, аналитик Dean Witter Reynolds, заявил: «Похоже, очень скоро многие компании будут кричать во всеуслышание, что их ограбили на производных. Procter & Gamble — только первая ласточка».

Я хорошо помню, как все эти заявления обсуждались в торговом зале Morgan Stanley. Gibson Greetings? Procter & Gamble? А то, что продали мы, еще не взорвалось? Похоже, нет. Пока главным обвиняемым был Bankers Trust, а нам удалось увернуться от двух выстрелов — по крайней мере, сейчас.

Как и ожидалось, вскоре последовали другие объявления убытков, и в течение апреля их становилось все больше. После того как свои потери на производных обнародовала Dell Computer (Остин, Техас), ее представитель заявил, что эти убытки связаны с операцией совершенно иного рода, чем у Procter & Gamble; тем не менее акции Dell рухнули на 12% за день и по «глубине падения» оказались в тот день на втором месте среди всех акций. Затем о крупных убытках объявила Mead Corporation (Дейтон, Огайо), производящая бумагу и предоставляющая различные электронные услуги. В последующие месяцы заявления о новых больших потерях на производных появлялись практически каждый день. Dell? Mead? Я просто не мог понять, как они потеряли столько денег. Если вы покупали их акции, что именно вы приобрели — акции промышленной компании или спекулянта производными? Как тут можно отличить одно от другого? По каждому поводу продавцы из ГПП клятвенно заявляли, что не продавали опасных производных, и каждый раз гулявшие по банку слухи вскоре умирали. Похоже, Morgan Stanley увернулся и от этих пуль.

Любопытно, но первая волна заявлений нисколько не встревожила начальство банка; мало того, все крики ограбленных только подогревали кровавый инстинкт наших боссов. Воинственный клич президента Morgan Stanley Джона Мака встречал горячий отклик у наемных убийц из ГПП. Как только появились сведения о первых потерях, Мак заявил группе управляющих: «Пахнет кровью. Давайте прикончим еще кого-нибудь». План был таков: если у покупателей наших производных трудности и если мы сумеем убедить их в нашей полезности — хотя бы для того, чтобы удвоить ставку в надежде отыграться за следующий кон, — то на их провале мы сможем сделать даже больше денег. При мысли о потенциальных жертвах (которых эвфемистически называли «несчастный покупатель») у всех прямо слюнки текли. В то время я часто слышал от боссов: «Мы любим несчастных покупателей».

Однако мне и кое-кому из моих коллег становилось неспокойно. Реакция боссов казалась нам чересчур оптимистической и даже наивной, а призывы Мака — безрассудными. Мне совершенно не хотелось никого убивать, а мое юридическое образование подсказывало, что от «несчастных покупателей» лучше держаться подальше. Надежнее, думал я, на время затаиться и, уж конечно, не предлагать новых сделок тем, кто недавно потерял на производных миллионы. Но азарт игрока взял верх над осторожностью, и я со все большим интересом ожидал приближение очередного FIASCO.

Великий день наступил в субботу 18 апреля 1994 года, вскоре после того как Procter & Gamble объявила о потере более 100 миллионов. Поначалу меня тревожил размер этой суммы, но, когда я проснулся ранним субботним утром, от моих страхов не осталось и следа. Я чувствовал гордость, потому что был новым членом спецкоманды Morgan Stanley, и еще больше гордился участием в первом FIASCO. Имея от Мака приказ выступить, я держал курс на стрельбище в клубе «Sandanona», в северной части штата Нью-Йорк. Мужественно пренебрегая дождем, я ждал на улице своего рысака.

У моей квартирки в Вест Виллидж меня должен был подхватить приятель, Александр (Лекс) Малдьютис. Леке был настоящим «ракетчиком», но еще очень молодым. Хотя он утверждал, что ему двадцать с чем-то, я подозревал, что на самом деле ему всего восемнадцать. В колледж он ходил в ту пору, когда другие еще постигают премудрость катания на велосипеде. В свои двадцать семь по сравнению с Лексом я был стариком. Заметив, как он выруливает с Гроув-стриг на своем огромном «линкольне-континентале» седьмой модели, я не мог сдержать улыбки. Он подъехал к тротуару и распахнул массивную дверь. Я похвалил роскошный салон, и мы отправились по Восьмой авеню. Наш «линкольн» прекрасно смотрелся на фоне сутенеров и проституток с Восьмой авеню, рабочая ночь у которых заканчивалась. У нас, напротив, день только начинался.

Лекс толковал мне, что его седьмая модель — сущий истребитель, а я согласно кивал. В сущности, что мне было за дело? Я понимал, что на Лекса сильно влияет

Страшила, поскольку мой приятель не к месту ввернул словечко «истребитель». Молодые продавцы и трейдеры у нас обычно подражают кому-то из старших, и часто — Страшиле. Однако в этой ситуации было, конечно, нечто не совсем обычное: «ракетчик»-тинейджер, доход с шестью нулями, роскошная тачка с восемью цилиндрами, да еще словечко «истребитель». Поглаживая приборную панель, я чувствовал, что часть моей души совершенно согласна с Лексом: это действительно был истребитель. Я представил, кик Леке разъезжает по улицам с какой-нибудь официанткой-гольфисткой из Hooters. Может, и мне завести седьмую модель?

Потом мы некоторое время ехали молча, и я размышлял, насколько я изменился за последние месяцы. Повлиял ли на меня Страшила? На Лекса он уж точно повлиял. Личность Страшилы во многих отношениях была неотразима, и я начинал подозревать, что мы все больше и больше уподобляемся ему. Тут я убрал руку с панели. Почему два неглупых молодых человека поднялись ни свет ни заря в дождливое апрельское утро — неужто ради того, чтобы, если повезет, разбить на кусочки несколько мишеней? В чем же тут дело? Между тем я заметил, что на Лексе свежевыглаженные шерстяные брюки и начищенные темно-красные туфли — этот антураж через пару-тройку часов должен потерять всякий вид. Сам я был одет в джинсы и бутсы; они, конечно, тоже могут потерять вид, но это обойдется дешевле. Меня утешало только то, что Страшила не повелел нам надеть камуфляж эпохи Второй мировой войны.

Мы проехали Восьмую авеню и повернули на Верхний Ист-сайд, чтобы подобрать двух боссов, одним из которых был Стив Бенардет, коротышка из «банды четырех». Бенардет обычно составлял Страшиле охотничью компанию и как-то признался одному моему приятелю, что заплатил 40 тысяч за охоту на носорогов в Африке. Роскошный пентхаус Бенардета на Ист-сайде разительно отличался от моей квартирки в 300 квадратных футов. Многие продавцы, собиравшиеся на действо, жили в традиционно благопристойном Верхнем Ист-сайде на Манхэттене, а потому складывалось впечатление, что здесь затевается нечто вроде военной операции. Один за другим эти подозрительно выглядевшие субъекты во фланелевых рубашках, желтых плащах и прочем хаки возникали под дождем из своих богатых апартаментов. Многие несли начищенные ружья двенадцатого калибра; у нас, правда, ничего подобного не было. Бенардет тоже похвалил Лексову машину, и мы поехали на север, в клуб «Sandanona»,

Ехали мы часа два и в это время обсуждали последние новости о потерях на производных. Я знал, что Morgan Stanley ведет тяжбу по поводу производных, которые он продал управлению инвестиций штата Западная Вирджиния. Мы говорили об этом и еще о нескольких случаях, когда производные покупались инвестиционными управлениями других штатов, в том числе Висконсина, и некоторыми округами в Калифорнии. Я вслух поинтересовался: действительно ли производные — это спекулятивный пузырь, который может лопнуть? Почему кажущиеся консервативными инвесторы идут на такой риск? Потом мы стали обсуждать, стоило ли калифорнийским округам ставить сумасшедшие деньги на колебание процентных ставок. Боссы выразились примерно так: если мы заранее объясняем клиенту степень риска, все остальное нас не касается; клиент сам должен оценить приемлемый риск, и коли он потеряет на производных, это его проблема. Тем не менее, в их словах ощущалась некоторая тревога.

Но все наши тревоги рассеялись, как только мы подъехали к «Sandanona». Этот старинный и закрытый частный клуб располагался в сельской местности на севере штата Нью-Йорк. Природа вокруг замечательная и выглядит особенно безмятежной ранним утром, когда солнце только всходит над пологими холмами и его лучи пробиваются сквозь густой ельник. Разумеется, мы приехали сюда не любоваться пейзажами: зачем тогда ружья и прочая амуниция? Дело в том, что при клубе находилось одно из самых обширных открытых стрельбищ. Стало быть, мы приехали стрелять.

Страшила проводил нас в здание клуба. Для FIASCO это был юбилейный, десятый год. Десять лет назад это слово считалось в Morgan Stanley таинственной аббревиатурой. Но как только выяснилось, что группа производных будет делать все больше денег, многие продавцы и трейдеры решили вскочить в этот прибыльный поезд, пока он еще не ушел. Они понимали главное: производные (чем бы они ни были) принесут им деньги. Если для этого нужны таинственная утренняя поездка в «Sandanona», чтобы принять участие в Ежегодных стрельбах с фиксированными ставками (Fixed Income Annual Sporting Clays Outing), и ружья двенадцатого калибра — то почему бы и нет? Потом, это даже забавно. Короче говоря, в 1994 году FIASCO уже было легендарным мероприятием.

Страшила объяснил нам правила: в задачу каждой группы входило ограбить и разрушить клуб. В течение нескольких часов все могут стрелять в любой движущийся предмет (желательно за исключением друг друга), но очки получают только за попадания в тарелочки. Это, конечно, совсем не походило на игрушечный пейнтбол, ибо ружья и патроны были настоящие. Нам предстояло выработать командный план стрельбы и проверить на прочность узы мужской солидарности (там бывали и женщины, правда очень немногие, да и то лишь в начале 1990-х годов).

Кто-то спросил, не Страшила ли придумал это замечательное мероприятие. Новаторские идеи вообще-то не были сильной стороной Страшилы, но в данном случае я должен встать на его сторону. Может, и не он сам выдумал хитрый акроним, однако идея стрельбы по любым предметам, несомненно, родилась именно у него. Страшила подписывал всех на оружейные, охотничьи и стрелковые журналы и обладал столь обширным арсеналом, что мог вооружить целую контору: его дом в Коннектикуте был густо увешан мечами, ружьями и разнообразными предметами боевого снаряжения. Особый интерес он питал ко Второй мировой войне и регулярно посещал всякие заседания любителей военного дела. Я никогда не забуду единственный совет, который он дал мне перед длительной поездкой в Токио, — побывать в музее самурайских мечей.

Многие задавали себе вопрос: неужели одни только военные познания Страшилы позволяли считать его пригодным для моргановской ГПП? Ведь господа и немногие дамы, занимавшиеся продажей производных, не зря назывались «ракетчиками» — все они имели степени по математике и неимоверно могучие мозги, а в свободное время обычно играли в шахматы или компьютерные математические игры. Стрелять без разбору было не в их обычае. Иными словами, Страшила представлял собой антипод типичного продавца производных: при своем подходящем прозвище он не имел ни степени по математике, ни мозгов. И когда он бессмысленно насвистывал «Если б я имел мозги», никто не дерзнул бы сказать, что здесь есть какое-то несоответствие. Но чем же он тогда занимался в группе производных?

Со временем, однако, этот вопрос стал возникать все реже, поскольку становилось понятно, в чем причина успехов Страшилы: его военные дарования оказались гораздо полезнее абстрактной математической сноровки. Вместе с другими он мог убедить «ракетчиков», что стрельба эффективнее размышления, — а это и была новая философия Morgan Stanley. По мере того как число адептов Страшилы росло, математические теоремы заменялись лозунгами в духе Национальной ассоциации стрелков (National Rifle Association): «Людей убивают не производные, а люди». Вот когда производные запретят, тогда продавать их и будет преступлением. Трейдеры и продавцы побросали свои математические журналы в макулатуру и обзавелись трактатом Сунь-Цзы и прочими военными руководствами. Результат не замедлил сказаться: как только милитаристские идеи Страшилы овладели массами, группа производных стала делать довольно серьезные деньги.

Продавцы легко схватывали новое и быстро набирали свирепость; все более свирепыми становились и бумаги, которые они продавали. В 1986 году типичный продавец выписывал «Time» или «Playboy», играл в гольф и торговал корпоративными и правительственными облигациями. В 1994 году тот же продавец читал «Солдат удачи» или «Оружие и боеприпасы», стрелял голубей и продавал облигации «структурированно-масштабированно-индексированные с привязкой к взаимно колеблющимся плавающим курсам двух валют», И никакой случайности тут не было.

Для поднятия духа войск Страшила купил куклу «коммандос» на батарейках, которая выкрикивала военные приветствия, разместил ее на самом видном месте и называл «трейдером производных эпохи 90-х». Этому своему любимцу Страшила задавал разные вопросы о производных, потом поднимал его, нажимал кнопку на груди, и кукла четким, хорошо поставленным голосом отвечала: «Есть, сэр! Есть, сэр!»

Я оглядел несколько десятков снайперов, прибывших на турнир: все они имели воинственный вид. Когда в начале 1990-х в Соединенных Штатах конкуренция по производным стала расти, многие продавцы принялись искать потенциальные жертвы за границей, особенно в Латинской Америке, на Дальнем и Среднем Востоке. Начальство стало отправляться в заграничные деловые поездки, которые именовались «сафари» по производным, и охотиться там на «слонов», то есть заключать крупные сделки. Предстоящие операции описывались в совершенно охотничьих терминах, а кроме того, деловые «сафари» часто включали в себя настоящую охоту. Как-то раз группа старших управляющих отправилась на экстравагантный пикник в Уругвай пострелять голубей, которых они почему-то особенно любили убивать. Разумеется, это не было специальным предложением. Группа просто заплатила уругвайскому фермеру, который разводил их тысячами. Один управляющий рассказывал мне, что небо было черно от голубей, а сама охота напоминала известный эпизод из фильма Хичхока «Птицы». Может быть, именно легкость убийства и доставляла им такое удовольствие. Промахнуться было невозможно — почти так же, как при продаже производных. Такие охотничьи вылазки наряду с FIASCO начальство рассматривало как важный элемент тренировки в нашем бизнесе. Тут был глубокий смысл: стрельба по живым или глиняным птичкам отлично подогревала еще более волнующий инстинкт настоящего убийства — когда картечь сложного финансового инструмента в клочья разрывает упитанного и безмятежного «голубя-клиента».

Мания убийства действовала, по-видимому, на всех, в том числе и на владельца «Sandanona» Джорджа Беднара. В 1986 году Беднар нарушил древние традиции и сдал свои священные земли Morgan Stanley для первого FIASCO. Несколько лет он получал за это хорошие деньги, а потом опять решил нарушить традицию и превратить «Sandanona» из довольно аскетичного сельского стрелкового клуба в роскошное заведение для корпоративных клиентов. Поэтому в начале 1990-х крупные кредиты ушли здесь на реконструкцию стрельбища и самого здания. Беднар стал принимать корпоративных клиентов и расширил традиционно местное членство клуба за счет богатой иногородней клиентуры. Так в «Sandanona» начали проводить разнообразные мероприятия помимо FIASCO.

К 1994 году философия стрелкового клуба изменилась столь же заметно, как и в Morgan Stanley. На сей раз сотрудники клуба обеспечивали нам нашу кровожадную игру (то есть возможность стрелять куда попало), а в изысканном каминном зале (появившемся после реконструкции) подавали хорошее вино. Деньги текли рекой, и клуб, подобно покупателю производных, отлично усвоил стратегию максимизации кредитов.

Короче говоря, я тоже почувствовал какой-то импульс от FIASCO и подумал: случайно ли я оказался именно здесь сегодня поутру? Может быть, вихрь, который таинственно крутит сотрудников Morgan Stanley, подбирается и ко мне? Может, я попал в него еще в 1986 году? Во времена первого FIASCO я только что окончил среднюю школу. Могли я чувствовать дуновение FIASCO еще тогда, в Канзасе? Потом я окончил юридический факультет, переехал в Нью-Йорк и поступил в First Boston. После FIASCO 1993 года я попал в Morgan Stanley и очутился прямо в воронке ГПП. Это все совпало, или я оказался здесь по неизъяснимому предначертанию?

Тут меня захватил Страшила и сказал, чтобы я был в его группе. Наверное, он думал, что если я из Канзаса, то стреляю хорошо; однако сильнее ошибиться он не мог. У меня же не хватило духу признаться, что в бытность юным бойскаутом я получил настоящую психическую травму, ибо никак не мог сдать нормативы на значок «Меткий стрелок» — а требовалось всего-то навсего, образно выражаясь, «попасть с трех раз в корову с трех шагов». Другие бойскауты, тоже из Канзаса, смеялись надо мной: присказку про «корову» они слыхали, но человека, способного в нее не попасть, не встречали никогда.

Леке шепнул мне, что распорядители FIASCO назначают специальный приз за самые плохие показатели. Я запаниковал и насел на Страшилу с расспросами, и он подтвердил, что, действительно, самый плохой стрелок получает особый приз и его (ее) имя гравируется на невожделенном серебряном сосуде, именуемом Кубок Крама. Кубок этот получил свое название по имени Фреда Крама, несказанно богатого и влиятельного управляющего в Morgan Stanley; однажды он участвовал в FIASCO, но потом клялся всеми богами, что ноги его больше здесь не будет, — ибо он тоже не смог никуда попасть с трех шагов. Я изучил список имен на кубке, представил себя, навечно занесенного туда же, и подумал: хорошо бы сейчас три раза щелкнуть пальцами и очутиться в Канзасе. Но Страшила прервал мои печальные мысли и сказал, что вообще-то беспокоиться пока нечего. Наша команда собиралась снаружи. FIASCO начиналось.

Стрельба продолжалась часа два, но при моем замешательстве они мне показались двумя днями. Поначалу отряды яростно атаковали «Sandanona», наполняя воздух звуками выстрелов и разбивающихся мишеней. Окрестные леса отзывались гулким эхом с неизменной последовательностью — оглушающий вопль «Давай!», буханье двенадцатого калибра, замысловатая ругань: «А-а-а! — бум! — ...ать!»

На стрельбище был десяток или больше площадок, и стрелки группами по четыре двигались круговым маршрутом через густой лес, пробираясь по скользким тропинкам от одной площадки к другой. После нескольких перемещений эхо от выстрелов и проклятий удваивалось, а потом утраивалось. Стрелки распалялись все больше: «Давай! Бум! Плати! Давай! Бум! Получай!» С каждым выстрелом из рук в руки переходили крупные суммы.

Потом многие начали жульничать, так как из-за дождя трудно было разобрать, кто куда попадает. Если даже ты никуда не попал и прекрасно это знаешь, все равно можно уверенно заявить: «Восемь из десяти» — и после некоторых препирательств остановиться на шести. «Давай! Попал! Получай! Давай! Мимо! Ври, но все равно получай!»

По мере того как воины истребляли свои запасы напитков и сигар, качество стрельбы неуклонно падало. По прошествии нескольких часов приоритет уже безоговорочно отдавался виски и табаку. «Давай! Бум! Плати! Глоток! Затяжка! Давай! Глоток! Затяжка! Глоток! Затяжка!»

К полудню земли в окрестностях клуба были усеяны бутылками, окурками сигар и обильно политы мочой. Юбилейное FIASCO удалось на славу.

Мои опасения оправдались: я мало куда сумел попасть, но эту неудачу я намеревался свалить на погодные условия. В конце концов, дождь заливал очки, и я порой даже не видел конца своего ружья. Но если смотреть на вещи объективно, то стрелял я плохо — хоть в дождь, хоть без него. Я попробовал закрыть глаза перед выстрелом — и действительно ухитрился что-то сбить. Но после нескольких кругов подносчики мишеней стали заметно нервничать при моем появлении. Я очень надеялся, что не попал ни в кого из них, хотя полной уверенности в этом не было. Наконец, я тоже попытался сжульничать, но и из этого ничего не вышло.

Когда мы направились в сторону клуба, кто-то стал вспоминать прошлое FIASCO. Сохранились ли добрые старые времена? Ясное дело, нет. Стреляют, конечно, уже не так, потому что прибилось много нового народа. По прошествии десяти лет FIASCO стало символом новой агрессивной политики банка, и теперь каждый не прочь прилепиться. Создается впечатление, что стрельба по тарелочкам и охотничьи игры— главное хобби сотрудников, которые гуртом вступают в охотничьи и стрелковые клубы; Morgan Stanley во время коллективных вылазок специально предлагает стрелковые забавы в дополнение к традиционному гольфу.

Хотя на FIASCO 1994 года было в самый раз дождя, сигар, азарта и алкоголя, в воздухе все же чувствовалась странная нервозность. При входе в «Sandanona» один продавец сказал мне, что клуб попался в 1993 году на легкие деньги и назанимал слишком много. Становилось ясно, что клуб не сильно отличается от недавних жертв производных. Поскольку в 1994 году процентные ставки росли, он ощущал некоторое финансовое удушье и искал способы выплачивать свои крупные проценты.

Результаты подсчета очков объявляли в роскошном банкетном зале. Наша команда оказалась где-то посередине. Страшила завоевал третье место в индивидуальном зачете, а выиграл какой-то молодой сотрудник с внушительным результатом: 82 из 100. Прочие достижения в основном колебались между 50 и 60. Когда объявили мой результат — 35, у меня упало сердце. Я молился, чтобы у кого-то было еще хуже и повторял: «Господи, хоть бы я сегодня никого не подстрелил!» При этом я считал подносчиков тарелочек и с тревогой видел, что одного почему-то нет.

К счастью, потом объявили 9 — у одной дамы. Она не получила снисхождения, подобающего ее полу, хотя к 1994 году Morgan Stanley был конторой передовой в смысле политкорректности, нанимавшей и продвигавшей дам вкупе с проведением гибкой «позитивной политики» как на уровне приема, так и на уровне проникновения сквозь покровы. Но все это — в Нью-Йорке. А здесь проходило FIASCO, и на FIASCO господа оставались господами, дамы — дамами, а 9 очков были равны 9 очкам.

Я же был в полном восторге: мой результат не оставил мне ни малейшей возможности для выигрыша Кубка Крама. Значит, мне тоже удалось увернуться. Может, со скаутских времен я стал стрелять лучше, в прицел уже хорошо видел эту унизительную «корову» и мог отправить ее прямиком в преисподнюю.

Наконец мы погрузились в «линкольн», помахали нашим добрым хозяевам, они ответили, правда, весьма сдержанно. Наверное, они уже подозревали, что «Sanda-nona» вскоре пополнит список жертв производных. Как ни грустно, FIASCO 1994 года прошло там в последний раз, да и сама эта традиция прервалась, когда клуб оказался по уши в долгах. Позже в том же году, когда Morgan Stanley проводил ревизию «трупов» на предмет новых сделок, группа управляющих из ГПП почуяла «запах крови» в «Sandanona» и попробовала купить обанкротившееся стрельбище для личного пользования, но в конце концов из этого ничего не вышло.

Придя на службу в понедельник после FIASCO, я обнаружил, что Страшила оставил на моем столе апрельский экземпляр журнала «Shooting Sports» («Стрелковый спорт»). Так он хотел дать понять, что мои навыки нужно совершенствовать. На обложке были помещены два очаровательнейших белых кролика: они обнимали друг друга на фоне пирамиды из новеньких охотничьих ружей. Сверху Страшила намалевал от лица кроликов: «Привет, Фрэнк!»

Кроме того, Страшила желал довести до моего сведения, что по этим милым зверюшкам я должен стрелять без колебаний, прямо промеж глаз, ибо кролики, в сущности, ничем не отличались от покупателей наших производных. Когда клиент явно шел на контакт, мне следовало подумать, как снести ему башку, и провернуть сделку без всякой скидки на то, насколько он (или она) мне приятен. Рассматривая кроликов, я размышлял, был ли последний всплеск убытков на производных случайностью. Теоретик таинственности мог бы сказать, что такие убытки отчасти вызваны мировым заговором. Вскоре, как я убедился, это предположение оказалось недалеко от истины.

Когда Страшила пришел, он опять повторил, что инвестиционное дело сродни войне, а продавцы производных— что-то типа спецвойск. Он не сомневался, что FIASCO мне понравилось, но хотел, чтобы я уяснил себе его глубинный смысл. Страшиле довелось видеть самые неприятные «производные» сражения. Однажды он был свидетелем того, как возбужденный бывший пилот с авианосца обнаружил, что купил бумаги, которых реально даже не было в наличии. Сам Страшила рассматривал любую единичную сделку как рукопашную и всегда был готов бросить клич: «Иду на вы!» перед вторжением в офис клиента. Поэтому он желал, чтобы и я перенял его образ мыслей, a FIASCO было только одним из элементов моей тренировки.

С точки зрения Страшилы, не абстрактная «ракетная премудрость», а сочетание мозгов и стрельбы сделало ГПП самой прибыльной группой в мире. В другом инвестиционном банке, таком, например, как Salomon Brothers (известные «джунгли» 1980-хгодов), продавца-снайпера называли бы Большой Громила. Но к началу 1990-х инвестиционное дело заметно изменилось. Уолл-стрит перестала быть просто джунглями и представляла собой сложнейший театр военных действий, где применялись самые современные средства и где одних кулаков оказывалось уже мало: здесь нужно было уметь стрелять.

Рассматривая прелестных зверьков, я вспомнил о собственном «провале» на производных и облегченно вздохнул. В Morgan Stanley я никому не рассказывал, как «потерял» миллиард на собеседовании в Bankers Trust, и вряд ли кто-то мог об этом узнать. В конце концов, с тех пор прошло два года, да и никакого миллиарда я на самом деле не терял. Я еще раз взглянул на белых кроликов и окружавший их арсенал: немало беззащитных животных бродило по чащобам Уолл-стрит; сможет ли какой-нибудь продавец реально «ободрать» такую зверюшку на миллиард?

Примечания:

1

ЛИБОР — принятая в России аббревиатура от англоязычного названия London Inter Bank Offered Rate (LIBOR). — Примеч. ред.