|
||||
|
Глава 2Карточный домик Я думал, что перед новой работой смогу прилично отдохнуть, но в Morgan Stanley сказали, чтобы я приступал немедленно. Мне удалось выпросить только день для короткой передышки. Впрочем, отсутствие отпуска между работами было мне даже на руку. Я помнил, что приключилось в последний раз, когда между двумя работами у меня образовался целый уик-энд (я тогда уходил из юридической конторы в First Boston). Та пятница была тринадцатым числом, но я чувствовал себя совершенно счастливым, причем до такой степени, что снял все деньги со счета и улетел в Лас-Вегас. Можно ли выжать больше из последнего уик-энда перед появлением в торговом зале? Я считал, что в этой поездке преимущества на моей стороне. У меня были хорошие навыки в карточных расчетах, и при игре в «двадцать одно» я мог надеяться на выигрыш у заведения. Основу победной тактики составляло следующее правило: игрок может выиграть у казино, если в колоде остается больше крупных карт, чем мелких. Поднимая ставку в тот момент, когда много мелких карт уже вышло из игры, вы можете обыграть крупье. Я рассчитывал добиться такого преимущества, а значит, и выиграть. Свою карточную стратегию я шлифовал в беседах со знакомыми сотрудниками First Boston. Они были завзятыми картежниками и неустанно похвалялись тем, как после работы сматывались на лимузинах в Атлантик-Сити и какие куши срывали на игре в «двадцать одно». Действительно, после рядового рабочего дня лоснящиеся черные авто со всех сторон съезжались к Парк-авеню Плаза, чтобы забрать трейдеров и торговых представителей (иногда вместе с клиентами) на традиционную гулянку — сначала завезти в какой-нибудь ресторан на Манхэттене, потом — в несколько баров, потом — в мужские клубы к закадычным приятелям; заканчивался этот маршрут неизменным паломничеством на юг, на пляж. Некоторые продавцы утверждали, что на свой выигрыш могли нанимать женское сопровождение для таких прогулок: иногда это бывали профессионалки, а иногда — хорошенькие ассистентки из банка. Я отправился в Лас-Вегас, конечно, не с таким шиком, к тому же в совершенном одиночестве. Но моя карьера только начиналась, и я был настроен субсидировать лишь одного человека — самого себя. Поначалу турне складывалось удачно: за несколько часов в одном казино я выиграл почти тысячу. Стратегия моя была проста: ставить пять долларов, если в колоде больше мелких карт, и несколько сотен, если больше крупных. Меняя ставки и точно отслеживая карты, я имел над казино небольшой перевес. «Двадцать одно» — это единственная игра, в которой посетитель может постоянно обставлять заведение, и к тому же я играл только в нее. Поскольку я продолжал выигрывать, распорядители столов стали ко мне присматриваться. Их немедленно выводила из себя любая попытка просчитать игру — неважно, какие при этом были ставки. В конце концов, если они сохраняли для заведения хоть несколько сотен в день, этого уже хватало им на зарплату. Один парень и вовсе заглянул мне через плечо и стал изучать мои карты, а другой в это время старался отвлечь меня вопросами. Дело кончилось тем, что управляющий попросил меня покинуть казино. Я вышел в полном восторге: сколько я читал про карточных профессионалов, — они гордились, когда их выпроваживали из заведения! Но я и представить не мог, что когда-нибудь могут выставить за то же и меня. Теперь я принадлежал к числу избранных. Но восторга хватило ненадолго. В следующем заведении счастье мне изменило, и я стал проигрывать чуть ли не на каждой ставке. Эти повторяющиеся проигрыши были совершенно непостижимыми, но я твердо верил в свою стратегию и ставил упорно, тщательно отслеживая вышедшие карты и меняя ставки соответственно ситуации. Мне оставалось терпеливо ждать и надеяться, что в конце концов такая стратегия все-таки принесет успех. Я не послушался крупье, который, видя, что удача покинула меня, посоветовал мне закончить и хорошо отоспаться; я совершенно забыл мудрое напоминание знаменитого Джона Мейнарда Кейнса: «В долгосрочной перспективе мы все умрем». Для меня долгосрочная перспектива ограничилась часом или около того: к тому времени я быт уже мертв, ибо потерял почти все деньги. Я едва мог наскрести на дежурную отбивную за три доллара девяносто девять центов и такси до аэропорта. Пятница тринадцатого все-таки вышла тогда боком. Поэтому сейчас я был даже доволен, что у меня только день перерыва, и отнюдь не стремился вновь попытать счастья. Искушение хоть на день съездить в Атлантик-Сити я победил без труда: в конце концов, разве у меня теперь не было массы шансов для более крупной игры в Morgan Stanley? С тех самых пор, как 16 сентября 1935 года Morgan Stanley открыл свою уставленную цветами штаб-квартиру на Уолл-стрит, 2, он продолжал оставаться лидирующим международным инвестиционным банком. Может, это странно, но своим рождением Morgan Stanley обязан не конкретному человеку, а закону. В качестве реакции на спекулятивный бум 1920-х, Великий крах 1929 года и Великую депрессию конгресс в 1933 году принял закон Гласа-Стигалла. Этот акт отражал общественное беспокойство по поводу опасного слияния традиционных банковских операций и операций с ценными бумагами и обязывал американские банки заниматься либо тем, либо другим. Частный банк J. P. Morgan & Company, бывший членом Нью-Йоркской фондовой биржи, предпочел остаться традиционным банкирским домом; но несколько его сотрудников отделились и организовали фирму по торговле ценными бумагами. Так и родился Morgan Stanley. С 1930-х годов банк неизменно входил в группу «самой тугой мошны»; так называли с полдюжины инвестиционных банков, которые держали самые прибыльные позиции в инвестиционном бизнесе. В разные времена различные фирмы, подобно персонажам длинной пьесы, входили в эту группу и выходили из нее. Первые звезды либо потускнели (Dillon Read; Kuhn, Loeb and Company), либо нашли совершенно ужасную кончину (Drexel Burn-ham Lambert). Сейчас среди лидеров в основном новички (Goldman Sachs; Merrill Lynch; Salomon Brothers; Donaldson, Lufkin&Jenrette), и только один Morgan Stanley уже шестьдесят с лишним лет сохраняет свою роль в инвестиционном бизнесе. Поначалу, конечно, нельзя было понять, достаточно ли одной репутации прежнего Дома Моргана, чтобы сделать классную инвестиционную контору. Первые сотрудники фирмы испытывали естественное беспокойство и описывали эти начальные годы как «путешествие по бурному морю на утлой лодчонке». Но к концу 1930-х волнение улеглось, а «лодчонка» оказалась роскошным лайнером: Morgan Stanley быстро стал единственным в своем роде элитарным инвестиционным заведением для избранной публики — такой репутации не снискал больше никто. Старинные столы из красного дерева и элегантные обеденные залы были зримым воплощением безопасного бизнеса, который имел дело только с очень уважаемыми людьми или крупными корпорациями (железнодорожными, коммунальными, телефонными, автомобильными, нефтяными или угольными). В течение десятилетий Morgan Stanley выступал гарантом новых выпусков ценных бумаг и оставлял за собой единоличное право вести крупнейшие сделки. Свою консервативную культуру банк сохранял вплоть до начала 1970-х годов, и в это время он еще с большим скрипом нанимал новых представителей или трейдеров. В 1974 году в «Business Weak» банк был объявлен «по традиции самым престижным инвестиционным банкирским домом». Фирма вела бизнес «прочных связей», построенный на безупречной репутации победителя. Как однажды выразился известный финансист Сэнфорд Бернстайн, «если Morgan Stanley в деле, значит оно кошерно». Иными словами, к началу 1970-х Morgan Stanley был не только знаменит своей аристократической избранностью, но и выполнял роль равви банковского мира. Но поскольку в силу своей специфики фирма вела себя размеренно и осторожно, более настырные банки — Salomon Brothers или Goldman Sachs — стали опережать ее. Возникла серьезная проблема. В инвестиционном бизнесе прибыль решает все: главное здесь — делать деньги, а не следить за своей непорочностью. Если бы Morgan Stanley мог обходить конкурентов только на дивидендах со своей звездной репутации, все было бы прекрасно. Но раз уж менее чтимые конторы делали больше денег, значит, с Morgan Stanley что-то было неладно и что-то надо было менять. Паркер Джилберт-младший (возглавлявший банк с 1984 по 1990 год) в статье для «Institutional Investor» признал, что «Morgan оставался самим собой — по объему и направлению бизнеса — лишь между 1935 и 1970-ми годами». Реформы начались в середине 1970-х годов, когда банк попытался, наконец, ответить на успехи конкурентов — пока методом тыка — и принять на вооружение что-нибудь новенькое. Поначалу создали группу «стрелков»; ее возглавил Бартон Биггс, финансовый менеджер, чью личность «Institutional Investor» кратко обрисовал так: «Бандит, с которым, впрочем, вы вполне можете познакомить вашу дочь». Затем фирма стала продвигать на самый верх Роберта Гринхилла, сравнительно молодого человека, бывшего морского офицера. Гринхилл имел прозвище Последний самурай, и на него смотрели как на фельдмаршала предстоящих решающих битв. Как рассказывал эксперт банка Рон Чернофф, в кабинете Гринхилла висела известная афишка «Фосдик, бесстрашный охотник на Аль Капоне», изображающая детектива с квадратной челюстью, славного тем, что он перестрелял массу покупателей в поисках банки с отравленной фасолью; эта картинка была изрешечена дырками от пуль и снабжена надписью: «Только так». Гринхилл был старинным другом Ричарда Фишера, тогдашнего председателя Morgan Stanley, и они вместе засели за план, который, как мнилось обоим стратегам, должен был обеспечить банку будущее. Но план, видимо, оказался слишком сложным и на многие годы застрял, а новые вооружения банка тем временем лежали в арсеналах, ибо он с ослиным упрямством отказывался идти на риск с «невкусными» клиентами. Тут же он и получил по зубам: к началу 1980-х годов Morgan Stanley напрочь утратил первое место в «списке команд» (банковских рейтингов по разным категориям) и пропустил все выгоды мощной волны слияний 1980-х. Фирма отчаянно нуждалась в новой философии, которая спасла бы ее репутацию. И вот в начале 1985 года поворот все же произошел. Роналд Перельман, теперь миллиардер, а тогда человек с неизменной сигарой в рту, мелкий «глотатель» второсортных фирм, пытался использовать свое очередное приобретение, компанию Pantry Pride, для покупки гораздо более могучей фирмы — Revlon. Перельман не делал тайны из того, что банк, который возьмется представлять его персону в этом деле, обогатится неимоверно. Morgan Stanley не очень подходил на эту роль. Revlon принадлежала к числу тех избранных старинных фирм, которые называли «классическими частными домами», и именно среди них Morgan Stanley издавна черпал себе клиентов. Дело Revlon подразумевало операции с так называемыми мусорными облигациями. Риск по таким облигациям был гораздо выше среднего, и Morgan Stanley до этого пренебрегал ими. Годами отказываясь от подобных сделок, фирма теперь была просто обязана преодолеть этот барьер. Ее последний набег на «мусорные» откровенно провалился с убытком в 10 миллионов на одной сделке. А в это время решительный Drexel Burnham Lambert во главе с известным (ныне — печально) Майклом Милкеном делал на них сотни миллионов и держал более половины «мусорного» рынка. Впервые за почти пятьдесят лет Morgan Stanley был не в первых рядах. Сделка по Revlon была призвана спасти фирму и вместе с тем освежить ее. Сама процедура являлась детищем Эрика Глихера, начальника отдела по слияниям и поглощениям, еще одного «чудо-оружия» банка. В свое время Глихер командовал взводом в морской пехоте; его кредо «пленных не брать» как раз и стало тем убедительным аргументом, который склонил выбор Перельмана в пользу Morgan Stanley (впрочем, на паях с Drexel). Сделка прошла удачно, и банк заработал на ней в совокупности почти 25 миллионов долларов. Однако Revlon была только началом. Стоило Morgan Stanley вкусить запретный плод повышенного риска и легких денег, как он тут же возжелал большего. Очередные 25 миллионов банк получил на самой крупной и рискованной сделке в истории Уолл-стрит— приобретении в кредит контрольного пакета акций RJR Nabisco. Она потребовала, конечно, колоссального труда и такого же риска, но и 25 миллионов долларов за одну операцию были своего рода рекордом. Почувствовав вкус «рисковых» денег, компаньоны становились все более алчными и все более склонными к высокоприбыльным операциям купли-продажи. Со времени своего основания в 1930-х годах Morgan Stanley оставался частным банком; его владельцы десятилетиями противились «выходу на публику» — то есть продаже акций другим инвесторам. Но теперь они уже не могли противостоять соблазну легких денег от продажи собственных акций, и в марте 1986 года, наконец, превратили свои доли в наличность. После того как Morgan Stanley разместил первый выпуск своих акций, многие компаньоны, в том числе Ричард Фишер, получили по 50 миллионов и больше. Лицо фирмы они изменили необратимо. В число ее клиентов теперь входили не только Перельман, но и Томас (Бун) Пикенс, охотник за контрольными пакетами из Mesa Petroleum, всевозможные арабские шейхи и даже профсоюзы автоперевозчиков. За несколько лет банк опять вскарабкался на самый верх; его некогда белоснежные одежды все больше покрывались пятнами, но зато он платил больше дивидендов на акцию, чем любой другой инвестиционный банк. Таким образом, Morgan Stanley был во всеоружии и вновь обрел прежний звездный статус, только уже совсем в иной роли. Финансовый мир испытал немалый шок, увидев, как переменился некогда респектабельный Дом Моргана. Чтобы Morgan Stanley записался в шлюхи и стал Иезавелью «мусорных» бумаг, сводней долгового полусвета?! Говорят, знаменитый юрисконсульт Мартин Липтон в недоумении вопрошал: «Ребята, как же вас угораздило попасть в одну койку с Drexel?» Но было уже слишком поздно: новоиспеченный Morgan Stanley оказался начисто лишен чувства стыда. Когда я пришел в банк в середине февраля 1994 года, шлюзы риска были давно открыты, и от прежнего чопорного Morgan Stanley не осталось и следа. На его месте теперь действовала реактивная машина по добыванию денег, которая провоцировала гигантские риски, получала еще более гигантские прибыли и выигрывала рейтинг у других банков за счет своих новых могучих операций. К 1994 году основной доход фирме приносила торговля ценными бумагами, а ее мотор работал на производных. Моя группа, именовавшаяся ГПП, насчитывала лишь несколько дюжин людей, но на ней-то все и вертелось. ГПП занимала своего рода промежуточную нишу между двумя основными отделами — отделом инвестиционных банковских операций (ОИБО) и отделом бумаг с фиксированным доходом (ОБФД). По первому впечатлению от Morgan Stanley самым трудным делом казалось запоминать проклятые аббревиатуры. В банке сокращали все подряд, включая даже его собственное имя и, разумеется, названия всех групп, служб, продуктов и операций. В глазах рябило от всевозможных MS, MS Group, MSCS, MSI, MSIL, и в первые месяцы новые сотрудники чувствовали себя малыми ребятишками, которым разжевывают азбуку. Поначалу из всего этого моргановского буквенного варева в мою миску попали ГПП, ОИБО и ОБФД. До других очередь дошла немного позже. ОИБО — традиционный становой хребет корпоративных финансов (заем ссуд для компаний), а также слияний и поглощений (услуги по приобретению одних компаний другими). В Morgan Stanley этот отдел существовал всегда и приносил постоянный твердый доход. Младшие сотрудники просиживали здесь сутками напролет за приготовлением «гроссбухов» — рекламных буклетов облигаций, которые начальство демонстрировало управляющим разных компаний во время переговоров. Осесть здесь было, на мой взгляд, смертельно опасно. После нескольких лет корпения над этими буклетами тебя могли либо уволить, либо повысить — если, конечно, ты был еще жив. Еще через несколько лет ты мог удостоиться чести носить эти буклеты на переговоры, а в исключительных случаях — даже что-то говорить. Многие мои знакомые попали в банковское рабство как такие мальчики на побегушках; некоторые и поныне там. Короче говоря, я предпочитал держаться от ОИБО подальше. ОБФД, который называли еще «купля-продажа», вызывал у меня значительно лучшие чувства. Он был помоложе ОИБО и поменьше, но вмещал в себя весь торговый зал со всеми его нравами. Появился он в 1971 году и после двадцати с лишним вполне прибыльных лет насчитывал только 900 сотрудников — меньше десятой части всего штата фирмы. Сотрудники ОБФД торговали облигациями, включая правительственные, «мусорные», ипотечные и долговые обязательства высокого риска. Местные продавцы и трейдеры шли на крупные риски, и прибыли здесь колебались несравненно сильнее, чем в ОИБО, но если Morgan Stanley заканчивал год действительно хорошо, то исключительно благодаря ОБФД. Этот отдел располагался в торговом зале, где никаких буклетов не было. Местный сотрудник имел только три задачи: 1) питать своего босса, 2) избегать злоупотреблений и 3) постигать премудрость. Этот труд был еще более унизительным, чем у инвестиционщиков, но зато и рабочий день в ОБФД продолжался не более 24 часов, что тоже было не так плохо. Кроме того, человек здесь гораздо быстрее включался в дело: уже через несколько месяцев вполне можно было по-настоящему торговать облигациями. Вместе с тем и риск был соответственный: если ты делал ошибку, тебя увольняли, но если ты добывал фирме хорошие деньги, тебе платили столь же щедро. Как и большинство продавцов, я отличался алчностью и азартностью, а потому ОБФД привлекал меня гораздо больше ОИБО. Но выбирать между ними мне, к счастью, так и не пришлось. Группа производных служила своего рода посредником между двумя главными отделами, и это было удачное решение. Производные приносили банку кучу денег, поэтому члены группы имели внутри банка максимальную поддержку и располагали свободой действий. ГПП обладала всей информацией от однокашников из ОИБО и могла рассчитывать на чутье людей из торгового зала. Для вящего удобства группа располагалась в главном здании как раз напротив лифтов четвертого этажа, почти в центре внушительного зала облигаций. Была и еще одна причина устроить из группы производных нечто вроде совместного предприятия двух основных отделов: «проложив» ГПП между ними и обеспечив каждому доступ к прибылям на производных, начальство рассчитывало пресечь вражду и конфликты при распределении премиальных. По опыту First Boston я хорошо знал, что эти два отдела никогда не могли договориться насчет премиальных и что между ОИБО и ОБФД существовала широкая и непреодолимая пропасть. Инвестиционщики — консервативные, культурные и неспешные мужчины (и несколько женщин), которые обстоятельно разъясняют управляющим из разных компаний, какой загородный клуб лучше; их любимая присказка: «Невероятно интересно». Продавцы и трейдеры — распущенные и коварные дикари, которые советуют менеджерам по денежным операциям, как лучше обмануть начальство и где найти самый классный стриптиз; их любимая фразочка: «Пошел ты...». Инвестиционщики питаются фруктами, продавцы и трейдеры — мясом, предпочтительно жареным. Неписаный закон устанавливает между ними «китайскую стену», запрещая обсуждать деловые операции. На самом деле никакие особые запреты не нужны, ибо противники размещаются на разных этажах и вполне довольны тем, что беседовать им приходится только раз в год, во время выплат премиальных. Но зато уж эти дискуссии по взрывоопасности напоминают взаимодействие вещества с антивеществом. Старожилы Morgan Stanley еще помнят, как после Великой депрессии J. P. Morgan & Company разделился на несколько самостоятельных банков. В сравнительно недавние времена некоторые фирмы серьезно пострадали от внутриполитических разногласий, раскололись, пошли ко дну или слились с другими. Поэтому, чтобы не расколоться опять, Morgan Stanley тщательно пресекал все возможные несогласия по производным. Будущее банка зависело от производных, а будущее группы производных — от сотрудничества внутри фирмы. Историю ГПП, равно как историю производных, представляют не очень хорошо, даже в самом Morgan Stanley. В большинстве своем сотрудники знали ГПП лишь как могучего добывателя денег, и только считанные единицы (включая и меня) понимали, как молода группа. До 1990 года ее вообще не существовало, да и торговать разными видами производных Morgan Stanley стал только в последние несколько лет, а до этого операции с производными были разбросаны по разным группам и доход приносили невеликий. На самом деле, некоторые виды производных существуют уже тысячи лет: фермеры страховались от потерь при помощи форвардов, а древние греки спекулировали на опционах. Тем не менее главные новшества на этом рынке появились за последний десяток лет, и в 1994 году большинство производных, которыми торговал Morgan Stanley, были новыми. Что же касается ГПП, то основные предметы ее операций (например, структурированные облигации или процентные свопы, о чем я расскажу ниже) до 1980 года не существовали вообще. Однако стоило лишь Уолл-стрит предложить подобные финансовые продукты, как их популярность взлетела с космической скоростью. Но, повторяю, самые прибыльные бумаги (с которыми пришлось иметь дело и мне) появились только после президентства Рейгана. В ранние свои времена ГПП делала деньги на изменении имиджа конторы. Она продавала высокорисковые долговые производные новым «невкусным» клиентам, среди которых было немало богатых персон с Ближнего Востока или из Восточной Азии. Уже в начале 1990-х некоторые наши клиенты потеряли кучу денег на производных, но банк не афишировал эти потери, и даже неудачники приходили к нам вновь в надежде отыграться. В течение года перед тем как я пришел в Morgan Stanley, банк провел сотни сделок по производным и привлек для клиентов больше 25 триллионов долларов. В число новых продуктов группы входили такие замысловатые, о которых я раньше просто не слыхал: «облигации с кривой доходности в долларах», «облигации с разовыми выплатами», «казначейские облигации с плавающей ставкой и фиксированным сроком погашения», «бумаги с плавающей ставкой на основе базисной ЛИБОР», «облигации, привязанные к нефтяным ценам», «голые облигации с реальной доходностью» — и еще существовали сокращения, происхождение которых я решительно не был способен определить. По мере того как продукты раскручивались, росло и число клиентов. Теперь это были уже не только нефтяные шейхи или сегуны недвижимости: сфера клиентуры расширилась от крупных консервативных компаний и государственных инвестиционных комитетов до самых агрессивных фондов страхования от инвестиционных рисков и фондов взаимного кредита. Продавцы учились гибко реагировать на колебания рынка, еженедельно, а порой и ежедневно меняя тактику сообразно тому, какие бумаги шли лучше. За два года 70 (или около того) человек, с которыми я сотрудничал в ГПП, заработали примерно миллиард долларов. Всё нам не дали: поскольку мы были чем-то вроде совместного предприятия, наши прибыли распределялись между всеми сотрудниками банка. Остаток оказался вполне внушительным, чтобы сполна наградить продавцов из ГПП, которых не без основания считали наиболее высокооплачиваемыми сотрудниками. Это были самые пьянящие времена в Morgan Stanley. Никого, кажется, не волновало, какой риск таили в себе многие сотни сделок; никто нимало не задумывался, понимали ли клиенты, что за вещь они покупают, — даже если риск был очевиден. Группа просто продолжала громоздить одну сделку на другую. Год за годом, клиент за клиентом, сделка за сделкой почтенный Дом Моргана выстраивал свой шаткий карточный домик. Группу вели четыре главных менеджера, которых в просторечии называли «бандой четырех». Все они были мультимиллионерами, а к тому же могущественными и свирепыми персонами в бизнесе производных. Сами они всячески старались держаться в тени и таить свой бизнес; надо сказать, временами им это удавалось. Даже в Morgan Stanley мало кто знал, что это за люди. В «банду» входили четверо: Бидьют Сен, наш мозг в Нью-Йорке; Стив Бенардет, персонаж с хорошими связями там же и бывший казначей Международной ассоциации своповых дилеров (International Swaps Dealers Association, ISDA); Джордж Джеймс, начальник Лондонского отделения и, наконец, Пол, начальник расцветавших восточноазиатских отделений со штаб-квартирой в Гонконге. Почти всю свою карьеру «банда» сделала в Morgan Stanley и к описываемому времени была настолько состоятельна, что семизначные гонорары интересовали ее, самое большее, по спортивным соображениям. Каждый деятель «банды» желал получать больше ближайшего коллеги — естественно, не ради удовлетворения повседневных нужд, а потому, что это был бы ощутимый признак личного успеха. Деньги как таковые для них мало что значили: миллионом больше, миллионом меньше — не все ли равно, если у тебя их и так за пятьдесят? Один из членов «банды» как-то признался, что угробил почти всю премию за 1994 год (несколько миллионов), ошибочно поставив на курс доллара к иене. Но его неприятно поразило лишь собственное неверное решение, а к потере миллионов он отнесся так же легко, как к проигрышу нескольких сотен на скачках. Первое время начальство ГПП сидело в Нью-Йорке, а потом стало расползаться по свету вместе с самим Morgan Stanley: это была часть его глобалистской стратегии. В силу традиций Нью-Йорк оставался центром нашей деятельности, но теперь уже и Лондон веско заявлял о себе. Джордж Джеймс Лондонский слыл удачливым игроком и самым башковитым изо всей «банды», но кое-кто подозревал, что основной причиной для таких оценок служили черепаховые очки, придававшие Джеймсу несказанно умный вид. Пол Даньел Гонконгский играл в «банде» роль тоненькой, моложавой восходящей звезды; он много чего уже прибрал к рукам и был лучше всех известен старшим управляющим банка. Кроме того, он отличался высоким ростом и особенно выделялся на фоне низкорослых нью-йоркских менеджеров, ни в одном из которых и близко не было шести футов. Кроме Лондона, ГПП имела свежую кровь в Восточной Азии. Тут особенно выделялось Токийское отделение во главе с Джоном Киндредом; это был краснолицый здоровяк с хваткой питбуля, имевший на счету немало миллионов. Киндред не входил в «банду», но в силу своего начальственного положения и возраста занимал в Morgan Stanley одну из самых мощных позиций. Складывалось впечатление, что двух нью-йоркских членов «банды» потихоньку задвигают. Стив Бенардет не очень горевал по поводу статуса и влияния внутри фирмы; казалось, более скромная новая роль его вполне устраивала. Он по-прежнему контролировал часть нью-йоркского «стола» производных, но выглядел как человек, которого больше занимают вашингтонские сплетни, чем прибыль от продаж. Из всех «бандитов» Бенардет был самым низкорослым, но если его когда-нибудь и мучил комплекс Наполеона, это осталось далеко в прошлом. В большинстве отношений он казался замечательным парнем. Однажды, когда мне ничего не платили почти месяц из-за какого-то сбоя бухгалтерской системы, а потом вместо чека или перевода выдали все наличными, Бенардет любезно предложил хранить мои бумажки в своем сейфе, пока я не положу их в банк. Бидьют Сен был немножко повыше, но его просто снедал наполеоновский комплекс. В этом средних лет индийце со смоляной эспаньолкой проглядывало что-то дьявольское. При блестящем творческом уме он оставался азартнейшим картежником и вообще игроком; особенно он любил шахматы. В прошлые годы уникальные способности Сена доставили ему репутацию суперзвезды производных. На рынке производных он начал играть с незапамятных времен — задолго до того как многие нынешние продукты вообще появились на Уолл-стрит, и уж заведомо до того как я вообще что-то услышал о производных. Он мог в деталях рассказать о самом первом валютном свопе 1981 года между Всемирным банком и IBM. Не раз бывало, что происхождение того или иного финансового продукта терялось во мгле, и многие менеджеры Morgan Stanley наперебой приписывали эту честь себе, но почти вся ГПП единодушно отдавала ее Сену. Сен слыл человеком неистовым и был известен своими припадками гнева. Любой сотрудник ГПП может порассказать, как Сен унижал людей громкими публичными поношениями. С начала 1990-х эти припадки участились, потому что контроль над группой стал уплывать от Сена к другим менеджерам, и не в последнюю очередь в Лондон и Токио. В 1994 году, в первые месяцы моей работы, эти извержения можно было предсказать с такой же точностью, как словоизлияния самого закадычного приятеля. Чем меньше у Сена оставалось власти, тем больше он гневался. К сожалению, утрата контроля оказалась прямо пропорциональна падению интереса Сена к творческой игре с производными. В 1994 году его нечасто можно было видеть на месте — в центре торгового зала и даже в собственном шикарном кабинете (несколько таких новых кабинетов непосредственно прилегало к торговому залу). А когда он все же бывал, то днями напролет играл в компьютерные шахматы и отвлекался лишь для того, чтобы наорать на очередного «идиота» или сделать ставки в каком-нибудь спортивном состязании. Это дело Сен любил с прежней страстью и воодушевлялся только во время всяких кубков мира или баскетбольных финалов Национальной спортивной студенческой ассоциации (НССА); тут он начинал с неуемной энергией покупать и продавать ставки на разные команды и даже творить экзотические производные ставки, привязанные к проведению разных групп игр. Основной бизнес ГПП таких эмоций в нем не пробуждал. На мой взгляд, он почти ничем не оправдывал назначенные ему в год несколько миллионов — разве что регулярными пронзительными воплями. Некоторые находили его тирады забавными, но само отношение к делу почти все считали оскорбительным. Иногда Сен производил над собой усилие и выступал в роли отца родного — особенно по отношению к новым сотрудникам; со мной на первых порах он был особенно ласков. Но его обычные колебания между откровенным хамством и явным наплевательством не оставляли сомнения в том, что, работая в группе, любви он не заслужит; в лучшем случае его можно было бояться. В ближайшие месяцы мне предстояло многое узнать о ГПП, но в первую очередь я усвоил характеристики одной сделки по производным, которая, как мне кажется, воплощает собой смысл нашего группового бизнеса. Как раз эта самая сделка, включая ее аббревиатуру, была одной из первых пакостных придумок группы; как ни удивительно, она все еще популярна среди некоторых инвесторов. Имя этой сделке — PERLS. PERLS — сокращение от Principal Exchange Rate Linked Security («ценные бумаги с доходностью, привязанной к валютному курсу»). Иначе говоря, этот продукт называется так потому, что основной капитал рассчитывается здесь в связи с курсами иностранных валют, например английского фунта или немецкой марки. PERLS и на цвет, и на вкус ничем не отличаются от облигаций. На самом деле, они и являются облигациями, но только весьма необычными, поскольку ведут себя как кредитованные ставки по иностранным валютам. Такие бумаги выпускают уважаемые компании (DuPont, General Electric Credit) и американские правительственные агентства («Фанни Мэй», «Салли Мэй»), но хитрость здесь следующая: вместо простой выплаты основной суммы долга по окончании срока действия эмитенты обещают выплатить ее с коэффициентом, замысловато связанным с курсами разных иностранных валют. Вот пример. Если вы покупаете обычную облигацию за 100 долларов, то можете рассчитывать на проценты и свои закладные 100 долларов при погашении; обычно так и бывает. Но если вы заплатили ту же сотню за PERLS и думаете получить ее же при погашении, то в большинстве случаев вы ошибаетесь, причем сильно. Другими словами, если вы все-таки купили PERLS и ожидаете, что вам вернут при погашении все до цента, то вы либо не вполне разобрались, какое именно приобретение сделали, либо проявили явный идиотизм. PERLS — это вид облигаций, которые называют структурированными, хотя при этом они выглядят как обыкновенные массовые облигации. Производные из числа структурированных бумаг доставляют покупателям самую большую головную боль. Если у вас есть структурированная бумага, то вместо фиксированных процентов и основной суммы долга вы можете получить процент или эту сумму долга (или и то, и другое), скорректированные по одной или нескольким сложным формулам. Если же вы еще ничего не слышали о подобных бумагах, то скоро услышите: это один из самых крупных и быстрорастущих рынков в мире. Его оценки колеблются от сотен миллионов до триллиона и больше, то есть по 10 тысяч на каждого работающего американца. В Morgan Stanley на PERLS делали миллионы по всему миру. Покупатели находились повсюду — на Ближнем Востоке, в Японии, даже в штате Висконсин — и представляли собой самую причудливую смесь: хорошо известные компании и общественные фонды наряду с сомнительными предприятиями и богатыми индивидуалами. Объединяло этих инвесторов только одно: каждый из них приносил банку неплохую прибыль, а многие даже спускали на PERLS все деньги. Всех покупателей PERLS я делил на две основные категории — «жулики» и «вдовы и сироты». Если вы активный продавец, то либо с теми, либо с другими получится непременно. «Жулики», составлявшие большинство покупателей PERLS, были людьми вполне сообразительными: они использовали PERLS для таких спекуляций с иностранными валютами, которых другие инвесторы даже не представляли. Те, кто в обычных условиях почти не имел возможности делать ставки на валюты, получали лазейку, приобретая PERLS. Поскольку эти бумаги напоминали облигации, они даже внешне были неплохой маскировкой. Один популярный вид PERLS вместо выплаты основной суммы долга в 100 долларов подразумевал выплату этих самых 100 долларов, умноженных на изменение курса доллара плюс удвоенное изменение курса британского фунта стерлингов минус удвоенное изменение курса швейцарского франка. Поскольку размер основной выплаты был привязан к колебаниям трех валют, это полностью оправдывало название ценной бумаги. Если случалось чудо и курсы выравнивались в точном соответствии с ожиданиями (а случиться это может с такой же вероятностью, как парад планет), то у вас оставался шанс получить ровно 100 долларов. Но чаще всего вам доставалась несколько иная сумма в зависимости от колебаний курсов этих валют. Если вы хоть сколько-нибудь представляли, чтó покупаете, вы делали это в надежде получить намного больше сотни, сознавая, впрочем, что вам может достаться и существенно меньше. Если же курсы начинали невообразимо скакать и доллар с фунтом шли в одну сторону, а франк — в другую, можно было потерять все до последнего цента. Умело расхваливая свой сомнительный товар, продавцы из ГПП часто щеголяли перед клиентами фразой «нижний предел ограничен пределом первоначальных инвестиций». В маркетинговых документах Morgan Stanley эти слова использовались как своего рода штамп и вызывали непременные ухмылки продавцов: ирония заключалась в том, что по свойству PERLS (и других производных, которые мы стали продавать позже) покупатель действительно мог потерять не больше, чем имел. Morgan Stanley, напротив, не терял ничего. Банк оказывался в прибыли независимо от колебаний курсов, поскольку страховал свои валютные риски в других банках, а тем временем взимал с инвесторов миллионы в виде комиссионных. PERLS приносили несравненно больше, чем традиционные банковские операции. Комиссионные при продаже обычной среднесрочной облигации составляли в среднем менее полупроцента; иными словами, продав облигации на 100 миллионов, банк мог заработать в лучшем случае несколько сотен тысяч. А за PERLS в 1991 году Morgan Stanley взимал со своих разношерстных инвесторов 4%, то есть со 100 миллионов набегало уже 4 — совсем неплохо. По некоторым видам сделок комиссионные были еще выше. Поскольку PERLS представляли собой сложные валютные ставки, замаскированные под простые и надежные облигации, «жулики» не упускали случая ими злоупотребить. Многие PERLS имели вид бумаг, выпущенных федеральным агентством или компанией с рейтингом ААА, но на самом деле были опционными ставками на японскую иену, немецкую марку, швейцарский или французский франк, а потому оказывались особенно привлекательными для не слишком добросовестных менеджеров или страховых компаний, которым хотелось сделать ставки на валютных курсах без ведома надзорных инстанций или непосредственного начальства. PERLS и появились во многом для того, чтобы такие жуликоватые менеджеры могли поиграть на фьючерсных и опционных рынках. Но существовали и другие типы покупателей PERLS, начисто лишенные всякой квалификации и опыта — вплоть до полной неспособности понять, с чем они имеют дело. Они внимательно изучали условия PERLS, но видели перед собой простую облигацию. Замысловатые формулы действовали на таких людей завораживающе, глаза их начинали покрываться поволокой, но то обстоятельство, что выплата основной суммы долга была привязана к изменениям курсов иностранных валют, так и оставалось выше их понимания. Этих покупателей я называл «вдовами и сиротами», продавцы любили их особенно сильно. Сплошь и рядом покупатели не подозревали, что ставка по PERLS представляет собой ставку, привязанную к определенному набору «показателей форвардной доходности». Эти показатели являются исходным, но чрезвычайно важным фактором при продаже производных. Самый простой такой показатель описывает доходность правительственный облигаций с различным сроком погашения; его кривая обычно тем выше, чем больше срок и, следовательно, доходность. Это легче всего представить на примере банковского депозитного сертификата: у пятилетнего сертификата процентная ставка выше, чем у годового. Проще говоря, показатель доходности — это график процентных ставок для разных сроков погашения. Такие графики бывают нескольких видов. Например, «купонная кривая» отражает доходность разносрочных правительственных облигаций на предъявителя; «нулевая» — такой же показатель для разносрочных правительственных облигаций с нулевым купоном (так называемых «голых», о которых речь пойдет ниже). «Купонный» и «нулевой» показатели — самые элементарные; во всяком случае, нечто подобное вы легко найдете каждый день в деловых рубриках большинства газет. «Wall Street Journal» тоже помещает ежедневную сводку таких показателей на странице «Кредитные рынки». Но самый важный для торговцев производными показатель— кривую форвардной доходности, или «форвардную», — в газетах вы не найдете. Такие графики тоже строятся по-разному, но идея в них одна и та же. Форвардная кривая напоминает машину времени. Она показывает, как рынок представляет себе нынешнюю кривую доходности в определенный момент в будущем. На основании текущей доходности можно строить различные кривые для разных моментов. Например, «годичная форвардная кривая» показывает, как нынешняя кривая будет выглядеть через год, «двухлетняя» — как через два года и т.д. Конечно, показатели доходности не выдают «точных предсказаний» в том смысле, как это делают астрологи или хироманты: все эти кривые более или менее условны. Если бы дело обстояло иначе, торговцы производными были бы даже богаче, чем они есть. Свои «предсказания» они получают почти магическим (хотя и не вполне) путем на основании арбитражных операций (так называемых безопасных сделок, цель которых — сыграть на разнице цен между облигациями) на активном рынке ликвидных облигаций. Попробую объяснить это на простом примере. Предположим, что процентная ставка на один год составляет 5%, а на два — 10% годовых. Понятно, что кривая доходности круто поднимается. Предположим, далее, что вы хотите вложить 100 долларов на два года. Тогда вы можете: 1) вложить деньги под 10% на два года или 2) вложить под 5% на год, а потом посмотреть, сколько процентов вы можете получить за второй год. Как тут поступить? Если вы вкладываете под 10% на два года, а одногодичная процентная ставка так и остается 5%, вы в выигрыше. Но если при той же ситуации одногодичная ставка прыгает до 50%, вы в проигрыше. Так какова же безубыточная одногодичная ставка? Или, проще говоря, насколько нужно увеличить одногодичную процентную ставку, чтобы вы заработали такую же сумму, как и на другой стратегии? Ответ — 15%; это и будет годовая форвардная ставка на один год. Другими словами, текущий показатель доходности на основании текущего же соотношения между одно- и двухгодичными облигациями предсказывает, что через год одногодичная ставка должна составить 15%. Конечно, эти 15% могут стать реальностью, но могут ею и не стать: такая возможность лишь имплицитно заложена в текущих ставках. Существуют довольно сложные формулы для расчета всех форвардных процентных ставок для каждого срока и для построения общей форвардной кривой, но принципиальный механизм везде тот же самый, что и в приведенном примере. Те, кому мой пример все же не очень понятен, могут запомнить следующее: если текущая кривая доходности более или менее горизонтальна, то и форвардная кривая будет такой же; если текущая идет вверх, то форвардная будет еще выше и круче. В известном смысле форвардная кривая гипертрофирует (или делает более резкой) направленность текущей кривой. А если вы не доверяете таким «предсказаниям», то производные позволяют сыграть и против форвардной кривой. Форвардные кривые — могущественнейшая и первейшая вещь в торговле производными. Если вы работаете в инвестиционном банке и не разбираетесь в них, коллеги будут над вами смеяться. А если вы не разбираетесь в них и тем не менее, будучи обычным инвестором, вкладываете деньги еще хоть во что-нибудь, кроме акций или банковских депозитов, — значит, вас совратил тот, кто в этих кривых разбирается. PERLS — золотые копи для торговцев, которым попадается такой неискушенный клиент. В силу сложности PERLS маржа за них была несравненно крупнее, чем за обычные облигации, и если продавцу удавалось убедить клиента, что тот покупает обычные облигации с низким риском, он мог сорвать заоблачные комиссионные. Поскольку всегда можно было выбирать, что продавать — PERLS или обычные облигации, все неизменно продавали PERLS. И что за дело, если кому-то невдомек, что вместо облигации рейтинга ААА он размещает сложную кредитованную ставку на иностранные валюты? Если он вернет основной капитал, то вообще ни о чем не догадается, а вот если нет, тут возможны варианты. Снижение риска делало долгосрочные PERLS особенно привлекательными для продажи. Это означало, что, продав какой-нибудь «вдове» пятилетние PERLS, пять лет можно было не беспокоиться о выплате основной суммы долга, — а в пять лет могла уложиться целая карьера на Уолл-стрит. Да и после этого еще оставался приличный шанс, что покупатель угадал и сделал какие-то деньги. В конце концов, даже люди побогаче «вдов и сирот» были вполне довольны, получив в итоге 200 долларов вместо 100. Я вовсе не хочу сказать, что все торговцы производными продавали PERLS «вдовам и сиротам». Но кое-кто определенно занимался именно этим, а многие торговали облигациями, похожими на PERLS. Сочетание простецкой внешности с непредсказуемой внутренностью делало такие бумаги в перспективе смертельно опасными. Я знаю немало историй о продаже PERLS «вдовам и сиротам», но лучше всех запомнил ту, которую услышал сразу после прихода в Morgan Stanley. Некий удачливый продавец толкнул пакет PERLS на 85 миллионов долларов одной занудной страховой компании, которая в них ничегошеньки не понимала. Через пару месяцев старший казначей компании позвонил продавцу, чтобы узнать текущую стоимость новоприобретенных бумаг. Он считал, что они так и стоят по 100 долларов, то есть в диапазоне от 99,99 до 100,01, и никак не мог поверить, что от начальной стоимости остался мизерный кусочек. Дальнейшая их беседа, как рассказывал продавец, протекала так: — Послушайте, как мы могли уже потерять столько денег? И всего-то прошло несколько недель? А ведь это же, черт возьми, облигации правительственного агентства! Да босс меня живьем съест! — Видите ли, дело в том, что за эти несколько недель курсы некоторых валют, заложенные в формулы расчета основной суммы, сильно упали по отношению к доллару, а затухание временной переменной и колебания параметров изменчивости привели к возрастанию стоимости опционов, заложенных в PERLS. — Как-как? Объясните еще раз по-человечески. Что это за чертовщина? — Это значит, что вы сделали крупную ставку на курсах иностранных валют и проиграли. Тут казначей явно забеспокоился: — Каких валют? Что за чушь? Мы же ни на что не ставили, как мы можем проиграть? Тем более на валюте? Мы же, черт возьми, страховая компания и даже права не имеем покупать какую-то там валюту! — Видите ли, приобретая PERLS, вы пошли на риски по иностранной валюте — именно поэтому у вас и была повышенная процентная ставка. Разве я вас обо всем не предупредил? Да вы просто не помните! Я же объяснял вам эту формулу. Да подумайте, в конце концов, откуда бы взялись такие проценты, если бы вы не шли ни на какой риск? Казначей поперхнулся. — Бог мой! Вы мне толкуете, что мы пошли на валютные риски? Я-то думал, что это вы пошли на них! На этой сделке продавец получил гигантские комиссионные, и во время рассказа его то и дело корчило от смеха. Мне тоже было смешно. Потом он спросил, знаю ли я, как называется дельце, какое он провернул. Я ответил, что нет. Это, сказал он, называется «ободрать физиономию». — Ободрать физиономию? — переспросил я, не будучи уверен, что расслышал его правильно. — Именно. Хватаешь его этак — он показал, как — за шею, зацепляешь кусок кожи, рвешь посильнее и обдираешь сколько сможешь. Я никогда не забуду, как этот продавец, глядя мне прямо в глаза, не без чувства искренней гордости и даже восторга суммировал итоги этой замечательной сделки: — Ты представляешь, Фрэнк? Я-таки его ободрал! |
|
||
Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх |
||||
|