Глава 9

Эффект текилы

Даже активно разворачивая глобальную экспансию, Morgan Stanley готовился к худшему. Руководство фирмы хотело встретить во всеоружии любую финансовую катастрофу. А что, если фондовый рынок рухнет? А что, если большинство крупных компаний прогорит? А что, если Мексика...? Действия, предусмотренные фирмой на случай финансовых бедствий, были хорошо известны в инвестиционных кругах и несколько лет назад описывались в журнале «Institutional Investor». Содержались же планы в так называемой Синей тетради.

Конечно, Morgan Stanley имел не единственную синюю тетрадь. В отличие от школьных тетрадок, заполненных умными ответами на вопросы хитрых экзаменаторов, собственность Morgan Stanley содержала детально разработанные планы действий в различных непростых и порой трагических ситуациях, способных сложиться на финансовых рынках. В Morgan Stanley периодически проводились собрания, на которых ветераны отрасли — мозг фирмы— прогнозировали неприятные события и вырабатывали меры по их преодолению. Высшие руководители, правда, эти сборища недолюбливали. Они бормотали о непрерывной писанине в надоевших им до смерти синих тетрадях и сравнивали их с курсовыми работами. Тем не менее все отлично понимали: польза от такого подхода к делу с лихвой перевешивает все затраты и неудобства— ведь фирма, как правило, серьезных ошибок не совершала. За шесть лет, прошедших после начала продажи акций на бирже, Morgan Stanley удалось избежать крупных потрясений и добиться высочайшего уровня доходности собственного капитала — 25% — среди американских фирм, торгующих государственными ценными бумагами. Синие тетради свидетельствовали, что несмотря на развитие компанией направлений, сопряженных с постоянно возрастающим риском, в Morgan Stanley все равно оставались хранители классических традиций. И это помогало.

На дворе стоял конец 1994 года, в Мексике мы пахали землю носом, но Синяя тетрадь предсказывала зловещие события. Один из трейдеров фирмы, работавший на новых рынках, занял два миллиона долларов на высокорисковые бумаги, исходя из минимального изменения процентной ставки по сравнению с базисной (что представляло гигантский риск потенциальных убытков), а мы продолжали продавать «творческие» производные, связанные с Мексикой. Некоторые менеджеры Morgan Stanley стали проявлять признаки беспокойства относительно перегрева мексиканского рынка. Многие эксперты считали, что катастрофа в одной из латиноамериканских стран немедленно распространится и на остальные. По аналогии с эффектом домино — термином, возникшим несколько десятилетий назад, — мы назвали такой вариант развития событий эффектом текилы. Начальство, тем не менее, считало эту перспективу хотя и возможной, но крайне маловероятной.

Я же, полагая, что мои рынки продолжат развиваться и в мое отсутствие, решил взять отпуск: хотелось снова почувствовать себя человеком. Вернулся я на работу 1 декабря, как раз к инаугурации Эрнесто Седийо, нового президента Мексики. Фаворитом избирательной компании Седийо не был: такового перед выборами застрелили. Но даже убийство наиболее вероятного кандидата в президенты оказалось не в силах подорвать доверие к мексиканским рынкам. B связи с отсутствием конкурентов в своей весовой категории Седийо победил на выборах легко. После смерти кандидата в президенты в Morgan Stanley появился краткий меморандум, в котором говорилось: «Убийство в Мексике, как и ожидалось, оказало негативное воздействие на рынок». Тем не менее рынок от удара оправился довольно быстро. Бидьют Сен соизволил сострить: «Каждый раз, когда я хочу вести дела в Мексике, там кого-нибудь убивают», — что было недалеко от истины. Но все равно в этой стране царило приподнятое настроение.

B начале декабря группа производных несколько встревожилась, когда какой-то покупатель аргентинских Pre4 Trust заявил, что не против приобрести еще немного этих облигаций. Двумя месяцами раньше мы предложили тому же покупателю цену порядка 95 долларов, но с тех пор бумаги успели подешеветь. Пока мы пытались вычислить сегодняшнюю стоимость Pre4 Trust, на огонек за новыми данными заглянул один трейдер. Он нервничал, не зная, согласимся ли мы купить облигации по справедливой цене. Трейдер все еще считал, что, если мы чересчур опустим цену, инвесторы смогут понять, сколько Morgan Stanley наварил на этой сделке. Посетитель, заметно нервничая, задал мне вопрос:

— Как наши дела в округе Оривдж?

Оторвавшись от работы, я посмотрел на него:

— Округе Ориндж? Это вы о чем?

Засмеявшись, он начал оправдываться:

— Фрейдистская оговорка. Я имел в виду наши дела с Pre4 Trust.

После моих объяснений мы почесали языки о том, как повезло фирме, что в этом году она ухитрилась избежать крупных проблем. К нам подсел еще один менеджер и немедленно начал жаловаться на адвокатов компании, за уши оттащивших его от сделки, которую, по их мнению, могли счесть незаконной. Он шутил на тюремную тему и утверждал, что если бы дочь увидела его на свидании в одежде заключенного, то обязательно спросила бы: «Мамочка, а почему на папе новый костюм? У него новая работа?» Конфликт с законом представлялся нам маловероятным.

Несмотря на проблемы с округом Ориндж, в начале декабря настроение в группе производных было праздничным. Мы витали в типичной предрождественской атмосфере, состоящей из смеси напряжения и жизнерадостности. Обсуждались грядущие премии, интимная жизнь коллег, мы сплетничали о начальстве, делами же почти не занимались. Уже недалека была посвященная концу года вечеринка, и настало самое время призадуматься над смыслом жизни. B день перед ожидаемым сборищем жизнь на рынках еле теплилась, продавцы предавались воспоминаниям. Когда мы переключились на беседу о некоторых совершенных группой сделках, сомнительных с точки зрения закона, один парень сказал: «Чтобы стать хорошим бизнесменом, надо быть уголовником в душе». С этим согласились почти все присутствующие. Многие продавцы подумывали об уходе из нашей группы. Один из них планировал вернуться в Индию и принять участие в семейном бизнесе, несколько человек размышляли над предложениями разных фирм, другие хотели перейти в иные структуры Morgan Stanley. Ситуация с продажей производных не беспокоила никого. Как всегда под завязку набитый новыми идеями Страшила предложил переименовать группу производных продуктов в группу товаров для извращенцев13, поскольку только так, по его словам, мы могли рассчитывать привлечь к себе хоть чье-то внимание.

Мы смеялись над другими отделами, приносящими небольшую прибыль, и над худшими продавцами фирмы, которые и без нас страдали от притягиваемых ими взглядов. B Morgan Stanley упорно циркулировала история о свирепом менеджере, накануне Нового года втоптавшем в грязь бестолкового продавца.

Как повествует фольклор, менеджер пытался объяснить парню суть довольно простой сделки, но тот упорно не мог понять ее смысл. Особым умом несчастный не блистал, и вообще за год наторговал не так уж и много. Менеджер все свирепел и свирепел. Он попытался объяснить еще раз, но успеха не достиг. Наконец, разъяренный менеджер задал главный вопрос:

— Почему ты не можешь работать?

Ответа не последовало.

— Послушай, ты что, совсем тупой? Это легкая работа. С ней справится кто угодно. Ты звонишь клиентам и продаешь им облигации. Они любят облигации. Почему ты не можешь этого сделать?

И эти вопросы остались без ответа. Менеджер просто озверел.

— Мать твою так! С этой работой любой справится! Ее может сделать хоть двадцатилетний сопляк! Да с ней справится собака шелудивая!

Проорав последние слова, менеджер понял, что его посетила блестящая идея. Он взвопил.

— Эй, кто-нибудь! Раздобудьте-ка мне собаку!

Никто не пошевелился. Менеджер продолжал надрываться:

— Вы что, все оглохли? Я выгоняю этого придурка к чертовой матери! На его место я беру собаку! Кто-нибудь, приведите собаку! Мне нужен пес! Немедленно! Тащите сюда шелудивую собаку!

Несколько младших продавцов побежали на улицы Манхэттена ловить собак. Наш несчастный герой сидел, молчал и жалобно смотрел на шефа. А тот, отнюдь не исполненный праздничного благодушия, продолжал орать: «Хочу шелудивую собаку!»

Сия милая история пошла гулять по всей Уолл-стрит, поскольку не каждый день услышишь, что старший продавец или трейдер, неудовлетворенный успехами подчиненного, желает заменить его на рабочем месте собакой.

Сомневаюсь, чтобы кого-нибудь из нас смогли заменить даже несколько собак.

Я продолжал вести с продавцами легкую беседу, мы прогуливались сначала по нашему залу, потом вышли в город и по Мэдисон-авеню дошли до фешенебельного «Максима», где в этом году должен был состояться предновогодний вечер.

Зрелище поражало своим великолепием. Две устланные красными коврами лестницы вели в увешанный зеркалами, в количестве просто-таки сверхъестественном, бар. Располагавшийся неподалеку гигантский банкетный зал заполняли элегантно накрытые столы. Спиртное текло рекой. Мы со Страшилой стояли в баре и употребляли шотландский виски, как вдруг мне на глаза попался Питер Карчес, шеф торговой площадки и наиболее вероятный глава фирмы в случае, если Джон Мак решит когда-нибудь уйти на пенсию. Несколько раз я был удостоен Карчесом коротких бесед по рабочим вопросам, и сейчас, будучи слегка под градусом, решил подойти к нему сам. Обменявшись рукопожатием, я напомнил ему, что работаю в группе производных. Он ответил, что узнал меня, и мы начали обсуждать некоторые наиболее прибыльные сделки с производными бумагами за последний год. Карчес жаловался на жизнь, на то, что в уходящем году на производных зарабатывать стало очень тяжело. Я попросил его не вышвыривать меня с работы, и Карчес рассмеялся в ответ. Мы прошлись на счет плохой репутации производных бумаг, округа Ориндж и ВТ. Со стороны мы выглядели как старые друзья. Мне хотелось работать непосредственно с ним гораздо больше, чем с Королевой или Страшилой.

Вечер прошел очень мило и без мордобоя, что для сборищ сотрудников инвестиционных банков — редкость. Одного из моих коллег по прошлой работе выкинули с вечеринки, а потом и попросили уйти с работы по собственному желанию, поскольку он сошелся в рукопашной с руководителем отдела правительственных облигаций. На своем веку я повидал множество пьяных драк между продавцами, наблюдал и результат одной из них — беднягу, раненного в голову «розочкой» из пивной бутылки. На нынешнем вечере по сравнению с теми царило спокойствие и благочиние. Тут были и танцы, и развлечения, и море спиртного, а вот мордобоя не было.

неспособности Banco Serfin — того самого, выбравшего своим логотипом знак радиационной опасности, — вернуть Morgan Stanley 65 миллионов долларов, одолженных на внешнеторговую сделку, напряжение слегка возросло, но только на несколько часов. К счастью, тревога оказалась ложной. Причиной ее стала задержка, произошедшая по вине Fed Wire, и уже на следующий день доллары поступили на счет группы производных.

Хотя взорвавшийся неподалеку снаряд и не нанес вреда нашей группе в финансовом аспекте, эпизод заставил задуматься о Мексике, мексиканских банках, MEXUS и о сделке с облигациями PLUS, над которой я работал весь июнь. Облигации MEXUS были только шестимесячными и в скором времени, а именно во вторник 20 декабря, подлежали погашению. Banco Serfin владел «младшей» облигацией MEXUS, и цена ее в значительной степени зависела от курса песо на момент закрытия биржи в прошлую пятницу. До нас дошли плохие вести о беспорядках в Чапасе и связанной с ними легкой встряске мексиканского рынка, но, к счастью, при закрытии биржи песо не вышло за пределы коридора, в котором пытался его удержать Центральный банк Мексики. Проблем с MEXUS не предвиделось.

Нас все еще одолевали думы о Мексике. Резервы иностранной валюты Центрального банка сокращались с большой скоростью, и торговый дефицит этой страны составил уже 17 миллиардов долларов США. Мексиканское песо представляло все больший риск для покупателей облигаций и находилось под давлением, заставлявшим его падать. Помимо MEXUS к завершению близилась и еще одна сделка с облигациями PLUS, срок погашения которых наступал 15 января. Множество крупных инвесторов, в том числе Morgan Stanley, бежали из страны. На протяжении последних недель доллары из Мексики вывозили чуть ли не в чемоданах. Нас ждал напряженный месяц.

Существовала еще одна проблема. Хотя облигации PLUS и представлялись некоторым инвесторам чересчур рискованными, а инвестиционным менеджерам — почти верхом совершенства, для мексиканских банков они оказались рискованными недостаточно. Для удовлетворения своих аппетитов банки увеличивали степень риска. С их точки зрения PLUS надо было продавать, но никак не покупать. До 1994 года наблюдалась обратная ситуация, мексиканские банки бросались на эти облигации, как голодные, они хотели бы купить что-нибудь еще более рискованное, чем PLUS. Банки просто жаждали сыграть в рулетку. Они страшно желали финансовых рычагов — займов и риска посильнее. Как сказал на ломаном английском хмелеющий от своих слов красавец-мужчина Херар-до Варгас из Banamex: «Я сходить с ума от финансовый рычаг!»

Мы решили побаловать мексиканские банки жирным куском в виде производных, насыщенных долговыми обязательствами под названием «свопы общей доходности» (СОД) (Total Return Swaps). Одну из сделок с СОД я провернул со своим бывшим шефом из First Boston как раз перед тем, как уйти. Morgan Stanley же резвился на этом поле весь 1994 год. СОД походили на покупку ценных бумаг с маржей с тем исключением, что вы могли занять более половины суммарных вложений.

Впервые я узнал о «свопах общей доходности» из беседы с одним торговцем производными, когда упрашивал его объяснить, что такое своп с обыкновенными акциями. Я слышал, что многие богатенькие господа использовали своп с акциями для ухода от уплаты налогов. Оказалось, что этот своп — всего лишь одна из разновидностей «свопа общей доходности», хотя тогда я таких вещей не знал.

Вот все, что мне было известно: своп представляет собой соглашение об обмене платежами в течение определенного времени. Я считал, что у свопа есть множество положительных сторон. Например, наиболее распространенный его вид — процентный своп — способен предотвратить кризис ссудо-сберегательных ассоциаций вроде произошедшего в 1980-х годах, когда людям, покупавшим дома, предоставлялись кредиты под фиксированный процент. Поскольку заемщики платили ссудо-сберегательным учреждениям фиксированные проценты, те, в свою очередь, обладали фиксированными активами, но тем не менее должны были выплачивать вкладчикам процент по плавающей ставке, которая изменялась ежедневно. В силу этого их обязательства тоже «плавали». А когда у ссудо-сберегательных ассоциаций активы фиксированные, а обязательства «плавающие», возникают проблемы. При возрастании краткосрочной процентной ставки «плавающие» обязательства тоже растут, но фиксированные активы-то нет. С подобными затруднениями в 80-х годах столкнулись многие ссудо-сберегательные учреждения.

Одним из решений этой головоломки мог бы стать процентный своп. Вот как в таком случае развиваются события: ссудо-сберегательная ассоциация находит инвестиционный банк и заключает с ним договор, в котором предусматривается сумма, допустим 10 миллионов, и срок погашения, скажем пять лет. После этого ассоциация выплачивает инвестиционному банку фиксированный процент с оговоренной суммы вплоть до срока погашения, а инвестиционный банк выплачивает ассоциации плавающий процент. Таким образом, ссудо-сберегательная ассоциация приводит в соответствие ставки по своим активам и обязательствам. Когда ассоциация получает фиксированный доход от заемщиков, она выплачивает инвестиционному банку фиксированный процент по свопу. Когда же ассоциация получает от инвестиционного банка платежи по свопу с плавающей процентной ставкой, она выплачивает плавающий процент по вкладам. Полагаю, что это достаточное основание для использования свопов, и, конечно же, так и следовало поступать ссудо-сберегательным учреждениям в 80-е годы.

Тем не менее свопы на финансовых рынках могут выступать в роли как доктора Джекила, так и мистера Хайда, поскольку использовать их можно не только с благими намерениями. Своп с обыкновенными акциями основывается на тех же принципах, что и процентный своп, но преследует совершенно иную цель. Своп с обыкновенными акциями представляет собой контракт, заключаемый, как правило, между банком и частным лицом, причем частное лицо соглашается уступить банку доход со своих акций, а банк принимает на себя обязательство выплачивать частному лицу наличные, зачастую до получения дохода. Своп с обыкновенными акциями сам по себе ценной бумагой не является и до недавнего времени вообще не подлежал регулированию, а сообщать о нем не требовалось никому, даже налоговой инспекции.

Допустим, небедный господин — назовем его мистер Богатенький Буратино, — желающий избежать связанных с продажей акций проблем, на самом деле, вступая в своп с обыкновенными акциями, фактически их продает. Инвестиционный банк заплатит мистеру Б. Б. наличными, а тот по истечении определенного времени выплатит банку общий доход с акций — дивиденды и прирост капитала за счет повышения курса акций. Таким образом, мистер Б. Б. получает деньги, как если бы он свои акции продал, хотя в техническом смысле продажи не было.

Каждый, кто хочет продать подорожавшие акции, не признаваясь в приросте капитала, чтобы избежать уплаты связанных с этим налогов, может воспользоваться свопом с обыкновенными акциями. Своп этот продажей не считается, поскольку юридически человек продолжает владеть своими акциями. Таким образом, существует возможность получать прибыль, не платя никаких налогов, а значит, богатым владельцам акций уже незачем умасливать политиков, чтобы те отменили налоги на приращение капитала. Инвестиционные банки предлагают каждому отдельному человеку совершенно секретную индивидуальную лазейку для уклонения от налога на приращение капитала. В последние годы сбор упомянутых налогов в США практически свелся к нулю, и основная заслуга в этом принадлежит свопу с обыкновенными акциями.

Что касается инвестиционных банков, то для них свопы с обыкновенными акциями не сопряжены с рыночным риском, поскольку в период ожидания платежей от держателя акций они могут подстраховаться короткой продажей, торгуя акциями, им не принадлежащими. Если цена на них упадет, банк получит меньшие платежи от владельца, но, в свою очередь, снизится и выручка от коротких продаж. Таким образом, для инвестиционных банков своп с обыкновенными акциями — это совершенно безрисковая дойная корова.

Время шло, сведения о свопах с обыкновенными акциями становились достоянием гласности, и в конце концов регулирующие органы начали думать, как с ними бороться. Вот только один пример: 29 марта 1994 года А. Лорн Уэйл, председатель и директор-распорядитель Autotote Corporation, фирмы — устроителя лотерей и производителя инвентаря для азартных игр, завершил получившую широкую известность сделку по свопу с обыкновенными акциями с Bankers Trust. Уэйл практически продал принадлежавшие ему акции Autotote, но налог на приращение капитала не уплатил, во-первых, и право голоса в корпорации не потерял, во-вторых. Bankers Trust согласился заплатить Уэйлу за принадлежащие ему 500 тысяч акций 13,4 миллиона долларов, да еще и плавающий процент с этой суммы. Уэйл, в свою очередь, обязался выплачивать ВТ все квартальные дивиденды со своих акций. Спустя пять лет Уэйл должен был получить дополнительную сумму в случае снижения биржевой цены или же произвести дополнительные платежи, если бы биржевая цена повысилась. С экономической точки зрения Уэйл больше не имел к своим акциям никакого отношения, но формально он все еще оставался их владельцем.

Я хорошо помню газетную статью об этой сделке. Мне с трудом верилось, что такая практика широко распространена. Свопы с обыкновенными акциями представляли собой классическое, ничем не замутненное налоговое жульничество. На мой вопрос, заданный одному продавцу, большие ли деньги свопы с ценными бумагами приносят банкам, тот поперхнулся, выкатил глаза и выдавил: «Ты смеешься? Пункты!» Тут следует сказать, что пункт— это 1% от общей стоимости сделки, определяемой, как правило, на основе текущей стоимости акций. Хриплый стон: «Пункты!» означал, что банки купались в деньгах. Допустим, все тот же мистер Богатенький Буратино имеет акции на 100 миллионов долларов. Если он их продаст, то должен будет уплатить налог — 10 миллионов долларов. Заключив своп с обыкновенными акциями на 100 миллионов, банк в качестве гонорара получит один миллион, причем риска никакого, а усилий — чуть-чуть. Мистер Б. Б. сохранит не один и не два миллиона, поскольку налогов платить не станет, продавцам производных достанутся шикарные комиссионные, и все будут довольны. Все, кроме Казначейства США. Да, мы забыли еще и честных налогоплательщиков.

Свопы с ценными бумагами — практически единственный ответ на вопрос, почему американские корпорации почти не платили налоги на приращение капитала. Веселая жизнь продолжалась несколько лет; на Уолл-стрит подхватили и развили идею таких свопов, перенеся ее и на другие рынки, в том числе в Мексику. Одной из наиболее популярных версий такого свопа в Morgan Stanley стал упомянутый мною ранее «своп общей доходности I». Вот его механизм.

Допустим, мексиканский банк захочет заключить СОД с группой производных. В этом случае они просто подписывают контракт, в соответствии с которым, во-первых, мексиканский банк должен выплачивать доход группе производных и, во-вторых, группа производных обязуется выплатить мексиканскому банку «общий доход» по каким-либо заранее выбранным ценным бумагам. Для большинства банков страны кактусов такими заранее оговоренными бумагами стали мексиканские облигации — как правило, краткосрочные номинированные в песо обязательства мексиканского правительства, именуемые Cetes. Иногда мы называли такие контракты «свопы с Cetes», иногда— «свопы в песо». Например, мексиканский банк соглашается выплачивать группе производных 8% со 100 миллионов долларов на протяжении полугода, а взамен группа производных шесть месяцев выплачивает банку доход с Cetes на 100 миллионов долларов. Если курс песо по отношению к американскому доллару не снижается, доход с облигаций должен составить 16%. Таковы типичные условия «свопов в песо». С точки зрения мексиканских банков «свопы в песо» — это подкрепленные займами инвестиции в Мексике. Банк занимает деньги у Morgan Stanley и получает доход от мексиканских облигаций.

Почему же «свопы в песо» пользовались такой популярностью в Мексике? Прежде всего, они были выгодны, поскольку позволяли играть по-крупному на относительно высоких местных процентных ставках, так как предполагали неизменно высокий курс песо и неуклонное исполнение правительством своих обязательств. Если бы Cetes были погашены в полном объеме, а песо не подешевело, то мексиканские банки получили бы на правительственных облигациях, допустим, 16%, но оставались должны Morgan Stanley лишь заемную ставку, скажем 8%. Если бы к тому времени песо сохраняло стабильность, то спред составил бы 8%. Учитывая гигантское количество «свопов в песо», такой спред стал бы подарком судьбы.

Но, что еще важнее, «свопы в песо» позволяли мексиканским банкам играть все более и более по-крупному как без огласки, так и без отрицательных последствий. Вообще-то банки хотели бы занять столько, сколько им дадут, и купить столько мексиканских облигаций, на сколько хватит денег. «Свопы в песо», по сути своей, были тем же, что и покупка мексиканских ценных бумаг на взятые в долг американские доллары, но в связи с ограничением размеров кредитов и прочими препятствиями для мексиканских банков делать займы непосредственно оказалось невозможно.

Когда банк занимает деньги и покупает облигации, эти действия фиксируются в его бухгалтерском балансе, что имеет свои издержки: заем записывается в обязательства, а купленные облигации — в активы. Международная система, регулирующая банковскую деятельность, требует, чтобы банки держали определенный минимальный резерв капитала, зависящий от величины балансовых активов и обязательств. Если же эти активы и обязательства растут, то банку необходим больший капитал для защиты от возможных потерь. Такие правила преследуют цель предотвратить банкротство, поскольку при их соблюдении у банка всегда достаточно средств для покрытия любых потерь, особенно в случае краха рынка.

К 1994 году балансы банков, работавших в соответствии с изложенными правилами, «переполнились». Банки опьянели от игры с песо на занятые деньги, и только высокие резервные требования к капиталу и жесткое регулирование их деятельности препятствовали тому, чтобы они занимали или покупали все больше и больше. «Свопы в песо» позволяли мексиканским банкам увеличить масштабы своих игрищ, избегая этих издержек и в обход регулирующих правил. Банки возлюбили свопы, поскольку в отличие от любой другой формы займа денег они не отражались в балансе и, таким образом, не подпадали под резервные требования и регулирующие нормы. Другими словами, для балансовых отчетов «свопы в песо» оказались невидимками.

Мексика была отнюдь не единственной страной с либеральными и благоприятными правилами сделок по свопам. Международная ассоциация своповых дилеров (International Swaps Dealers Association), в которую входили 150 дилеров изо всех уголков планеты, многие годы лоббировала отмену регламентации свопов, аргументируя свою позицию так: «Следует подчеркнуть, что своп ни разу не оказался мошенничеством либо иной противозаконной деягельностъю, не говоря уже о невозможности принуждения к сделке». В октябре 1992 года конгресс дал право Комиссии по торговле товарными фьючерсами (КТТФ) (Commodity Futures Trading Commission, CFTC) исключить свопы из сферы действия регулирующих норм. Bo время президентства Джорджа Буша-отца своповые дилеры развили B КТТФ бешеную лоббистскую активность, добиваясь использования этого права, и, наконец, незадолго до вступления в должность Клинтона в январе 1993 года комиссия под председательством Уэнди Гремм, жены кандидата в президенты от республиканцев Фила Гремма, сдалась. Решение было названо прощальным подарком республиканцев своповым дилерам.

Пользуясь «свопами в песо», банки Мексики в обход законов занимали доллары и покупали правительственные облигации. Мексиканское законодательство, регулирующее банковскую деятельность, скорее всего, не оставило бы без внимания тех, кто попытался бы осуществить такую сделку напрямую. Примеры тому имелись. И напротив, вероятность того, что должностные лица вдруг ни с того ни с сего начнут копаться в заключаемых без широкой огласки и не обязательных к обнародованию контрактах, стремилась к нулю.

Мексиканские банки резвились как дети, заключать прибыльные сделки в песо стало просто неприличным, и если бы валюта страны кактусов оставалась стабильной, никто ни о чем и не узнал бы. Тем не менее, пожирая втихую «свопы в песо» на гигантские суммы, мексиканские банки заработали расстройство желудка. Лучше бы им было не переедать, следуя в русле определенной НАФТА14 стратегии экономических перемен. Банки же вместо этого сначала наелись облигациями PLUS, а сейчас усиленно догонялись «свопами в песо». Если банк ест много, а в весе не прибавляет, — значит, что-то с ним не так.

Morgan Stanley отличался более трезвым подходом к таким сделкам. B «свопах с песо» мы ставили на тех, против кого играли банки Мексики, но ставка наша была такой же рискованной и труднопонимаемой, как и у наших партнеров. Мы согласились получать американские доллары и выплачивать мексиканские песо, причем и те и другие по особому курсу. Если бы мы не подстраховались, то заработали бы в трех случаях: при снижении процентной ставки в США, при повышении процентной ставки в Мексике и при падении курса песо по отношению к доллару.

К сожалению, все на свете имеет две стороны, и наше владение Cetes поставило перед нами дополнительные проблемы. Хотя стоимость займа у Morgan Stanley и была ниже, чем у мексиканских банков, фирма не желала воспользоваться для описанной деятельности своими кредитными ресурсами. Баланс Morgan Stanley велся с ювелирной точностью и вместить в себя Cetes даже на несколько месяцев оказался не в состоянии. К счастью, нам удалось списать Cetes до погашения «свопов в песо», ссуДИВ облигации другому банку, чей баланс составлялся с гораздо большими допусками. Ставшие общепринятыми сделки такого рода получили название «сдача баланса в аренду» другому банку. Этот банк, как правило Wells Fargo, «покупал» у нас мексиканские облигации, заручившись нашим согласием «выкупить» их через несколько месяцев, в течение которых мы платили Wells Fargo вознаграждение за использование его баланса. Даже с учетом денег, выплачиваемых за «временное хранение» Cetes, навар со «свопов в песо» был довольно внушительным, а инвестиционные банки получали гонорар в размере чаще всего 1%. Один же процент от миллиардных объемов «свопов в песо» не мог составить менее 10 миллионов долларов.

Cetes принесли с собой для Morgan Stanley еще одну проблему: что делать, если правительство Мексики вдруг объявит дефолт по долгам? В таком случае нашему положению не позавидуешь. (По словам шефа — отграхают нас как надо быть.) Почему? Хотя мы и не должны будем ничего платить мексиканским банкам, поскольку наши обязательства по «свопам в песо» в случае дефолта аннулируются, мы же ничего от мексиканских банков и не получим; более того, мы останемся должны те деньги, которые заняли, купив Cetes для снижения риска по свопам. Насколько велики наши обязательства? Да такие же, как и «свопы в песо». Тем не менее продавцы наиболее бурно развивающихся рынков уверяли, что ни Мексике, ни мексиканским банкам дефолт не грозит.

Мексиканские банки заявили, что будут драться за свопы до последнего. Всего же группа производных продала дюжины и дюжины «свопов в песо» стоимостью более чем на миллиард долларов. Я разработал компьютерную модель, предназначенную для определения степени риска различных свопов и зависимости Morgan Stanley от разных банков Мексики. Открывшаяся мне картина ошеломляла. Прежде всего, фирма решила ссудить мексиканским банкам более миллиарда долларов практически за одну ночь. Эта сумма примерно равнялась тому, что крупнейшие банки могли позволить себе вложить в Мексику до латиноамериканского кризиса платежей 1980-х годов. Даже в Morgan Stanley масштаб риска почти никто не представлял.

Тем не менее Morgan Stanley не находил в такой ситуации ничего привлекательного, поскольку доллары были «длинными», а песо — «короткими» («длинное» — это то, что покупается, а «короткое» — то, что продается); требовалось обезопасить себя от риска, а лучший способ сделать это — переложить риск на другого, в нашем случае — на другого инвестора. Мы не хотели, чтобы наши прибыли попали в зависимость от колебаний различных мексиканских и американских процентных ставок. Все, что нам было надо, — получить свой скромный гонорар.

Мы очень просто добились значительного снижения степени риска: покупкой и владением Cetes, мексиканскими правительственными облигациями, бывшими базой платежей по «свопам в песо». Купив Cetes, мы перестали бояться любых колебаний ставок. Если Cetes нодо- рожают, точно так же возрастет и объем наших платежей мексиканским банкам по «свопам в песо», и наоборот. При этом мексиканский банк платит нам высокую долларовую ставку с типичным спредом относительно казначейских бумаг около 200 базисных пунктов, или 2%, тогда как мы можем сделать заем с гораздо более низким спре- дом, около 25 базисных пунктов. После покупки Cetes мы превратились в посредников, играющих на разнице в спре- дах заемных ставок. Разница эта могла означать гигантскую выручку, зависящую от объема своповых сделок.

Только одному банку, Banco Serfin (обладателю радиационного логотипа), Morgan Stanley предоставил заем в десятки миллионов долларов, а ведь деятельность именно этого заведения признавалась самой рискованной во всей Мексике! Наш потенциальный риск в связи со свопами Serfin уже мог кого угодно заставить выпучить глаза от удивления уровнем менеджмента в фирме. Сценарий развития событий, взятый из Синей тетради, пугал. Если Мексика объявит дефолт, а мы останемся должны по всем «свопам в песо», фирма почиет в бозе.

Правила игры с производными не исключали такой ситуации, поскольку основой их были внезапность и секретность. На протяжении нескольких недель Morgan Stanley вбухал в мексиканские банки больше, чем многие другие банки за годы. Деньги эти были «горячими», о чем часто предупреждали и политики, и представители регулирующих банковскую деятельность органов. «Горячие» доллары быстро поступали в страну, но так же быстро могли из нее уйти. Если бы Morgan Stanley почувствовал приближение кризиса в Мексике, то увел бы из нее деньги со скоростью света, причем сделки эти отследить было бы почти невозможно. В то время как займы, предоставляемые банками, являлись объектами и мексиканского, и американского законодательств, регулирующих банковскую деятельность, «свопы в песо» не лимитировались ничем. И опять-таки, мексиканским банкам не требовалось отражать эти свопы в бухгалтерских счетах, поскольку по их классификации «свопы в песо» — это «внебалансовые» статьи. Morgan Stanley не желал обнародовать свопы, так как они не являлись ценными бумагами и, благодаря последнему подарку республиканцев, сделанному в январе 1993 года, не подпадали под соответствующее законодательство США. Оперируя производными, финансовые институты получали возможность легко и быстро полностью трансформировать свою инвестиционную политику. В сжатые сроки фундамент мексиканской финансовой системы в корне изменился.

Меня очень беспокоили последствия этого изменения. Компьютерная модель пророчила все более возрастающий риск, мексиканские запасы иностранной валюты продолжали съеживаться. Центральный банк Мексики отчаянно сражался за сохранение курса национальной валюты и в ходе своей борьбы тратил драгоценные, с трудом скопленные доллары США на покупку песо. Такая политика Центральному банку обходилась дорого.

Если бы ударил гром, молния очень быстро выжгла бы все вокруг. B сложившейся ситуации мексиканские банки шансов не имели. Дефолт могли объявить или банки, или правительство Мексики. Оставалась ли надежда на мексиканские суды по делам банкротства? Никакой!

Множество сделок с производными, и в том числе с облигациями PLUS, зависело от курса песо, а если песо рухнет, то нашим инвесторам здорово не повезет. Скорее всего, они нас затаскают по судам. С учетом сказанного любая просочившаяся на свет божий информация о производных могла оказаться смертельной. Тем не менее, поделившись опасениями с коллегами, я обнаружил, что нахожусь в удручающем меньшинстве.

Насколько я понимал, собака была зарыта в том, что песо — валюта управляемая. Центральный банк Мексики устанавливал границы колебания его курса, то есть максимальную и минимальную цену покупки и продажи. Если вы хотели купить или продать песо, а по желаемой цене с вами никто сделку не заключал, всегда можно было отступить на позиции Центрального банка.

Заявленный Центральным банком Мексики потолок сдерживал рост мексиканской валюты. Курс песо не мог превысить установленный предел, поскольку при опасности такого роста банк начал бы продавать песо и покупать доллары, но эта ситуация была чисто теоретической, потому что мексиканская валюта отчетливо проявляла тенденцию как раз к снижению курса. Продавало доллары и покупало песо лишь меньшинство. Баланс между желающими купить и продать доллары еще сильнее нарушился в конце 1994 года.

Аналогично нижняя граница валютного коридора устанавливала минимально возможную цену на песо, поскольку при возникновении угрозы его падения ниже определенной величины Центральный банк начинал покупать песо и продавать доллары по минимальной цене. По крайней мере, многие в это верили. При усилении тенденции снижения курса песо Центральный банк удовлетворил бы продавцов национальной валюты, пустив в ход свои резервы для продажи долларов и покупки песо. Участники мексиканского рынка привыкли считать: границы валютного коридора священны и нерушимы, во-первых, и Центральный банк отстоит песо любой ценой, во-вторых.

В последнее время Центральный банк Мексики поддерживал неизменной границу верхнюю, но нижнюю смещал день за днем все дальше и дальше, открывая таким образом дорогу плавной девальвации песо. Подобная «бархатная» девальвация не стала бы для Мексики чем-то неожиданным, без нее было не обойтись — ведь мексиканские процентные ставки превышали американские. Вообще-то та страна из двух, в которой процентные ставки выше, может ожидать снижения курса своей валюты относительно валюты другой страны. Это основное экономическое правило на достаточно большом отрезке времени сбоев не дает.

Но, казалось, Мексика и не подозревает о существовании этого правила. Ожидаемого снижения курса песо так и не произошло, а вместо этого мексиканская валюта довольно надолго заняла положение в верхней части валютного коридора. Кажущаяся стабильность спровоцировала мексиканские банки на еще более безоглядную игру. Если бы курс песо не изменился, банки получили бы возможность собрать обильную жатву, продолжая занимать в США доллары и покупать на них номинированные в песо облигации. Подобная стратегия была абсолютно верной, но на долгое применение не рассчитанной. Песо не могло навечно остаться таким дорогим. Рано или поздно должно было сработать основное правило экономики.

Вопрос заключался лишь в одном: выживут банки или погибнут? Несмотря на все мое нежелание поверить в худшее, но наиболее вероятное, я считал, что действовать надо исходя из правил, а не из исключений. Я сохранял уверенность в том, что экономические законы верны, а это означает скорый и неминуемый обвал песо. Я был настолько убежден в правильности своей позиции, что после жаркого спора с коллегой о судьбе мексиканской валюты предложил ему заключить пари на десять долларов, утверждая: год еще не закончится, а песо уже проломит нижнюю границу валютного коридора. На торговой площадке и 100, и 10 тысяч долларов — суммы смешные. Но если вы рисковали десяткой из собственного кошелька, это говорило о многом. Выигрыш десяти долларов меня бы не обогатил, он подпитал бы мое самомнение.

Тем временем в декабре 1994 года и Morgan Stanley, и мексиканские банки продолжали считать прибыли, песо уверенно шествовало по отведенному ему коридору, но Morgan Stanley волновала проблема: что, если Мексика не объявит дефолт по долгам, а решит погасить свои облигации в своей же валюте, запретив держателям ценных бумаг конвертировать ее в доллары США? Как я уже говорил, Мексике гораздо легче напечатать песо, чем заработать доллары.

Мы обозвали риск такой неприятности конвертационным риском. Вероятность возникновения этой ситуации была весьма высока. Ранее мексиканское правительство поддерживало конвертируемость своей валюты запрещением сделок в валюте иностранной. Если оно опять захочет поиграть в старые игры, Morgan Stanley вместо долларов получит хренову тучу песо. Как же избавиться от этого дамоклова меча?

Мы нашли блестящий остроумный метод переложить конвертационный риск на плечи партнеров. Мы просто выпустили новые облигации, которые выглядели совершенно обычными, за одним небольшим исключением: если Мексика по какой-либо причине отменяла конвертируемость песо, они погашались не в американской валюте, а в мексиканской. Таким образом, рисковали уже не мы, а те, кто эти облигации у нас покупал.

А кто их у нас покупал? Быть может, вы думаете это был кто-то, желающий получить много-много песо? Многоопытный, склонный к перестраховке фонд? Мексиканская компания? Взаимный фонд, работающий на новых рынках? Не угадали. Какого самого неискушенного и неповоротливого инвестора вы в состоянии вообразить? Правильно. Morgan Stanley свалил конвертацион- ный риск на мелкие страховые компании со Среднего Запада.

Группа производных мобилизовала на продажу этих облигаций самого напористого продавца фирмы. По причинам, мною так и не понятым, самые агрессивные продавцы работали в сан-францисских отделениях инвестиционных банков, причем клиенты их отнюдь не обязательно проживали в этом городе. Прославившийся в округе Ориндж Майкл Стейменсон являл собой типичного продавца из Сан-Франциско. Хотя если каждый день приходить на работу к четырем утра, — озвереешь. Как бы то ни было, Morgan Stanley в выборе продавца не ошибся. Этот тип немедленно позвонил одному из своих клиентов, небольшой страховой компании со Среднего Запада, и между ними произошел следующий разговор:

— Здорово, мужики! Ну как там в Д...? Нормально? Ну и хорошо. Тут я для вас припас одногодичные облигации. Они эмитированы высоконадежным банком — все равно что Республиканский банк Нью-Йорка или Немецкий банк. Бумажки эти принесут вам пятьдесят базисных пунктов лишних, это же на полпроцента больше, чем лондонская межбанковская ставка. Прикиньте: пятьдесят пунктов за просто так, и даже мозгами шевелить не надо. B чем подлянка? Никакой подлянки! Да, кстати, если мексиканское правительство запретит сделки в иностранной валюте, то денег вы не потеряете, просто отдадут их не в долларах, а в песо. Ну как?

— Ты сказал «Мексика»?

— Да, Мексика. Ну так как?

— А в Мексике ходит песо?

— Песо. Так сколько тебе облигаций?

— Ну, если я получу пятьдесят лишних базисных процентов... Наверное, миллионов на сорок, для начала.

Вот так небольшая страховая компания со Среднего Запада прикупила у Morgan Stanley много новых, очень красивых облигаций и чуть-чуть конвертационного риска.

А теперь постарайтесь представить себе последствия этой покупки. Бедная бабушка со Среднего Запада, внезапно овдовев, уведомляет о сем печальном событии страховую компанию своего покойного мужа. B ответ ей сообщают две новости — хорошую и плохую. Хорошая новость: очень скоро она получит страховую премию. Плохая новость: чтобы премию потратить, старушке придется переехать в Акапулько. Не могу себе представить менее удачный способ вложения денег. Срок погашения облигаций составлял один год. Еще немного, и страховая компания возгордилась бы от проигрыша мною десяти долларов — Мексика благополучно вступала в 1995 год. Да, производные можно доставать в игре лишь раз, а потом их следует опять спрятать подальше. Страховая компания сохраняла уверенность в том, что она приобрела надежные высокоприбыльные банковские облигации, не содержащие в себе никаких подвохов. Возможность погашения в песо была упомянута где-то внизу мелкими буковками. B отсутствие финансовой катастрофы владельцы страховых полисов так никогда бы об этой возможности и не узнали.

Казалось, что мексиканские инвесторы начали готовиться к большой гадости. Появились тревожные признаки. Резервы иностранной валюты страны кактусов истощались. Центральный банк Мексики спустил драгоценные запасы на удержание обменного курса песо, когда иностранные инвесторы принялись избавляться от этой валюты в массовом порядке. B то же время в стране нарастало политическое напряжение. Ходили слухи о почти постоянных жестоких бунтах.

Удивительно, но, несмотря ни на что, Morgan Stanley продолжал свой бизнес в Мексике или, по крайней мере, сообщал об этом широкой публике. Занимавшийся этой страной аналитик компании Чип Браун неизменно вещал о благоприятной ситуации. Бартон Биггз, гуру новых рынков из управления активами Morgan Stanley, публиковал оптимистичные отчеты о своих рынках. Bo всей фирме наиболее благодушно был настроен Роберт Дж. Пелоски-младший, еще один аналитик, написавший в отчете за декабрь, что недавно он убедился окончательно: Мексика — рынок «основательный» и «его любимый». Пелоски предсказывал, что песо не перешагает границ валютного коридора.

Я не понимал, говорится ли все это не от чистого сердца или по простоте душевной. Конечно, кто-то в Morgan Stanley и предупреждал о грядущем мексиканском апокалипсисе. Достопочтенный профессор Руди Дорнбух из Массачусетского технологического института (Massachusetts Institute of Technology) считал: все эти «мыслители» выплескивают телячьи восторги только благодаря тому, что их фирмы «лезут в страну через черный ход». Знал я и в Morgan Stanley людей, не разделявших мнение аналитиков фирмы, а наоборот, высказывавших беспокойство. Но все равно те, кто не мог нарадоваться мексиканским рынком, искренне ли или нет, вскоре поперхнулись своими словами.

Bo вторник 20 декабря 1994 года мексиканское песо обвалилось. Центральный банк Мексики обрадовал весь финансовый мир мгновенной девальвацией национальной валюты на 12,7%. Без всякой помощи Центрального банка песо перепрыгнуло нижнюю границу валютного коридора, курс за две минуты упал от 3,46 песо за доллар до 3,92. Мексиканский фондовый рынок последовал за мексиканской валютой, процентные ставки взлетели до небес. Песо, пока суть да дело, продолжало падать, курс его за несколько дней снизился примерно на 40%.

Мы пытались связаться с нашими клиентами из различных мексиканских банков, но некоторые из них даже не могли говорить, а один просто безудержно рыдал. Падая, песо увлекло за собой и банки, свалившиеся со стены, как Шалтай-Болтай, и теперь, точно так же, как

Шалтая-Болтая, их безуспешно собирали по кусочкам. Те, кто предполагал, что банки хоть как-то готовились к неприятному варианту развития ситуации, ошибались. Денег в банках не было, балансовые отчеты сверкали пустотой. Если бы какой-нибудь банк объявил дефолт, то рыдания могли бы начаться и в Morgan Stanley. Хотя группа производных и уменьшила некоторые позиции по «свопам в песо», по оставшимся мы были должны десятки миллионов долларов. Вопрос стоял так: сможем ли мы рассчитаться с долгами?

Прежде всего я подумал, что, верно предсказав падение песо, я выиграл десять долларов и у меня останется материальное доказательство своей правоты.

На следующий день песо, стоившее утром 25 центов, опустилось до 20. Центральный банк Мексики созвал конференцию, на которой убеждал инвесторов: все будет хорошо. Никто не поверил. Мексиканские и американские правительственные чиновники успокаивали вкладчиков по телевизору. Их мольбы никто не услышал, и песо продолжило свободное падение. Предоставленное нам залоговое обеспечение «свопов в песо» обесценилось гак, будто мы дали несколько сотен миллионов долларов взаймы под честное слово. Ситуация привлекла внимание высшего руководства. Члены «банды четырех» и примкнувшие к ним Питер Карчес и Кен де Ригт нервно мерили шагами торговую площадку. События развивались по наихудшему сценарию.

К счастью, деньги по облигациям MEXUS были выплачены 2D декабря, всего за несколько часов до обвала песо, и мы смогли сохранить десятки миллионов долларов. Моя сделка была спасена буквально в последнюю минуту. Меньше повезло другим инвесторам. Известный конспиратор-теоретик Страшила предположил, что катастрофа с песо — результат сговора правительства с Serfin, а возможно, и с другими мексиканскими банками. Неужели девальвация песо немедленно после погашения MEXUS, принадлежавших банку Serfin, — простое совпадение? Там же было на 100 миллионов долларов неоплаченных бумаг, и Serfin принял бы на себя первый удар обесценения песо. Кроме того, Serfin проиграл бы и на «свопах в песо» — как от роста стоимости долларов США, которые он был должен, так и от падения песо, которые были должны ему.

Страшила утверждал, что Serfin, имевший связи в политических кругах, ввиду своего отчаянного финансового положения не мог выжить без полного погашения всех сделок с MEXUS. Насколько такие предположения можно считать обоснованными? Serfin по величине занимал третье место среди мексиканских банков, и его руководители имели очень широкий круг знакомств. Тем не менее неопровержимых улик заговора не существовало. Сообщив о финансовом росте за четвертый квартал 1994 года за счет сделок с иностранной валютой, Serfin вызвал онре- деленное удивление: получалось, что или отчеты банка написаны левой ногой, а на самом деле деньги потеряны, или же Serfin смог закрыть все сделки до падения песо благодаря своим связям в политических сферах. Полагаю, первый вариант имеет большее право на существование. Несмотря на так называемый «рост», скрыть свои трудности банк не мог, сократив, в частности, на треть число сотрудников в нью-йоркском представительстве.

Инвестиционное сообщество с удивлением восприняло известие о большой игре, которую вели в Мексике многочисленные компании и взаимные фонды. Citicorp, например, раньше едва-едва способный распространить там кредитную карту Diner's Club, сегодня признавал: 40% от заработанных им в 1994году 3,2 миллиарда долларов — плод операций на возникающих рынках. Chemical Bank сознался в потере 7D миллионов на называемых им «недействительными» сделках в мексиканских песо. Взаимный фонд под эгидой Fidelity, именуемый Asset Manager, — кстати, один из крупнейших в мире фондов такого рода— вложил в латиноамериканские обязательства 2D% своих активов. Только за 1994 год для работы на новых рынках было создано 60 фондов. Вы случайно не владели акциями одного из них? По данным «Wall Street Journal», Morgan Stanley входил в число крупнейших продавцов мексиканских производных этим новорожденным. С тех пор как подобная информация стала достоянием общественности, мы начали готовиться к худшему. Директор-распорядитель одной из страховых компаний сообщил репортерам: будут жертвы.

Агентства, определяющие степень надежности ценных бумаг, принялись издеваться над каждой попавшейся им на глаза мексиканской облигацией. Standard & Poor's снизило рейтинг надежности долговых бумаг множества эмиссий, и в том числе облигаций PLUS, срок погашения которых наступал 15 января. Аналитики Morgan Stanley, совершив морской маневр «поворот все вдруг», заговорили о мексиканской экономической катастрофе. Бартон Биггс на вопрос корреспондента «Wall Street Journal», почему именно возникающие рынки приковали к себе внимание инвестиционных банков, промямлил: «Множество головастых молодых мужиков изучали в школе испанский язык и благодаря этому получили работу аналитиков латиноамериканских рынков». По крайней мере, хорошо, что этот камушек был брошен не в мой огород, — я испанского не знал.

Мексиканская лавина сошла на просторы Латинской Америки: проявился «эффект текилы», именно тот, которого мы так опасались. Аргентинский фондовый рынок «просел» на 8%, бразильский — на 6%. Пострадали все новые рынки стран, эмитировавших облигации Brady, в том числе Аргентины, Бразилии, Нигерии и Польши. Ситуация в прочих точках нашей планеты, например в Китае, также накалилась. Инвесторы недоумевали, почему девальвация мексиканской валюты оказывает столь сильное воздействие на абсолютно не связанные с песо рынки всего мира. Вот как мы могли бы объяснить сей феномен: владельцы взаимных фондов, работающих на новых рынках, ринулись в продажу, фондовым менеджерам тоже пришлось что-то продавать, чтобы расплатиться с ними, и, естественно, они избавились от тех инвестиционных инструментов, которые первыми стали дешеветь. Тенденция распространилась на десятки тысяч миль. Подобно Morgan Stanley, «эффект текилы» приобрел глобальный характер.

B число жертв попали и аргентинские Pre4 Trust. За несколько недель они «похудели» на 50 миллионов. Осатаневшие инвесторы донимали нас звонками, требуя, во-первых, объяснений, а во-вторых, сведений о ценах на данное мгновение. Трейдеры прекратили чесать в затылке, размышляя, какая цена справедливей — 90 долларов или 95. Впрочем, 60 их более чем устраивали. Один трейдер посоветовал нам сушить сухари.

Тем не менее Pre4 Trust оказались далеко не в самом худшем положении. За прошедшую после обвала неделю, когда мы обменивались страшными историями, я наслушался о производных, потерявших в цене более 50%. Один из покупателей Pre4 Trust, фондовый менеджер из группы управления активами, сказал, что эти облигации были только вторыми с конца. Другой банк продал ему структурированные облигации в песо, обвалившиеся за один день со 100 до 27 долларов. Я слышал и о производных, стоимость которых упала со 100 долларов до нуля. По сравнению с такими бумагами Pre4 Trust держались весьма достойно, a FP Trust вообще стояли непоколебимо.

Мы вступили в 1995 год, манивший новыми надеждами и, что гораздо важнее, обещавший более 50 миллиардов долларов на спасение Мексики. Инвесторы, тем не менее, сомневались, помогут ли эти деньги, и песо продолжало падать, дойдя до шести за один доллар, — то есть за две недели мексиканская валюта обесценилась почти вдвое. Поводы для радости у мексиканских банкиров кончились. На мое пожелание счастливого Нового года Блейдс из Banamex ответил: «Да какого уж счастливого! Хотя бы лучшего, чем прошлый. Это все, на что можно надеяться». Banamex созвал собрание инвесторов, желая обсудить их беды и заботы. Руководство банка заявило: нужда в публичном признании части потерь отсутствует, поскольку они «внебалансовые». В упомянутую часть входили и купленные у нас «свопы в песо». Тем не менее руководство Banamex приняло решение обнародовать потери, причем не столько потому, что они затронули простых людей, сколько из соображений, связанных с уплатой налогов. Serfin испытывал еще большие затруднения. Ему срочно понадобились наличные, из-за чего пришлось продать часть наших бумаг, в том числе BIDS и Pre4 Trust.

Положение Morgan Stanley было немногим лучше. Один из трейдеров предсказал потерю от девальвации никак не меньше 30 миллионов. Беспокоясь, что из-за этого ему снизят премию, ожидаемую в феврале, трейдер простонал: «Ну почему Мексика не могла подождать всего месяц!»

Остальные сделки с облигациями Pre4 оказались в серьезной опасности. Для конвертации песо в доллары США нам следовало провернуть сделку с иностранной валютой на более чем солидную сумму. Уже в момент продажи песо упало еще на четверть пункта, но нам все-таки удалось обменять все, что мы хотели, и рассчитаться с инвесторами.

Было и несколько обнадеживающих эпизодов. B Бразилии удалось получить даже больше ожидаемого от сделки с BIDS за счет расхождений в оценках уровня инфляции. Той самой маленькой страховой компании со Среднего Запаца, купившей бумаги, а заодно и конвер- тационный риск, достались не песо, а доллары: ведь Мексика конвертируемость своей валюты не отменила. Но такие успехи считались, скорее, исключениями.

Продавцы любят называть себя крупными покупателями облигаций по определенной цене. Продавец может, например, сказать: «Я — крупный покупатель MEXUS по 99 долларов». Поскольку латиноамериканские рынки продолжали рушиться, Pre4 Trust заняли место в первом ряду потенциальных жертв. Трейдер группы производных, объявлявший цены на Pre4, был близок к тому, чтобы сорваться на крик: «Соглашайтесь на 60, 50, я вам плохого не посоветую. Мы же все в одном дерьме». К середине января группа производных предлагала купить Pre4 Trust уже по 42 доллара и продавала по 50. Восемь пунктов спреда были чем-то неслыханным. Могло ли стать хуже? Какой-то продавец заявил: «Я крупный покупатель Pre4 Trust по нулю».

И продавцы, и трейдеры, как и большинство столкнувшихся с неприятностями людей, пытались облегчить свое положение юмором. Оказывается, большинство уолл-стрит- ских шуток обыгрывало эпизоды фильма «Гольфклуб» про паренька, таскавшего клюшки для гольфа. Например, когда Билл Мюррей прислуживает священнику, играющему лучшую партию в жизни, начинается ливень. Мюррей спрашивает: «А почему Небеса играют против вас?» После кризиса в Мексике эту фразу повторяли непрерывно.

Кстати, тому, кто рассчитывает преуспеть па Уоллстрит, следовало бы выучить диалоги из этого фильма близко к тексту: проверено, пользы будет гораздо больше, чем от любых познаний в области экономики. Цитаты из него пригодятся в любой ситуации, которая может сложиться в жизни сотрудника инвестиционного банка, они незаменимы и при закрытии сделки, и на переговорах. Когда открылся бар под названием «Мальчик для гольфа», финансисты ломились туда так, будто это единственное заведение на всем Манхэтгене.

19 января Morgan Stanley объявил, что доходы за четвертый квартал значительно меньше ожидаемых. B тот же день Верховный суд Западной Вирджинии заслушал доводы фирмы, и вскоре должны были последовать заседания в связи с другими исками. Председатель Morgan Stanley Ричард Фишер заявил репортеру «Bloomberg News»: содержание такого числа сотрудников обходится фирме чересчур дорого, на выплаты персоналу уходит около 4% годового дохода. Так перед каждым из пас замаячила перспектива увольнения.

B конце января шеф отдела бумаг с фиксированным доходом должен был выступить перед своими сотрудниками с традиционной ежегодной речью на тему «Состояние дел на торговой площадке». Мне нравилось слушать выступления шишек с Уолл-стрит, почти всегда откровенные и остроумные. Вот и сейчас я надеялся, что Карчес сможет вызвать смех, столь необходимый в нашем положении.

Карчес осветил стоящие перед Morgan Stanley проблемы, но ничего смешного в этом не было. Он сказал: 1994 год стал для нас годом поганым, но бизнес развивается циклами. Карчес отметил плохую работу всего персонала и необходимость в связи с этим значительно уменьшить премиальные, ожидаемые нами в ближайшие недели. Он попытался успокоить нас, заявив, что фирма не собирается сокращать число рабочих мест, но вот его подлинные слова: «Массовых увольнений не будет». Как следовало к ним отнестись?

В тот же день Маршал Салант сделал доклад о состоянии дел в ГПП — доклад, пожалуй, безрадостный. Салант подчеркнул: фирма должна жить по средствам. Для нас это означало введение в действие плана строгой экономии, особенно за счет сотрудников низших эшелонов. Посыпались обвинения в злоупотреблении системой возмещения расходов; по словам Саланта, сотрудники группы представляли фирме для оплаты гигантские счета за ресторанные посиделки. Впредь руководству группы следовало со всей тщательностью контролировать наши траты на еду и такси.

Намечались в ГПП и кадровые перестановки. Нескольким сотрудником предстояло нас покинуть, а оставшимся — переместиться на новые должности в пределах группы. Страшила был замечен на собеседовании по поводу перехода на работу, связанную с управлением активами вне нашей структуры, и, по-моему, это могло стать его первым шагом по дороге, ведущей из Morgan Stanley. Маршал Салант сообщил о желании руководства группы поручить мне выполнение новых обязанностей. Никто не верил, что наша группа окажется в состоянии получить хоть сколько-нибудь значительную прибыль в новом году, продолжая торговать производными на экзотических возникающих рынках. Вот слова Саланта: «Все. Хватит с нас реактивного бизнеса. Теперь дерьмо покупать прекратили». По его мнению, мне следовало заняться простыми производными, а не ломать голову над высокими материями. Салант сообщил, что все руководство придерживается очень хорошего мнения на мой счет, и посоветовал мне готовиться к повышению, но я его уверенности не разделял.

Некоторые работники подумывали о переходе на сторону покупателей. Это наш жаргон: Morgan Stanley и другие инвестиционные банки — продавцы, поскольку продают ценные бумаги инвесторам. Взаимные и страховые фонды, наряду с прочими организациями такого типа — покупатели, так как они эти ценные бумаги покупают. Один торговец объяснил мне разницу между ними так: «Покупатель сначала матерится, а потом кидает телефонную трубку, а продавец сначала кидает трубку, а потом матерится».

Особенно лакомым кусочком среди покупателей считались хеджинговые фонды. Всего их было более шести тысяч. Вообще-то сам термин «хеджинговый фонд» достаточно условен, так как эти фонды никого не хеджируют. Напротив, они находятся под сильным влиянием любящих риск и оффшорные инвестиции менеджеров, которые делают самые крупные ставки на рынке облигаций. Деятельность многих фондов не подпадает под нормы финансового регулирования и законодательство о ценных бумагах США, поскольку они организованы как частные инвестиционные товарищества, ограничивающие число своих членов 99 инвесторами, во-первых, и зарегистрированы за пределами Америки, во-вторых. Независимость от американского законодательства, регулирующего обращение ценных бумаг, придает фондам наглость и энергию и позволяет им делать займы, раз в двадцать превосходящие по объему первоначально внесенный инвесторами капитал.

Приятель продолжал объяснять преимущества работы в хеджинговом фонде, а я, вникая в различия между служащими фондов и «пасущими» их сотрудниками инвестиционных банков, не мог удержаться от смеха. Мне вспомнилось, как давным-давно я провел утро с одним продавцом из First Boston, мужиком крепким и солидным, но, по слухам, здорово пьющим. Он курировал некоторые наиболее активные хеджинговые фонды из числа клиентов фирмы. Когда я встретил этого продавца, часы показывали полвосьмого утра, а он был уже под градусом. Прошлую ночь и утро он провел в Атлантик-Сити, и сейчас хвастался не только тем, сколько денег выиграл, но и количеством и разнообразием сожранных им стейков с сыром.

Наш разговор запомнился потому, что никогда больше — ни раньше, ни потом — я не был настолько близок к тому, чтобы блевануть прямо на торговой площадке. Мне пришлось в мельчайших подробностях выслушать описание каждого уничтоженного им куска мяса. Один из них был посыпан перцем, другой — запечен в пахучем итальянском сыре и подавался с маринованными луковками. Желудок у меня — как у страуса, я люблю стейки с сыром из Атлантик-Сити, но все-таки мне стало нехорошо. Продавец спросил, бывал ли я у ДиФранко на Бордвоке. Я бывал. Услышав это, он жутко обрадовался. А в ресторане «White House»? Да, стейки с сыром там тоже шикарные.

Потом он начал допытываться о другом ресторане, но о нем я уже не слыхал. Он спросил, не хочу ли я съесть стейк оттуда. Мне подумалось, что он предлагает смотаться на денек в Атлантик-Сити. B обычной ситуации я был бы только рад, но после его натуралистического описания жирного мяса и всяческих сыров мне вообще не хотелось бы возвращаться в тот город. Кроме того, солнце уже взошло. B знак отрицания я покачал головой. Мужик, настойчиво предлагая мне хотя бы попробовать, с головой залез в свой стол и начал разбрасывать в разные стороны какие-то бумаги.

Сначала я подумал: он ищет или купон, или какую-то другую нужную бумажку, но вдруг, к ужасу своему, понял, что ошибаюсь. На поверхность вылетел очередной порыв бумажного вихря — и вот, свершилось. Передо мной лежал расползающийся кусок тухлого мяса с сыром, на нем сохранились следы зубов, отдельные участки заплесневели, но ошибиться было невозможно. Угадайте, кто из нас съел это...

Я не был уверен: того парня сгубили агрессивные замашки хеджинговых фондов или, наоборот, его выбрали для работы с фондами, поскольку никто о нем не пожалел бы. B любом случае совершенно понятно, что идеалом лучше иметь не этого продавца, а Джорджа Сороса.

B рамках проводящейся перетряски группы производных мы начали проверять списки клиентов — при перемене работы менялись и люди, с которыми вы контактируете. Один из листов оказался никому не нужен; его покрывали имена инвесторов, погоревших на производных в прошлом году. Был там и Роберт Ситрон из округа Ориндж, и несколько уже сменивших работу менеджеров фондов. Маршал Салант сказал, что, скорее всего, все упомянутые там клиенты живы, но кто знает. Страшила клялся, будто бы нашел там имя О. Дж. Симпсона.

B процессе приведения документов в порядок обнаружилось, что группа производных годами посылала факсы Макдоннелу Дугласу, хотя на самом деле адресата звали Макдоналд, — из-за опечатки секретарши. Ну, ошиблась девочка.

За несколько недель до выдачи премиальных жизнь моих коллег превратилась в сплошное предвкушение. Разговоры шли только о раздаче слонов. Меня же эта тема не очень интересовала, поскольку я недавно работал в Morgan Stanley и на особо крупную премию рассчитывать не мог. Беспокойство же старожилов было совершенно неприкрытым.

За день до светлого мига я уже не мог слышать слово «премия» и просто сбежал с работы, намереваясь посетить собачью выставку на Мэдисон-сквер-гарден. Вернувшись домой, я нашел на автоответчике сообщение: Бидьют Сен просил всех захватить с собой чековые книжки, так как нам не только не полагались премии, но мы должны были вернуть часть уже выплаченной зарплаты. Я искренне надеялся, что это окажется шуткой.

Утро дня раздачи премий выдалось суматошным. На работе мне вручили футболку с напечатанным на ней девизом фирмы в моей интерпретации: «Первосортный бизнес второсортными методами». Я постарался спрятать майку подальше от всяческих начальников, не будучи уверенным, что у них развито чувство юмора. Непрерывно звонили «охотники за головами», выпытывая, довольны ли мы премиями. Я звонки игнорировал.

Менеджеры вызывали сотрудников ГПП, одного за другим, в кабинет, где и сообщали размеры вожделенной суммы. Вышедший оттуда Страшила был потрясен и только мычал. Наконец, ему удалось почти членораздельно выразить свою мысль: худший год для Уолл-стрит.

В этот день он ушел с работы пораньше и поехал в Спрингфилд, что в Массачусетсе: там проходило сборище коллекционеров армейских касок, и ему хотелось утешиться, добавив еще один экземпляр к бережно хранимым двум сотням таких же.

Другой продавец решил организовать фонд для скупки дорогущих домов в Гринвиче (Коннектикут). По его словам, после настолько нищенских премий дома там будут продаваться за бесценок кварталами.

Один обычно невозмутимый трейдер из группы производных, ураганом вылетевший из кабинета начальства, пожаловался, что он принес фирме 50 миллионов, а фирма его просто кинула, и немедленно приказал младшему продавцу обзвонить туристические агентства и составить ему программу тура, после чего рявкнул: «Несколько недель меня не будет». Кстати, трейдер этот оставался загадкой для всех. На первый взгляд, кроткий, придурковатый, не хватавший звезд с неба очкарик, он был способен рискнуть сотнями миллионов долларов, а иногда поздними вечерами его замечали беседующим на торговой площадке с шикарными шестифутовыми блондинками. Надеюсь, больше я его не увижу.

Еще один продавец, бывший ранее на дружеской ноге с Бидьютом Сеном настолько, что они даже вместе посещали курсы йоги, вопил так, что крик его доносился и до нас: «Слушайте, вы! Я на такие гроши не согласен! Из кабинета я уйду, только получив не меньше полумиллиона!»

Но все равно, мужчинам на таких мероприятиях везло обычно больше, чем женщинам. Одной сотруднице, например, сообщили: «В нашем бизнесе есть только два типа женщин — стервы и овцы. Так вот, вы относитесь к последним».

И вот, наконец, в страшную комнату зашел я. Маршал Салант по ошибке огласил размер премии коллеги, но быстро исправился, назвав примерно ту сумму, которая мне и была обещана, а после этого стал упрашивать меня не говорить другому сотруднику, что я знаю, сколько полагается ему.

B First Boston дела обстояли еще хуже. Несколько моих однокашников или ушли сами, или были уволены. Один из них учительствовал в Бронксе, другой искал работу, некоторые развелись. Я слышал, что один заматеревший в боях продавец вообще не получил премии. Глава трейдеров, специализирующихся па облигациях Brady, позвонил мне, чтобы сообщить, что он уже бывший глава трейдеров, укрепив тем самым мое мнение — в First Boston не возвращаться. Я выразил ему соболезнования. Он поинтересовался вакансиями в Morgan Stanley. Кто бы мог представить: он будет просить работу у парня, которого два года назад гонял за обедами в Макдоналдс. Я не злопамятен, и мужик тот мне в общем правился, так что я помянул его имя в банке.

Мои коллеги рассвирепели: кто-кто, а наша группа премии заработала. За последний год мы сделали около 400 миллионов долларов, а что получили? Некоторые менеджеры жаловались: им сократили премиальные в 2 раза. Один продавец, который недавно отклонил предложение другого банка, обещавшего ему 1,6 миллиона за два года, назвал свой отказ наиглупейшим решением в жизни. Даже управленцам среднего звена премии сократили процентов на 30. По торговой площадке группы производных эхом отдавались разговоры с «охотниками за головами»: «Нет, я этой нищенской премией не доволен».

Тем временем мексиканский рынок все еще продолжал рушиться. 16 февраля за доллар давали уже 6,1 песо. Прибыль от других проданных нами мексиканских производных составила от 10 до 71% от первоначальной суммы. Как я уже говорил, если доходность облигаций растет, их цена надает. B нашем случае цена все падала, а дно пропасти было еще далеко.

Соединенные Штаты согласились предоставить Мексике заем на 20 миллиардов долларов, предназначенный для поддержания курса песо и выплаты других долгов. Своим решением администрация Клинтона спасла Уолл-стрит вообще и рискованные сделки моей группы в частности. Тем не менее администрации пришлось долго и нудно объяснять, почему это пойдет на пользу остальным американцам, а в то же время секретарь Казначейства Роберт Рубин пытался доказать, что ставки 50% и выше — благо для Мексики.

Так же, как и почти все мои сослуживцы, я начал подыскивать новую работу. С одной стороны, мне хотелось остаться в Morgan Stanley, но с другой — я был против того, чтобы меня задвинули в пыльный угол. Если уж почили в бозе производные возникающих рынков, стоит попробовать свои силы в другой напряженной работе, и я начал прощупывать почву для перехода в отдел «мусорных» бумаг. Трудившийся там продавец предупредил меня: за прошлый год отдел, торгуя облигациями новых рынков, потерял около 80 миллионов долларов. Опросив еще несколько человек, я получил усредненную сумму потерь, равнявшуюся приблизительно 50 миллионам. Вопрос о переходе отпал сам собой.

А если не туда, то куда же? Так уж сложились обстоятельства, что, не говоря по-испански и почти ничего не зная о Латинской Америке, я стал экспертом по производным возникающих рынков. Быть может, я найду что-нибудь еще и утру всем нос, но именно в этой области равных мне мало.

Группа морально разлагалась, а я, поставив под вопрос целесообразность нашей работы на торговой площадке Morgan Stanley, занял пост главного скептика и, по совместительству, циника. Рабочее место действительно вызывало неприятные, а если быть до конца откровенным, — отвратные ассоциации, будило грабительские инстинкты. Однако, несмотря на плохой в целом год, мы все еще на коне. Но какой ценой? Стоит ли овчинка выделки? Вопрос эпохи. До недавнего времени ответ был: да, да, да. Сегодня я в этом уже не так уверен.

Я расспросил других продавцов, разделяют ли они мои смешанные чувства, и был удивлен, обнаружив понимание. Тем не менее они считали, что за деньги можно и поработать, а любовь к деньгам — не порок. Интереса ради я провел опрос сотрудников на тему: на какую работу они променяли бы торговую площадку Morgan Stanley, если бы ничего не потеряли в зарплате. Ответы ошеломили.

Предпочли бы вы за ту же зарплату работать на Morgan Stanley или стать сезонным рабочим на лонг-айлендской железной дороге? Преимущество железной дороги не оспаривалось никем. Что лучше: работать в Макдоналдсе или в Morgan Stanley? — За те же деньги — без всякого сомнения, в Макдоналдсе. Стричь газоны? — Почему нет? Чистить конюшни? — Это лучше, чем нежно любимая фирма. Пойти на панель? — Где тут можно записаться в профсоюз проституток? Копать канавы? — Дело хорошее! Ремонтировать канализацию? — С удовольствием.

Единственной работой, которой продавцы не стали бы заниматься за те же деньги, оказалась корпоративная юридическая практика в Нью-Йорке. Два лета я отработал в нью-йоркской юридической фирме и разделял общее мнение. Ну почему нельзя сколотить миллион, выгребая навоз?!

24 февраля «обломки» команды RAV разъехались в отпуск. Я остался на работе, желая понять: куда податься? Быть может, весной откроются новые пути.

Примечания:

1

ЛИБОР — принятая в России аббревиатура от англоязычного названия London Inter Bank Offered Rate (LIBOR). — Примеч. ред. 

13

Дело в том, что по-английски «группа товаров для извращенцев» — «Deviant Products Group», а «группа производных продуктов» — «Derivative Products Group», то есть обоим этим названиям соответствовала бы аббревиатура DPG. — Примеч. ред.

14

Североамериканское соглашение о зоне свободной торговли. Принятая в России аббревиатура англоязычного названия North America Free Trade Agreement (NAFTA). — Примеч. ред.