Глава 3.

Любовь как выражение сексуальности.

Фрейду принадлежит выражение, утверждающее, что «любовь – это намеренно сдерживаемая сексуальность». Реакция общества на эту мысль была почти столь же бурной, как и на его более ранние слова о том, что «дети – сексуальные создания»: «Да как он смеет! Так отзываться о маленьких невинных существах!» Связывать вместе любовь и секс считалось в свое время богохульством, поскольку любовь – божественна, а секс – это «животная страсть». Насколько можно понять, слова о «намеренном сдерживании» означают, что из сексуального побуждения изымается потребность в эротическом удовлетворении, так что остается только чувство привязанности и желание близости с объектом любви, которые Фрейд и называет любовью.

Эту концепцию категорически отверг Теодор Рейк, последователь Фрейда. Он утверждал, что любовь – это психологическое явление, а секс – это физический процесс. Любовь относится к культуре, а секс – к биологии; любовь – это стремление к обладанию идеалом (для ума, для собственного «Я»), а секс – всего лишь разрядка физического напряжения. Однако такое разделение поведения на психологический и физический элементы игнорирует единство живого существа. Подобный прием можно использовать только для удобства описания, не подвергая личность искусственному расщеплению.

Любовь не сводится к сексу, так же как секс – не только любовь, хотя, конечно, нельзя отрицать самой тесной связи между этими чувствами. Секс – это выражение любви, хотя существуют и иные способы ее выражения. Любовь – не секс, но можно показать, что она имеет причиной сексуальную функцию; это подтверждается как примерами из эволюции животного мира, так и образцами развития личности.

Любовь как сознательное чувство – достаточно новое явление в области эмоций, тогда как секс появился на заре эволюции жизни. Половая дифференциация и половая деятельность уже имели место среди низших организмов задолго до появления поведения, мотивируемого чувством любви или привязанности. Так, например, у большинства видов рыб полностью отсутствует такое базовое чувство, как любовь матери к своему потомству, тогда как сексуальная функция, служащая для спаривания и воспроизводства (репродукции), не слишком сильно отличается от сексуальной функции высших животных, в том числе и человека.

Если проследить сексуальную эволюцию животных, то можно заметить, что признаки нежности и привязанности проявлялись у них в виде физической близости и связи особей разного пола, возраставшей по мере совершенствования процесса спаривания. Так, при спаривании рыб самец зависает над местом, где самка мечет икру, и опорожняет на нее свои молоки; здесь почти отсутствует физический контакт между самцом и самкой. Впервые он появляется у амфибий; например, лягушка-самец обхватывает самку передними лапками, покрывая ее, когда она мечет икру. Икра и сперма свободно выметываются в воду, где и происходит оплодотворение. Понятно, что амфибии имеют преимущество перед рыбами, поскольку одновременная разрядка увеличивает вероятность оплодотворения.

До появления (в процессе эволюции) животных, проводивших всю свою жизнь на суше, не имела места пенетрация и введение спермы в тело самки; возможно, в этом просто не было необходимости, пока животные жили в воде, поскольку море служило грандиозным хранилищем жизни и всеобъемлющей материнской средой. Вероятно, сексуальное проникновение (пенетрация) среди наземных животных возникло как функция обеспечения процесса оплодотворения и развития зародыша жидкой средой примерно такого же химического состава, какой имела вода древних морей. Человеческий эмбрион тоже развивается и растет в жидкой среде, как и оплодотворенная икра рыб и амфибий. «Море было колыбелью жизни!» – это высказывание верно по отношению ко всем живым существам. Как бы то ни было, но факт состоит в том, что эволюционное развитие животных характеризовалось все более тесным и «интимным» сексуальным контактом.

Половой акт у птиц и млекопитающих характеризуется увеличенной физической близостью и связью, под влиянием которых сформировался и новый тип поведения, отражающий чувства привязанности, нежности и любви; это подтверждают натуралисты, описавшие, например, такие действия птиц, которые можно понять только с указанной точки зрения. У многих птиц принято, чтобы курочка, сидя рядом с петушком, чистила ему перышки клювом, причем эти действия явно доставляют ему удовольствие. В ответ он, тоже проявляя свои чувства, угощает ее отборными червяками и другой едой.

Однажды я наблюдал и фотографировал двух собак-колли, которые с первого взгляда понравились друг другу и подружились. Самец (крупное красивое животное) бегал за самкой по пляжу и старался лизнуть ее при каждом удобном случае или потереться о нее шеей – «понежничать». Раз вечером он выпрыгнул из окна коттеджа, услышав, что она на берегу. Всю ночь он провел под окном дома, где жила его подружка, и после этого его заперли в комнатах на целый день. Надо сказать, что в период ухаживаний самка «не гуляла», так что поведение самца нельзя объяснить просто как половое влечение; скорее, это был пример настоящего чувства привязанности.

Поведение животных (по моим наблюдениям и по мнению других) напоминает поведение людей в подобных обстоятельствах, т. е. оно выражает чувства любви и привязанности. Я хотел бы особо подчеркнуть, что оно свойственно только животным, которые в процессе размножения находятся в тесной физической связи.

У людей нежность и страсть в отношениях между мужчиной и женщиной обычно связаны со взаимным сексуальным интересом. Один ряд эмоций влечет за собой другие; эти чувства – любовь и секс – находятся в функциональной или органической связи между собой, и это невозможно отрицать, не вступая в противоречие с общим опытом. Далее у супругов, давно состоящих в браке, у которых ослабло сексуальное влечение, всегда остается взаимная привязанность, возникшая благодаря сексуальным чувствам, которые привели их друг к другу. Вопрос лишь в том, действительно ли чувства привязанности и любви возникают благодаря сексуальному влечению. Если сказать «да», то важно понять – «почему». Некоторую ясность вносит изучение материнского поведения животных.

Эволюция животных тоже характеризовалась увеличением физической близости и связи между матерью и ее потомством. Так, у животных, мечущих икру в море или оставляющих яйца в земле, не наблюдается признаков материнской привязанности к выводку. Материнская любовь проявляется только у высших животных, у которых биологические процессы предполагают более тесные физические взаимоотношения между матерью и детенышами. Так, птицы не только высиживают птенцов, согревая кладку яиц теплом своего тела, но и кормят и защищают их до тех пор, пока они не смогут покинуть гнездо. У млекопитающих зависимость детенышей от матери еще больше, а ее привязанности шире. Мать чистит детенышей, оберегает и охраняет их, играет с ними и обучает их. Неподдельное отчаяние, проявляемое ею при разлуке с потомством, позволяет предполагать наличие материнского чувства, причем оно действует тем сильнее, чем более беспомощными являются детеныши.

Какова же связь между материнской любовью и сексуальностью, между уходом за потомством и коитусом? Даже если признать, что материнская любовь проистекает из биологической потребности детеныша быть в контакте с материнским телом, это еще не доказательство того, что любовь происходит от сексуальности. Чтобы связать указанные явления, необходимо показать наличие прямой связи между выхаживанием детей и половым актом. И такая связь существует.

Функция грудного вскармливания свойственна только тем животным, у которых способ размножения (репродукции) предполагает введение пениса в вагину. Вряд ли совместное развитие этих двух процессов у животных является случайностью. То, как взаимодействуют сосок и рот, напоминает во многом взаимодействие пениса и вагины. Сосок, как и пенис – эрективный орган; рот, как и вагина – это полость со слизистой оболочкой. Все перечисленные органы обильно снабжаются кровью, а выделения попадают, в обоих случаях, в приемную полость. Эротическое удовольствие и удовлетворение получаются от соприкосновения и трения двух поверхностей; тесная физическая связь при кормлении грудью напоминает сексуальные объятия. С другой стороны, сосок более пассивен, чем пенис, но рот более активен, чем вагина. Тем не менее, совпадения гораздо более поразительны, чем различия.

Кроме физиологических, существуют и другие признаки, указывающие на схожесть соска и пениса. Исследование грудной ткани животных показывает, что она подобна клитору самок и пенису самцов. У самок соски имеют секреторную функцию, а клитор неактивен, тогда как у самцов – все как раз наоборот.

Напрашивается предположение: две функции – кормления и репродукции – имеют общее происхождение, подразумевающее использование выступа на брюшной поверхности тела (пенис или сосок) и рецептивной полости (рот, вагина) с целью объединения двух организмов. Так возникает концепция, звучащая достаточно поэтично: природа приспособила механизм генитальной репродукции для выращивания потомства, полученного в результате генитальной деятельности.

Гомологическая (подобная) природа соска и пениса, подтверждаемая их биологическим и топологическим родством, проясняет тесную связь между оральностью и генитальностью, наблюдаемую в психиатрической практике. Для многих женщин фелляция – это оральное желание соска, сместившееся на пенис, а для некоторых мужчин половой акт имеет дополнительное значение кормления (об этом рассказывают сами пациенты). Представление о «зубастой вагине» указывает на смешивание понятий – рта и вагины. Во время сеанса терапевтического лечения одной из пациенток представилось, что материнская грудь трансформировалась в отцовский пенис, и это видение прямо-таки потрясло ее. Все это объясняет, кстати, почему некоторые сексологи (например, X. Эллис) считают сперму питательным веществом.

Биологическая цепь событий ведет от сексуальности к зачатию и беременности и от родов – к вскармливанию. Психологически эта последовательность начинается с любви женщины к мужчине и достигает кульминации в любви к своему ребенку, выражающейся в кормлении, заботе, внимании и привязанности. Тут возникает ряд вопросов по поводу логической связи перечисленных событий, а именно: 1. В какой степени последующее событие диссоциировано с предыдущим? 2. Может ли женщина испытывать разные чувства к отцу своего ребенка и к самому ребенку, или, выражаясь точнее, может ли она, испытывая неприязнь к мужчине, перенести ее на ребенка? 3. Могут ли различаться чувства женщины, относящиеся к сексуальности (т. е. открывающие указанный цикл) – с чувствами, сопровождающими вскармливание (завершающими цикл)? Ответы на эти вопросы дать нелегко. Пожалуй, было бы наивным полагать, что нет никакой связи между чувствами, относящимися к событиям начала «цепочки», и чувствами, связанными с завершающими событиями; ведь не зря говорят, что здоровые дети рождаются у родителей, которые были счастливы в постели, – и с этим нельзя не согласиться. Клинический опыт неоднократно подтверждал эту истину, только с ее обратной стороны, поскольку неизменно прослеживалась связь детских неврозов с сексуальным несоответствием и конфликтами родителей. В общем, можно смело утверждать следующее: мать, получающая удовлетворение в сексуальной жизни, способна легко удовлетворить потребности своего ребенка, потому что обладает достаточным запасом любви для этого.

Богатый материал для понимания связи любви и секса дает изучение психосексуального развития ребенка. С точки зрения биологии, каждый ребенок – плод любви, поскольку секс – это выражение любви на телесном уровне. К сожалению, большинству людей свойственно переживать конфликты и противоречия, а секс и беременность нередко отягощены так называемыми «вторичными побуждениями» (по В. Райху). Так, секс может стать актом подчинения, с целью избежать конфликта, а не добровольным выражением любви; а беременность бывает следствием вторичного желания женщины покрепче привязать мужчину либо заполнить пустоту в своей жизни. Такие «вторичные чувства» ограничивают материнскую любовь, хотя и не отрицают ее. Всякое выражение любви и внимания, проявляемое женщиной к ребенку, показывает ее любовь к нему; но одновременно она может и ненавидеть его; об этом рассказывают многие матери, говоря, что иногда чувствуют такую злость к грудному ребенку, как будто готовы его убить. Резкий тон, холодный взгляд, язвительное замечание могут выдать неосознанную неприязнь, которую чутко улавливает ребенок. При этом, в первые дни своей жизни он, подобно всем детенышам млекопитающих, просто отвечает выражением удовольствия или страдания на удовлетворение или на отказ в удовлетворении его потребностей, не понимая эмоциональных затруднений матери.

По мере роста ребенка любовь как биологическая функция преобразуется в любовь, основанную на сознательном психологическом опыте. Это сопровождается ростом самосознания и, как следствие, пониманием других людей. В начале жизни ребенок осознает свою мать как объект, доставляющий удовольствие и удовлетворение, и начинает различать лица людей, выражая это улыбкой. Обычно это бывает примерно в трехмесячном возрасте и указывает (по Р. Шпитцу) на то, что в психике ребенка уже присутствуют память и предвкушение. Восьмимесячный ребенок способен проявлять беспокойство при приближении незнакомого лица, что является признаком способности отличать объект своего влечения от других людей (согласно Р. Шпитцу). Поведение ребенка позволяет сделать вывод, что в этом возрасте он обретает свое «Я». Нельзя с уверенностью сказать, что восьмимесячный ребенок сознает, что он любит свою мать, хотя это чувство вскоре приходит. Тем не менее понятно, что он узнает мать, осознает ее особую роль в удовлетворении его потребностей и может выражать желание близости с помощью соответствующих действий.

Психоаналитики считают, что в сознании ребенка формируются два образа матери, соответствующие ее поведению: «хорошая мама», удовлетворяющая его потребности и выполняющая его эротические желания, и «плохая мать» – грозящая и наказывающая, вызывающая тревогу и причиняющая боль. Все добрые чувства ребенка связаны с образом «хорошей мамы». Таким путем ребенок решает проблему внутреннего конфликта, отличая «добрую маму» по ее положительным действиям, а «злую» – по ее раздражительности и отказам. Пока эти два образа остаются ясно выраженными и разделенными, реакции ребенка не противоречивы, но когда (позже) они сливаются в образ одной личности – возникают трудности в формировании поведения.

Когда речь становится развитой (в возрасте примерно 3 лет), ребенок выражает чувство привязанности к «доброй маме» словами любви. Любой, слышавший слова ребенка: «Мамочка, я тебя люблю!» – не сомневается в искренности и глубине его чувств, потому что эти слова идут прямо от сердца. Так первоначальный биологический отклик на удовольствие и радость при виде «доброй мамы» превращается в психологический опыт, выражаемый ребенком с помощью слов. Использование языка позволяет ребенку отделить чувство от его базы, выражаемой действием – протягиванием рук к матери. Память и чувство предвкушения создают вместе чувство привязанности к образу «доброй мамы», воспринимаемое сознанием и выражаемое словами. Вот почему М. Пруст определил красоту как «обещание счастья». Любовь можно определить как ожидание удовольствия и удовлетворения.

Объект любви взрослого человека всегда заключает в себе черты образа «доброй мамы», а для того, чтобы познать любовь, нужно обладать знанием «плохой (отказывающей) матери». Эту мысль подтверждает и Т. Рейк, определяя любовь как «контрреакцию на скрытую зависть и враждебность». Согласно Рейку, «все начинается с желания самоопределения, самозавершенности, самосовершенствования». Указанные точки зрения на любовь вполне совместимы, поскольку обе основаны на противопоставлении чувств: нежности и враждебности, зависти и самоотверженности, любви и ненависти. Но если Рейк считает, что проблема порождается самой личностью, то я полагаю, что она берет начало в отношениях между ребенком и его матерью. Романтичная любовь просто повторяет ситуацию, имевшую место в детстве; это «мечта о любви», основанная на отрицании плохого, т. е. враждебности, заключенной в образе «злой матери». Объект любви всегда видится добрым, чистым, благородным, словом – «идеальным».

Любовь как психологическое переживание – это абстракция, чувство, отделенное от действия, ожидание, не получившее воплощения, нечто сродни надежде, желанию, мечте. Такие отвлеченные желания и переживания необходимы для существования человека; однако оценка любви как психологического явления не должна заслонять необходимости ее претворения в действия. Любовь ищет своего воплощения в получении удовольствия и удовлетворения биологической потребности в объятии и единении. Романтическая любовь – пособница сексуальности; она тоже исполняет важную функцию. Любовь усиливает напряженность, вызванную чувством сексуальной привлекательности, путем создания психической дистанции между влюбленными, которая возникает из-за обостренного стремления понять объект любви. Повышенное стремление к осознанию другой личности способно разделить двух людей, поскольку выявляет их различия и подчеркивает их индивидуальность. Объект любви – всегда единственный в своем роде, он не бывает обычным. Известное выражение «Разлука укрепляет любовь» можно понять и так, что чем больше любовь – тем больше разделены влюбленные. Здесь-то и появляется секс. Это механизм получения удовольствия, имеющий целью устранение дистанции и разрядку напряжения. Удовольствие прямо пропорционально напряжению, или, как говорил Фрейд, чем больше любовь – тем больше дистанция и тем полнее удовольствие от сексуального единения.

Важное значение имеет факт изменения позиции коитуса с обратной (как у большинства млекопитающих) на фронтальную (как у большинства людей), поскольку расположение партнеров лицом к лицу расширяет и углубляет взаимное осознание личности, помогает легко улавливать чувства другого. При этом соприкасаются более чувствительные передние поверхности тела. Существуют интересные рассуждения о том, что такое изменение позиции могло дать человеку лучшее понимание чувства любви.

Можно так представить себе отношения между сексом и любовью. Секс, поскольку он отделен от корреляции со стороны сознания, является подсознательным побуждением и подчиняется принципу получения удовольствия. Рост сексуального напряжения ведет поэтому к немедленной попытке разрядки с использованием ближайшего доступного объекта. Когда же появляется любовь, то начинает действовать принцип «понимания реальности», поскольку человек, познавший любовь, начинает сознавать, что удовольствие от сексуальной разрядки может быть выше с одним объектом, чем с другим. Узнав любовь, человек сдерживает свои действия, сознательно ограничивая стремление к разрядке сексуального напряжения до достижения наиболее благоприятной ситуации, которой является, конечно, встреча с объектом любви. Утверждение избирательности и разборчивости при выборе сексуального объекта с целью получения большего сексуального удовольствия – одна из главных функций любви. В поисках «своего» объекта любви человек лучше осознает свои стремления, становится более восприимчивым к чувству любви вообще, как и к любви своего партнера. Любовь имеет как духовное, так и физическое выражение, причем одно не исключает, а скорее дополняет другое. У здорового человека духовное выражение любви вызывает напряжение, разряжаемое физическим актом любви, а получаемое при этом удовольствие способствует росту сознательного и духовного элемента чувства. Одно влечет за собой другое и усиливает его значение.

Если человек не страдает от неврозов, то его духовность способствует сексуальности, и наоборот. При отсутствии диссоциативных тенденций, расщепляющих личность, большая духовность означает и большую сексуальность. В связи с этим можно сказать, что сексуальность цивилизованной личности вообще превосходит (в качественном и в количественном смысле) эту же способность примитивного индивидуума: качественно она отличается большей нежностью, обостренной чувствительностью и более глубоким уважением к партнеру, а количественно – большей частотой и интенсивностью сексуального импульса. Однако это верно только при отсутствии неврозов, потому что у невротика сексуальная свобода и удовольствия, переживаемые примитивными людьми, вызывают только зависть.

В прежние времена примитивные люди завидовали цивилизованным, считая их более сексуальными. Индивидуализм и эгоизм цивилизованного мужчины подавляли примитивных мужчин и восхищали примитивных женщин. К сожалению, мышление примитивного человека оказалось неподготовленным к восприятию невротического поведения цивилизованных людей, к их хитростям и лжи.

Пример того, как сексуальные обычаи белых людей влияли на индейцев, описан в рассказе Оливера Ла Фарга «Смешной паренек». Герой рассказа, индеец из племени Навахо, встречает индейскую девушку, воспитанную белыми людьми и соблазненную одним из них, и влюбляется в нее. Она вовлекает его в любовную игру, с поцелуями, ласками и с алкоголем. Парень без ума от любви и чувствует, что не сможет оставить девушку и вернуться к своему племени, но понимает, что его родня ее не примет. Все же он решает попытаться, но на пути к индейцам девушка погибает. После этого герой не может найти себе жену, потому что все девушки-индианки кажутся ему серыми и скучными, и он решает жить один, храня в сердце память о промелькнувшей яркой любви.

Конечно, здесь приведена односторонняя картина любви цивилизованных людей. Ее обещания не так-то легко сбываются, к тому же культура несет с собой не только надежды, но и проблемы, не только восторги, но и конфликты. Любовь – союзник секса, но она может оказаться и его предательницей. Опасность любого диалектически развивающегося взаимодействия состоит в том, что один партнер может выступить против другого. Ведь именно во имя любви подавляется детская сексуальность. Мать, запрещающая ребенку мастурбировать, уверена, что действует в его лучших интересах. Сексуальность взрослых тоже ограничивается и подрывается – и тоже во имя любви. Немало женщин говорят: «Если ты меня любишь – ты не должен требовать от меня „таких вещей!“ Правда, теперь такие взгляды не слишком распространены, но они отнюдь не исчезли. Мужчинам тоже свойственно применять двойной стандарт, отражающий антагонизм любви и секса: „Нельзя спать с любимой; нельзя любить ту, с которой спишь“. Для искушенного уха это звучит, как отголосок прошлого, но и многие современные писатели подчеркивают разницу между сексом и любовью. Такая разница, несомненно, есть, но подчеркивать ее – значит разделять любовь и секс, как это делает Т. Рейк, заявивший: „Я уверен в том, что любовь и секс различны по своей природе и происхождению“. Секс, по его словам, – это биологический инстинкт, имеющий целью только разрядку физического напряжения, а любовь – порождение культуры, ставящее целью достижение счастья путем утверждения очень близких личных отношений. Секс без любви Рейк определял как „непосредственный секс“. Такая позиция упрощает и принижает сексуальность, сводя ее к животной страсти, к низменному вожделению, не идущему ни в какое сравнение с благородной любовью.

Подобная диссоциация любви и секса проистекает от привычки разделять единую природу человека на противоположные категории: дух и тело, культуру и природу, интеллигентный разум и животный организм. И хотя различия, конечно, существуют, но игнорировать неотъемлемое единство биологической природы человека – значит, создавать шизоидное состояние. Культуру можно противопоставлять природе только в ситуации опасности[1]. Разумный человек контролирует тело только для улучшения его функционирования и для обогащения своих чувств. Человек может проявлять человечность только в той мере, в какой это позволяет делать его животная природа, а секс – это часть его животной природы.

Все эти рассуждения представляют собой не более чем философское объяснение антагонизма любви и секса. Сам же динамический механизм этого антагонизма формируется в детстве (как об этом говорилось выше). Дитя или ребенок может испытывать по отношению к матери два отчетливо различающихся чувства: эротическое удовольствие, получаемое от ее груди или от близости ее тела, и сознавание матери как объекта любви и существа, обещающего удовольствие и исполняющего обещанное самим своим существом. При нормальных условиях эти два чувства сплавляются, образуя единый образ матери. Однако часто бывает и так, что этот образ расщепляется на два: «хорошей мамы» и «плохой матери». Первая обещает счастье, и ребенок переносит свою любовь на этот образ. «Плохая мать» – фигура, несущая с собой расстройство чувств (фрустрацию) и отрицающая потребность ребенка в эротическом удовлетворении. Неприязнь ребенка концентрируется на образе «плохой матери». Таким образом, в уме ребенка любовь ассоциируется с надеждой на счастье, но не с его достижением.

Чем больше надежда – тем меньше шансов на ее исполнение. Невозможно отказаться от впечатления, что все истории о великой любви заканчиваются трагедией и смертью. Классические примеры: любовь Ромео и Джульетты, Тристана и Изольды; современный вариант – «Смешной парень» (о котором говорилось выше), и этот список не имеет конца. Может быть, любовь – не более чем иллюзия, теряющая краски в безжалостном свете современной реальности? Или наш мир – такое жестокое место, где не может выжить великая любовь?

У меня лечилась пациентка, интеллигентная молодая женщина; она была сильно влюблена и так описывала свои чувства: «Я сказала ему – я люблю тебя так сильно, что ничто не сможет меня удовлетворить; я хотела бы тебя поглотить, выпить, чтобы чувствовать в себе каждую твою частицу!» Такую любовь можно назвать как угодно: невротической, инфантильной, иррациональной – но невозможно отрицать искренность и подлинность чувств этой женщины. Она сказала, что даже самые потрясающие сексуальные переживания не приносили ей полного удовлетворения, и заметила: «Когда я сильнее всего переживаю любовь, я чувствую себя особенно беспомощной, слабой и зависимой». Она была достаточно умна, чтобы понимать, что брак не может быть основан на таких чувствах. В конце концов и эта женщина, и ее возлюбленный создали свои семьи, но их взаимная привязанность так и не исчезла.

Любой аналитик, прочтя эти заметки, отметит в чувствах этой пациентки проявление детского желания «есть» свою мать, ставшего продолжением неудовлетворенного стремления к ее груди. В первые недели жизни младенца мать для него – это грудь. Любовь этой женщины стала выражением ее потребности «заполнить себя». Когда она не любила, она чувствовала себя подавленной и опустошенной. Поэтому она и не находила удовлетворения в сексе и не искала генитальной разрядки. Ведь генитальность действует только на основе избытка энергии, когда организм наполнен и жаждет разрядки. Ей было нужно оральное удовлетворение, поскольку она бессознательно отождествляла пенис с соском. Счастье, которое она искала, заключалось не в сексуальном удовлетворении, а представляло собой блаженство ребенка, засыпающего в объятиях матери. Возможно, было бы правильнее сказать, что ее подсознательным желанием было возвращение в утробу матери, где все ее потребности исполнялись автоматически. Так что можно сказать: любовь – это поиски утерянного рая.

Эта пациентка была подвержена неврозу; но разве не содержится элемент указанного поиска во всяком чувстве любви? Рай возвращается, когда мы находим возлюбленного; такова магия любви, преображающей обычное в нечто замечательное, переносящей с земли в небеса. Где же тут невроз, незрелость и иррациональность? По-моему, их нет. Женщина страдала от невроза не из-за своей глубокой любви; любовь – это было лучшее из того, чем она владела, а невроз возник из-за неспособности (невозможности) удовлетворить свою любовь сексуально зрелым способом. Ее фиксированность на оральном уровне мешала ей получить генитальное удовлетворение. Проблема заключалась не в неспособности любить, а в неспособности выразить любовь так, как это должна сделать зрелая женщина. Любовь выражает детскую сторону нашей души; мы все любим как дети, но выражаем любовь – как взрослые. Этой пациентке помогло не выявление несообразности ее любви, а разрешение ее сексуального конфликта.

Любовь, утерявшая связь со своим биологическим первоисточником, становится «блуждающим чувством». Это хорошо видно на примере «явления переноса», объектом которого становится врач-психоаналитик. Многие пациентки влюбляются в своего аналитика. С точки зрения психоанализа это рассматривается как бессознательный перенос чувств, предназначавшихся отцу (матери). Тем не менее, бывает (и нередко), что такое чувство длится годами. Пациентка мечтает о своем целителе, живет от одной встречи до другой. Это затрудняет решение ее проблем. Можно сказать по опыту, что ситуация «переноса чувства» возникает, когда врач-аналитик предстает в виде недоступной фигуры, личность которой скрыта от пациента. Поскольку физический контакт невозможен, любовь принимает одухотворенный характер, когда фигура врача идеализируется, а пациентка живет в мире иллюзий. Явления «блуждания и переноса чувства» можно избежать, если врач-аналитик выступает как доступное человеческое существо, до которого можно дотронуться, за которым можно наблюдать, на поступки которого можно реагировать. Тогда чувство влюбленности быстро преобразуется в сексуальное влечение, которое пациентка выражает в виде отвлеченных рассуждений, намеков, флирта, а то и говорит о нем прямо. Чувство, принявшее такую форму, можно подвергнуть анализу и этим разрешить ситуацию.

Любовь, получившая биологическое исполнение, перестает быть иллюзией. В ней заключена некая «субстанция», проистекающая из чувства физического удовлетворения, вызванного осуществлением взаимоотношений. Она приобретает глубину, поскольку проходит испытание реальностью и усиливается удовольствием, и широту – благодаря добрым чувствам, связанным с ней, и распространяется на весь мир. Так что говорить о любви отвлеченно, вообще – все равно, что рассуждать о еде с голодным: какова бы ни была ценность идеи, но она не может непосредственно изменить физическое состояние человека. Жизнь и благосостояние живых существ зависят от их биологических действий, а не от абстрактных чувств. Секс дает удовлетворение, кормление приносит радость, прикосновение поддерживает уверенность, близость согревает, тело дает ощущение надежности.

Если же любовь разлучена со своей биологической функцией, то она становится трагедией. Если искать рай где-нибудь не на Земле и не в реальности повседневной жизни, то результат будет один – смерть. Экстаз оргазма – вот то божественное, что заключено в человеке. В ином виде божественность воплощается только в качестве святых, ангелов и мучеников. Святым стать невозможно, а мучеником – не хочется; поэтому стоит быть человеком, в полном смысле этого слова, т. е. с учетом и своей животной природы. Сексуальная искушенность выступает за секс без любви; если же провозгласить любовь без секса – то это будет обещанием царства, которого не существует на земле. Реальность состоит в том, что жизнь и любовь произошли из секса, который, в свою очередь, стал средством выражения любви. Сексуальная любовь – великая тайна жизни. Любовь обещает исполнение сексуальных надежд.